Севастопольская побудка

1 января 1901 г. Понедельник. Дай Бог, чтобы новый, нарождающегося столетия, год принес России и нам счастье, мир, тишину и преуспеяние.

Верю твердо, что Господь подкрепит меня и наставит вести нашу горячо любимую родину по правому пути — самоулучшения и самоукрепления.[2]

Севастополь зимой беспечен, весел и несколько ленив. Уехали летние курортники, зато на улицах не протолкнуться от морских офицеров и матросов. На зиму все корабли, включая плавающую Практическую эскадру, становились на прикол, находясь в вооруженном резерве. Экипажи переселялись в казармы, а офицеры жили на квартирах. Традиция, оставшаяся со времен парусников, для которых рискованно было ходить по штормовому морю, а сейчас оправдываемая «экономией денежных средств» и «сбережением машин и механизмов». То, что от этого перерыва страдает боевая подготовка, никого особо не волновало, ибо — «так было принято». Но надо признать, что боеготовность Черноморского флота в целом все равно оставалась выше, чем Балтийского. Так было и во время недавнего Рождества и Нового года. Но буквально пару дней назад все внезапно переменилось.

В гавань Севастополя, в которой отстаивались переведенные на зиму в вооруженный резерв броненосцы, вошла личная яхта императора «Штандарт». Так как по флагам было ясно, что самого царя на корабле нет, особого интереса ее прибытие не вызвало ни среди припортовой публики, ни среди зевак. Обычное любопытство, как к любому появившемуся зимой в порту пароходу. Даже когда с борта сошли великий князь Александр Михайлович и какой-то придворный чин, наблюдатели нисколько не взволновались. Ну, приплыли и приплыли, мало ли какие дела могут быть у командира броненосца «Ростислав» и его сопровождающего в Севастополе. Поэтому никто и не заметил, что великий князь и придворный чин сразу посетили дворец на Городском холме, в котором после их визита отчего-то поднялся переполох. И такое начиналось в тот день во всех местах, удостоенных посещением высоких особ.

Сам Александр Михайлович, посетив резиденцию главного командира Черноморского флота и начальствующего над портами, сразу же отправился в казармы своего тридцать пятого экипажа. А его сопровождающий, флигель-адъютант Его Императорского Величества Александр Мосолов, повстречался еще и с градоначальником контр-адмиралом Федосьевым, а также с местным главным жандармом. После чего убыл на яхту, немедленно поднявшую якоря и покинувшую без всяких дополнительных происшествий гостеприимную бухту. Зато великий князь остался в городе. В котором и началось неожиданная для всех и непонятная бурная деятельность.

Сначала по улицам, словно принесенные ветром, забегали озабоченные матросики, вызывая офицеров, оставшихся на зиму в Севастополе, в экипажи. Первоначально только в тридцать пятый, а потом и в большинство остальных.

Наконец обыватели получили новую животрепещущую тему для обсуждения. На стоящих в гавани броненосцах «Синоп» и «Ростислав», входивших в Практическую эскадру, а также на «Двенадцати апостолах» неожиданно появились команды и начались работы по расконсервации. Причем велись они авральными темпами, словно перед войной, к работам привлекли даже рабочих с заводов.

В городе сразу же поползли самые разнообразные слухи и среди жителей постепенно образовались три группы. Первая, самая малочисленная, утверждала, что это действительно подготовка к Высочайшему смотру и учениям с выходом в море. На это две другие отвечали с усмешкой, что такого просто не может быть, потому что такого никогда не было. А вот при угрозе войны, как в 1897–1898 годах, во время армянских волнений, Практическая эскадра была в кампании даже до мая. На резонные же замечания, что к походу готовятся только три броненосца и несколько малых судов, а не все, эти собеседники отвечали, что, скорее всего, просто не хватает возможности готовить сразу весь флот. При этом все сторонники угрожающего войной положения тоже разделились на две неравные группировки. Меньшая утверждала, что намечаются какие-то очень нехорошие события в Турции и флот готовят к ним. При этом самые отчаянные делали намеки на возможность решения проблемы Проливов. Но самая многочисленная связывала эти приготовления с событиями в Китае, где еще продолжались отдельные вспышки боксерского восстания, а заодно и переговоры о будущей судьбе этой страны. Эти с таинственным видом намекали, что «англичанка гадит» в Китае и Европе, а поэтому срочно готовят флот к возможной «демонстрации» у Босфора.

В салоне жены градоначальника, который часто посещали не только местные гражданские чины, но и офицеры флота, был намечен званый ужин, переходящий в прием «для своих». И сегодня его как раз посетили двое из них — командир «Двенадцати Апостолов» капитан первого ранга Вишневецкий и старший офицер «Ростислава» лейтенант князь Путятин. Поздоровавшись и оставив с разрешения хозяйки кортики на столике перед зеркалом в передней, они практически одновременно вошли в гостиную. Где их встретило приветственным гулом собравшееся общество.

— Федор Федорович, Николай Сергеевич! Ну наконец-то. Проходите, проходите, присаживайтесь господин капитан первого ранга, господин лейтенант, князь!

— Познакомьтесь — чиновник по податному ведомству господин Игнатьев.

— Очень приятно, очень!

— Господа, господа. Я думаю, мы наконец-то сможем внести ясность в наш безрезультатный спор!

— А о чем спор, господа? — удивился Федор Вишневецкий.

— О ваших же кораблях, господа офицеры.

— О наших броненосцах? И спорить не о чем, — удивился уже Николай Путятин, одновременно ловко заправляя предложенную ему салфетку. — Готовимся к практическим стрельбам и Высочайшему смотру.

— Зимой? Из каких соображений? Беспрецедентно! — удивилось сразу несколько гостей.

— Его Императорскому Величеству виднее, — ответил, как старший по званию, Вишневецкий. — Государь, как мне кажется, решил проверить нашу готовность к возможным внезапным изменениям обстановки на море.

— Наше дело стрелять и топить врагов, а зачем и почему — командиры знают, — попытался перевести разговор в шутку Путятин. Впрочем, ему это не удалось, но тут вмешалась сама хозяйка дома, по-простонародному предложив гостям «отведать, чего бог послал». В результате все разговоры о серьезных вещах на время утихли, сменившись обычными застольными переговорами.

Зато потом, удалившись в курительную комнату, спорщики опять вернулись к прежней теме.

— Нет-с и нет-с, господа. Ни за что не поверю просто в желание Его Величества. Это какой-то очень хитрый план-с, — модный адвокат и по слухам, почти миллионщик, говорил, словно в суде, напористо и убежденно. — Судите сами, господа. Англия-с, сейчас, не в лучшем положении. В Трансваале буры бьют их войска, как хотят-с. В Китае им получить особых привилегий не удалось, а потери были как бы не больше, чем наши-с. Так что именно сейчас англичане могут пойти на любые авантюры-с.

— Владимир Данилович, вы не правы, — возражал ему барон Нольке, чиновник по особым поручениям при градоначальнике. — Англия, ввиду трудности своего положения, наоборот — не будет рисковать никакими авантюрами. Им сейчас бы с собственными бедами разобраться. Так что виновник — Турция и только Турция. От османов всего можно ожидать, господа, всего. Не так ли, князь? — неожиданно обратился он к скромно сидящему в стороне Путятину.

— Не могу сказать ничего определенного, господа, — ответил лейтенант. — Меня сейчас заботы по корабельной части занимают почти круглосуточно. Ведь с трудом успеваем к назначенному сроку, ей богу. Матросики и мастеровые как загнанные лошади, а нам, господа, и отдохнуть в приятной компании за редкое счастье выпадает.

— Да, неслыханное дело-с, — согласился адвокат. — А что скажет нам Федор Федорович? — ловко сменил он фронт словесного наступления.

— А то и скажу господа, — оторвавшись от трубки, которую с наслаждением раскуривал, заявил капитан первого ранга. — Что ничего необычного на горизонте не видно, кроме необходимости ввести корабли в действие. Да и как правильно заметил мой коллега, у нас сейчас забот столько, что ни о чем постороннем думать не приходится. Причем Николаю Сергеевичу и его сослуживцам как бы не легче будет — они, что не говори, в Практической эскадре состояли. А мне и моим подчиненным корабль из длительной стоянки в вооруженном резерве готовить к походу приходится. Так что прошу извинить, но долго я с вами не задержусь. Если бы не любезное приглашение Екатерины Матвеевны, я бы и посейчас на борту броненосца находился.

И курительная опять загудела пылкими спорами. Уже не втягивая в разговор офицеров, спорщики по очередному разу приводили одни и те же аргументы, стремясь подтвердить свою точку зрения. Прервало спор только появление хозяина дома, наконец-то вырвавшегося из круговерти дел по подготовке встречи высочайшей особы.

Еще через пару дней в гавань вновь прибыла яхта императора. Только теперь ее ожидала торжественная встреча, с выстроенными шпалерами войска и матросов, с оркестром и приветственными речами представителей местного общества. Впрочем, встреча надолго не затянулась, Николай, быстренько обойдя войска и поприветствовав встречающих, приказал закончить торжественные мероприятия. Собравшееся начальство и прибывшие на яхте споро расселись по коляскам и, в сопровождении почетного конвоя, умчались к железнодорожному вокзалу. Там государь попрощался с женой и детьми. Причем дочерям, как отметили многие зрители и, особенно, зрительницы, уделил больше времени, чем императрице.

Сразу же после проводов семьи, император, любезно извинившись перед градоначальником и отговорившись недостатком времени на развлечения, вместе с великим князем и главным командиром Черноморского флота адмиралом Тыртовым отправился в порт. Там Николай, оставив большую часть свиты на берегу, отправился на броненосец «Ростислав».

Проснулся… Николай… да, теперь он уже и мысленно привык называть себя этим именем, в великолепном настроении, пожалуй, впервые за прошедшее время в этом теле. Осмотрелся, со сна вновь привыкая к окружающему. Конечно, командирская каюта ему нравилась больше самых роскошных помещений в Ливадийском дворце. Ему вообще нравились небольшие помещения, но выселить командира корабля из собственных апартаментов было не в его власти. И его поселили, как положено в адмиральском салоне, большом и излишне, на его вкус, роскошно отделанном. Однако настроение это сохранялось во время утренних процедур, одевания и завтрака. Николай чувствовал себя почти счастливым. Ему уже давно хотелось посмотреть чудеса, придуманные потомками, вблизи. Пощупать руками, увидеть глазами, посмотреть на результаты. И вот он в море на одном из новейших броненосцев. В этот момент, совпавший с появлением его на верхней палубе, настроение стремительно сменилось на мрачное, готовое в любой момент сорваться в гневное. Он вспомнил вчерашний день и его результаты…

Еще собираясь устроить внезапную проверку состояния флота, Николай вспомнил, что в октябре прошлого года лично наблюдал за стрельбой Практической эскадры по берегу. Отстрелялись тогда моряки, по сохранившимся впечатлениям, отлично. Но флот создается не для борьбы с берегом, а для действий на море! Поэтому он приказал приготовить плавающие щиты нескольких размеров.

Оказалось, что щитов успели сделать меньше, чем он пожелал. Это не считая того, что корабли вооруженного резерва, которые должны выходить в море через трое суток в полной готовности к бою, опаздывали со сроками готовности. Из трех броненосцев и двух минных крейсеров к походу в заданные сроки успел изготовится только «Ростислав». Причем на нем тоже оказалась много мелких неисправностей, которые устранялись в хорошем темпе лишь благодаря своему августейшему командиру и старшему помощнику. «Синоп» опоздал на сутки, а «Двенадцать апостолов» аж на трое суток по сравнению с установленным временем. Об этом исправно доложил отправленный именно с этой целью Мосолов. Если бы Николай сразу не дал морякам для подготовки неделю, пришлось бы ему болтаться на рейде в ожидании опаздывающих.

А вчера случился очередной конфуз. По сигналу броненосцы застопорили свои машины и спустили за борт пирамидальные щиты. Построившись в колонну, бронированные гиганты увеличили ход и, отойдя от щитов на расстояние кабельтов сорок, повернули обратно. Последовательно ложась на новый курс, эскадра готовилась к стрельбе. Император, стоя на мостике, наблюдал за действиями командира и лейтенанта Веселовского. Но потом отвлекся, поднял бинокль и стал внимательно рассматривать на идущий впереди «Синоп» и флажные сигналы, поднятые на единственной мачте флагманского корабля.

По команде адмирала Андреева, который, чтобы не стеснять государя и его свитских, командовал сводной эскадрой с броненосца «Синоп», произвели прицеливание, продолжая заряжание орудий. Таким образом эскадра маневрировала в виду щитов до сближения с ними на дистанцию в тридцать кабельтов, все время определяя дальномерами расстояние для установки у орудий высоты прицелов.

На «Ростиславе» внезапно для него, заставив Николая вздрогнуть, выстрелила шестидюймовая пушка. И сразу же громыхнули орудия двух остальных броненосцев. Вслед за первыми выстрелами дробно застучали остальные шестидюймовки, а затем в их стрельбы солидным басом ворвались выстрелы главного калибра. Выглядело внушительно, вот только наблюдаемый в бинокль эффект от всего этого действа оказался ничтожным. Вокруг щитов поднимались всплески от падающих снарядов. Как заметил Николай, ориентироваться по ним у наводчиков получалось хуже, чем по взрывам снарядов на берегу. Снаряды тоже показали себя на самым лучшим образом. Пара-тройка из них, как пояснил сразу Сандро, из состоявших в боекомплекте чугунных гранат, развалилась неподалеку от кораблей, прямо в воздухе, едва вылетев из стволов. Несколько удачных попаданий в крепко сколоченные мишени было, но снаряды просто пронизали их насквозь, не взорвавшись. Потом вдруг рыскнул на курсе, словно норовистая лошадь, «Двенадцать апостолов». Едва не заскочив в сектор стрельбы «Ростислава», он все же успел развернуться. Но тотчас поднял какие-то сигнальные флаги, которые немедленно перевел наблюдатель, прокричавший:

— На «Апостолах» подняли «Не могу управляться»!

Почти одновременно вдруг замолчала кормовая башня главного калибра «Ростилава». Царь вначале решил, что это сделано специально, из опасения попасть в неуправляемый броненосец. Но тут же по невольно вырвавшемуся ругательству Веселовского (старший артиллерийский офицер) понял, что что-то сломалось. Позднее Сандро рассказал ему эпопею с системой отката орудий. Как случилось и в этот раз, часто срезались болты крепления. Были и другие неполадки. Об этом в Морской Технический Комитет уже докладывали, но пока действенных мер по исправлению не предпринималось.

Через несколько минут «Двенадцать апостолов» вернулся на свое место в строю. Стрельбы продолжались, по мере приближения к щитам огонь становился все точнее и точнее. Наконец все три мишени были поражены, причем первым справился все тот же броненосец с именем двенадцати святых.

А потом минные крейсера приволокли еще один щит, побольше, до того отстаивавшийся у берега. Теперь по нему пытались стрелять всей эскадрой. Тут же выяснилось, что одновременная стрельба не дает определить точное расстояние никому, даже на расстоянии пары десятков кабельтовых. Стрельбы задробили по приказу адмирала и потом долго тренировались в определении расстояния до щита на разных курсах и дистанциях, одновременно тренируясь в заряжании и разряжании орудий. Такая примерная стрельба производилась еще и на контргалсах и различных курсовых углах.

Ночь эскадра провела в месте проведения стрельб, причем под утро была сыграна внезапная тревога. Матросы и офицеры, негромко ругаясь, заняли места по боевому расписанию. Часа полтора тренировались в отражении минной атаки, условно обстреливая в свете прожекторов имитирующие ее минные крейсера.

Воспоминания о четких действиях команд ночью несколько успокоили императора. А утренняя церемония заставила вообще отложить размышления на потом. После же построения царь едва не столкнулся со спешащим куда-то офицером в форме серебряными погонами. Он, вытянулся во фрунт, словно молодой солдат и представился младшим инженер-механиком Гавриловым.

— А вы куда спешите, господин… инженер-механик, — улыбнувшись, уточнил Николай.

— Да, Ваше Императорское Величество, спешу! В машинное…, - замялся офицер.

— Ага. Мне тоже будет интересно там побывать. Не сопроводите меня и заодно не покажете, что там и к чему? — снова улыбнулся царь.

— Но, Ваше Императорское Величество, там… — офицер еще больше расстроился. — грязновато-с там, прошу меня извинить. Машины…

— Я понимаю, — мягко ответил Николай. — Думаю, что сменное платье для меня все же найдется, — и обернулся к словно бы случайно сопровождавшему его лейтенанту.

— Так точно, Ваше Императорское Величество! — если лейтенант и был удивлен неожиданно просьбой, то внешне ничем это не выдал.

В результате Николай вместе с Гавриловым оказался в машинном. Где внимательно понаблюдал за мелким ремонтом одной из машин, а затем посетил котельное отделение. Где некоторое время, к удивлению, и даже к ужасу сопровождающих, покидал уголь в топку вместе с матросами-кочегарами. Потом заинтересовался котлами с нефтяным отоплением и долго расспрашивал Гаврилова о их преимуществах и недостатках.

Гостиная выглядела типично для петербургского доходного дома средней руки.

Неудобная мебель модного и непременного в последнее время, как снег зимой, стиля модерн с сероватой обивкой, расставленная с претензией на уютность. Угол занимало пианино. Которое, сейчас, надо признать, никого из присутствующих не интересовало, так как у них имелось более интересное занятие. Прибывший на днях из Москвы присяжной поверенный Извеков, Сергей Маркович, рассказывал последние новости и слухи о самодержце всероссийском. Сергей Маркович состоял в том слое людей, которые создают в империи скромный, но солидный фон для блистания звезд света и полусвета. Такие как он заполняли кресла в театрах, нижние трибуны во время скачек, ужинали и завтракали в модных, пусть и не всегда дорогих ресторанах, подписывались на популярные газеты и заказывали платье у дорогих портных, и в целом составляли то, что называлось «обществом». Манеры его были уверенны и свободны, взгляды — либеральны и даже где-то революционны, поскольку ныне это было модно, но все в пределах допустимого тем же обществом уровня фронды.

— … Да, господа, можете мне не верить, но сам Сергей Александрович в полном недоумении и раздрае чувств! — как «истинный демократ» Сергей Маркович опустил титул московского генерал-губернатора, но все и так поняли о ком идет речь. — После ужасного самодурства ЕГО, в Севастополе, никто не может знать, что воспоследует дальше. А ОН, говорят, сидит, как сыч, в Александрии и чего-то ждет.

— Сергей Маркович, а что на самом деле в Севастополе происходило? Расскажите нам, коль вы все знаете наверняка, — попросил его один из собеседников, тоже присяжной поверенный, но менее известный, чем Извеков.

— Да, да, просим — поддержали его еще несколько голосов.

— Как вы знаете, — горделиво заметил Сергей Маркович, — у меня есть знакомства в кругах…, - все промолчали, но кое-кто подтвердил слова юриста утвердительным наклоном головы, — так вот… они рассказывают, что ОН не только потребовал вывести зимой суда в плавание, что не имеет прецедентов. Но еще и заставил стрелять по мишеням в бурном в сию погоду море! А когда из-за этого случились поломки в орудиях… — он замолчал, нагнетая обстановку, словно на рассмотрении дела в суде. Дождавшись единодушной заинтересованности собеседников, даже дам, которых до того больше волновала новость об охлаждении между августейшими супругами, Извеков продолжил, — ОН вошел в неистовство и, как рассказывают, по прибытии в порт кричал на адмирала Тыртова, словно на мальчишку. И выражения при сем использовал, более подходящие извозчику, — переждав бурю удивления и негодования, юрист снова овладел вниманием слушателей. — Наблюдающих же за строительством «Ростислава» повелел понизить в должностях и штрафовать на суммы ремонта орудий.

Поднявшийся снова шум прервал самый молодой из присутствующих. Он сравнительно недавно закончил заведение на Фонтанке[3], но чувствовал себя среди своих коллег вполне уверенно. Такое поведение было вполне понятным, если учесть, что у него, по слухам, был неплохой покровитель из Государственной Канцелярии. А сам Михаил Пафнутьевич Гаврилов занимал уже серьезную должность столоначальника у Витте, в Министерстве Финансов.

— Однако, как мне написал мой двоюродный брат, — который, как многим было известно служил как раз на «Ростиславе», — матросики и даже механики им очень довольны. Брат пишет, что государь самолично соизволил одеть на себя простое рабочее платье кочегара и участвовать в работах по ремонту механизмов. И даже отстоял некоторое время кочегаром у котла, чтобы, как он выразился, «почувствовать работу».

— Шокинг, — вырвалось по-английски у одной из дам.

— Неужели сие прилично владыке шестой части Земли? — удивился еще один собеседник.

— Неужто ОН вообразил себя своим великим предком? — спросил кто-то из гостей.

— Вольно же ЕМУ воображать себя Петром Первым, — скривив губы, заметил Извеков. — С ЕГО умениями и навыками полковника средней руки…

— Точно так-с, всего лишь изображать, а не быть, — подтвердил еще один собеседник. И спросил Гаврилова. — Михаил Пафнутьевич, а как ваш министр на сии непредвиденные траты реагировал?

— Сергей Юльевич, запросил личной аудиенции и, говорят, будет просить государя более таковых причуд не исполнять и денег, коих в российской казне не хватает на более важные вещи, по-пустому не тратить…

Обсуждение неожиданных новостей продолжалось, в то время как по этой же улице мчался, нахлестывая коней, извозчик. Проскочив несколько доходных домов, заполонивших с недавних пор улицу, он притормозил лошадку у парадного подъезда одного из них. Вышедший из саней человек был мрачен и хмурен сильнее, чем петербургское небо.

— Жди здесь, — коротко бросил он «ваньке»[4].

— Слушаюсь, Вашсиясь[5], - ответил тот с неистребимым рязанским акцентом.

— Вот и слушайся, — проворчал себе под нос мужчина и вошел в парадное, где его уже ждал привратник. Кроме всего прочего, пассажир, да надо признаться, и кучер, чувствовали себя неловко. Морскому офицеру неприлично было ездить на столь дешевом извозчике, но что поделать, если ни одного лихача поймать не удалось. За «неимением гербовой», пришлось ехать по-простонародному…

Через полчаса из парадного уже вышли двое, на ходу перебрасываясь короткими фразами, и извозчик устремил свою повозку к порту. Командование Балтийского флота учло урок, преподанный в Севастополе коллегам, и сейчас собирало офицеров со всех сторон к своим экипажам.

Вагон мягко покачивался на стыках, уже привычно постукивали колеса. За время поездки к Москве и от нее к столице, Николай-Петр освоился с современными средствами передвижения. Тем более, столь комфортными, как его личный поезд. Он невольно усмехнулся, вспомнив свое состояние во время первой поездки. Не только волнение, но и страх, и даже нечто вроде морской болезни. Как ни странно, к кораблю этого времени он привык намного быстрее, чем к этим сухопутным… «паровикам».

Впрочем, сейчас он опять чувствовал себя не совсем комфортно, ощущая, как по мере приближения состава к Санкт-Петербургу, нарастает волнение от предстоящей встрече с овеществленной мечтой.

Пока император в своем салоне морально готовился к прибытию в столицу, поезд миновал очередную стрелку и неторопливо проследовал к вокзалу вдоль кварталов города. Еще примерно четверть часа и паровоз, несколько раз победно прогудев, втянул литерный состав к крытому дебаркадеру[6]. Состав остановился под крышей, точнее — под железным навесом, накрывавший пути и перрон. Точно такой же крытый дебаркадер, как машинально отметил Николай, он уже видел над путями в Москве. Да и столичный вокзал, на первый взгляд, ничем не отличался от московского. А на второй… но вот подробнее рассмотреть здание ему не удалось, так как на перроне императора ожидала поистине царская, хотя и считающаяся не торжественной, а частной, даже семейной, встреча.

Вдовствующая императрица, все находившиеся на этот день в Петербурге великие князья, императрица правящая и все три дочери, шпалеры войск в парадной форме, но без оружия, церковные иерархи — весь этот круговорот лиц, встреч, приветствий и поздравлений закрутил Николая и отвлек не только от изучения Николаевского вокзала, но заглушил и внутреннее волнение. Все же, что ни говори, одно дело встречаться с небольшим кругом пусть и знающих тебя близко, но благожелательно настроенных и снисходительных к огрехам в поведении лиц. А другое — с почти полусотней тех, кто видел царя во многих обстоятельствах. К тому же — готов раздуть любой, самый малейший промах и огрех, преувеличив его до космических масштабов, лишь бы насолить царствующему, по их мнению, не по праву лицу.

Впрочем, судя по поведению встречающих, никто, к облегчению Николая-Петра, ничего не заметил. И теперь, возглавляя кортеж, двигавшийся по Невскому к Зимнему дворцу, он имел возможность увидеть, пусть и небольшую, парадную, но часть Петербурга. И она ему определенно нравилась.

«Красива парадная першпектива Города-на-Неве, зело красива. Пусть получившееся за время, прошедшее с тех пор, когда я его созерцал последний раз, непохоже на мои планы, ибо построено было не совсем то, о чем мечталось… Пусть. Парадиз все равно получился: строгие здания, прямой как стрела прошпект… Изгибающийся лишь у здания… ага, Адмиралтейства. И огромное пространство дворцовой площади с новым, прекрасным и чудесным Зимним дворцом. Мой Зимний, деревянный, был не столь велик и красив. Однаиче милее, чем этот. Очень уж окрашен нелепо. Красный, с оттенком… точно сырое мясо. Повелеть перекрасить, в что-нибудь более легкое», — Николай, сидя в седле и не двигая головой, все же рассмотрел все здания, мимо которых проследовал пышный кортеж. Благо, спокойная кобылка не требовала внимания. Да и стоящие вдоль дороги шпалеры войск не отвлекали от созерцания архитектуры. Да и погода была как на заказ — теплая, безветренная, солнечная.

Устроившись в Зимнем, Николай решил прогуляться на свежем воздухе, выйдя в сад, окруженный решетчатым забором. Решетка, как подсказывала память — недавно установленная, Николаю понравилась, и он пообещал себе не забыть наградить мастеровых, сотворивших эту красоту. Прогулка подбодрила и поднявшись к себе, царь приказал флигель-адъютанту подать накопившиеся бумаги. Работалось удивительно легко, как никогда ранее в этой новой жизни. Да, ни Севастополь, ни новая, сильно изменившаяся Москва не подействовали на него так, как воплощенный наяву его «парадиз». И пусть увиденное не всегда совпадало с его мечтой, но оно было, жило и развивалось без него столько лет.

Он неожиданно вспомнил, что впереди еще встреча с его домиком, бережно сохраненным потомками, и с полностью достроенным Петергофом, и его снова накрыло волной радости.

— Я собрал вас, господа, чтобы сообщить вам пренеприятнейшие известия, — начал свое выступление невольным и буквальным плагиатом речи из одной, некогда, как говорят, не запрещенной за вольнодумство только благодаря заступничеству самого государя, пиесы, начальник-председатель Морского Технического Комитета вице-адмирал Диков. Осмотрев собравшийся в зале заседаний синклит, он продолжил все тем же грустным тоном. — Его Императорское Величество, позавчера, после продолжительной аудиенции, принял отставку Его Императорского Высочества генерал-адмирала Алексея Александровича. Вчера же Его Императорское Величество соизволил назначить нового управляющего Морским Министерством — вице-адмирала Дубасова. Исполнение же должности Главного начальника флота и Морского ведомства Государь соизволил возложить на себя, однако без присвоения чина генерал-адмирала, — переждав вызванный неожиданными известиями шум, он продолжил. — Его Императорское Величество также указал, что труды Морского Технического Комитета на благо российского флота он признает значительными, но считает необходимым создать единый орган, заведующий устроением корабельного состава флота… и посему повелел Комитет наш расформировать, а на его основе совокупно с Управлением Кораблестроения создать Главное Управление Кораблестроения, — шум в зале опять стал громче и, похоже, злее, напоминая первые порывы ветра перед грозой. Моряки, конечно, народ выдержанный, ко многому привычный. Но к такому неожиданному афронту, понятное дело, все они отнеслись весьма и весьма неодобрительно…

Николай Второй стоял у окна кабинета в Зимнем дворце и задумчиво смотрел на улицу. Но думал не о проходящем сейчас заседании упраздняемого МТК, нет. Он вспоминал разговор с бывшим генерал-адмиралом.

Алексей Александрович появился в кабинете, словно соблюдая поговорку о вежливости королей, минута в минуту в назначенное время аудиенции. Высокий, очень высокий, и, несмотря на полноту, симпатичный мужчина, с импозантной бородой стоял перед Николаем и нагло рассматривал его, словно это не император вызвал его, чтобы устроить выволочку, а наоборот. При этом Петр, с его огромным опытом, видел, что его визави готов в любую минуту выпустить наружу пока скрытое в глубине негодование.

— Ники, — сдержанно, сразу после обмена приветствиями начал он первым, — я хотел бы…

— Нет уж, господин генерал-адмирал, — холодным тоном перебил его Николай. — Это МЫ хотели бы знать для чего вам вручен чин сей. И почему, невзирая на ваши усилия, во вверенном вам флоте столько недочетов? Почему я…

— Ники! — попытался перебить императора дядя.

— Молчать, — Николай-Петр произнес это негромко, но внушительно. И встал, заставив тут же подняться и собеседника. Лицо императора потемнело, глаза словно метали молнии. Стоящий напротив него генерал-адмирал непостижимым образом как бы уменьшился в росте и смотрел на племянника снизу-вверх.

— Ваше руководство флотом, по тому, что МЫ обнаружили, сводится к обедам с адмиралами раз в неделю. Молчи! Ты, дядюшка, готов на все, чтобы заиметь предлог лишний раз съездить в Париж! Заказы кораблей французам, кои за выдающуюся морскую нацию могут почитаться лишь любителями французского театра и французской любви! Отставание наших кораблей в скорости и вооружении от англицких, германских и даже японских — это что, глупость или измена? Почему наш флот отстает от современных требований, а большинство кораблей совершенно устарело? — заметив после этих слов болезненную гримасу, невольно исказившую красивое лицо великого князя, император взревел. — А деньги?! Куда деваются неисчислимые суммы, выделяемые в бюджет флота?! — Почему, несмотря на потраченные миллионы, на море оказываются совершенно неисправные и негодные к войне корабли, вроде броненосца «Ростислав»?! Флот — это не балет, не Баллета[7] и не теннис! И даже не цыганский табор с его песнями и плясками! Ежели вам, господин генерал-адмирал, сии занятия более по душе — то что вы делаете на своей должности?! Любите быстрых женщин и медленные корабли? Подавайте в отставку по здоровью и живите личной жизнью, с кем хотите и как хотите! Но к флоту НАШЕМУ — ни на шаг!

— Ники, это…! — попытался снова перебить императора дядя.

Царь неожиданно выскочил из-за стола, сбив стоящую на нем чернильницу на пол и замахнулся на дядю, ругаясь так, что упали бы в обморок не только воспитанницы Смольного института, но и большинство боцманов флота.

— Ты, семь пудов в мундире… ездолядское хреноастронимическое чудосамогребище! Dickhead, ik had je триста раз подряд! Бога душу в матрену мать, гребанный Asshole, костить твою богородицу через вертушку по девятой усиленной, еж твою кашу под коленку в корень через коромысло, разъезди тебя тройным перебором через вторичный перегреб!

Ошеломленный столь необычным поведением обычно сдержанного племянника, Алексей Александрович, при всей своей личной храбрости, отшатнулся назад и едва не свалился пол. Испуг был столь явно написан на его лице, что император неожиданно успокоился.

— Пиши рапОрт, сукин сын! Немедленно! Прошение об отставке и в Париж, к черту на кулички, к своим блудницам франкским! Одна нога здесь, другой чтоб не видел!

Алексей не мог найти ни слова в ответ. Он лишь непроизвольно кивал, словно покорно соглашался с Николаем. Подобрав чернильницу, из которой на пол вылилось совсем немного, покорно сел за письменный стол и быстро зачеркал пером по бумаге, оставляя на ней, кроме букв, множество клякс.

— Хорошо, — совсем остыв, тихо и уже спокойно констатировал император. — Вы уходите в отставку по здоровью с пенсионом и мундиром. Свободен…, дядюшка.

Распрощавшись и выпроводив «дядю» из кабинета, Николай тотчас вызвал дежурного флигель — адъютанта и вручил ему подписанное на его глазах прошение об отставке генерал-адмирала.

«Да, с «дядей» получилось быстро и хорошо. А вот что делать с теми, кто ему помогал обкрадывать государство Российское? Назначить расследование? А, пожалуй, надо… Даже мой предшественник по телу, узнав то же, что и я, на сие согласился бы. Недовольные будут, но и те, кого я наверх поднял, и кто карьер быстрый сделал, меня поддержат», — успел подумать Николай, когда в дверь постучали.

— Да?

— Ваше Императорское Величество, приехал господин Максимов[8] — доложил вошедший флигель-адъютант.

— Хорошо, приглашайте, — император оторвался от окна и неторопливо подошел к столу. Англичане против аннексии Маньчжурии? Тогда мы будем слегка против аннексии бурских республик. И попробуем слегка помешать их падению, если еще не поздно.

А на стоящем сбоку столе императора ждала очередная неотложная забота — «Артиллерийский журнал», журналы «Русский Инвалид», «Разведчик», «Морской сборник», подшивки статей о флоте, армии и оружии, книги Клаузевица, Мэхена, Леера. Уже прочитанные и пока еще не осмысленные, а также ждущие своего часа. А впереди еще и большие маневры армии…

И когда тут, скажите ради Бога, отвлекаться на семью?

Министр просвещения Николай Павлович Боголепов с присущей ему пунктуальностью приехал в министерство ровно к часу дня. Приемную уже заполнили многочисленные посетители. Заслушав доклад о текущих делах, министр стал обходить просителей. Выглядел он озабоченным, скандал с отдачей ста восьмидесяти трех студентов в солдаты за участие в беспорядках продолжался до сих пор[9]. Но несмотря на обуревавшие его заботы, министр благожелательно выслушивал каждого просителя.

У входа находился один из служителей, к которому уже во время приема обратился только что появившийся скромно одетый молодой человек. Изложив суть своего ходатайства, он прошел на предложенное ему место, рядом с черниговским городским головой. Служитель, проследив, как проситель расположился среди просителей, вернулся ко входу, размышляя: «Какой несчастный молодой человек. Похоже нервный, а то и сильно больной!» Проситель внешне стараясь держаться спокойно, но выглядел бледно, руки его тряслись, а на лице временами пробегал нервный тик. Еще бы, ведь ему, дворянину Петру Карповичу, дважды исключаемому из университетов за беспорядки, впервые предстояло отважиться на столь отчаянный шаг, как убийство царского сатрапа. К тому же в его распоряжении был только один-единственный выстрел, сделать другой ему бы точно не дали.

Тем временем Боголепов, подойдя к соседу, выслушал его просьбу об открытии в Чернигове реального училища. В ответ он заявил.

— Представьте нам удостоверение от более состоятельных помещиков и дворян, что они будут отдавать в училище своих детей… Мы не желаем открывать училища для разночинцев.

По утверждению Карповича во время следствия, эти слова министра окончательно развеяли все его колебания. Переговорив с черниговским головой, Боголепов перешел к стоящему следом террористу и взял у него прошение, но неожиданно снова обернулся к его соседу. В этот момент внезапно прогремел выстрел. Пошатнувшись, министр без звука рухнул на паркет приемной и на несколько мгновений потерял сознание. Револьвер Карповича, небольшой, почти игрушечный «бульдог» и его прошение полетели на пол. На него тут же набросились посетители и несколько служителей, схватили и связали.

— Не бойтесь, я не уйду, я сделал свое дело, — только и смог вымолвить виновник происшествия.

Раненый министр был доставлен домой, а Карповича поместили в дом предварительного заключения.

Рана Николая Павловича оказалась тяжелой, хотя в первые дни после ранения бюллетени, публиковавшиеся в газетах, сообщали об удовлетворительном состоянии его здоровья. Карпович же был окружен завесой полного молчания. Множество врачей перебывало у Боголепова, как нанятых семьей, так и присланных от государя. Но все было тщетно. Несмотря на все усилия медицины, состояние раненого становилось все хуже и хуже.

Его семью посетили многие высокопоставленные сановники. Наконец, через неделю после покушения, своим визитом его удостоил и Николай Второй. Однако больной не приходил в сознание, и император ограничился разговором с женой министра о состоянии его здоровья. Последние часы жизни Боголепова прошли в страшных физических страданиях, и второго марта 1901 года Николай Павлович скончался.

Суд над террористом состоялся через полторы недели после кончины министра, семнадцатого марта. Причины оттяжки были связаны не столько с ростом студенческих волнений, сколько с тем, что приходилось выжидать исхода болезни Боголепова. Так как оставался открытым вопрос: за что судить Карповича — за убийство или нанесение министру тяжелого ранения. Неожиданностью для всех стало то, что дело Карповича слушалось в военном суде, а не в Судебной палате с участием сословных представителей, как ожидали многие. Это стало сенсацией, учитывая настроения в обществе и правящих кругах. Даже военный министр Куропаткин, провожая питерских студентов в солдаты, произнес ободряющую напутственную речь и, пожимая каждому руку, дал слово офицера, что, покуда он министр, Карпович не предстанет перед военным судом. По слухам, даже императрица настаивала на передаче дела в открытый суд. Из-за чего, как говорили, она очередной раз поссорилась с государем-императором.

Дело Карповича рассматривалось при закрытых дверях около шести часов.

От последнего слова подсудимый отказался, после чего был оглашен приговор по обвинению его в предумышленном убийстве. Он приговаривался к «к лишению всех прав состояния и смертной казни через повешение». Одновременно с этим появился новый Указ о студентах, по которому отменялась отдача студентов за участие в беспорядки в солдаты, «поскольку солдат есть почетный Защитник Отечества, а не каторжанин. Бунтовщики же противу строя государственного, права на сие почетное звание не имеют». Одновременно облегчалось поступление в университеты учащихся реальных училищ и отменялся пресловутый «указ о кухаркиных детях». Кроме того, разрешались корпоративные организации студентов, легализировались курсовые старосты, дозволялось учреждение научно-литературных трудов, касс взаимопомощи и столовых, но только с одобрения местных властей. Вводились новые государственные стипендии для оплаты обучения одаренных студентов из беднейших слоев населения. При этом указ ужесточал наказание за беспорядки, предусматривая от ранее действовавшего простого исключения вплоть до каторжных работ «в случае массовых беспорядков, отказов от учебы по политическим мотивам и бунтов». Что наряду с казнью Карповича вызвало очередное бурление в университетах. В ответ правительство прибегло к закрытию всех учебных заведений и вводу на территории самых «вольнодумных» университетов казаков и жандармов. Возмущение профессуры задавили в зародыше, арестовав несколько несдержанных на язык и поставив еще нескольких под гласный надзор полиции. Подача прошений в министерство просвещения и даже самому императору закончилась ничем. Принявший делегацию профессоров Николай выслушал их со скучающим видом и заявил, что никаких послаблений не будет, поэтому «не стоит предаваться бессмысленным мечтаниям».

Новым военным министром стал, неожиданно для публики, генерал-майор Александр Федорович Редигер (с чьим трудом — «Комплектование и устройство вооруженной силы», удостоенным в 1886 году академической Макариевской премии, Николай-Петр познакомился еще в Ялте). Куропаткин сдержал свое слово офицера и подал в отставку. Но, если быть до конца честным — после намека императора. Полную отставку, надо сказать, Николай все же не принял, отстранив Алексея Николаевича только от должности и назначив в «распоряжение военного министра», а в качестве компенсации за потерю должности — наградив его орденом.

Министром просвещения стал отставной генерал-адъютант Ванновский, бывший военный министром до 1898 года, чьи идеи легли в основу указа о студентах.

Тяжело, переваливаясь с боку на бок словно утка (а какой еще походки ждать у беременной женщины на последнем месяце) императрица шла по коридору, внимательно, словно в последний раз рассматривая все попадающиеся на пути. Государыня была в белом и старалась выглядеть спокойной. Нежное белое лицо, когда она волновалась выдавало ее, покрываясь бледно-розовым румянцем. При каждом движении головы в бриллиантах серег вспыхивали разноцветные огоньки. На руке перстенек с эмблемой свастики — излюбленным ею символом возрождения.

Молчаливо следующая за ней фрейлина то и дело показывала на обнаруженные следы пыли косящим под привидения служанкам и слугам. Едва процессия удалялась, как начиналась аккуратная, чтобы не выдать себя случайным шумом, приборка. Впрочем, саму императрицу ни эта суета, ни шум от ее тяжелых дум не отвлекли бы. Но откуда об этом было знать фрейлине или слугам?

Подумать Александре Федоровне было о чем. Еще недавно любящая и любимая Аликс, муж которой готов был достать для нее звезду с неба, она вдруг превратилась… в кого? Вот в чем вопрос, который терзал ее уже некоторое время. Ники, ее любимый и ее защита против невзлюбившей ее аристократии, вдруг после болезни стал равнодушен к ней, словно чужой человек.

Наконец, вся процессия остановилась у дверей, ведущих в личные покои. Словно очнувшись, Александра оглянулась и извинившись отпустила фрейлин. Добавив, что желала бы отдохнуть одна. И скрылась от недоумевающих взглядов за дверью.

Личные покои, состоявшие из соединенных между собой отдельных комнат, были еще одним свидетельством той всепоглощающей триединой страсти, о которой она только что вспоминала — взаимной любви друг к другу, любви к своим детям и глубокой христианской веры. И которая, как ей недавно казалось, владела ими безраздельно. Две скромные железные кровати, сдвинутые вместе и установленные в завешенном тяжелым пологом алькове. И стена за ним. На которой висели многочисленные образа, пара распятий и несколько памятных им простеньких, дешевых иконок в убогих жестяных окладах. Алиса встала напротив и несколько минут молилась про себя, не кланяясь из-за живота, но крестясь по православному на каждом абзаце внутреннего монолога. При этом отгоняя внезапно появившуюся и явно навеянную врагом рода человеческого мысль: «Неужели Ники искусно притворялся, а основным мотивом его было стремление войти в доверие к Granny[10]? И теперь после ее смерти эта игра стала ему ненужной, и он показал свое истинное лицо?» Молитва немного утешила ее, но вдруг всплыло воспоминание, что охлаждение их началось сразу после того, как Николай выздоровел. А это было задолго до получения известий о болезни и смерти бабушки.

Помолившись, императрица перешла в личную гостиную. И снова в первую очередь осмотрела ее, словно в первый раз. Каждая полочка и столик уставлены всяческими безделушками, фотографиями детей и ее милого Ники, будившими воспоминания о недавнем прошлом. Личных вещей царицы здесь было удивительно мало. Это были самые обыденные предметы, необходимые в быту, такие, как золотой наперсток, швейные принадлежности и ножницы для рукоделия, а также дешевые игрушки и безделушки, вроде фарфоровой птички или игольницы в форме туфельки. И конечно же — письменные принадлежности. То, что ей сейчас необходимо.

Царица осторожно села за стол и на несколько мгновений задумалась. А потом начала покрывать лист великолепной бумаги с ее личным вензелем текстом на английском. Так как вопреки мнению толпы, считавшей ее немкой и прозвищу «гессенская муха», она была по духу настоящей англичанкой, ибо воспитывалась и большую часть детства провела именно в Англии.

«A word of love and prayer for forgiveness, darling, for any unkind word or deed towards you… Sweet precious one, I love you with all my heart, with ever increasing power. Away from you, I yearn for you, with you I love to gaze into the depths of your deep blue lakes which conquered me already 17 years ago. God bless you, my very own lovy» (Вот мое слово любви и молитва о прощении, мой дорогой, за каждое недоброе слово или деяние в отношении тебя… Мой драгоценный, мой любимый, я люблю тебя всем сердцем, все сильнее и сильнее. Когда я без тебя, я тоскую по тебе. Когда же я с тобой, я люблю всматриваться в глубины твоих бездонных голубых озер, которые завоевали мою душу уже семнадцать лет тому назад. Господь благословит тебя, мой самый любимый).

Она аккуратно сложила письмо, подумав, что надо с утра отправить его курьером. Задула свечу и выглянула в окно. Вокруг дворца стояла темная ночь. Спал городок, маленький, аккуратный, в основном деревянной застройки «русский Версаль». За скромной рыночной площадью, окружая два императорских дворца, простирались ряды парадных летних резиденций русской придворной аристократии, в которых тоже все спали. Спали и большинство населявших Александровский дворец — изящное золотисто-желтое здание с белыми коринфскими колоннами, в одной из комнат которого и находилась сейчас императрица. Кроме нее бодрствовала только охрана и немногочисленные дежурные слуги.

А где-то в дороге, в литерном поезде, последнее время непрерывно бороздящим российские просторы по самым неожиданным направлениям не спал, как она чувствовала и ее Ники. Или спал, не зная, что она сейчас думает о нем…

Макаров слегка поежился под шинелью. Все же май здесь, в северных губерниях России, еще нисколько не напоминает лето, подумал он. И тотчас же забыл обо всем постороннем. Потому что…

— Бааанг-бах! — громыхнуло, да так, что закладывало уши даже здесь, в хорошо защищенном броней, бетоном и землей наблюдательном пункте. И сразу же: — Ба-бах! — грохнуло второй раз, заставив всех присутствующих невольно втянуть голову в плечи. Стоявшая на столе чернильница подпрыгнула, едва не опрокинувшись и не залив бумаги своим содержимым. — О-ох, — невольно выдохнул писарь, казалось бы, успевший привыкнуть к выстрелам из пушек любого калибра. Но двенадцать дюймов есть двенадцать дюймов, да еще мишень расположена недалеко и выстрел практически сливается со взрывом снаряда. Вот только взрывались снаряды отчего-то не чаще одного раза из трех…

Сегодня как раз должны были привезти итоги исследования нескольких неразорвавшихся снарядов восьмидюймового калибра, которые несколько дней назад с риском для жизни подобрали и разоружили мастеровые Архип Осипов и Григорий Новых. Но Макаров приказал продолжить стрельбы, не дожидаясь результатов. Впрочем, стрелять все равно пришлось бы теми снарядами, что есть, поэтому никто из членов комиссии не возражал.

Вообще-то Степана Осиповича многие высшие чины флота считали прожектером. Надо честно признать — не без причины. Завершив свой гениальный труд по разработке теории непотопляемости корабля, Макаров решил, что при использовании положений этой теории при конструировании корабля из-за резкого увеличения запаса плавучести, ему вообще не нужна будет броня. Корабль, построенный таким образом, якобы окажется способным выдержать количество попаданий ничуть не меньшее, чем такой же, но оснащенный броней. Так зачем нужна броня? Лучше вес, используемый на бронирование, перебросить на увеличение мощности артиллерии, достижение более высокой скорости и дальности хода, ну и тому подобное… И отстаивал он эту точку зрения со всей яростью, объявляя противников ретроградами или полными невежами, даже несмотря на приводимые ими примеры из недавних войн. Поэтому и его предложение о пробных стрельбах на полигоне и с кораблей его противники считали ненужной и разорительной для бюджета флота затеей. Хотя просил на нее Макаров всего-то семьдесят тысяч рублей. Он надеялся доказать реальную пользу своих колпачков для бронебойных снарядов, а заодно и подтвердить действительную выгоду от снижения их веса.

Организованные по приказу Его Величества, неожиданно поддержавшего предложение беспокойного адмирала, опытные стрельбы на полигоне по броневым плитам, старым судовым котлам и разным целям — типа списанных орудий и стоящих вокруг деревянных столбиков, принесли крайне неожиданные результат. Как оказалось, бронебойные снаряды после пробития брони взрывались примерно на расстоянии восьмой части кабельтова за целью уже при ударе о землю. То есть на дистанции, превышающей ширину большинства кораблей. Более того, до двух третей снарядов не взрывалось вовсе. Аналогичную картину, но уже при стрельбе по легким конструкциям, продемонстрировали и фугасные снаряды с такими же, как у бронебойных, донными двухкапсюльными трубками Бринка. Только они взрывались еще дальше за целью — почти в шестой части кабельтова. К тому же фугасные снаряды давали очень малое число осколков, пусть и очень крупных.

Дополнительно Степана Осиповича ожидало неожиданное разочарование. Оказалось, что легкие снаряды быстрее теряют скорость и на больших дистанциях не показывают ожидаемой величины бронепробиваемости. При этом новые дальномеры системы Барра и Струда позволяют довольно точно определять расстояние на немыслимых ранее дистанциях стрельбы в тридцать-сорок, а возможно, что и до восьмидесяти, кабельтов.

Ознакомившись с первыми итогами, Николай Второй лично приказал увеличить ассигнования на опыты в два раза, выделить для стрельб на море корабли с наиболее современной артиллерией, оснастив их дальномерами и обученными к их применению командами. А до достижения готовности морской части испытаний продолжать стрельбы на полигоне, заодно тренируя расчеты для дальномеров.

Поэтому и грохотали уже несколько недель орудия самых разных калибров. И писари едва успевали заполнять огромные «простыни» итоговых документов…

Крейсер, стоящий у причальной стенки завода, был красив той своеобразной красотой, которой отличаются хорошо сделанные и отвечающие своему назначению машины. Даже то, что он пару лет простоял на верфи без движения не сказалось на его состоянии и корабль, казалось, готов был отправиться в плавание немедленно.

Даже официальный глава приемной комиссии, адмирал Макаров, оторванный от очень интересных работ на полигоне и раньше постоянно недовольно ворчавший из-за этого, смягчился и смотрел на мир довольным взглядом. Тем более, что эта английская игрушка почти полностью отвечала высказанным им взглядом на идеальный военный корабль. Все, конечно, поняли, что Его Императорское Величество и назначил Степана Осиповича на комиссию по этой причине. Если не учитывать построенный в Англии же по проекту адмирала ледокол «Ермак», давший Макарову опыт совместной работы с английским кораблестроителями.

— Что же, господин Флинт, расскажите еще раз об этом корабле господам офицерам, которые на нем и будут нести службу, — попросил он стоящего рядом представителя фирмы «Армстронг, Уитворт и Компания» и посмотрел на стоящих рядом офицеров.

— Этот крейсер, сэр адмирал, господа офицеры, создан по проекту Филлипа Уоттса, как улучшенная копия предыдущих проектов. Полная защитная палуба изготовлена из гарвеевской никелевой брони с учётом противодействия восьмидюймовым бронебойным снарядам. Как и у предшественников, скорострельная артиллерия была поставлена нашими же заводами. Восьмидюймовые пушки стоят, как вы видите, на палубе полубака и полуюта, а скорострельные в четыре и семь десятых дюйма — на верхней палубе. Все орудия прикрыты щитами, причем толщина щитов восьмидюймовок составляет в передней проекции четыре с половиной дюйма. Запас плавучести обеспечивался наличием ста девяти водонепроницаемых отсеков, восемнадцать из которых находятся в двойном днище, — услышав последние цифры Макаров одобрительно кивнул. — В форсированном режиме машины развивают пятнадцать тысяч семьсот лошадиных сил, скорость хода на испытательном пробеге составила двадцать четыре узла.

— Ну что же, — Степан Осипович пригладил бороду. — Крейсер найден комиссией в хорошем состоянии и вам, — он еще раз бросил взгляд на корабль, — господа офицеры, надлежит скорейшим образом освоить его, с помощью представителей компании. Сейчас же мы отправимся в представительство для получения окончательно оформленных документов. Флаг поднимем завтра. А пока помощники проводят вас и матросиков на «Алмаз». Обживайтесь и осваивайтесь. С Богом, господа, приступайте. Господин Флинт, пойдемте, — он тоскливо вздохнул и повернулся к англичанину, — займемся бумагами…

Построенный для продажи корабль, спущенный на воду два года назад и носящий временное название «Четвертое июня», был наконец сбагрен русским, к большому облегчению владельцев фирмы, уже подсчитывающих убытки от его хранения. При вооружении, аналогичном установленному на российских крейсерах первого ранга, новоприобретенный «Алмаз», после некоторых споров в морском ведомстве, причислили ко второму рангу на основании водоизмещения и скорости. И немедленно по освоении командой отправили на Тихий океан. Так в Порт-Артуре появился скоростной разведчик в четыре тысячи тонн водоизмещением, давший на испытании скорость в двадцать три узла, с броневой палубой более полутора дюймов толщиной, вооруженный двумя восьмидюймовыми, а также десятью стодвадцатимиллиметровыми орудиями. Часть ранее стоявшего на нем вооружения сняли по прибытии на Дальний Восток, чтобы увеличить дальность плавания и снизить уязвимость корабля.

Несмотря на успех закончившихся в феврале действий против партизанских набегов отрядов буров, некоторая часть непримиримых все еще продолжала борьбу. Продолжала, несмотря на начавшиеся переговоры и на успехи английских войск, многократно превосходящих ослабленные потерями в боях и дезертирством силы буров. Поэтому прибывший на станцию Хейлброн главнокомандующий английскими войсками в Южной Африке генерал Китченер путешествовал по железной дороге в сопровождении бронепоезда, и не только его. Кроме десантной роты на бронепоезде, в основном составе было несколько вагонов, в которой разместилась еще одна рота, а еще пара открытых платформ с новомодными «максимами» впереди и в хвосте поезда.

С учетом размещавшихся на самой станции гарнизона из двух рот Аргиллского хайлендерского полка и эскадрона улан сил было более чем достаточно, чтобы отбить нападение одного, а то и двух коммандо буров. Тем более, что последнее время их численность резко упала и редко какое коммандо насчитывало больше одной-двух сотен человек.

Главнокомандующего предупрежденный по телеграфу комендант, полковник Уилсон, встречал во всей красоте воинского церемониала — построенные ровными, как на плацу, шеренгами рота аргиллских горцев и полуэскадрон улан, и даже небольшой импровизированный оркестр, играющий «Правь, Британия». Польщенный такой встречей и «образцовым порядком» на позициях войск и на самой станции, обычно сдержанный генерал поздравил полковника и пообещал высокую награду. Ну, а поскольку времени до ночной темноты оставалось немного, а к тому же один из передовых дозоров видел в вельде подозрительных всадников, Китченер решил переночевать на станции, чтобы утром продолжить инспекторскую поездку по гарнизонам.

Ночь легла на равнины, и лишь дежурные пикеты напряженно вглядывались в темноту, опасаясь внезапного появления буров. Но все было тихо примерно до четырех утра. В это предрассветное время, когда в сон неумолимо клонит даже самых стойких, рядом с несколькими пикетами раздался непонятный шорох. Часовые, утомленные борьбой с сонливостью, не успели среагировать, когда из ночной тьмы словно тени выскочили непонятные люди. Ловко пользуясь кавказскими кинжалами — кама, они отправили незадачливых солдат в страну вечного сна. Затем несколько человек, пробравшись по спящей станции к путям, по-пластунски подползли к стоящему у вокзала бронепоезду.

Часовой, засмотревшись на звезды, не сразу заметил, что его напарник не возвращается от переднего вагона. А когда он все-таки сообразил, что что-то идет не так, рядом с легким шорохом возник некто, плавным движением скользнувший ему за спину и перерезавший горло привычным движением.

Чиркнула спичка и люди, возившиеся у рельсов, прямо под колесами блиндированных вагонов, снова исчезли в темноте. Огонек еще бежал по бикфордову шнуру, когда в одном из вагонов громко стукнула дверь и чей-то командный голос окликнул часового. Не получив ответа, офицер спрыгнул на землю и огляделся.

— Черт побери, капрал Бэрримор, — повернувшись к вагону, раздраженно заметил он спускавшемуся вслед за ним солдату. — Неужели нельзя навести порядок? Где эти олухи? Или они думают, что раз нас охраняют горцы, можно спокойно спать на посту? Им явно не хватает плетей… — и тут он увидел ползущий по фитилю огонек. — Черт возьми, что это, Бэрримор?

— Мина, сэр… похоже на мину! — только и успел крикнуть капрал, рванувшийся к увиденной в темноте бегущей искре. И в это мгновение огонь дополз до мины. Причем практически одновременно во всех заложенных зарядах. Громыхнуло так, что слышно было, наверное, миль на десять вокруг. Капрала и офицера ударной волной бросило на землю, что и спасло им жизнь. Потому, что во все стороны полетели обломки вагонов, а лежащие в вагоне снаряды и заряды рванули с не меньшим энтузиазмом и столь же оглушительным эффектом. Одновременно со взрывами со всех сторон раздалась стрельба. Заодно в окна построек и в вагоны штабного поезда полетели импровизированные динамитные гранаты.

Паники практически не было. Закаленные в боях горцы, схватив оружие, выскакивали из домов и неслись к своим постам. Но подсвеченные огнем, охватившим вагоны и некоторые пристанционные строения, оказывались отличной мишенью для невидимых в темноте бурских снайперов. И падали, убитые или раненые. Беспорядочный огонь, открытый англичанами во все стороны, только демаскировал их. И к рассвету все было закончено.

Стонали раненые, о которых некому было позаботиться. Догорал, потрескивая взрывающимися в огне патронами, бронепоезд. Дымили вагоны штабного состава. А на станции хозяйничали буры, забирая все, что может пригодиться.

Около одного из вагонов остановился небольшой отрядик бурских всадников о во главе с облаченным в гражданское, довольно элегантное когда-то, но сейчас потрепанное платье. Один из его спутников, носящий английское хаки без погон, но с бантиком цветов флага Оранжевой республики, спешился и наклонился над лежащим у вагона телом.

— Он, — кивнул всадник. Говорил он на африкаанс. — Мне отмщение и аз воздам, сказал Господь… и вручил нам его жизнь, — перекрестившись, добавил он. — Где Петер Руски?

— Вон скачет, минхеер, — ответил еще один спутник

— Петер, — показал на лежащее тело всадник, — вы должны удостовериться. Это он — генерал Китченер собственной персоной, главнокомандующий англичан… Бывший.

— Пушки с пристани палят, кораблю пристать велят, — улыбаясь в усы, продекламировал Александр Михайлович. И тут же огляделся, не слышал-ли кто его детских стишат. Но на мостике царила рабочая атмосфера, усугубленная ответственностью — показать этим балтийским, что черноморцы тоже не лаптем щи хлебают. Да и сам князь отвлекся буквально на мгновение и, еще раз осмотревшись, скомандовал.

— Стоп машина!

«Ростислав», закованный в броню гигантский корабль в черноморской окраске, после остановки машин не застыл на месте, а увлекаемый инерцией, двинулся дальше. Постепенно замедляясь, он подошел к причалу. И встал, привязанный к земле.

«Без буксира, с первого раза, — самодовольно подумал Александр. — Ай да я! Ай да моя команда! Мастерство оно такое…, его ить не пропьешь, — вспомнил он слова старого боцмана. — Всех поощрить…» — подумал, рассмотрев оживление среди встречающих. И снова отвлекся, так как один из стоящих в приветственно настроенной толпе был несомненно Ники. Но Ники непохожий сам на себя.

Впрочем, отвлекаться снова стало некогда — церемониал встречи цепко затянул прибывших и встречающих в свой водоворот. И только вечером, оставшись наедине с Николаем, Александр опять удивился его новому облику — без бороды, с короткими, хотя и по-прежнему пышными усами.

— Ники, мне кажется, ты стал совсем непохож на себя, — заметил он.

— Только тебе? — как-то странно посмотрел на него царь.

— Не сказал бы, — усмехнулся Александр. — Английские и французские газеты тоже о сем пишут. Утверждают, что в тебе ожил дух Ивана Грозного, — он засмеялся, припомнив пикантную историю с провинциальной английской газетой, купленной мичманом Бахтиным во время захода в порт. О чем он тотчас и поведал Николаю. После чего разговор на некоторое время прервался, так как смеяться и одновременно вести серьезную беседу пока не получалось ни у кого.

— Васильевичем значит прозвали. За жестокость, — отсмеявшись, подвел итог император. — Вольно же им всякую рениксу (чепуху) придумывать. Что же их больше всего раззадорило, Сандро?

— Начиная от, как они пишут, зверского подавления обычных юношеских шалостей студентов, до арестов морских офицеров и Витте. Ники, а это действительно было столь необходимо…

— И ты, Сандро, — печально вздохнул Николай. — Мне мамА уже этим арестом Витте…

— Да меня больше моряки интересуют, — извиняющимся тоном заметил великий князь. — Понятно, что Алексис[11] виноват. Но они…

— Они не только дядюшке не препятствовали, но и сами воровали. Нагло и не по чину. Некоторые до того заворовались, что не удивлюсь и самым жестоким приговорам. А в результате мы имеем… что имеем. Сам неплохо знаешь, насколько английские и японские корабли наши превосходят по скорости и водоизмещению. Англичане же с бурами пусть разбираются, а не Нас критикуют. Потерять главнокомандующего от атак партизан… даже Наполеону в России удалось избежать сего. Витте же… посмотри… — и государь увлек собеседника к одному из стоящих у стенки столов. На котором, как увидел, подойдя ближе, Александр, лежала карта Ляодунского полуострова.

— Я бы его не тронул, кабы он только экономил, да слегка в свою пользу приворовывал. Но сей господин решил, что ему и Наши слова не в указ. Свою политику вел, тайно от меня. Видишь? — Николай показал на городок, носящий имя Дальний. — Здесь он решил порто-франко устроить. Сам решил. И уже восемнадцать миллионов в строительство сего парадиза вложил. Без Нашего разрешения! Два броненосца по цене — в городишко в котором ныне и полутысячи человек обывателей нет! Порт-Артур же из-за недостатка средств до сих достроить не могут! А сей господин еще и выпуск банкнот преуменьшал относительно имеющихся запасов золота, якобы для сохранения курса рубля! Это что — дурость или измена? Мы у французов деньги под проценты берем из-за нехватки, а у нас свои деньги выпущены всего на три пятых от возможного! И денег в казне нет! — Император посмотрел на великого князя таким неожиданно гневным взглядом, что ни в чем не виноватый Александр вдруг почувствовал, как по спине промаршировала целая китайская армия мурашек.

— Случись же война и займи японцы сей неукрепленный городок? — Николай еще раз внимательно посмотрел на Александра и перевел взгляд на карту.

— Они же получат готовую базу армии и флота рядом с Порт-Артуром, — невольно вырвалось у Александра. — Черт!

— Ты это видишь, Сандро. Я это вижу. А почему никто больше не видел? Или не хотели? Нет, пора мне туда самому наведаться и на месте разобраться со всем. Полагаю, что тебя временно исполняющим делами морского ведомства поставлю. Канцлера я уже подобрал, так что дела по государству текущие есть кому оставить.

— Ники, ты забыл, что мне до первого адмиральского чина надо еще ценз до конца выплавать? «Ростислава» же ты хочешь на усиление Тихоокеанской эскадры послать, как я помню?

— Да, конечно. А тебе подберем какой-нибудь корабль из остающихся. Что не так?

— Ники, если ты планируешь то, о чем мы говорили ранее, — Александр вытянулся по стойке «смирно», — то моя честь не позволит мне покинуть мостик корабля, идущего на войну. Оставь пока эту должность себе, Дубасов с текущими делами справляется и тебе нетрудно будет и издали флотом управлять. А еще, Ники — ты куда планируешь прибывшего оттуда с эскадрой Чухнина переводить?

— Дубасов планировал его на училище. А что?

— Нет, я считаю, сие неправильно, Ники. Он хорошо обстановку тамошнюю знает и командующий хороший. Да и Владивостокским портом отлично управлял. А как корабли перегнал? Ведь хотели их в конце года отправлять, ты же неожиданно все переиграл. А он с неожиданностью справился. Нельзя таким человеком накануне войны разбрасываться.

— Раз так — пусть он Второй Тихоокеанской эскадрой и командует, несмотря на старшинство. Как подремонтируем корабли — так и пойдете. Пойдешь под его началом, на «Ростиславе». Но не вздумай мне погибнуть — накажу! — пошутил император. — Мне ты потом во главе флота нужен — за дядюшкой огрехи исправлять!

Пылили колеса, дымили кухни. На привале наигрывали гармошки, и веселые пехотинцы развлекались песнями, а самые неугомонные — и плясками, чтобы с утра вновь неторопливо топать в колоннах навстречу условному врагу.

Так начинались Большие Маневры под Курском. Их хотели организовать еще в августе тысяча девятисотого года, но восстание в Китае сорвало эти планы. Маневры перенесли вначале на девятьсот второй год, но потом Его Императорское Величество повелел провести их на год ранее.[12] Все, кроме сроков, осталось без изменений.

Две армии — Московская, во главе с Великим Князем Сергеем Александровичем, командующим войсками Московского Военного округа и Южная, во главе с бывшим военным министром генерал-адъютантом Свиты Его Величества Куропаткиным, маршировали навстречу друг другу по убранным полям и дорогам в районе Курска. Главными посредниками был назначены наследник престола, Великий Князь Михаил и действующий военный министр Александр Федорович Редигер.

Куропаткин, командовавший южной армией в составе двух армейских, сводного корпуса и одной кавалерийской дивизии, имея по плану первоначально меньшие, чем у князя Сергея силы, отступал к Курску. Отступал, ведя арьергардные бои сводными отрядами, собранными из разных дивизий и даже полков. Московская армия, имевшая такие же силы, но уже собранные в один кулак, наступала по всем правилам уставов. За исключением участвующей в маневрах Финляндской стрелковой бригады. Она, обмундированная в неожиданные для русской армии мундиры цвета, напоминающего английское хаки, действовала исключительно стрелковыми цепями, идущими одна за другой «волнами» (вместо поддержек в колоннах). Новое обмундирование делало стрелков — и офицеров и солдат, малозаметными на фоне не успевшей смениться осенней растительности. И посредники не раз были вынуждены констатировать, что она понесла меньшие потери, чем обороняющиеся и одержала победу.

Впрочем, несмотря на некоторые новшества, маневры проходили по какому-то совершенно устаревшему сценарию. Словно войска «играли в войнушку» наполеоновской эпохи. Казаков разворачивали в одношереножную лаву, всадники занимались джигитовкой, пехота наступала густыми цепями под музыку и барабанный бой, батареи ставили на открытые позиции, где они стояли, «выравненные, как на картинке».

Но все равно это были действительно масштабные учения. Новинки, примененные во время маневров, составили целый список: воздушные шары для наблюдения, полевые телефоны, полевые пулеметные роты…

Новый вид связи использовался интенсивно и даже, можно сказать, эффективно. Всего было проложено тридцать верст телеграфных и двадцать верст телефонных линий, установлено девять телеграфных и одиннадцать телефонных станций.

Кроме того, при штабах армий использовали несколько легковых «моторов» и «грузовозов» (грузовых автомобилей). Эксперимент с «моторами» признали неудачным по причине ненадежности техники. Был сделан опыт, также не совсем удачный, по использованию дорожных паровозов для снабжения войск продовольствием. Шести- и десятитонные паровые машины тянули за собой по три платформы соответственно по три и четыре тонны каждая. Русские дороги и особенно мосты оказались непригодными для таких тяжестей.

Новшеством было и то, что учебные бои и передвижения войск не прекращались и ночью.

Если судить по отчету Южной армии, Куропаткин и его войска достигли успеха в действиях против Московской армии во главе с великим князем Сергеем Александровичем. Однако сам Сергей, великий князь Михаил и поддерживающий их генерал Редигер считали иначе. Особенно они критиковали атаку укреплений Московской армии в последний день маневров.

Московская армия отступила на подготовленную позицию в окрестностях села Касторное — там были отрыты окопы полного профиля, замаскированы батареи, установлены проволочные заграждения и отрыты «волчьи ямы». Эту подготовленную оборону и атаковали силы Южной армии. Наступление велось по совершенно открытой местности, пехота и кавалерия при этом натыкались на овраги, которые им пришлось преодолевать под артиллерийским и винтовочным огнем. Всего в наступлении участвовало больше шестидесяти батальонов при поддержке стопушечной батареи. «Было ясно видно, — гласил отчет «южных», — дружное наступление VIII и X корпусов. Войска шли с музыкою, одушевление было полное». «Замечательна красива была последняя минута, — записал Николай в своем дневнике, который продолжил вести, пусть и не столь педантично, как ранее, — когда целое море белых рубашек наводнило всю местность». Но, несмотря на восхищение открывшейся картиной, Николай, участвовавший в маневрах инкогнито под именем полковника Михайлова в качестве одного из посредников, полагал, что бой на Касторной позиции показал полное отсутствие у Куропаткина понимания современных условий ведения войны при новом оружии. По крайней мере того, как сам Николай представлял это после рассказов добровольцев и чтения докладов об англо-бурской войне.

Слабо обстреляв расположения противника артиллерией, Куропаткин собрал в кучу несколько пехотных батальонов, построенных в колонны с жидкими цепями впереди, лично выехал вперед со своею многочисленную свитой и штандартом. И повел атаку. Причем пехота атаковала прямо на замаскированные позиции пулеметной роты и батареи скорострельных пушек, прикрытые спрятавшимися в неглубоких окопах финскими стрелками. А в качестве последнего аргумента «южные» бросили против штаба Сергея Александровича, расположенного на виду, на высоком холме у самого фронта, бригаду конницы. Которая обошла видимые укрепления и атаковала позицию пулеметной роты, неожиданно для кавалеристов открывшей интенсивный огонь, поддержанный стрельбой половины батареи. Что конечно не помешало всадникам доскакать до позиций и утверждать об успехе атаки[13].

В итоге было решено объявить о ничейном результате боя, что обидело как Куропаткина, так и великого князя Сергея. Великий князь, прочитав панегирический отчет о результатах маневров, зарекся впредь принимать участие в подобного рода состязаниях. Генерал Соболев, начальник штаба Московской армии, прямо указывал, что высокая оценка действий Куропаткина рядом генералов объяснялась исключительно его бывшим высоким служебным положением (и видимым благоволением царя к отставному министру, добавлял он в кругу «своих»). Опровергнуть ни первое, ни второе его утверждение никто оспорить не стремился. При этом ни сам Николай, ни его окружение своего отношения к сложившейся ситуации открыто не показывали. Николай не хотел окончательно ссориться ни с Куропаткиным, героем предыдущей войны, практически единственным боевым генералом в своем окружении, ни с «хозяином Москвы» Великим князем Сергеем. Но, со стороны казалось, что в результате оттолкнул от себя обоих.

Здесь, в Петергофе, новый Николай чувствовал себя как дома. Привычная обстановка переносила его в его то, что ни говори, родное время. Казалось, еще немного — в дверь забежит спешащий куда-то Алексашка и начнет рассказывать очередной прожект, безбожно привирая по ценам и мысленно прикидывая, сколько из отпущенных денег достанется ему в итоге. Но вместо Меншикова в дверь входил кто-нибудь из министров с докладом о совершенно иных, неведомых в то, старое доброе время, заботах и прожектах. Однако очарование этого места от этого отнюдь не исчезало и работалось здесь намного лучше и приятней. Отчего Николай и не спешил возвращаться ни в Царское, в котором сейчас проживала Аликс с дочерями, ни в Санкт-Петербург, где встречаться с теми же министрами было намного удобнее. А встречаться приходилось часто, так как задуманный проект по присоединению Маньчжурии и переселению туда части крестьян начал наконец-то воплощаться в конкретные документы. Заодно двинулась вперед и разработка идеи с вызовом японцев на войну до девятьсот третьего, пока они еще не готовы. А что они не готовы, становилось ясно из большинства собранных сведений. Вот и военно-морской агент в Японии, лейтенант Русин об этом докладывает. Он сделал шаг к столу и отработанным движением достал из папки уже несколько раз прочитанную бумагу.

«Японские адмиралы и командиры ещё нуждаются в большой эскадренной практике-по свидетельству английских и французских офицеров, видевших эскадру Того в корейских и китайских водах на эволюциях… Они не производили хорошего впечатления, а наоборот, — например, постановка на якорь в Таку — не эскадренный маневр, а действия отдельных кораблей без общей связи и общего начальника» — бросились в глаза знакомые и изрядно обнадеживающие строки. Надо успеть, пока японцы еще не готовы. Первые шаги уже сделаны. Но кроме него и Сандро о них пока никто не только не подозревает, но и не знает. Конечно, кто-то, может быть, частично и догадывается. Например, те, кто отправлял в Африку офицеров-добровольцев и казаков. Но и они не видят всей картины… Кроме Сандро, размышлял царь, и привлечь пока некого. Дядюшка Серж слишком напорист и явно видит себя в роли главного советника. Нет уж, пусть сидит у себя в Москве и занимается «рабочим вопросом», может получится нечто путное. И Николай снова горько пожалел, что все началось слишком поздно. «Кабы появиться в сем мире с детства, глядишь удалось бы и не одного «Алексашку» найти… А теперь…». Впрочем, сейчас он тоже нашел немало помощников. Тот же полковник Максимов или граф Игнатьев, Мосолов. Жалел Николай лишь о том, что дядю Сергея так уговорить не удалось. Упрямый оказался генерал-губернатор московский, против любых перемен в строе правления. А сам своим подчиненным позволяет очень необычные дела творить, с рабочими заигрывать, союзы-кумпании организовывать…

В дверь, прервав размышления, постучали. Появившийся после разрешения Прошка, взятый из лакеев в личные слуги и помощники камердинеру Чемадурову, сообщил, что прибыл великий князь Александр Михайлович.

— Ники, — после обмена приветствиями, едва дождавшись ухода Прошки, заявил Александр, — я придумал, как заставить японцев объявить нам войну. Карта Кореи у тебя далеко? Ага, вижу. Вот, смотри. Как помнишь, мы с япошками договаривались…

Зима в любой стране Европы — не самое приятное время года для поездок. Да, пожалуй, и в любой стране мира, включая даже расположенные ближе к экватору и за ним. Разве что Новая Зеландия отличалась в этом плане. Но, как говорили древние римляне: «Исключение подтверждает правило». Так что по своей воле Роберт Артур Талбот Гаскойн-Сесил, третий маркиз Солсбери, премьер-министр правительства Его Величества и один из самых могущественных владык Британской империи из дому в такую погоду не вышел бы. Да и собак своих приказал бы слугам не выпускать. Но когда вызывает Его Величество Король, пусть пока еще официально не коронованный, то даже самые могущественные могут сказать только одно: «Слушаюсь». Тем более, если Его Величество приглашает персонально.

От Пэддингтонского вокзала специальный состав довез министра и его племянника до небольшого вокзальчика в Слау, где их уже ждали кареты. Еще несколько десятков минут езды по неплохому, пусть и слегка разбитому по зимнему времени, шоссе — и вот уже видны башни и стены резиденции Его Величества. Который уже ожидал своего премьер-министра и его племянника в курительной комнате, что намекало на неофициальный характер встречи.

В камине курительной залы весело потрескивали пылающие дрова, прогоняя сырость и холод зимы. Тем более, что хозяин Британской империи хорошим здоровьем похвастаться не мог. Хронический бронхит стал его спутником с молодых лет и вылечить его не могли ни лучшие врачи, ни лучшие курорты. Тучный, вальяжный, скупой на внешние появления своего настроения и владеющих им эмоций Его Величество Эдуард, тем не менее, встретил Роберта Солсбери и его племянника, первого лорда казначейства Артура Бальфура с показным радушием, даже встал с места и сделал несколько шагов навстречу. После чего предложил располагаться поближе к камину и не чинясь подкрепиться после тяжелой дороги великолепным хересом из королевских погребов.

После того, как гости и хозяин отпили понемногу великолепного вина, Эдуард поставил свой бокал на стол.

— Господа, я позвал вас сюда, чтобы уточнить ситуацию в Азии, — начал он беседу, — ибо печальные события в стране и Южной Африке заставили меня несколько… отвлечься от происходящего там.

После слов о Южной Африке в курительной повисла неловкая тишина. Действительно, практически уже выигранную войну неожиданно пришлось начинать с начала. После гибели Китченера назначенный главкомом Ян Гамильтон несколько растерялся (а скорее — просто не справился с возросшими обязанностями) и буры смогли не только прорваться в Капскую колонию, но и прервать железнодорожное сообщение на порядочной территории и даже разгромить несколько тыловых гарнизонов. Гамильтон не нашел лучшего выхода, как оттянуть в тыл все свободные войска. В результате недостаток сил на фронте позволил сильному отряду буров, с артиллерией, внезапно прорваться через Колонию Оранжевой Реки в Наталь, захватить на пару дней Дурбан и даже увести из него в море полдюжины пароходов. Команды пропавших судов потом нашлись на шлюпках в море, частично, к сожалению. Самое скверное, что на пароходы погрузили и даже установили в порту орудия и торпедные аппараты, снятые со стоявших в гавани (разбитых во время атаки пушечным огнем) торпедно-артиллерийских канонерок. Что позволяло в полном соответствии с международным правом назвать захваченные пароходы вспомогательными крейсерами или, как их называли в России — крейсерами-купцами.

А буквально через несколько дней после этого события в Индийском океане исчезли три судна под английским флагом… потом точно так же — в Атлантике. Так что теперь весь корабельный состав Африканской и Ост-Индской станций флота, усиленный дополнительными крейсерами из метрополии, вышел в море, разыскивая «пиратов». Впрочем, пиратами их называли только английские газеты, и то не все. Таймс, соблюдая репутацию, предпочитал нейтральное «действующие в море силы буров». Иностранные же газеты, особенно русские, указывали, что раз вооружение произошло в принадлежащей, пусть и временно, бурам гавани, то все совершенно законно и бурские «крейсера-купцы», как русские называют такие вооруженные пароходы, имеют полное право на ведение войны…

Но, ни закаленный политическими схватками премьер, ни его племянник, который фактически управлял страной ввиду многочисленных старческих болезней дяди, ни самый старый в истории наследник престола, лишь недавно ставший королем, не стали терять время на бесплодные размышления.

— Ваше Величество, — начал ответ Солсбери, — с Вашего соизволения, начну по порядку — с Османской Империи… — и он начал описывать ситуацию в дряхлеющем на глазах государстве турок-османов, вынужденных поддерживать свое былое могущество денежными вливаниями западных покровителей и жестокими репрессиями против христианских народов. В последнее же время, отметил премьер, обстановка в турецких владениях спокойная, никаких новых признаков очередной резни христиан или очередного политического кризиса нет. Но в качестве ложки дегтя премьер заметил, что активная германская политика в Оттоманской империи, вопреки ожиданиям английского правительства, с первых же своих шагов имеет отчетливый антианглийский оттенок. Что вместе с поддержкой Германией буров отнюдь не улучшает англо-германских отношений.

Закончив описание ситуации в Турции, маркиз позволил себе глотнуть немного хереса, чтобы смочить горло и продолжил доклад. От Персии, в которой начало преобладать русское влияние, он перешел к Индии и Афганистану. В этих странах пока британское могущество не подвергалось пересмотру, хотя на кое-какие тревожные признаки Солсбери все же указал. Он отметил постоянно растущую сеть русских железных дорог в Азии, которая явно несла угрозу для Индии. Военные требовали для обеспечения ее обороны все больше и больше войск, чему препятствовала затянувшаяся война в Африке…

И наконец, сделав, с разрешения короля, еще один небольшой перерыв, премьер-министр приступил к рассказу о положении в «больной точке» современной азиатской политики.

— Несмотря на поражение основных сил «боксеров», положение в Китае остается сложным. Отдельные очаги восстания еще не уничтожены, кроме того, после восстания бейпинское (пекинское) правительство окончательно потеряло способность управлять всей страной, каждая провинция которой ныне фактически ведет свою политику. Но даже не это представляет главную опасность нашим интересам в этом районе, — премьер-министр говорил медленно, размеренно, часто прерываясь — сказывался возраст, не зря основную работу он доверял своем племяннику, — основную угрозу несет усиление позиций России в Маньчжурии. «Тсар», — он с трудом выговорил это ужасное варварское слово «царь», — Николай Второй ведет непредсказуемую политику. Еще недавно его министры заверяли, что, завершив подавление восстания, русские войска уйдут из Маньчжурии. Однако в феврале русские предъявили китайскому правительству ультиматум, потребовав вывода китайских войск из Маньчжурии[14]. А в марте они заявили, что требуют строгого выполнения китайских законов, запрещающих проживание китайцев на маньчжурских землях. И начали высылку таковых, в первую очередь с территории Северной Маньчжурии. Попытки сопротивления подавляются силой. Для чего по официально еще не введенной в строй Транссибирской железной дороге подвезены дополнительные войска взамен выведенных ранее. По некоторым сведениям из Петербурга, «тсар» решил аннексировать Северную, а возможно, позднее и всю Маньчжурию… — прервавшись на несколько мгновений, чтобы с разрешения Его Величества освежить еще раз горло, Солсбери продолжал рассказ о неугодном Лондону поведении Николая в китайском вопросе. А также недостаточной поддержки английского противодействия экспансионистским устремлениям деспотического царского режима со стороны других европейских стран, особенно Германии.

— Понимаю и разделяю ваше негодование, Роберт, — дождавшись очередного перерыва речи премьера, заметил король. — Но неужели у нас нет сил для разрешения вопроса в нужном нам направлении?

— Разрешите? — вклинился в разговор сидевший до того молча Бальфур. — Ваше Величество, мы обладаем огромной силой, и действующей, и скрытой, если мы сможем сконцентрироваться… но распределение наших имперских интересов делает это почти невозможным[15]…

— Значит, нам необходим способный действовать союзник на месте, — подвел итог Эдуард Седьмой. — Например, японцы.

— Весьма правильная мысль, Ваше Величество, — поддержал его лорд Солсбери. Промолчав, естественно, что уже в апреле японский посланник Хаяши начал зондаж возможностей заключения союза, а с июня шли названные консультациями фактически полноценные переговоры между ним и представителями британского правительства. — Мы немедленно начнем работу в этом направлении, учитывая предстоящий приезд маркиза Ито в нашу страну. Этот японский политик ныне не занимает никакого официального поста, но продолжает оставаться влиятельной фигурой. И его поездка, я уверен, связана с поиском возможных союзников для противодействия российской политике в Китае и Корее.

«В стремлении обеспечить свои интересы японское правительство ищет, конечно, прежде всего, поддержки других заинтересованных держав, и можно быть уверенным, что японская дипломатия напрягает все усилия, чтобы возбудить против наших действий в Манчжурии не только Англию и Германию, но также и Китай… Ближайшая цель японского правительства состоит при этом, конечно, в том, чтобы создать по отношению к России комбинацию, подобную той, вследствие которой сама Япония должна была отказаться, после войны с Китаем, от утверждения на Ляодунском полуострове. Если же, однако, подобная комбинация не состоится, Япония должна будет или отказаться от всякого вознаграждения, или решиться действовать собственными силами. Найдет ли японское правительство в себе достаточно смелости, чтобы пойти по этому второму пути, не останавливаясь даже перед риском столкновения с Россией, заранее сказать невозможно» — отложив в сторону копию не раз перечитанного январского сообщения Извольского[16], Николай (он же Петр) еще раз окинул взглядом стол, заваленный документами.

И подумал, что труднее всего в новом мире оказалось не выжить, а привыкнуть к количеству документов, которые ежедневно приходилось просматривать и принимать решения. Но он все же справился, пусть и с трудом, и с этой проблемой.

«Завтра, наконец, будет опубликован Манифест… и опять взвоют все эти дядюшки, тетушки и даже мамА. Которые так надоели ему своими советами и указаниями, что и как делать, и постоянными просьбами за того или иного казнокрада. Распустил потомок родственничков, распустил. Ничего, показательная казнь пятерки самых крупных воришек и бывшего министра финансов заставит их прикусить язык. А если нет… жандармским корпусом и личной охраной руководят достаточно преданные Ему люди, военный министр — Его человек. А гвардия… дядюшка Владимир не слишком интересуется своими служебными делами и, кажется, не заметил, а скорее всего просто не обратил внимания, что все четыре батальона преображенцев сменили своих командиров. Даже не считая командования стрелков… Его же сынок, как доносят, больше увлечен новой пассией, чем отслеживанием ситуации в гвардейских частях. Ничего, если так будет продолжаться — он сам себя скомпрометирует» — Николай-Петр поймал сам себя на мысли, что настолько вжился в новый образ, что и мыслит по-иному, словами, которые ранее ему неизвестны были.

А все же год был трудный. Потруднее, пожалуй, чем выживание под властью Софьи. Все эти хитросплетения придворной политики, внешнеполитические проблемы, внутренняя ситуация…

«Нет, но все же его потомок точно не в своем уме — одновременно обострять положение на Дальнем Востоке и рваться на Балканы и в Проливы… Широко шагать замахнулся, как бы штаны не порвал. Вовремя Боже принял меры, иначе Россия могла оказаться, как та бабка из сказки этого замечательного поэта Пушкина, у разбитого корыта. Не зря ему теперь на разные авантюры приходится идти, вроде того дела с бурскими крейсерами-купцами. Когда полковник Максимов озвучил ему то предложение одного из добровольцев, он в первый момент даже хотел выгнать этого прожектера вон. Ибо это была не просто авантюра, а авантюра, не имеющая никаких прецедентов и на грани законности, если не за ее пределами… А потом он подумал, что хуже все равно не будет, разве что погибнет несколько добровольцев, знающих на что идут… и согласился. И даже добровольцы нашлись. Хорошие и храбрые, молодые мичмана и лейтенанты. Жалко будет, если не выживут. Зато если вернутся — готовые боевые командиры. Теперь же видно, что у англичан головной боли добавилось и средств для противодействия нам в Китае меньше осталось. Разве что японцам помогать. Но те без чьей-либо помощи и так воевать не полезут, так что пусть это будут англичане. По крайней мере французы, как наши союзники, к ним не присоединятся. Да и германцев можно будет нейтрализовать, они с англичанами последнее время тоже не в лучших отношениях, а с нами заигрывают в расчете от французов оторвать. А хорошо бы…»

— Государь, — прервал его размышления взволнованный Терентий.

— Что случилось? — раздраженно спросил Николай.

— Ваша супруга-с, с дочерьми прибыли-с…

«О Боже, еще и это!»…

Из газет:

«Тронная речь Эдуарда VII. Открытие сессии Английского парламента всюду ожидалось с большим интересом, так как в первой речи нового короля наивные оптимисты думали увидеть намек на то, что английская политика, осужденная решительно всем миром, кроме Португалии, пойдет по новому пути. И что новый король выскажет некоторое порицание той позорной войне, которую шайка спекулянтов, в союзе с бессовестными министрами, заставляет Англию вести в Южной Африке… Эти наивные надежды рассеялись при первых словах тронной речи нового короля Эдуарда VII, которые показали, что политика Англии при новом царствовании будет продолжением той же политики Родсов и Чемберленов…»

«Петербургскiя вѣдомости». 04.02.1901 г.

«Петербургскiя вѣдомости». 22.08.1901 г.

«20 декабря ночью полиция задержала двух молодых людей, которые, гуляя от Страстной площади до булочной Филиппова, приставали к дамам с разными комплиментами. «Дон Жуанов» отправили в участок»

«Московскiя вѣдомости». 21.12.1901 г.

«Московскiя вѣдомости». 27.12.1901 г.

[1] В.И. Ленин

[2]Начало подлинной записи из дневника Николая II за 1 января 1901 г

[3] Императорское Училище Правоведения, готовившее юристов

[4] Прозвище извозчиков. «Ваньками» называли извозчиков попроще, более дорогие, как правило имевшие дорогие подрессоренные экипажи, именовались «лихачами»

[5]Простонародное разговорное сокращение слов «Ваше Сиятельство», с которым положено было обращаться к князьям и графам. В данном случае — подхалимаж извозчика к богатому седоку.

[6]Станционная платформа, у которой останавливаются поезда

[7] Балерина, любовница Алексея Александровича, француженка по национальности

[8] Один из выдающихся представителей русских добровольцев движения, сражавшихся вместе с бурами — подполковник Евгений Яковлевич Максимов. Прибыв в Трансвааль как военный корреспондент, Максимов вступил в бурскую армию. Через некоторое время он становится во главе Голландского отряда. Боевые и командирские качества Максимова привели к тому, что он получил от буров звание фехтгенерала. Уехал в Россию после ранения

[9] Студенческие волнения: 8 февраля 1899 года, во время годичного акта в Петербургском университете, студенты, недовольные ректором Сергеевичем за сделанное им строгое предупреждение о ненарушении уличного порядка, освистали его. После выхода студентов из университета произошло столкновение с полицией, во время которого толпа была рассеяна с применением нагаек. Студенты объявили забастовку, которая и перекинулась на все другие высшие учебные заведения столицы, а затем и по другим городам. Наказанием обычно служило исключение из ВУЗа, без права поступать вновь. Решив смягчить его, правительство с подачи Витте приняло указ об отправке этих студентов в армию. Что позволяло им отслужить два года и вновь обучаться в университете. Но эта мера вызвала еще большее недовольство студентов и возрастание беспорядков.

[10]Прозвище английской королевы Виктории, которое использовали Романовы — Грэнни. Умерла 22 января1901 г.

[11]Генерал-адмирал великий князь Алексей

[12]В нашей, текущей, реальности подобные маневры провели в 1902 г.

[13] В нашей реальности пулеметов не было. Кавалеристы атаковали позиции одной замаскированной батареи, имитировавшей стрельбу картечью. Что, впрочем, точно также закончилось бы в настоящем бою уничтожением атакующих

[14]Этот ультиматум был и в нашей реальности

[15] Подлинные слова А. Бальфура

[16] Русский посланник в Японии в то время. В отличие от великих держав и Испании, которые обменивались послами, остальные страны отправляли и принимали у себя дипломатических представителей в ранге посланников