Расположенный во втором подвале крематорий носил чисто функциональный характер, как будто все человеческие ритуалы – оплакивание, например, или поминки – проводились в другом месте. Или не проводились вообще. Последующие строки наиболее точно описывают, что произошло, когда в конце концов (а конец длился долго) умер старик. Все сделали строго, как он пожелал: непосредственно после констатации факта и до публичного объявления о смерти. Вплоть до, и включая момент, когда открылась квадратная пасть печи. Пугающий скрежет, ослепительный свет, жар огня, оттенок которого в былые времена кузнец назвал бы соломенным. Скромный гроб оперативно скользнул внутрь, крохотные язычки пламени тут же заплясали на его углах, и дверь захлопнулась. Несколько секунд потребовалось, чтобы глаза привыкли к опустевшей комнате, сальному следу, закрытой двери. За те же несколько секунд кондиционеры выдули резкий запах горелой сосны.

Патологоанатом, зависнув над небольшим столом, дважды поставил свою подпись. То же самое проделали Карл Триллинг и Кливленд Вилер. Оторвав копии, патологоанатом свернул их и сунул в нагрудный карман. Он бросил взгляд на квадрат железной двери, открыл рот, снова закрыл и пожал плечами. Потом протянул руку.

– Доброй ночи, доктор.

– Доброй ночи, доктор. У двери ждет Ругози, он вас проводит наверх.

Патологоанатом молча пожал руку Кливленду Вилеру и вышел.

– Знакомое чувство, – начал Карл. – Всегда нужно что-то сказать. Что-то запоминающееся, все-таки конец эпохи. Как «маленький шаг для человека…».

Кливленд Вилер растянул губы в улыбке – эдакий кумир университета, но пятнадцать лет спустя, – чуть менее широкой, чуть менее искренней и совсем не отражавшейся в глазах. И голосом, привыкшим отдавать приказы, произнес:

– Если вы хотели процитировать первые слова астронавта на Луне, то ошиблись. Первые слова он произнес, стоя на трапе, когда ткнул ногой грунт. «А тут, похоже, мягко. Можно ногой расшвырять». Эти слова – настоящие – мне всегда нравились больше. Их не повторяли, не заучивали и не выдумывали, но они подходили и к тому моменту, и к дальнейшим событиям. Патологоанатом пожелал доброй ночи, а вы сообщили, что его ждет шофер. Разве можно сказать лучше? Думаю, он бы согласился, – добавил Вилер, едва качнув волевым подбородком с чуть заметной ямочкой в сторону раскаленной черной двери.

– Хотя человеческого в нем было мало.

– Так говорят. – Вилер улыбнулся лишь уголками рта.

Не успел он развернуться, как Карл почувствовал, что пора. Сама комната отодвинулась на второй план – более важным, чем здесь и сейчас, стало то, какой следующий шаг предпримет Вилер. И какой предпримет потом.

– Я не оговорился, Вилер, – невозмутимо продолжил он, стараясь не упустить момент.

Сами по себе произнесенные слова могли бы вызвать еще одну полуулыбку и вылететь из головы. Но вот тон… и, возможно, еще «Вилер». В таких вещах обычно следуют неписаным правилам. Для тех, кто стоял на одной с ним ступеньке, и для тех, кто был на ступеньку пониже, он был Клив. Для тех, кто еще ниже – «мистер» в личной беседе и «Вилер» за спиной. Равный не стал бы употреблять «мистер», ну, может, только если хотел обидеть. И уж точно никогда равный, как и непосредственно подчиненный, не выбрал бы в качестве обращения фамилию. Не важно, что зацепило Кливленда Вилера, но руку с ручки двери он убрал. На напрягшемся лице читался интерес.

– Давайте вы мне поясните, доктор, что конкретно имели в виду.

– Я сделаю больше. Идемте, – сказал Карл.

Без лишних жестов, намеков и пояснений он подошел к задней части комнаты слева, оставляя за Вилером решение, пойти следом или нет. Вилер пошел.

В углу Карл развернулся и выпалил:

– Если вы потом кому-нибудь проговоритесь, я буду все отрицать. А если вернетесь обратно, то не найдете ничего в подтверждение ваших слов.

Он снял с пояса десятисантиметровое лезвие, сделанное из автомобильной нержавеющей стали, и просунул между булыжниками в стене. Часть кирпичной кладки тяжело, но абсолютно беззвучно стала отъезжать наверх, вскрыв узенький коридорчик. При льющемся оттуда тусклом свете становилось понятно, что кирпич настоящий, и пытаться пройти сквозь эту стену, не имея ключа и не зная точно, куда его вставлять, можно очень и очень долго.

Снова Карл пошел вперед, не оборачиваясь, снова оставил проблему «идти-не идти» Вилеру. А потом с удовольствием и чем-то похожим на восхищение отметил, что, когда тяжеленная стена со свистом рухнула вниз и жестко встала на место, Вилер, может, и бросил взгляд через плечо, но не притормозил.

– Как вы заметили, мы рядом с печью, – тоном экскурсовода произнес Карл. – Теперь уже позади.

Он сделал шаг в сторону и пропустил Вилера в маленькую комнату. Ее размеров едва хватало для ленты транспортера, которая выдавалась из задней части печи, по бокам было немного места. У противоположной стены притулился маленький столик с черным чемоданчиком. От стоявшего на ленте гроба с обугленными углами, влажной крышкой и стенками шел еле заметный пар.

– Извините, что пришлось захлопнуть проход, – будничным голосом произнес Карл. – Конечно, вряд ли кто-то сюда спустится, но не хотелось бы объяснять, что происходит, кому-то кроме вас.

Вилер не отводил глаз от гроба. Казалось, он абсолютно владел собой. Но Карл понимал, какой ценой давалось это напускное спокойствие.

– А вот мне неплохо бы объяснить, – сказал Вилер и расхохотался. Впервые Карл наблюдал, как у него сдали нервы.

– Объясню. Прямо сейчас.

Он расстегнул чемоданчик и разложил его на столике. Заблестели хромированные и стальные инструменты, в маленьких кармашках оказались крохотные пузырьки. Для начала Карл вытащил отвертку.

– При кремации шурупы не нужны, – бодро заметил он и просунул конец отвертки под угол крышки. Стукнул кулаком по рукоятке, и крышка с треском отошла.

– К стене не прислоните?

Кливленд Вилер молча подчинился, получив шанс отвлечься, отвернуться. Хоть какая-то передышка, хоть секунда подумать. Карлу же выдался шанс бросить беглый взгляд на его невозмутимое лицо и внутренне отметить: Он ни при чем. И вправду ни при чем.

Вилер заботливо поставил крышку, и они замерли с двух сторон от гроба.

– Он… Стал намного старше, – наконец выдавил Вилер.

– Вы что, не виделись?

– Только изредка. За последние месяцы я провел с ним в похожей комнате больше времени, чем за последние восемь-девять лет. Но каждый раз всего пару минут.

Карл понимающе кивнул.

– Сам знаю. То постоянно трезвонит телефон, не важно, полдень или полночь. Потом сутки, двое, трое – затишье; никого не вызывают, никого не впускают…

– Не хотите рассказать про эту «липовую» топку?

– Про какую топку? А, про печь? Почему липовая? Самая что ни на есть настоящая. И когда мы закончим, прекрасно справится со своей работой.

– Тогда к чему весь этот спектакль?

– Для патологоанатома. Бумаги, что он подписал, прямо сейчас как бы не существуют. Но когда мы сунем гроб обратно в печь и включим ее, вступят в законную силу.

– Тогда что происходит?

– Вам следует кое-что знать.

Наклонившись к гробу, Карл расправил скрещенные руки. Они выпрямлялись неохотно, пришлось силой придавить их к бокам. Потом он расстегнул пиджак, откинул полы, расстегнул рубашку, молнию на штанах. А когда закончил, то поднял глаза и увидел, что Вилер неотрывно следит, но не за телом старика, а за ним.

– У меня такое ощущение, что я вас впервые вижу.

«Но теперь-то видите, – про себя подумал Карл Триллинг и добавил: – Вот, спасибо тебе, Джо. Ты был чертовски прав».

Джо знал ответ на этот каверзный вопрос: как себя вести. И дал дельный совет, говорить на равных. «Будь как он». Как он. Человек без иллюзий (они ведь не работают) и безо всякой надежды (кому вообще она нужна?), зато с привычкой побеждать. Который произнесет «хороший денек», и все вокруг тут же примут стойку смирно со словами «так точно, сэр».

– Мы редко встречались, – коротко ответил Карл.

Он скинул пиджак, свернул его и положил на стол рядом с чемоданчиком. Затем надел хирургические перчатки и снял со скальпеля стерильный колпачок.

– Когда люди впервые присутствуют на вскрытии, бывает, кричат, в обморок падают.

– Не мой вариант, – косо усмехнулся Вилер.

Но от внимания Карла Триллинга не ускользнуло то, что он увидел тело старика только сейчас. А когда увидел, то кричать не стал и в обморок не свалился; лишь удивленно что-то промычал.

– Думал, что вы удивитесь, – небрежно заметил Карл. – И, если вам интересно, он был мужского пола. Вид, похоже, яйцекладущий. Тоже млекопитающие, но, видимо, откладывают яйца. Не отказался бы взглянуть на женскую особь. Вот это, кстати, не вагина, а клоака.

– До этого момента, – зачарованно промолвил Вилер, – я считал вашу ремарку про человечность не более чем фигурой речи.

– Не считали, – бросил Карл.

Оставив слова висеть в воздухе, как случается, если у говорящего хватает ума оградить их с обеих сторон молчанием, он ловко разрезал тело от грудины до лонного сочленения. Такое зрелище новичку всегда выдержать непросто. Трудно себя убедить, что мертвецу уже все равно, он ничего не чувствует. Ощущая напряжение, Карл поднял голову, хотел увидеть, как Вилер ахнет или вздрогнет. Но тот лишь задержал дыхание.

– Вдаваться в детали можно часами, я бы даже сказал, неделями, – произнес Карл, искусно выполняя поперечный надрез рядом с мечевидным отростком грудины. – Но вот что я хотел бы вам показать.

Поддев внутренний угол получившегося креста, он потянул вверх и налево. Кожные покровы – внутри не розовые, а бледно-лиловые – отошли легко, под ними показался жир. Стали видны полосы мышц на ребрах.

– При пальпации грудины, – сказал Карл, демонстрируя правую сторону, – чувствуются обычные человеческие ребра. Но взгляните.

Пара умелых движений, и он отделил от кости мышечные волокна, сантиметров десять, обнажая ребра. Потом еще немного, и еще… становилось ясно, что ребра соединялись тоненьким подвижным слоем кости или хитина.

– Похоже на китовый ус, – заметил Карл. – Видите? – Оторвав кусочек, он согнул его.

– Бог мой.