27. Коннор

Ария – просто какая-то ходячая проблема. И когда она набирает в грудь воздуха, чтобы закричать, я хватаю ее и зажимаю ей рот ладонью. Она настолько ниже меня, что я вполне могу поднять ее над полом и удерживать, пока она мычит и сопротивляется. Вода все еще течет, Ви откручивает еще несколько кранов, так что, я думаю, никто не слышит мычания Арии. Но наверняка кто-то скоро придет проверить, куда она делась.

Ви срывает одну из занавесей. Ткань тонкая, и Ви при помощи своего выкидного ножа отрезает несколько длинных полос. Из одной получается кляп, другими двумя она связывает Арии руки и ноги. Мы кладем пленницу в угол туалетной кабинки, а она извивается и пытается закричать.

Сестра Гармония останавливается, когда где-то снаружи начинают выть сирены. Это похоже на предупреждение о торнадо. Потом я слышу голос патера Тома, но из-за шума бегущей воды не могу разобрать, что он говорит. Однако сестра Гармония, наверно, понимает, о чем речь, потому что хватает лампу и выскакивает из санузла. Мы с Ви бежим вслед за световым пятном.

Сестра Гармония, не отвлекаясь на крики и причитания других женщин и девушек, на детский плач, бежит по проходу с лампой в руке; сейчас она похожа на комету, несущуюся сквозь мрак, в то время как вокруг завывают и мечутся призраки в длинных ночных рубашках.

Я не понимаю, что задумала Гармония, до тех пор, пока она не начинает колотить в запертую дверь и кричать:

– Помогите! Помогите, они здесь! Спасите нас! Они убьют нас всех!

Она отталкивает меня к стене, и Ви раньше меня соображает, что делать, потому что я вижу, как в руке у нее взблескивает нож. Я не хочу пользоваться своим ножом, поэтому хватаю столик и держу его на весу.

К нам направляются другие женщины – их пять, и еще та худая белокурая девочка лет десяти, и еще дети – совсем маленькие и немного постарше. Другие женщины с криками мечутся вокруг. Кто-то падает на колени и молится. Я понимаю, что эти другие – те, кому не доверяет Гармония. Те, кто не станет драться. Или слишком сильно уверовал, чтобы хотя бы попробовать.

Каблуком своего башмака Гармония выбивает одну из досок в полу, и под этой доской обнаруживается белый мешок. Она берет его и вытряхивает содержимое прямо на пол. Кухонные ножи. Я полагаю, она воровала их по одному, постепенно. Но на всех их все равно не хватит.

Ви беспокойно прокручивает собственный нож в руке – еще раз, и еще. Напряженный блеск в ее глазах заставляет меня забеспокоиться о том, что она может выкинуть какую-нибудь глупость. Но я держу столик. Может быть, мне все же следует воспользоваться ножом…

Не успеваю я определиться, как дверь распахивается, едва не ударив сестру Гармонию, и в помещение врывается мужчина с пистолетом. Сестра Гармония вонзает ему в предплечье кухонный нож, и пистолет падает. При этом он стреляет, но пуля ударяет в пол. Я отшатываюсь. Знаю, что должен что-то сделать, но не знаю, что именно. Просто понимаю, что все вокруг словно замедлилось, что мне жарко. Я чувствую себя неуклюжим, а люди вокруг мешают мне.

А потом все снова обретает четкость, и я вижу просвет между мечущимися телами. Взмахиваю столиком и бью мужчину по боковой части головы. Он шатается. Я бросаю столик и толкаю мужчину сильнее, он делает шаг назад и теряет равновесие, Ви подсекает ему ноги, и я вижу, как мужчина падает на пол. Когда он вбежал сюда, вид у него был сердитый, но теперь на лице его написан шок. И когда он понимает, что происходит, шок переходит в страх. Мужчина лежит на животе и извивается, пытаясь подняться.

Я соображаю, что нужно чем-нибудь связать его, и оглядываюсь по сторонам, но, прежде чем я успеваю что-нибудь найти, сестра Гармония обрушивается ему на спину, не давая встать, и одним быстрым ударом вонзает кухонный нож в его шею сзади. Я вижу, как это происходит, но не могу осознать в течение целой секунды, пока он не замирает неподвижно. Все сделано быстро и чисто, и лишь спустя несколько медленных секунд я понимаю, что он мертв. Я не знаю, что чувствую. Я лишь вижу, что Гармония плачет, а потом говорит – не нам, ему:

– На этот раз мы выбраковали тебя.

Прежде чем Ви успевает потянуться за пистолетом, она поднимает его, взводит курок и держит оружие, глядя в дверной проем.

– Вера, Коннор, отведите сестер и детей к «автодому» и найдите способ выбраться отсюда.

– А вы не идете? – спрашиваю я ее.

Я знаю, что должен был бы, наверное, бояться ее, ведь она только что хладнокровно убила человека. Но Гармония такая же, как мама, – она защищает тех, кто ей дорог. Я беру за руку плачущего малыша, потом поднимаю его на руки. Он тяжелее, чем я ожидал. И теплее.

Сестра Гармония качает головой, и тяжелая золотистая коса со змеиным шипением скользит по грубой ткани ее рубашки.

– Я займусь остальными, – говорит она. – Настолько, насколько смогу. Просто уходите, не ждите. Как только они поймут, что мы освободились, они нападут на нас.

Я останавливаюсь и смотрю на нее. Она никогда прежде не стреляла из пистолета, я это вижу. Руки у нее дрожат еще сильнее, чем у меня.

– Вы ведь должны были убить их всех, верно?

Гармония тяжело вздыхает и кивает.

– День Расплаты, – говорит она. – Я должна была сжечь Сад и не оставить никого в живых. Иди, мальчик. И не останавливайся.

Ви кричит остальным женщинам и детям, чтобы взялись за руки, а сама проходит в конец этой вереницы. Я держусь впереди, вместе с темноволосой женщиной почти того же возраста, что и Гармония.

– Нам нужно бежать. Я знаю, куда идти. Я поведу.

Она сжимает в руке нож; вид у нее невероятно испуганный, но и решительный. Женщина протягивает руку, и я хватаюсь за нее. Почти всех детей несут на руках. Малыш, которого я держу, обвивает руками мою шею, и я неожиданно понимаю, как это опасно – если я упаду или на нас кто-то нападет, он может сильно пострадать. Теперь я боюсь не за себя, а за него. Я должен сделать все, чтобы этот мальчик остался жив и цел.

Мы бежим.

К воротам, возле которых толпятся мужчины и гремят выстрелы. Но все эти люди смотрят не на нас, а на тех, кто за воротами. ФБР. Мама… мама тоже может быть там, снаружи.

Мне нужно найти Сэма, но сначала – доставить в безопасное место этого малыша, который так доверчиво обнимает меня. Это важнее всего. Поэтому мы бежим, тянем друг друга вперед, и когда сестра Роза спотыкается, я поддерживаю ее, и мы продолжаем бежать. К нам бросается какой-то мужчина, пытаясь остановить нас, но когда сестра Роза с криком заносит нож, этот человек в изумлении отшатывается. Однако у него есть огнестрельное оружие. Пистолет-пулемет. Отступив на шаг, он поднимает его, и я чувствую ледяную вспышку страха. Я ничего не могу сделать, когда у меня на руках ребенок…

Сестра Роза отпускает мою руку и бросается на него, что-то крича. Он опять отшатывается, и она прыгает на него, сбивая с ног. Когда она поднимается, на ее рубашке кровь, а в руках – его автомат. Сестра Роза бежит дальше, и я следую за ней, таща за собой всю вереницу женщин. Я не могу оглянуться назад. Я боюсь, что Ви, бегущая в конце этой колонны, попадет в беду или что на нас нападут другие мужчины. Но сейчас я лишь стараюсь успевать за сестрой Розой.

По другую сторону от церкви виден коттедж патера Тома, во всех окнах горит свет. Позади него ярко пылает амбар. А прямо рядом с коттеджем стоит «дом на колесах».

Когда мы добираемся до него, я оборачиваюсь и смотрю назад. Все здесь, Ви в конце колонны; одной рукой прижимая к себе ребенка, она проталкивается ближе ко мне. Сестра Роза дергает дверцу фургона, но та не открывается. Заперто.

Стрельба теперь звучит непрерывно, как будто у ворот идет настоящая война. Я не знаю, где Калеб или патер Том, но пока они не здесь, это неважно.

Папа. Я должен найти папу. Но сначала должен усадить всех в этот фургон.

– Наверху есть люк! – кричу я и передаю малыша на руки Розе. Потом карабкаюсь по лестнице на задней стенке машины, забираюсь на крышу и пинаю люк, пока замки не подаются. Спрыгиваю вниз и отпираю дверь изнутри, чтобы остальные могли войти. – У меня нет ключей! – говорю я Ви, которая забирается в салон последней и захлопывает дверцу. Дети кричат и плачут, женщины пытаются рассесться в креслах.

– Они мне не нужны! – отзывается она и проталкивается сквозь толпу женщин к водительскому сиденью. Усаживается, наклоняется над приборной панелью и начинает выковыривать наружу провода. Полагаю, она знает, что делает, потому что полминуты спустя двигатель заводится, и Ви широко улыбается мне, поудобнее устраиваясь в водительском кресле. – Ну как, теперь я тебе нравлюсь больше?

– Ты мне нравишься, – отвечаю я. – Но я должен найти папу.

– Мальчик, ты никуда не пойдешь! – рявкает Ви, но я уже направляюсь к запертому шкафчику, где Калеб хранит «Тейзеры». Отжимаю дверцу и достаю один из шокеров, заряжающихся от подставки. Кладу его в карман, а потом вижу в углу шкафчика именно то, что мне нужно: болторез.

Когда я поворачиваюсь, путь мне преграждает сестра Роза.

– Пустите! – говорю я. – Мне нужно найти Сэма

Она качает головой и не пускает меня к двери. Я хочу закричать на нее, ударить ее.

– Ты не можешь никуда идти, – говорит она.

– Выпустите меня! Ви! – Я достаю из кармана шокер. – Мне нужно вытащить его из этой камеры!

Ви уже переключает передачу машины.

– Не будь дураком, Коннор. Если тебя убьют из-за него, как он, по-твоему, будет себя чувствовать? И кроме того, за ним собирается прийти твоя мама. – Она ухмыляется. – Я бы не хотела оказаться у нее на пути… Эй, вы умеете водить? – обращается к сестре Розе. – Мне надо убедиться, что он не выпрыгнет и не наделает глупостей.

Сестра Роза занимает ее место в водительском кресле, а Ви ловит меня за руку, когда я бросаюсь к двери. Сестра Роза нажимает на газ.

– Все держитесь!

Я по-прежнему хочу выручить Сэма, и меня мутит от того, что Ви права – Сэм сказал бы мне оставаться здесь. И «автодом» уже едет. Я поднимаю шокер с пола и держу его одной рукой, а второй поддерживаю стоящую рядом со мной девушку, когда машину заносит на повороте.

Когда фургон выравнивается, Роза прибавляет скорости. Я вижу справа от нас церковь. Мужское Жилище. Сад находится с другой стороны, но Роза даже не притормаживает возле него: никто не ждет, чтобы мы их подобрали, сестры Гармонии в дверях нет.

Роза нажимает на клаксон, и он пронзительно завывает. Она вдавливает педаль газа в пол, направляясь к воротам.

– Держитесь все! – кричу я и хватаюсь за спинку ближайшего кресла.

Но нам не удается пробить себе путь наружу.

Мужчины выстрелами пробивают нам шины, Роза не справляется с управлением, и вместо того, чтобы ударить в ворота передней частью, фургон скользит боком и ударяется о них под углом. Ворота шатаются, но силы удара недостаточно, чтобы выбить их.

От толчка я ударяюсь об оконное стекло, и на секунду это оглушает меня. Этой секунды оказывается достаточно, чтобы кто-то распахнул водительскую дверцу и выволок кричащую Розу наружу. Вторая дверца тоже открывается; в фургон врываются мужчины, они тащат к выходу женщин, а те отбиваются ножами и кулаками и кричат. Это полный хаос.

Голова у меня болит, я чувствую себя неуклюжим, но почти сразу преодолеваю это, потому что надо сражаться. Я, наверное, должен испытывать страх и желание убежать – но чувствую, как по моему телу, словно прохладная волна, распространяется странное спокойствие. Бежать некуда. Я не боюсь. Я не сошел с ума. Я просто беру шокер и стреляю из него в первого же мужчину, которого вижу. Я не забываю нажать на кнопку и смотрю, как этот человек кричит и падает, дергаясь. Не знаю, можно ли воспользоваться этим шокером еще раз, но мне все равно. Я замахиваюсь болторезом на следующего мужчину, который лезет в фургон, и бью его в живот. Он опрокидывается на спину. У следующего есть пистолет, и он врывается в салон и целится в кого-то, кто дерется рядом со мной. В одну из старших женщин. Я хватаю его за запястье и выкручиваю, и выстрел уходит в потолок. Я не могу использовать болторез, – здесь слишком тесно, чтобы размахнуться, – поэтому бью его кулаком. Боль простреливает до самого плеча, словно я переломал себе все кости, но я не обращаю на это внимания, просто не могу. Я должен остановить его, все равно как.

Однако он крупнее и сильнее меня, и когда ударяет меня в ответ, я падаю. Это не так уж больно, просто на секунду все становится белым, а когда я смаргиваю эту белую пелену, вижу, что он стоит надо мной, направив на меня пистолет, и понимаю, что сейчас умру. Теперь мне страшно, все мое тело холодеет, но я скалю зубы и кричу, и жалею, что не пошел за Сэмом. Я жалею, что его здесь нет, я хочу увидеть маму, но уже слишком поздно…

И тут появляется сестра Гармония. Она вся в крови, ранена и хромает, но этот человек не замечает ее. Она с криком вонзает нож ему в шею, под самый затылок, потом проворачивает, и я вижу, как в глазах мужчины гаснет свет. Он падает вперед, на меня, и я отталкиваю его – так, словно его тело охвачено огнем. Дрожу и хватаю ртом воздух, и снова чувствую себя неуклюжим, и в груди у меня что-то сжимается, но я уже смотрю мимо мертвеца на дверь фургона, откуда к нам лезет следующий.

Гармония выдергивает нож и командует:

– Возьми пистолет, мальчик! – и я думаю о той цитате, начертанной на стене ее темницы. О цитате, которую она видела много лет подряд.

«Жена да учится в безмолвии, со всякою покорностью».

Она научилась лучше, чем мог ожидать патер Том.

В салон залезает еще один мужчина. Он молодой и тощий, лет двадцати или около того. Я хватаю пистолет, он слишком большой и тяжелый для меня, но я наставляю его на этого человека, и тот застывает. Сестра Гармония качает головой, отводит мою руку, потом забирает у меня пистолет и протягивает его этому парню.

– Нет, он с нами, – говорит она. – Реми, карауль дверь!

«Реми!»

– Моя мама искала тебя, – говорю я ему. Парень смотрит на меня. Он испуган сильнее, чем я, но пистолет не дрожит в его руке. – Ты – Реми Лэндри.

– Когда-то был, – отвечает он. – И если мы это переживем, может быть, еще буду. Гармония, нам нужно уходить!

– Без сестер я не уйду! – Она выскакивает из автофургона с окровавленным ножом в руке. Реми следует за ней, Ви тоже.

Я иду за ними. Но прежде поднимаю с пола болторез. Он массивный и тяжелый, но я говорю себе, что могу найти Сэма, вполне могу, и тогда Сэм поможет нам выбраться отсюда. Мы все можем выбраться, все до единого.

Но когда мы выходим из «автодома», все оказывается хуже, чем я думал.

Сестра Роза, две другие женщины и несколько детишек прижаты к ограде. У трех женщин в руках ножи, но все они ранены. Левая рука Розы бессильно свисает, с нее капает кровь. Лицо у Розы бледное как мел, но она продолжает стоять на ногах. Дети сгрудились за их спинами, а прямо на них смотрят двое мужчин с пистолетами-пулеметами.

– Отдайте нам детей, – говорит один из них. – Мы не причиним им вреда.

– Лжец! – кричит Роза и кидается на него. Я понимаю, что он сейчас ее убьет, и никак не могу остановить это. У меня есть только выкидной нож и болторез, а этого недостаточно. Я не настолько быстр и стою слишком далеко.

Но Гармония оказывается достаточно быстрой. Она убивает его так же, как того, в фургоне, – быстро и сразу насмерть, – и кидается на второго, который уже наводит на нее ствол. Роза прыгает на него и сбивает с ног. Она хватает его пистолет и направляет на него, тяжело дыша, с дикими глазами. Он смеется, и она стреляет в него, промахивается, стреляет снова, и он перестает смеяться. Я знаю, что сейчас должен был бы свернуться в клубок и лежать, как это было в школе. Выстрелы. Крики. Запах крови, висящий в воздухе.

Но тогда это было поддельным. А сейчас – настоящее. И мне страшно, но я сосредоточен на двух вещах: остаться в живых и найти папу. «Я смогу выручить его. Я это сделаю».

Но мы зажаты между оградой и фургоном. Вокруг нас по меньшей мере двадцать мужчин с огнестрельным оружием, но большинство не обращают на нас внимания – они стреляют через дыры в ограждении в фэбээровцев, атакующих ворота. А те теперь стреляют в ответ. Я вижу, как через стену перелетает что-то похожее на гранаты и падает на землю с нашей стороны, и на секунду мне кажется, что сейчас нас всех сметет взрывом, как в кино, но гранаты толчками испускают белый дым, и я не могу дышать. Мне жжет глаза, я давлюсь, кашляю и задыхаюсь, и такое впечатление, что в горло мне сунули горящую бумагу. Я вижу Ви, которая тоже кашляет, согнувшись пополам; хватаю ее за руку и тащу прочь.

– К боковым воротам! – хрипит она. Из ее глаз, сделавшихся совсем красными, текут слезы. У меня, наверное, тоже, потому что смотреть больно, перед глазами все расплывается, и я сбит с толку и не понимаю, куда идти. Выстрелы не смолкают.

– Туда! – Ви подталкивает меня, и мы смещаемся вдоль ограды. Я сую нож в карман и вслепую хватаю какого-то малыша, заходящегося кашлем. Ви подхватывает другого. Гармония опирается на плечо Реми. Роза шатается и едва не падает.

Мы не сможем унести всех. Но мы должны открыть ворота.

Доходим до боковых ворот и видим возле них мужчину, бессильно опирающегося на изгородь. Когда Гармония толкает его, он падает. Мертв.

Ворота закрыты на два металлических сдвижных засова; оба закреплены висячими замками с цифровым кодом, как тот, который был на моем школьном шкафчике.

Как тот, который я собирался срезать с будки, где держат моего папу.

Это какая-то бессмыслица, но у меня возникает чувство, словно я должен сделать выбор. Как будто если я срежу эти замки, то не смогу срезать тот, на будке. Как будто я должен выбирать между папой и этими людьми, беспомощно стоящими перед воротами.

И я знаю, какой выбор он одобрил бы.

Нажимая на рукояти болтореза изо всех сил, срезаю сначала один замок, потом другой, Реми выдергивает засовы из проушин и делает шаг к открытым воротам.

– Нет! – кричит Гармония и забирает у него пистолет, потом отбрасывает в сторону. – Никакого оружия! Никакого оружия!

Она права. Там, снаружи, ФБР. Если мы выйдем с пистолетами и ножами, они могут принять нас за врагов.

Я кладу болторез на землю, Гармония роняет свой нож, потом обезоруживает Розу и заставляет ее взять за руку плачущего малыша. Подталкивает их к открытым воротам. Выталкивает наружу Реми. И – всех женщин и детей по очереди.

Затем поворачивается к нам с Ви и выкашливает:

– Идите!

– Сначала вы, – возражает Ви.

Гармония скрывается за воротами. По лицу у меня текут сопли и слезы, меня тошнит. Я поворачиваюсь и поднимаю свой болторез. Ви преграждает мне путь, раскинув руки.

– Ты куда собрался, придурок?

– За папой, – хриплю я.

Она вырывает у меня болторез и отбрасывает куда-то в гущу дыма. Я кричу и замахиваюсь на нее, Ви уклоняется. Она тоже кашляет и давится, но ухитряется выдавить:

– С твоим папой всё в порядке. Нам надо идти.

Потом она тащит меня за ворота, там воздух немного чище, и агенты ФБР кричат нам – не останавливаться, не останавливаться, поднять руки, не останавливаться… Я спотыкаюсь и падаю на одно колено. Оглядываюсь на высокую стальную ограду, на закрытые ворота и слышу что-то странное.

Там, в лагере, поют.

Люди патера Тома прекратили стрелять. Они поют какой-то гимн. В основном слышны мужские голоса, но я слышу и несколько чистых, высоких нот. Некоторые женщины тоже остались там – истинно верующие.

Фэбээровцы заставляют нас сесть у обочины дороги; нас умывают, раздают кислородные маски. Через несколько минут я начинаю чувствовать себя лучше. Здесь темно и холодно, и пение наполняет воздух, как до того наполнял слезоточивый газ. Из боковых ворот выходят еще несколько человек, но моего папы среди них нет, и я говорю человеку, который повторно вытирает мне лицо влажной салфеткой, что я должен вернуться туда, что там мой отец, Сэм Кейд, и его нужно найти и спасти.

– Коннор? – Высокий мужчина в темной ветровке опускается на колени рядом со мной. – Коннор Проктор? – Я киваю. Я его не знаю. – Я – агент Торрес. Специальный агент Люстиг просил меня найти тебя и оставаться рядом. С тобой все нормально?

Я понятия не имею. Я больше не знаю, что значит «нормально». Жжение в глазах утихло, но я продолжаю плакать. Это нормально? Это чувство – нормально? Я не знаю, что это такое. Я лишь понимаю, что устал и хочу спать, но при этом я должен вернуться туда.

– Мой отец там, – говорю я. – Он все еще там.

Я начинаю подниматься на ноги, но агент Торрес кладет руку мне на плечо и удерживает меня.

– Агент Люстиг и несколько отрядов специального назначения уже перебрались через стену, они вытащат его. Оставайся здесь.

Он встает и смотрит в сторону ограды. Вид у него напряженный и встревоженный, и я понимаю, что это, вероятно, из-за пения. Сектанты не должны петь в такую минуту. Если они больше не сражаются, они должны были уже сдаться.

Его рация издает треск, и он спрашивает в нее:

– Статус?

Я нахожусь достаточно близко, чтобы разобрать, что отвечают на том конце линии.

– Они отступили в здание церкви. Оно заминировано. Мы сейчас работаем над этим.

– Сколько их в церкви?

– Примерно двадцать пять, женщины и мужчины; детей нет, насколько мы видели. Мы обезвредили два устройства. Осталось одно. Сообщите агенту Люстигу, что лидера секты в церкви нет, повторяю, лидера в церкви нет.

– Ждите связи. – Агент нажимает несколько кнопок на своей рации и говорит: – Специальный агент Люстиг, нам сообщили, что в церкви установлены взрывные устройства, в настоящий момент их обезвреживают, но лидер секты все еще на свободе. Как поняли?

– Вас понял, – отвечает рация. – Вы обнаружили Коннора Проктора? Сэма Кейда?

Агент Торрес бросает на меня взгляд, и я снова чувствую тошноту, потому что понимаю, что он собирается сказать.

– Мы нашли Коннора Проктора, сэр, он жив и в безопасности. Сэм Кейд пока не найден.

– Вас понял. Конец связи.

Я облизываю пересохшие, потрескавшиеся губы и говорю:

– Проверьте металлическую будку в конце того бетонного здания. Мне кажется, он там. Или у озера. Он может быть у озера.

Я надеюсь, что Сэм не там. Я даже не хочу думать, почему он может оказаться у озера, но помню, как видел его там, помню тот последний взгляд, который он бросил на меня, и теперь уже я пла́чу по-настоящему, а не из-за слезоточивого газа. «Папа, пожалуйста, останься в живых. Прошу тебя!»

Торрес передает по рации то, что я сказал. Прежде чем мы получаем ответ, другой агент сообщает:

– В церкви все чисто. Еще одно устройство обнаружено в другом здании, но оно пусто, и…

В следующее мгновение взрыв раздирает ночь на куски. Он такой сильный, что куски дерева и бетона взлетают вверх и летят во всех направлениях. Мы падаем на землю и закрываем головы руками, а когда я поднимаю взгляд, то вижу, что сила взрыва погнула и исковеркала часть ограждения. В ушах у меня звенит, и я просто тупо смотрю на пламя, пылающее по ту сторону ворот.

Никто больше не поет – или я просто не слышу.

– Ради бога, скажите мне, что это было не в церкви, – говорит в рацию агент Торрес.

Но я уже знаю ответ. Взрыв был слишком близко. Сектанты взорвали Сад. И если б не сестра Гармония, все женщины и дети там погибли бы.

– Подтверждаю, что устройства в церкви успешно обезврежены, – отвечает рация. Голос агента на том конце линии слегка подрагивает. – Мы отступили прежде, чем другое здание взорвалось, жертв нет. Сейчас мы производим арест тех, кто был в церкви. Никто не сопротивляется.

Значит, сектанты не смогли совершить общее самоубийство. Это хорошо.

Но моего папу мы так и не нашли.

Я смотрю на огонь, пока Ви не садится рядом, обнимая меня за плечи.

– Всё в порядке, Коннор, – говорит она. Ви Крокетт меня успокаивает…

– Ага, – отвечаю я. Но совершенно неискренне. Потому что всё не в порядке.

28

ГВЕН

Мне кажется, будто ничто не может остановить меня на пути к спасению сына, но кое-что останавливает. Я бегу по тропе вверх от озера, усталая до изнеможения; мои ноги дрожат, как желе, легкие горят от усилий. Я скинула баллон, маску и регулятор, но мне холодно. Ужасно холодно. Я выжимаю скорость из своего трясущегося тела и уже добираюсь до середины склона, когда раздается взрыв, от которого ночное небо на миг становится белым. Я спотыкаюсь, мгновением позже по ушам бьет воздушная волна – словно гром после молнии. Она ударяет меня в грудь, как молот, и едва не заставляет упасть на колени. «Коннор. Мой сын там». Я не могу поверить, что он был в этой огненной вспышке. Нет. Я не верю. Я должна его найти.

Я осознаю́, что кто-то идет ко мне – спускается по тропе прочь от адского пламени, озаряющего ночь алым светом. И он поёт. Мне знаком этот гимн: «Соберемся ли мы у реки, прекрасной, прекрасной реки…»

У него красивый голос, и мне кажется дурной шуткой – самой дурной из всех возможных, – что этот человек способен творить нечто столь дивное.

Он видит, что я стою у него на пути и с меня течет озерная вода. Я навожу на него пистолет, и он прекращает петь.

– Ты кто? – спрашиваю я его. Он останавливается. Я киплю от ярости и ужаса, но внешне я абсолютно спокойна. Абсолютно уравновешенна.

Он медленно поднимает руки.

– Я – патер Том. Я сдаюсь.

«Патер Том». В лунном свете у него почти ангельский вид. Но я знаю, что он совсем не ангел, напротив.

– Где мой сын? – спрашиваю я. Мой голос звучит негромко и почти бесстрастно.

– Джина Ройял… Я знал, что ты придешь. Что ж, если есть какой-нибудь Господь на небесах, то твой сын в аду, – говорит патер Том, и я слышу в его голосе нотки ужасной, самодовольной радости. Эти слова разрывают меня, как взрыв разорвал ночь, и на один невыносимый миг мне представляется, как я опустошаю весь магазин своего пистолета прямо ему в лицо, пока не сотру эту довольную улыбку, пока не останутся только кровавые ошметки, а потом я вставлю новый магазин и продолжу стрелять.

Прихожу в себя и понимаю, что мне осталось утопить спуск на долю миллиметра, чтобы претворить это видение в реальность. Но я не могу, потому что он не сказал, что мой сын мертв. Он сказал: «Если есть какой-нибудь Господь на небесах». Он не стал бы вилять, если б мог прямо заявить мне, что Коннор мертв. Я должна верить в это. Должна, иначе я окончательно сойду с ума.

Патер Том медленно опускается на колени, слегка вздрагивает и улыбается.

– Старые кости. Я уже не таков, каким был когда-то. – Если он пытается убедить меня в том, что он человек, то ему это не удается. Он играет со мной. – Ты принесла зло в наш Сад, как всегда делают женщины. Ты – Лилит, Ева и змея в одном лице. Ты – матерь всех грехов.

Я подхожу к нему, наклоняюсь и сую дуло пистолета ему под челюсть.

– Включая убийство, – говорю я. – Ты убил моего сына?

– Он был в Саду, – отвечает патер Том, и я вижу, как его дьявольская улыбка становится шире. – Сад и наш дом собраний ныне обратились в пылающие угли. Иди, просей их и найди то, что сможешь.

Я ненавижу этого человека, ненавижу его сильнее, чем ненавидела кого-либо за всю свою жизнь. Даже сильнее, чем Мэлвина. Я хочу разорвать его на куски и могу сделать это, просто шевельнув пальцем. Без малейших усилий.

– Это не ответ, – говорю я ему. – Ты убил моего сына?

Теперь он бледнеет. Несмотря на эту улыбку, несмотря на все свое притворство, он чего-то боится. Не пистолета. Не того, что я его убью.

Он боится, что я этого не сделаю.

– Да, – говорит патер Том. – Я это сделал. Он со святыми.

Он смотрит в сторону озера. И я знаю, что он лжет.

– У тебя есть лазейка наружу, – догадываюсь я и понимаю, что права, потому что в первый раз вижу, как в его глазах загорается удивление. – Секрет, известный только тебе одному. Где – возле озера? За водопадом?.. Неважно. Ты не доберешься туда. – Я выпрямляюсь, делаю шаг назад и навожу на него пистолет. – Где мой сын? Отвечай, ублюдок!

Я слышу шаги на тропе, вижу лучи фонариков.

– Гвен! – Это голос Майка Люстига. ФБР прибыло. Я не расслабляюсь, но чувствую теплый прилив облегчения. Теперь я могу найти Коннора. Я могу вытащить его отсюда. Мы сумели.

– Я убил твоего сына перед тем, как уйти, – говорит патер Том. – Своими собственными руками. И он умер, крича и плача.

Единственное, что спасает его от смерти, – то, что одновременно с его словами Люстиг кричит:

– Мы нашли Коннора, он в безопасности!

И я убираю палец со спускового крючка, потому что все еще могу выстрелить. Едва появляются агенты ФБР, я наклоняюсь, кладу пистолет на землю, закрываю лицо руками и кричу, кричу, выплескивая из себя ярость и разочарование от того, что не могу убить этого мерзавца Тома. Кричу от оглушительного облегчения.

Чувствую на плече тяжелую руку Люстига.

– Где Сэм? – спрашивает он. Я делаю глубокий вдох и поднимаю на него взгляд.

– Спасен. Он во внедорожнике с южной стороны лагеря, где вы разместили нас. Мы добрались до него прежде, чем эти ублюдки утопили его. Он в безопасности.

На последней фразе мой голос прерывается, и я ощущаю первые искры подлинной надежды.

– Идем, – говорит мне Майк и похлопывает меня по спине. – Я отведу тебя к твоему сыну.

Мы проходим мимо патера Тома, который лежит на земле лицом в грязь и кричит, когда на него надевают наручники.

Я рада, что не пристрелила его. Я хочу, чтобы он страдал.

29

ГВЕН

Я заключаю сына в объятия и держу, желая не отпускать его до самого конца жизни. Я прижимаю его к себе так сильно и так долго, что в конце концов он начинает выворачиваться из моих рук, и я отпускаю его.

– Папа… – говорит Коннор. В глазах его слезы. И на лице тоже. Я нежно стираю их, хотя знаю – он видит, что я тоже плачу.

– Его уже везут в больницу, – говорю я. – С ним все будет хорошо. Он замерз и ранен, нужно доставить его к врачам. Но с ним все будет в порядке.

Я не знаю этого наверняка, но должна в это верить. Джи Би привозит Ланни, Кец и Хавьера, и я обнимаю их всех. Хавьера я удерживаю чуть дольше и тихо говорю ему:

– Если б не ты, я потеряла бы его.

– Обязательно скажи это ему, – отвечает он. – А то он так плевался на предложение обучить его дайвингу… Как только ему станет лучше, он просто обязан пройти полный курс. И ты тоже. Ты бултыхаешься в воде, словно щенок.

Я смеюсь и снова обнимаю его.

– Обещаю, – говорю. – Сразу же, как разберусь с некоторыми другими вещами.

Хави кивает и ведет Кец обратно к внедорожнику. Они говорят, что Коннора тоже надо показать врачам. В салоне машины «Скорой помощи» тесно – санитар, мы двое, две женщины из лагеря и агент ФБР. Коннор сообщает мне, что светловолосая женщина примерно моих лет – сестра Гармония, а женщина с пулевым ранением – сестра Роза. Вид у них усталый и ошеломленный, но Гармония смотрит на моего сына и говорит:

– Мы справились.

Коннор кивает.

– А куда вы направитесь теперь?

Гармония моргает.

– Я… я не знаю. – Она улыбается, и мне кажется, что я никогда прежде не видела подобной улыбки. Изумление, страх и надежда одновременно. – Куда-нибудь еще. Разве это не потрясающе?

Когда мы приезжаем, Сэма уже везут в операционную, но он в сознании – в достаточной степени, чтобы взять Коннора за руку и улыбнуться нам бледной, слабой улыбкой. Мы идем следом за носилками до самых дверей хирургического отделения. Потом долгих несколько часов ждем в приемном покое. К нам присоединяются Кец, Хавьер и Джи Би. Я с изумлением вижу, что вместе с ними приехала Ви Крокетт.

– Я искал тебя, – говорит Коннор и обнимает ее. – Куда ты делась?

– Смылась, – отвечает она и искоса смотрит на меня. – Извини. Мне пришлось испариться, пока меня снова не отправили в сиротский приют. Фэбээровцы, наверное, очень злы.

– Наверное? – Коннор фыркает и качает головой. – Они все равно явятся, чтобы снять с тебя показания. Они хотят поговорить со всеми, кто там был. Включая тебя.

– Включая тебя, – повторяю я, глядя на Ви. – Как ты вообще туда попала?

– Она угнала «автодом», – вместо нее отвечает Коннор. – Она умеет заводить машины без ключа. Она сделала так в том фургоне, и…

Я поднимаю ладонь, все еще глядя на Ви Крокетт.

– Я ничего не хочу об этом знать. С тобой все хорошо?

Она дергает плечом.

– Конечно.

На самом деле с ней вовсе не все хорошо. Ни с кем из нас. Но мы притворяемся изо всех сил.

Ви удивляется, когда я крепко обнимаю ее, потом расслабляется и обнимает меня в ответ, и я чувствую, как она дрожит от облегчения.

– Со мной все хорошо, – шепчет Ви. И я думаю, что на этот раз она искренна.

Операция у Сэма проходит без осложнений.

Два дня спустя мы уже готовы забрать его домой, но Кец говорит, что нам, вероятно, не следует сейчас ехать в наш дом. Она показывает нам фотографии. Целая армия репортеров встала лагерем у озера. На двери нашего гаража и на стене дома красуются надписи. Кто-то выбил окно и закинул внутрь банку краски. Мы знамениты. Снова.

И я сдаюсь. Полностью и окончательно. Я отпускаю от себя все это. Нортон. Всех людей, которые хотят, чтобы мы уехали. Свою инстинктивную потребность в контроле, в сопротивлении.

Мне больше не нужен дом в поселке Стиллхауз-Лейк. Всё, что мне нужно, у меня есть. Здесь, рядом со мной.

Джи Би устраивает встречу Реми Лэндри с его родителями в больнице, и мне кажется, что я никогда не видела, чтобы люди вот так, на глазах, возвращались к жизни – все трое. Реми сейчас напоминает тень того парня, которого я видела на фотографиях, сплошные кожа да кости – да еще сила воли. Он пережил невозможное, как и его родители. Я вижу, как радость озаряет их глаза, их души, и мне начинает казаться, будто все случившееся почти – почти – стоило того.

Из пруда в первом лагере Собрания Святых извлекли семь трупов и еще десять – из озера в Биттер-Фоллз, включая тело Вернона Карра, вождя Вулфхантерской секты, который бежал к патеру Тому в поисках защиты. Однако его ждал далеко не тот теплый прием, на который он рассчитывал.

Через офис Джи Би Холл мне приходит анонимная открытка. На ней неровным, почти детским почерком написано: «Спасиба за мою жисть». Вместо подписи стоит большое, размашистое «Д». Д – Дария. Я не смотрю на штемпель. Я разрываю открытку на мелкие кусочки. Пусть никто не знает, где эта девушка теперь.

Мы дважды в неделю посещаем сеансы терапии. Впятером, включая Ви. И это помогает.

Мы с Сэмом подписываем документы на усыновление. Он официально, как мой семейный партнер, усыновляет моих детей. И мы помогаем Ви собрать все нужные бумаги для статуса эмансипированной несовершеннолетней. Она останется с нами – по крайней мере, до тех пор, пока не сможет найти свой собственный путь в жизни. Их с Ланни, похоже, тянет друг к другу, словно магнитом, и меня это тревожит. Ви еще предстоит пройти долгий путь, чтобы обрести стабильность.

Нам определенно нужен достаточно большой дом, чтобы вместить всю эту драму.

Последнее, что я делаю перед тем, как окончательно покинуть Стиллхауз-Лейк, – пишу записку и пересылаю ее Лиле Бельден.

В ней говорится: «Я держу свое слово».

Я не удивляюсь, не получив никакого ответа. Жизнь продолжается. Нам нужно приготовиться к суду над патером Томом. И найти себе новый дом.

Как и сестра Гармония, я не знаю, что будет дальше.

И это потрясающе.