Мои полярные роли

Мое поведение иногда находят странным. А что тут странного? Я просто хочу помогать людям.

Дж. Патрик. «Странная миссис Сэвидж»

Прошло какое-то время, и снова вспомнил обо мне мой любимый режиссер Александр Вилькин, предложив сыграть на телевидении вместе с Владимиром Этушем и Борисом Клюевым в комедии «Зимородок» английского автора Уильяма Дугласа Хоума. Пьеса, изящная, с тонкими психологическими нюансами, мне была очень симпатична, да и компания замечательная. Работали мы легко, дружно, весело, трудно только было запомнить много текста. Спектакль прошел, может быть, и не очень заметно, но все же те, кто видел эту передачу, похвалили меня за элегантный вид, за манеры, соответствующие моей роли взбалмошной, избалованной леди, жаждущей обыкновенного женского счастья. Режиссер рискнул снять меня даже в ванне, с любимым телефоном в руке, утонувшей в легкой пене, с кокетливой улыбкой на устах, с выражением абсолютного покоя уверенной в себе женщины. И все это шло от Александра Вилькина, всегда внушавшего мне, что я многое могу, – и как радостно было верить этому. Вообще все лучшее в моей жизни создавалось в любви, совсем не обязательно выражающейся в быту или в жизни, любовь была к моим возможностям на сцене, и я всегда расцветала в любящих руках и увядала, если ко мне относились профессионально, но равнодушно.

Очень приятным и заметным событием моей жизни была встреча с Борисом Морозовым – главным режиссером Театра Российской армии, приглашенным к нам в театр на постановку пьесы Островского «Таланты и поклонники». Снова любимый Островский, но роль для меня необычная – Домна Пантелеевна, мать молодой актрисы Негиной.

Я таких ролей никогда не играла, но видела не один раз эту пьесу в разных театрах. В Малом эту роль дали бы обязательно комической старухе, в том театре всегда славились великие актрисы в ролях характерных старух; во МХАТе я когда-то видела в этой роли великолепную Зуеву, а Алла Тарасова, уже будучи немолодой, играла юную Негину. Сила их искусства была так велика, что об их возрасте даже не возникала мысль.

А сейчас, мой дорогой друг, я, наверное, удивлю вас своим нахальством. Получив эту роль в свои семьдесят пять лет, я забеспокоилась, что у меня легкая походка, моложавое лицо, прямая спина, достаточно тонкая талия – в общем, мне показалось, что я не выгляжу мамой своей юной дочери, так как привыкла, что эту роль играли великие и очень смешные старухи. Я, конечно, никому не сказала о тревогах по поводу своей сценической моложавости, понимая, что меня засмеют. Мне надо было найти себя в этой роли и идти, как всегда, от себя.

И тут стала спасать меня моя мама, то есть мое воспоминание о ней, понимание ее характера, прощение некоторых ее откровенных признаний, когда она гордо говорила нам, своим детям, о нашем отце: «Я Кузьму не любила никогда», – и произносила эту фразу мама так, будто это было ее великим достоинством. А в целом так выражался ее протест против бедности и серости нашей жизни. Она не унывала, не сдавалась, всегда верила в свою неотразимость и несла свой крест, как истинная русская женщина. Мама была очень жизнестойкой, а если ее что-то слишком огорчало, она начинала стирать белье и за стиркой петь песни или переставлять в нашей единственной комнате мебель, точно пыталась изменить саму жизнь. В общем, я почувствовала в себе свою маму, ее жажду вырваться в другую жизнь, ее нежелание опускать руки, ее удаль. И мне это все помогло: моя Домна Пантелеевна всегда в хорошем, боевом настроении, всегда готова помогать дочери, подсказывать ей, как надо поступить, чтобы жизнь изменилась к лучшему. Она всегда уверена в своей правоте. Мне очень нравится сцена, когда я смачно считаю деньги: их немного, но сама возня с ними дает мне радость, я с присвистом, стуча об стол всей пачкой денег, размышляю, как их потратить, как на них жить, и получаю удовольствие от этого, и не играю заботу или грусть оттого, что их так мало.

Вообще характер моей Домны не унывающий, а деятельный. Недаром рецензия на наш спектакль в газете «Культура» (ноябрь 2002 года), помещенная на первой странице, с большим портретом, так и называлась – «Эта жаркая Домна»: «Такой Веры Васильевой давно не видела эта сцена: сочная и одновременно легкая, искрометная игра Васильевой – вроде бы знак старого театра, но ее игру не хочется вписывать в рамки традиций, хотя по всем внешним приметам перед нами – типичная театральная мать бесприданницы. Когда на сцене большая актриса, речь идет не о русле, а о собственном методе и стиле. Лейтмотив этой Домны Пантелеевны – кураж, бесконечная любовь к дочери и природный артистизм. Трудную жизнь она проживает легко и темпераментно: глаза блестят, походка упруга, жесты выпуклы и отточены. Она, несмотря на преклонный возраст, не в силах унять озорства. Ее практицизм не отвратителен, напротив – добавляет веры в жизнь. В том, как Домна Пантелеевна считает деньги или примеряет платок, подаренный Великатовым, или вдруг пускается петь на высоченных нотах, сквозь облик почтенной мамаши проглядывает живая и бойкая девчонка, запрограммированная на счастье».

Как удивительно тонко и точно поняла меня критик Наталья Каминская – нечасто артисту приходится читать о себе такие рецензии. Не будучи знакома с ней, я даже не уверена, что поблагодарила за чуткость и понимание моей работы, но спустя пять лет от всей души благодарю ее, в надежде, что она когда-нибудь прочтет эти страницы моей книги.

Но продолжу свои размышления о роли…

Очень дорога мне сцена с дочерью, когда я раскрываю перед ней свою душу: «Саша, Сашутка, а ведь никогда в жизни мы с тобой всерьез-то и не говорили, а вот он, серьез-то, начинается. Вот так живешь, бедствуешь и вдруг… богатство… вот напасть-то, вот соблазн-то…»

Вся обида на жизнь в маленькой паузе, когда не позволяешь себе заплакать от жалости за скудно прожитые годы, пауза перед самым знакомым, самым привычным словом «бедствуешь». И, конечно, здесь речь не о тех временах Островского, когда я произношу это слово, а о нашем времени, когда миллионы людей бедствуют и не знают, как вырваться из тисков бедности. Пьеса и сегодня очень актуальна, – мы, не приближаясь внешне к нашему времени, говорим через Островского, через его характеры о настоящем дне.

И еще одна маленькая доля новизны в моей Домне. При всей своей житейской мудрости она любит театр, хотя частенько говорит об искусстве с оттенком снисходительного презрения. Поэтому, возвращаясь с триумфального бенефиса своей дочери, полная гордости и восторга, я как ее неистовая поклонница восклицаю: «А народу! Народу! Яблоку негде упасть! И в ладоши трепали, трепали…» И здесь публика аплодирует, потому что понимает этот безумный восторг матери… и разделяет его. Счастливая мать, точно еще раз хочет пережить эти минуты триумфа театра, и сама начинает петь высоким голосом романс Грига «Лебедь», ведь ее муж был музыкант, и она за свою жизнь наслушалась много великих произведений.

Но как всегда в наше время, когда царит вседозволенность на сцене, нормальный, хорошо сыгранный спектакль не вызвал ажиотажа, да и ставят его в программу всегда в плохие для театра дни – вторник, среду, когда публика ходит в театр хуже, чем в пятницу или субботу и воскресенье. Хотя в этом спектакле есть прекрасные актерские работы. Маша Ильина, исполнительница роли Негиной, так играет сцену прощания с Петей – любимым человеком, что, всегда наблюдая за ней из-за кулис или слушая ее, поражаюсь ее глубине, трагизму и правде переживаний и мысленно жалею, что такая актриса, может быть, за всю свою жизнь больше и не получит настолько прекрасной, глубокой и поэтической роли.

Еще интересен Юрий Васильев, играющий Великатова. Я видела в этой роли во МХАТе артиста Ершова – очень фактурного, настоящего барина, но по роли достаточно недалекого человека, обладающего только обаянием барственности и богатства. Юрий Васильев в этой роли как бы говорит всем своим видом: «Да, я богат, но глубоко и мучительно люблю…» – и это очень интересная трактовка роли.

Борис Морозов работал с нами самозабвенно, он любил нас и пьесу, был свободен, эмоционален, и все мы бежали на репетиции, как на свидания. Мне нравится и Алена Яковлева в роли Смельской. Столько нервов, замученности и разочарования скрывается за светской наглостью, внешней мажорностью поведения – это тоже женщина сегодняшнего театра, женщина нашей действительности. Очень мягкий, обаятельный Миша Державин в роли Нарокова – уходящая натура, романтик театра.

Зрители очень тепло принимают наш спектакль, и я всегда волнуюсь и боюсь, что из-за средних сборов он может исчезнуть с нашей афиши…

Я уже не раз повторяла, что не борец, но иногда поражаюсь тому, как судьба спасает меня. Кончились мои праздники – 80-летие, золотая свадьба, затихли телефонные звонки, прекратились телеграммы с добрыми словами и пожеланиями. Надо было начинать учиться жить без особых перспектив, доигрывать то, что имею, и смирять свои мечты реальностью. Это, оказывается, не так просто, я бы даже сказала тяжело…

И вдруг (опять это прекрасное «вдруг»!) раздался телефонный звонок. Звонил молодой артист, режиссер Театра им. Образцова – Андрей Денников. До этого я видела на одном из фестивалей его спектакль «Исповедь хулигана» – о Есенине, которого он играл замечательно, я уж не говорю о редком внешнем сходстве с нашим великим поэтом. Увидев этот спектакль, я была поражена талантом самого юного артиста, тогда ему было 25 лет, и, как это со мной бывает, вышла на сцену, чтобы поблагодарить за чудесную постановку и замечательную игру. Заинтересовавшись его талантом, я посмотрела и другие поставленные им спектакли, а также сыгранные им роли, такие всегда неожиданные, и снова удивилась и его умению перевоплощаться, и его пению: он одинаково хорошо поет арии Джильды и Риголетто, Кармен и Хозе, Папагено и Царицы Ночи. Меня поразила слаженность его спектаклей – как он их ставил и как сам играл. Я даже рассказала о Денникове Александру Анатольевичу Ширвиндту, и он пошел посмотреть один из его спектаклей. В результате он пригласил молодого режиссера в наш театр на постановку «Левши».

Я никогда не делилась никакими конкретными мечтами с Андреем и была счастливо удивлена, когда он обратился ко мне с предложением роли странной миссис Сэвидж в Театре кукол им. С.В. Образцова.

Роль миссис Сэвидж! Какая актриса не затрепетала бы, услышав о таком предложении. Я, конечно, сказала, что была бы рада! В то время я даже не думала, как это вообще может быть: я и куклы? Но Андрей так талантлив и я ему так доверяю, что рассуждать просто не стала. Конечно, я согласна! И вновь счастлива! Вновь на крыльях! Я снова живу!

Начались репетиции весной в маленькой, душной репетиционной комнате. Наша команда отправилась в неизведанное. Андрей не говорил, как он представляет себе спектакль, только по ходу нашей работы делал легкие подсказки, которые помогали актерам. Он как будто вслушивался в текст, и в это время, наверное, в его воображении рождался спектакль. Мы интуитивно выстраивали свои роли. Потом он снял на пленку все, что мы сделали, и мы ушли в отпуск и встретились уже только осенью, в октябре. За это лето весь спектакль родился в его воображении и стал совсем другим по сравнению с весенним прогоном.

Для меня он превратился в рождественскую сказку, хотя вся серьезность взаимоотношений с детьми, с больными сохранилась, но через мою роль весь спектакль пронизали доброта, естественность, человечность, одиночество и свет. Это не значит, что я хвалю себя в этой роли, хотя, мне кажется, ни одна роль не выражала так мою душу, мою Веру, как эта.

Мне хочется привести некоторые выдержки из рецензии «Люди, нелюди и куклы, или Победителей не судят», написанной на этот спектакль очень уважаемым мной критиком, любящим и знающим театр, Борисом Михайловичем Поюровским: «…известие о том, что “Странная миссис Сэвидж” вскоре должна появиться в Театре кукол, поначалу вызвало у меня некоторое недоверие… Мне казалась сомнительной сама попытка пересказать эту трогательную, драматическую историю с помощью кукол… Но… Победителей не судят. Скажу больше, теперь я думаю, режиссера осенила счастливая догадка в тот самый момент, когда он решил, что все пациенты клиники – беззащитные куклы, а медицинский персонал, миссис Сэвидж и дети ее покойного мужа, пытающиеся любой ценой завладеть ее деньгами, – это люди. Впрочем, последних точнее было бы назвать нелюди… исполнительница сообщила своей героине миссис Сэвидж собственный взгляд на мир и все, что в нем происходит. Иногда даже начинает казаться, будто Вера Васильева произносит вовсе не монологи миссис Сэвидж, сочиненные автором, а говорит от себя, от своего имени. И делает это без всякой сентиментальности, исходя из личного опыта жизни, сообщившего ей особую мудрость и необыкновенную привлекательность».

Название же рецензии Екатерины Юдиной в «Московской правде» – «Подлинные чувства в мире бесчувствия» – говорит уже само за себя.

Но вернусь к своей роли. Я, как всегда, долго мучилась с костюмом, и совсем не потому, что стремилась подобрать что-то красивое. Это, конечно, нужно, но нельзя забывать, что внешний вид дает представление о человеке. Сначала мы думали, что моя героиня должна быть одной из тех, кого мы можем встретить на улице, – просто хорошо, со вкусом одетая женщина. Но ведь она – странная миссис Сэвидж. Появился эскиз костюма, в котором на меня все обратили бы внимание как на ненормальную, хотя и красиво, но странно одетую. Это мне и режиссеру тоже показалось неверным, и тогда я вспомнила про свою шляпу из спектакля «Вишневый сад» с дивной вуалью и, надев свое личное черное скромное платье, белые перчатки и белый меховой воротничок, решила показаться режиссеру и художнику по костюмам…

И мы сразу поняли – да, это она, миссис Сэвидж, скромная, элегантная, чуть-чуть загадочная… Мне стало легко на сцене. Я уже успокаивалась и не думала о том, как я одета, как выгляжу, – я становилась ею.

Я очень люблю свой первый выход на сцену в этой роли. Перед зрителями появляется элегантная, хорошо одетая женщина в удивительной черной шляпке с черной вуалью, облачно скрывающей ее лицо. Три петушиных пера на этой романтической шляпке кажутся странными и немного смешными, к груди прижат, как ребенок, уютный медвежонок. Я полна покоя и гордой отрешенности, звучит чудесная ностальгическая музыка. В душе я смертельно оскорблена своими приемными детьми, которые безжалостно привезли меня под самое Рождество в клинику для душевнобольных. Я не хочу ни за что выдать свое отчаянье, свой страх, все люди для меня чужие и, возможно, враждебные.

Сначала я неправильно репетировала, потому что, как это часто бывает, хотела быть доброй, открытой перед пациентами этой клиники, а потом, после замечания Андрея, поняла, что не могу их сразу любить и жалеть. Я их не принимаю, боюсь, стараясь скрыть свой страх. И только потом, постепенно, пускаю в свою душу, освобождаюсь от страха, раскрываюсь, как ребенок, потому что я оказалась так же беззащитна перед жизнью, как и они.

По-моему, замечательно придумано режиссером, что после рассказа о любви к своему мужу и о желании в его память помогать людям меня насильно уводят и за занавесом раздевают, и мое роскошное платье, которое было на мне, когда я пришла в эту страшную клинику для душевнобольных, меняется на серую робу, в которую одеты все больные. Уже только этот костюм говорит о том, что каждого из нас жизнь может превратить в беззащитного человека, у которого в одно мгновенье может быть отнято все, что составляет его сущность.

А потом я расцветаю среди этих больных, но таких трогательных людей с их исковерканными жизнями.

Меня поразили артисты, играющие кукол, своим умением спрятать себя, но выразить все через куклу.

Пока мы репетировали за столом, читали текст, все было как в любом драматическом театре. Что-то получалось, что-то нащупывалось, что-то казалось не совсем верным. Но когда эти же артисты стали работать с куклами, их роли точно одухотворились, что-то детское, беззащитное было в каждом из них, и это все больше и больше рождало мое сострадание к ним.

Милая Фэри – Ирина Осинцова, с ее острым носиком и смешными, как морковка, завязанными узлом белыми волосами, решительно требует, чтобы ее все любили. Тихая, точно прибитая своей неведомой виной перед маленьким ребенком Флоренс – Ольга Гольцова – нежно оберегает своего кукольного малыша. Толстый Ганнибал обстоятельно рассказывает о своей прежней работе государственного чиновника, уволенного за ненадобностью, потому что его заменили компьютером; от боли и обиды он вернулся к своей детской мечте и теперь играет на скрипке, не замечая, что делает это плохо, – артист Максим Мишаев очень по-детски серьезен и обстоятелен в этой роли.

Необычайно яркая, смешная, неожиданная в своих интонациях Миссис Пэдди – Ирина Яковлева. Актриса очень талантлива и в других спектаклях Денникова, она играет чудесно, например Русь, мчащуюся неизвестно куда в спектакле по «Мертвым душам» Гоголя.

Но особенно хорош сам Андрей Денников в роли пианиста Джефри, попавшего в авиакатастрофу. Он появляется под музыку Моцарта и сразу приковывает внимание зрителя своей нежностью, нервом, незащищенностью. Для его героя все непросто, его душа изранена – это чувствуется во всем его поведении, и Денников как артист сразу ведет за собой весь зал. Он может молчать, говорить тихо – зал все равно подчинен ему. И на прощанье, поцеловав мою руку, он долго смотрит на меня, едва сдерживая слезы, и говорит мне, точно благодарит, точно благословляет на жизнь ради людей, ради борьбы за их души, ради любви и радости: «Вы хорошо держитесь в седле». Его слова звучат как заключительный аккорд в прекрасной музыке.

И зритель все понимает про нас и горячо аплодирует, а ведь ничего внешнего нет. Есть только то, что люди понимают друг друга, поддерживают друг друга, жалеют и любят, они счастливы…

Я полюбила их, мне с ними хорошо, мое сердце открыто, по роли я говорю им о театре, а сама вспоминаю свое детство, как я когда-то в нашем дворе создавала свой наивный «Театр волшебной сказки». Какое замечательное совпадение с моим далеким детством, когда мы с подружками ставили и играли любимые сказки!

Мне так было хорошо на этих репетициях, в этой душной и совсем некрасивой комнате, но полной таких тонких и нежных чувств к каждому исполнителю, что однажды, репетируя с ними сцену прощания, я села на табуретку и, сдерживая слезы, которые душили меня, тихо сказала: «Я не хочу отсюда уходить…» Это слова миссис Сэвидж, но это говорила не только моя героиня, но и я сама.

Режиссер – Андрей Денников, человек с чуткой душой, неожиданно спросил меня: «Что с вами? Как вы себя чувствуете?» Как будто его что-то испугало во мне, и я, взяв себя в руки, ответила, спрятав свое смятение: «В каком смысле, как я себя чувствую? Все нормально…» Он больше меня не спрашивал, но я почему-то запомнила свое ощущение того, что он почувствовал через мою роль мой отчаянный крик, хотя я говорила тихо: «Я не хочу отсюда уходить!»

Жизнь Андрея Денникова оборвалась в 36 лет. Он ставил свои спектакли на сцене Театра кукол им. С.В. Образцова, где к нему относились, как к чужому и чуждому. Вспоминая премьеру «Странной миссис Сэвидж», я с печалью думаю: ни один сотрудник театра не зашел нас поздравить. Но с приходом нового директора, Ирины Корчевниковой, память о Денникове в театре остается живой.

Друг мой, позволю себе процитировать фрагмент из рецензии Елены Сизенко на этот спектакль: «Представьте себе, стихия сказки, самой настоящей (дело происходит под Рождество), с ожиданием чуда и очаровательной волшебницей – самой Этель Сэвидж. В черной шляпке с вуалью и в чем-то “неземном”, серебристо-сиреневом, что так идет к ее молодой, задорной седине. “Ничего себе сказочка, – скажет кто-то, – среди психов”. А вот нашу героиню это не пугает. От нее вообще исходит удивительная энергия добра. Это тот случай, когда уже трудно различить, где “кончается” миссис Сэвидж и где “начинается” Вера Васильева. Вместе с ней, с ее знаменитыми ямочками, неповторимым грудным голосом, лучезарной улыбкой на сцену приходит забытое в наше время ощущение уюта, гармонии и незамутненной душевной ясности. Наивно? Сентиментально? Наверное. Но на душе стало хорошо» (журнал «Итоги», 15 января 2007 года).

Спектакль получился очень светлый и очень добрый. Зрители долго аплодируют, дарят цветы, игрушки, и я получаю такой заряд энергии и счастья, что снова и снова благодарю свою судьбу, свою профессию и свою счастливо прожитую жизнь за эту данную мне возможность сказать со сцены в свои восемьдесят с лишним слова этой странной миссис Сэвидж, странность которой не только в ее доброте, детской доверчивости, но и в желании сделать людей счастливыми…