13. Гвен

Церковь Евангельского Свидетельства оказывается совсем не такой огромной, какой я ее представляла. Обычно на Юге возводят массивные храмы, но эта церковь скорее похожа на часовню – скромная, обшитая досками – и явно нуждается в ремонте и покраске. Старая доска объявлений перед фасадом, выходящим на улицу, выгорела от солнца. Надпись большими черными буквами, вставленными в прозрачные карманчики, гласит: КОНЕЦ ПРИШЕЛ, ПРИШЕЛ КОНЕЦ, ВСТАЛ НА ТЕБЯ! Я подавляю смех от двусмысленности этого изречения – вероятно, ненамеренной. Вряд ли в таком месте станут проявлять пошлый юмор – по крайней мере, в том, что касается Священного Писания.

День уже клонится к вечеру, когда я въезжаю на практически пустую парковку. К тому же сегодня пятница, а значит, вечерней службы, вероятно, не будет, поскольку пятидесятники обычно проводят их по воскресеньям и средам. Хотя сегодня вечером здесь могут проходить занятия по изучению Библии или какие-нибудь другие церковные курсы. Если это и так, их мало кто посещает.

Я останавливаю взятую напрокат машину на одном из боковых парковочных мест, близко к кустам, роняющим листья. Когда открываю дверцу машины, на меня обрушивается порыв холодного ветра. Верхней одежды у меня с собой нет – в Луизиане она мне не требовалась. Я залезаю в багажник и открываю чемодан, чтобы найти свою куртку-блейзер. Под ней лежит мой пистолет, поставленный на предохранитель, и запертая коробка с патронами. Я открываю ее, заряжаю пистолет, надеваю наплечную кобуру и вкладываю в нее «ЗИГ-Зауэр», сдвинув так, чтобы было удобнее его доставать. Поверх накидываю куртку, потом беру сумочку, запираю машину и иду к церкви.

Сигнал клаксона, вероятно, насторожит находящихся в здании людей, если они хоть на что-то обращают внимание.

Я дергаю главную дверь – она заперта. Неизменно открытые двери городских церквей вышли из моды примерно в то время, когда в газетах стали постоянно появляться статьи о маньяках и наркоманах, и я не могу винить церковные власти за то, что им приходится составлять расписание для верующих. Я обхожу здание сбоку и вижу потертую деревянную дверь с кнопкой звонка, растрескавшейся от времени. Табличка на двери гласит «Администрация».

Я звоню.

Дверь открывается, и очень молодой мужчина белой расы с очень короткой стрижкой осведомляется:

– Здравствуйте, чем могу вам помочь?

– Я хотела бы поговорить с пастором, будьте так добры, – отвечаю я. – Он здесь?

– Нет, мэм, прошу прощения, он сейчас не принимает. – Мужчина начинает закрывать дверь, я придерживаю ее рукой, однако при этом стараюсь выглядеть смиренно. Ну, настолько смиренно, насколько могу.

– Мне просто… просто очень нужно поговорить с кем-нибудь, – прошу я его. Я вызываю обратно к жизни ту женщину, которой была когда-то, когда меня звали Джина Ройял: нерешительную, неуверенную, покорную. Я меняю язык своего тела. Стараюсь, чтобы мой голос звучал тихо и робко: – Пожалуйста, мне очень нужна его помощь!

Это грязный прием, и мне стыдно им пользоваться, но он срабатывает. Молодой человек широко открывает глаза, потом – дверь и оглядывается через плечо на кого-то, кого я не вижу. Должно быть, он получает разрешение, потому что отступает назад.

Я признательно улыбаюсь ему и прохожу в офис. Помещение удушающе тесное, а старый исцарапанный рабочий стол загромождает его еще сильнее. Почти всю поверхность стола занимает старый, громоздкий компьютер. Дешевые металлические стеллажи забиты пачками документов и распечаток. Оливково-зеленый стационарный телефон, притулившийся в углу стола, примерно так же стар, как и компьютер, а все остальное место занято коллекцией фарфоровых ангелов. Серое ковровое покрытие под ногами вытерто до нитей, и это можно ощутить, даже не глядя.

За столом никого нет, и я понимаю, что он, должно быть, принадлежит молодому человеку, впустившему меня. Справа обнаруживается узкая дверь, ведущая в кабинет немного побольше, почти с таким же столом, за вычетом компьютера и ангелов.

Когда я направляюсь туда, из кресла поднимается пожилой мужчина.

– Мэм, – произносит он и протягивает руку – не для рукопожатия, а для того, чтобы указать на посетительский стул напротив. – Извините, что так вышло – мы как раз закрывались на ночь. Я пастор Дин Уоллес, чем могу помочь вам?

Я «прочитываю» его, едва увидев. Он полностью соответствует характерному описанию пастора-южанина: темные волосы зачесаны назад, такая строгая прическа не популярна больше ни у кого вот уже лет тридцать; молочно-белая кожа, темно-синий костюм самого мрачного вида. Галстука нет, но, опять же, ему не нужно сегодня читать проповедь с кафедры, так что, должно быть, это у него такой небрежный пятничный вид. Выглядит он искренне приветливым, однако слегка раздраженным из-за того, что приходится задерживаться. Я сажусь на стул для посетителей; стул деревянный, жесткий, ужасно неудобный, но при этом прочный. Слежу, чтобы моя куртка не распахнулась и не явила глазам пастора спрятанный пистолет. Руки смиренно складываю на коленях. Язык тела чрезвычайно важен, когда пытаешься создать первое впечатление.

– Извините, но нельзя ли… закрыть дверь? – Я лишь на краткие мгновения посматриваю пастору в глаза.

– Мэм, я собирался идти домой, – говорит Уоллес, и я вижу, что он в легком сомнении. – Может быть, мы сможем поговорить завтра?..

– Дело не может ждать, – возражаю я ему. – Прошу вас. Обещаю, разговор займет всего несколько минут. Но это много значит для меня.

Мне кажется, он меня сейчас пошлет. Однако пастор кивает и выдавливает улыбку.

– Хорошо, – говорит он и обходит меня, чтобы закрыть дверь, и я получаю шанс получше рассмотреть его, пока он проходит мимо. Свет здесь не особо яркий, окна выходят на восток, так что с этой стороны здания уже сгущаются сумерки, и комнату освещает только одна слабая настольная лампа. У пастора широкое лицо, которое естественным образом принимает неодобрительное выражение, и ему приходится прилагать усилия, чтобы выглядеть заинтересованным в моем вопросе. Мне кажется, он сказал правду относительно того, что предпочел бы уже уйти отсюда и направиться домой.

Я не знаю, что о нем думать. Пока не знаю.

Уоллес смотрит на молодого человека, сидящего в соседней комнате, и говорит:

– Иди домой, Джереми. Со мной всё в порядке, я скоро приду. Скажи маме, чтобы подождала с ужином.

– Да, сэр, – отвечает молодой человек – его сын? – и пастор закрывает дверь. Он оглядывается по сторонам, словно только сейчас осознав, насколько здесь темно, и включает потолочную лампу. Она слишком яркая; становится видно, насколько ковер на полу потерт и загибается по углам. На полках скопилась пыль. Пастор отходит обратно за свой стол, словно отгородившись надежным барьером, и смотрит на меня.

– И как вас зовут, юная леди?

Вероятно, он хотел сделать мне комплимент, но мне приходится сдерживать желание нагрубить в ответ. Я воспринимаю это как попытку принизить меня – я, черт побери, совсем не юна.

– Гвен, – отвечаю я, не потрудившись назвать фамилию.

– Что ж, Гвен, вы можете рассказать мне о том, что вас тревожит, и мы помолимся за вас. Так будет лучше?

Я выжидаю. Из внешнего офиса доносится звук закрывающейся двери – его сын ушел. Мы с пастором остались вдвоем. Я принимаю более расслабленную и открытую позу, чуть наклоняю голову вбок и смотрю ему прямо в глаза. Испуганная маленькая домохозяйка исчезла, и я вижу, как он в изумлении откидывается на спинку кресла.

– Боюсь, вы не захотите молиться за меня после нашего разговора. Сегодня я разговаривала с вами по телефону и спросила о Реми Лэндри. Вы повесили трубку.

У него такой вид, словно я ударила его; глаза раскрываются так широко, что я отчетливо вижу их белки. Он испуган. Это неожиданно. Почему-то я ожидала, что он проявит агрессию. В течение нескольких секунд Уоллес собирается с духом, потом встает.

– Вам нужно уйти. Немедленно, мэм. Не хочу быть грубым, но я не намерен разговаривать на эту тему.

– Я никуда не уйду, – говорю я ему, а когда он пытается направиться к выходу, я сдвигаю назад свой тяжелый стул, загораживая путь и надежно подпирая дверь. – Не уйду, пока мы не поговорим о Реми. Если вы хотите вернуться домой к ужину, давайте сделаем это быстро.

– Кто вы? – рявкает он, сжимая руки в кулаки. Я внимательно смотрю на него, не вставая со стула. Вряд ли пастор набросится на меня, однако он нависает надо мной, пытаясь запугать. У него это не очень получается. – Вам нечего делать здесь, в доме Господнем, куда вы проникли обманом!

Я достаю свое удостоверение частного детектива и показываю ему.

– Меня наняли родные Реми. И поэтому у меня дело к вам, ведь Реми был одним из вашей паствы… Почему же вы не хотите помочь ему, пастор?

Ему это не нравится, он ощетинивается и отступает. Я сижу спокойно, предоставляя ему решать, что он собирается делать. Его сердитый взгляд ничуть не тревожит меня.

– Я позвоню в полицию, – заявляет Уоллес, заходя обратно за свой стол. – Вы проникли сюда незаконно.

Я не отвечаю, просто смотрю. Он снимает трубку, набирает пару цифр, потом кладет трубку обратно на рычаг, не завершив набор. Это говорит мне о многом.

– Вы действительно должны уйти, – повторяет пастор. – Немедленно.

Его моральный авторитет тает, словно масло на летнем солнышке.

– Реми Лэндри был членом вашей общины, – напоминаю я. – Он доверял вам, и вы должны оправдать его доверие. Он пропал три года назад. Его родители заслуживают того, чтобы получить ответ на свои вопросы.

– Я не знаю, куда мог подеваться этот мальчишка! Может быть, он просто сбежал. Вы не знаете современную молодежь, у них в голове только пьянки и наркотики… – Его речь становится тише, потом обрывается, потому что я не отвечаю. И я чувствую пустоту под его словами. Он сам себе не верит. – Вы не найдете здесь ничего, что могло бы помочь вам. Я действительно сочувствую его родителям. Но я ничего не знаю. Если б я что-то знал, то сказал бы полиции.

– Вы в этом уверены? – Я подаюсь вперед, сплетая пальцы. – Видите ли, мне кажется, что у вас на душе какая-то тяжесть, пастор. Сделайте то, что правильно, вам этого хочется, я же вижу. Вы знаете, как сильно страдает его семья. И вы знаете, что Бог не хочет продолжения этих страданий, в то время как у вас есть возможность облегчить их.

Уоллес падает в свое кресло, словно я поставила ему подножку.

– Я не знаю, – говорит он, и голос его звучит слабо. – Я не знаю, где он.

– Но кое-что вы знаете, – отвечаю я. – Может быть, о той девушке, которую он встретил в церкви… О Кэрол. – Я словно ткнула его раскаленной иголкой. Если раньше пастор был напуган, то это имя, услышанное из моих уст, определенно привело его в ужас. Он приоткрывает рот, но ничего не может сказать. – Вы знаете, о ком я говорю. Очень консервативного вида девушка. Без макияжа, длинные волосы, которые она никогда не стрижет, очень скромная одежда. – Я совершаю бросок наугад. – Вы защищаете ее, верно? Вы считаете, что если заговорите со мной о Реми, то подвергнете ее опасности.

Он опускает руки и делает глубокий вдох.

– Кто вы?

– Гвен Проктор, – отвечаю я и вижу, что это имя ничего не значит для него. Хорошо. – Как уже сказала, я просто детектив, которого наняли родственники Реми, чтобы узнать, что с ним случилось. У вас тоже есть сын, сэр. Я знаю, что вы поймете, через какой невероятный ужас им пришлось пройти, не зная, где их сын, каким испытаниям он подвергается, вернется ли он когда-нибудь домой. Вы поймете, что они не могут так жить дальше. И я знаю, что Реми был хорошим парнем. Вы говорили о выпивке, наркотиках, о том, что он мог просто взять и сбежать, – но вы знаете, что это неправда. И, говоря так, вы пачкаете его доброе имя.

Теперь он смотрит вниз, и руки его стиснуты так крепко, что это, должно быть, причиняет боль. Но по-прежнему не отвечает.

– Пастор Уоллес, вы были пастырем этого юноши, – настаиваю я. – И пастырем Кэрол тоже. Так что если вы можете сказать мне что-то, что поможет мне понять, где его искать…

– Забудьте о Кэрол, – говорит он. – Пожалуйста. Я умоляю вас оставить ее в покое. Вы можете подвергнуть ее опасности одним упоминанием о ней.

Он выглядит неподдельно встревоженным. Это не притворство – он бледен и потеет. Я не хочу давить на него, но если не сделаю этого, то ничего не добьюсь.

– В разговоре с матерью Реми упоминал, что намерен попытаться помочь этой девушке. Что случилось? Он наткнулся на людей, которые охотились за Кэрол? – Ответа нет. Но я знаю, что стою на верном пути. Части головоломки становятся на место. – Она убегала от своего бывшего парня, так?

Напряжение отчасти оставляет пастора, он садится прямее. Я играю в «горячо-холодно», и только что стало «холоднее».

– Вы правы, – говорит он. – У нее были проблемы с парнем. Реми не следовало в это вмешиваться. Но это не имеет никакого отношения к его исчезновению.

Он снова лжет. Я меняю формулировку.

– Она сказала Реми, что у нее проблемы с парнем. – Ключевое правило в этой игре – говорить так, как будто ты знаешь, о чем ведешь речь, особенно если ты на самом деле не знаешь этого. – Но вы были в курсе, что это не так, верно? Вы и сейчас в курсе. Кэрол совсем не убегала от каких-то там отношений. Это было нечто более весомое.

«Теплее. Горячо». Вид у пастора настолько потрясенный, что я понимаю – я ткнула пальцем в самую точку, и он явно напуган тем, сколько еще может быть мне известно.

– Просто позвольте мне поговорить с ней, – продолжаю я. – Я буду держать ее личность в тайне, я не внесу ни слова о ней в свои отчеты. Никто никогда не услышит ее имени. Оно даже не попадет в мои заметки.

Он судорожно мотает головой, и я понимаю, что нужно дать ему какие-то гарантии. Поэтому говорю:

– Пастор Уоллес… я понимаю, каково это – бежать и прятаться от людей, которые хотят причинить тебе вред. Моим мужем был Мэлвин Ройял, серийный убийца. Быть может, вы о нем слышали.

Это имя ему знакомо. Язык его тела меняется, хотя мне неясно, что он сейчас чувствует.

– Вы… это вы убили его.

– Да. У меня не было выбора. – Когда я произношу это, то мгновение проносится у меня перед глазами: Мэлвин надвигается на меня, я опираюсь дрожащей рукой о плечо Сэма и целюсь. И вижу, как Мэлвин заканчивается… навсегда. Сейчас это не настолько тяжело вспоминать, как прежде, но ужас той минуты еще не окончательно оставил меня – и, может быть, не оставит никогда. – Смысл в том, что за мной охотились и его фанаты, и те, кто ненавидел его, и те, кто просто любит пнуть упавшего человека. Я понимаю, насколько тяжело быть жертвой такой охоты – мало кто поймет это так, как я. Поэтому, когда я говорю, что никому не выдам Кэрол, я говорю искренне: обещаю вам, что буду защищать ее даже ценой своей жизни. Так же, как и вы.

Уоллес делает паузу, чтобы обдумать это, и я терпеливо жду. И наконец вижу, как он приходит к правильному – хотя и трудному – решению. Он завершает бороться сам с собой, плечи его поникают.

– Я спрошу у нее, – говорит пастор. – Если она не захочет вас видеть, то на этом мы закончим. Хорошо?

– Спросите у нее сейчас, – предлагаю я.

– Нет, мэм. Я пойду к ней, но вы не можете пойти со мной. Я не намерен рисковать ее жизнью подобным образом.

Я не отодвигаюсь от дверей.

– Тогда позвоните ей. Дайте мне поговорить с нею по телефону.

– У нее нет телефона. – Пастор колеблется, однако прилагает все усилия, чтобы держать себя в руках. – Если она захочет поговорить, я устрою вам встречу в безопасном месте. Но если она не согласится – а скорее всего, так и будет, – вы должны принять это и забыть обо всем этом навсегда.

– А вы бы смогли забыть? – спокойно спрашиваю я. – Если бы пропал Джереми и кто-то мог бы сказать вам, куда он подевался? Смогли бы вы просто уйти прочь и забыть?

Уоллес отводит взгляд, но я вижу, как набухают у него желваки на челюстях. Он не собирается больше ничего говорить мне.

Поэтому я отодвигаю свой стул на прежнее место – углубления в тонком ковровом покрытии все еще отмечают, где он стоял, – кладу свою визитную карточку точно в центр старого стола и говорю:

– Спасибо за вашу помощь, пастор. Я не враг вам. Если эта девушка в беде, я на ее стороне и ни за что намеренно не стала бы подвергать ее опасности. Если этот компьютер достаточно современный, чтобы поддерживать интернет-соединение, можете поискать сведения обо мне. Ради нее я готова рискнуть собой, даю слово.

Я знаю, что, когда выпрямилась, он заметил пистолет у меня под курткой. Я вижу, как до него доходит: я могла бы достать оружие и угрозами выбить из него местонахождение Кэрол. То, что я этого не сделала, свидетельствует в мою пользу.

Мы обходимся без прощального рукопожатия. Я просто ухожу. Направляюсь прямо к своей машине, сажусь в нее и звоню Джи Би Холл. Она снимает трубку на втором гудке.

– Гвен? Всё в порядке?

– Да. Я поговорила со священником и, возможно, смогу кое-что раздобыть. Вы можете отслеживать звонки по стационарному телефону?

– Официально – нет.

– А в действительности?

– Может быть.

– Мне нужен номер, на который будут звонить в ближайшее время из церкви Евангельского Свидетельства. И адрес или местоположение, если возможно.

Потому что слова пастора о том, что у Кэрол нет телефона, прозвучали слишком быстро и слишком настойчиво, а за миг перед тем, как я ушла, он невольно бросил взгляд на громоздкий телефон, стоящий у него на столе. Сообразить было нетрудно. Он собирался предупредить ее.

Джи Би говорит, что дернет кое за какие ниточки, и я выезжаю на арендованной машине с церковной стоянки. Я не отъезжаю далеко, всего на квартал, и останавливаюсь на стоянке у магазина, откуда видна улица. Вскоре на дорогу выезжает автомобиль пастора – большой, белый, угловатый, выпущенный по меньшей мере двадцать лет назад. Пастор включает поворотники, и я одобрительно киваю – тем проще. Он проезжает мимо магазина, я вывожу машину со стоянки и вливаюсь в оживленное уличное движение позади него. Проследить за ним будет просто – его машина выделяется, словно косматый пес в стае гладкошерстных котов.

Судя по моему одометру, мы проезжаем около четырех миль, когда мой телефон звонит. Я включаю громкую связь и говорю:

– Гвен на связи.

Как и следовало ожидать, это Джи Би. Моя начальница сообщает:

– Я сейчас перешлю тебе номер, по которому он звонил. Но это одноразовый телефон. Моему источнику понадобится время, чтобы получить данные о местоположении – это, так сказать, слегка незаконное применение законных программ. Технически ничего страшного, если не присматриваться внимательно, но она не хочет, чтобы ее на этом поймали. И не без оснований.

– Я слежу за пастором, – уведомляю я. – Он что-то знает. И, возможно, приведет меня к ней.

Кратко сообщаю Джи Би о том, что я узнала от родителей Реми, – в особенности о загадочной Кэрол. Я все еще еду за машиной пастора, от которой меня отделяют два автомобиля. Он ведет машину осторожно, соблюдая все скоростные ограничения. Для моих целей это весьма полезно.

– Есть ли хоть малейшая вероятность, что этот парень сбежал с Кэрол? Что он где-то живет вместе с ней и каким-то образом заботится о ее безопасности?

– Не знаю, – отвечаю я. – Но это больше, чем у нас было раньше. Буду на связи; кажется, пастор подъезжает к месту назначения.

Так и есть – но это его дом; я узнаю́ машину, припаркованную на короткой подъездной дорожке. До этого я видела ее на стоянке у церкви – видимо, на ней ездит его сын. Наклейка на бампере гласит «ПЕРЕД БОГОМ», на фоне красно-синих цветов американского флага, отчего машину еще проще заметить. Я паркуюсь и некоторое время наблюдаю за домом – на тот случай, если увижу что-то интересное, – но ничего особенного не происходит. Через большое венецианское окно я вижу в столовой накрытый к ужину стол. Приборов всего три, так что Кэрол прячется не здесь.

Отчего-то мое дыхание учащается, на шее выступает горячий пот, и в течение пары секунд я даже не могу сообразить, в чем причина. Потом моргаю – и вижу, как на этот дом накладывается другой, похожих очертаний. Обычный дом на обычной улице. Сломанная внешняя стена гаража, из которой торчит задняя часть врезавшегося туда автомобиля…

Мой самый обычный дом. Моя обычная улица в обычном канзасском городе.

И мертвая девушка висит в проволочной петле во вскрытом нутре гаража. День, когда все это закончилось. Все годы, проведенные в том доме, годы жизни рядом с монстром, годы неведения того, что происходит под этой самой крышей. Я готовила ужин и накрывала на стол точно так же, как сейчас делает эта женщина…

Я вздрагиваю, делаю судорожный вдох и закрываю глаза. Я разработала механизмы борьбы с этими приступами воспоминаний и сейчас использую эти механизмы, замедляя неистовое биение своего сердца, заставляя себя отойти прочь от слепого ужаса и паники, которая никогда, никогда не перестанет быть такой острой и яркой. Прижимаю дрожащие ладони к коленям. «Прошлое есть прошлое. Будь здесь и сейчас. Чувствуй воздух. Вбирай запахи. Слушай. Будь здесь».

Ошеломляющее чувство того, что вокруг смыкается ловушка, медленно угасает. Паника отступает. И когда я вновь поднимаю взгляд, это не мой дом, не моя столовая, и три человека, сидящие вокруг стола, – не моя семья. За этой стеной не скрывается никакой ужас, а если и скрывается, то пережить его предстоит не мне.

Проверяю текстовые сообщения. Джи Би прислала мне номер, на который звонил пастор Уоллес. Я знаю, что следует подождать, пока Джи Би получит данные отслеживания, которые могут – только могут – дать мне верное направление. Но я точно так же могу и потерять след, если пастор велел той девушке бежать.

Я чувствую сильное побуждение срочно действовать, поэтому набираю номер. «Делаем ставки».

Женский голос отвечает:

– Алло?

Этот голос звучит молодо, настороженно и обеспокоенно.

– Не отключайтесь, – быстро говорю я. – Я друг, Кэрол. Я знаю, что вы боитесь. Позвольте мне помочь вам.

Я наполовину ожидаю, что девушка сразу же прервет звонок, но она, похоже, колеблется. Потом говорит:

– Вы та, о ком говорил пастор. – В ее речи звучит акцент, но не теннессийский. Мне кажется, он относится к более северным штатам. Возможно, Мэн или Вермонт. – Вы та женщина-детектив?

– Да, – отвечаю я. – Меня зовут Гвен Проктор. И я могу помочь, если вы в беде.

– Мне кажется, вы не понимаете, – возражает она. – Никто не может мне помочь.

– Может быть, я могу.

– Он ни за что этого не допустит.

– Кто – «он»?

– Неважно, – говорит Кэрол. Теперь ее голос звучит тише, в нем слышится подавленность. – Простите, но я ничего не могу для вас сделать. Я ушла, но не могу стать свободной. Я думала, что смогу, но… этого не будет, никогда. – Я зажмуриваюсь и отчаянно вслушиваюсь, ища каких-нибудь указаний на то, где она находится. Слышу на заднем плане гул голосов и невнятное объявление через громкоговоритель. Металлический скрежет.

Я чувствую, что она вот-вот завершит звонок, поэтому быстро говорю:

– Кэрол, вы можете сказать мне, что случилось с Реми? Где он?

Молчание. Молчание такое долгое, что я начинаю думать, будто звонок сброшен, а Кэрол исчезла. Но потом она говорит:

– Реми со святыми.

Щелк.

Но я расслышала достаточно. И могу догадаться, где она находится.

Она на автостанции.