Виват, императрица!

Мой знак Зодиака – Овен. Самое странное, что я действительно обладаю многими достоинствами и недостатками Овнов – упрямцев, карабкающихся по каменистым склонам, одолевающих препятствия и преграды. Я всегда иду напрямик и говорю правду в лицо.

Михаил Ульянов как-то разразился развернутой и очень лестной характеристикой в мой адрес:

«Элина Авраамовна Быстрицкая относится к той категории людей, у которых талант актерский и талант человеческий равнозначны. Элина – актриса с четким амплуа героини, а в жизни – человек очень властный, волевой, идейный. В ней удивительным образом сочетается женское обаяние с железным мужским характером. Мешает ей это или помогает – не буду судить, но я думаю, что Элина – одна из героинь старшего поколения, которое не сдает свои звездные позиции… Дай бог сохранить ей еще надолго то неотразимое очарование женщины и ту красоту, которыми наградила ее природа. Дай бог оставаться Элиной Быстрицкой еще долгие годы».

Михаил Ульянов, с которым я снималась в «Добровольцах», высказал мое самое заветное желание: не сдавать позиции, жить так, как привыкла за много лет. И мне было очень важно, что эти добрые слова сказал именно Ульянов, актер, который во время совместной работы был крайне скуп на похвалы.

Овны, как гласят легенды, не знают дороги назад. А еще они начисто лишены зависти. Улыбайся, что бы ни случилось. Пусть никто не видит тебя растерянной или беспомощной. Однажды я стала свидетельницей жуткой сцены: голуби – эти, с легкой руки Пикассо, птицы-символы мира – безжалостно и дружно добивали раненую голубку. Оказывается, это у них в крови – уничтожать пораненных или больных товарок. Увы, в человеческом сообществе часто господствует тот же закон: горе слабому. Наверное, жестоко так писать, но что делать, если тому множество примеров.

Я уже рассказывала, что мне пришлось играть в телевизионном спектакле «Виват, императрица!». Гвардия провозглашала здравицу в честь своей государыни, удивительной женщины, и когда мне становилось тяжко на душе, я подбадривала себя этой здравицей: «Виват!»

Было уже совершенно очевидно, что в родном Малом театре с новыми ролями меня обходят, а злая тоска, рожденная малой востребованностью, ни к чему хорошему не приведет. Я стала искать выход в эстраде, в собственных проектах.

Нет, я не позволю забыть себя!

Так уж я устроена, что когда мне бывает очень сложно, обращаюсь мыслями и чувствами к военным годам. Словно «ныряю» в них – снова и снова переживаю то давно отшумевшее лихолетье. Все, что связано с великим подвигом народа, с его мужеством и горем, для меня свято.

В юбилейном спектакле Малого театра, посвященном 40-летию Победы, я не участвовала. Так сложилось. В это время я была занята большой творческой работой, забиравшей много времени и сил. Не помню точно, но мне не особенно и предлагали участвовать в нем, я тоже не настаивала. У меня были свои планы, и я надеялась, что они не хуже. Конечно, было как-то грустно, что я оказалась как бы в стороне от всех, но сказала себе: фронтовая сестричка, у тебя получится. Только, ради бога, пусть никто не подумает, что во мне говорит застарелая обида. Жизнь ведь складывается так, что порою надо пройти мимо чего-то интересного, но не упустить самое важное. А в данном случае, если бы могла изъясняться в возвышенных тонах, я бы сказала, что подготовила к 40-летию Победы свой личный творческий подарок.

На меня огромное эмоциональное впечатление произвела документальная повесть Светланы Алексиевич «У войны – не женское лицо». А. Ремез сделал инсценировку повести и назвал ее «Случайный вальс». Режиссер Евгений Радкевич нашел точное решение каждого эпизода. «Случайный вальс» шел в Театре эстрады. У меня было несколько ролей, в спектакле участвовали мои ученицы.

И вот… Я выхожу на сцену в строгом черном платье, моя скромная прическа – из прошлого. Потом на мне будет солдатский ватник, или шинель, или байковый госпитальный халат. И я буду одной из девочек в гимнастерках, что пришли в 1985 год из сорокалетней дали. Я тихо пою любимый в годы войны «Случайный вальс»: «Хоть я с вами совсем не знаком и далеко отсюда мой дом…» И будут автоматные очереди, и страшные женские крики, стоны – боль, смерть, горе…

Я до сих пор не могу говорить спокойно об этом спектакле. Мне предстояло провести через войну совсем юных девочек, показать зрителям войну их глазами, их памятью. Мне и самой-то страшно было вспоминать, что было со мною, что я видела на фронтах, в госпиталях, в горящих городах. А тут… Не воевавшие девочки вспоминают, курят, ломая спички, плачут и снова рассказывают – вспоминают. И как страшно мне стало, когда услышала хруст костей в штыковом бою, и как тоскливо заныло сердце при виде фиалок на штыке у одной девочки…

Постановщик построил спектакль на двойном временном пласте – прием, потребовавший предельного напряжения сил. Я боялась, что не выдержу, особенно тогда, когда огромное женское военное горе волнами хлынуло в зал. Честь и слава вам, юные девочки! Вы, не видевшие своими глазами войну, показывали ее нынешним людям такой, какой она была. Это были мои ученицы из ГИТИСа…

Строгий в оценках «Московский комсомолец» писал после премьеры: «Надо сказать, что только талант такого масштаба, как у Быстрицкой, мог справиться с такой задачей».

«Можно ли женщине, предназначение которой – давать новые всходы жизни, пройти через это и уцелеть духовно? Можно, оказывается. Можно ли защищаться любовью и верностью? Если, как героини Быстрицкой, видишь цветок через решетку камеры гестапо, если пробираешься к мужу на передовую; если идешь одна – под пули?»

Пресса называла «Случайный вальс» инсценировкой по документальной повести. Для меня это было как возвращение в огонь… В этой «инсценировке» я не играла – жила. Снова и снова отдавала свою личную горестную дань войне. Сердцем понимала, как необходимо рассказать о том, что я видела в войну и кто такие те люди, которых я узнала на фронте. Я решила говорить об этом именно с эстрады от себя самой, не уходя в сюжет, не скрываясь за так называемой четвертой стеной от зала.

Мелодия «Случайного вальса» еще долго сопровождала меня по жизни. Она была со мной и тогда, когда я вместе с группой известных мастеров культуры приехала в Чернобыль после страшного несчастья, чтобы встретиться с воинами – ликвидаторами аварии.

Для меня не было вопроса: ехать или не ехать в Чернобыль. Как и для Микаэла Таривердиева, Николая Крючкова и других. Через Чернобыль пролегла передовая линия фронта, и мы должны были быть именно там. Солдатские поэты читали нам свои стихи:

 

Мы вышли в бой, как в сорок первом деды,

Чтоб человек вернулся в отчий дом…

 

Бог мой, неужели разноликая война никогда не выпустит нас из своих цепких лап?

Я читала солдатам отрывки из «Случайного вальса» – это было к месту…

Я заметила странную закономерность: когда тебе особенно трудно, печать проявляет к тебе повышенное внимание, журналисты набиваются «в гости» и задают вопросики с подтекстом.

Скажем, меня спрашивают:

– Вы изменили свое отношение к тому времени, в котором жили?

– Конечно. Конечно… Но я не изменила своим принципам.

– А какие они у вас? – настаивает журналистка.

Я спокойно ей говорю:

– Понятия о чести, о порядочности, о достоинстве, о предназначении человека. Это вещи, которые не могут меняться. Мои родители хорошо меня воспитали. И потом, я познакомилась с заповедями Божьими…

– Вы верующий человек?

– Да. Я верую. Я верую всю жизнь, хотя меня этому не учили. Но я знала, что есть высший разум и высшая сила.

Напомню, что когда миновали 1991 и 1993 годы с их «романтическими событиями», почти всегда задавался один и тот же вопрос: «Вы были в партии?»

– Конечно, – отвечала я.

– Вышли?!

– Что значит «вышла»? Я поняла, что искусство должно обходиться без принадлежности к партии. Не могу сказать, что нас тогда обманывали, нам лгали. Обманывались! И не считаю, что это был сознательный самообман! Я думаю, что человеку свойственно придумывать себе идеалы…

Одна из гостей предпослала беседе со мной поэтическое начало: «Элина Быстрицкая живет в очаровательном переулке в центре Москвы. По такому полвека назад шла Маргарита с желтыми весенними цветами, незадолго до того, как взлететь над повседневностью. Сейчас Маргариты не летают. Сейчас Маргариты вымерли, растоптанные неумными людьми. Элина Быстрицкая, пожалуй, исключение».

Правда, что я живу в Леонтьевском переулке, в старом, еще дореволюционном доме, – это был центр Москвы.

И меня не удалось растоптать, я изо всех сил держалась на ногах…

Про Маргариту пусть расскажет Маргарита…

Заканчивались девяностые годы, но я не чувствовала тяжести своего возраста. Мне казалось, что у меня еще все впереди, – к неизрасходованным силам добавляется приобретенный опыт. А журналисты допытывались: «Вы жалеете о чем-то, чего не успели, не сделали в жизни?» Странный вопрос, словно впереди уже ничего больше нет…

Я жалела лишь о том времени, которое уходит безрезультатно. И с досадой отмечала, что в 2000 году была в Малом театре уже десяток лет без премьеры. Думать об этом было горько. Но я никогда не сидела без работы. Все время выступала, встречалась со зрителями, у меня была масса общественных обязанностей. Дни, недели, месяцы расписаны по часам – успеть, сделать, не подвести. И все же я постоянно мечтала о хорошей роли в большом хорошем спектакле…

Меня в это время часто спрашивали, почему я осталась одна. Подразумевалось: годы мои бегут, а я не реализовала собственную состоятельность в обручальном кольце. Вопрос этот из ряда тех, которые я отношу к сугубо личным. Но он задается так часто, что я не могу не ответить на него. Для меня «хомутание мужиков» отвратительно и наказуемо. Потому что не наше это дело – кого-то подчинять или возвышать. На то существуют высшие силы. Я говорю это серьезно. У меня было сильное чувство, тогда я уже была свободна и готова к новой семейной жизни. Но каким-то образом я поняла, что этот человек не готов к браку, хотя он и стремился к нему. В конечном счете я оказалась права. «Нет страшнее одиночества, чем одиночество вдвоем…»

Моя актерская жизнь давала выход моим эмоциям. Я много времени провела на сцене в страхе, страданиях, в любовных похождениях моих персонажей. Я вкладывала в них свои мысли и чувства. И случается так, что для повседневной жизни ничего не остается, в лучшем случае – страсти, прикрытые пеплом.

Потрясающая особенность нашей профессии заключается в том, что там – в кино или на сцене – мы можем все. Там мы всего достигнем, у нас все получится, осуществятся наши самые несбыточные и заветные мечты. Мне кажется, что наша жизнь – черно-белая, а искусство – все цветное. А если наоборот, то не будет ни жизни, ни искусства.

Между тем приближалось знаменательное событие в моей жизни. Много лет назад я вышла на профессиональную театральную сцену в маленькой роли одалиски в «Марусе Богуславке», поставленной Нежинским музыкально-драматическим театром. Это была маленькая, скромная точка отсчета в моей судьбе. И пошли год за годом, их набралось пятьдесят.

Пятьдесят лет на сцене и на экране – это много, очень много! Как отмечать? Дмитрий Васильевич Тихомиров, замечательный режиссер, подсказал: «Виват, императрица!»

Скажу, что я не рассталась с ролью Екатерины Великой и с работой в целом. Я была влюблена в мудрую императрицу и великолепную женщину. В эти трудные дни я все чаще и чаще думала о судьбе Екатерины, в мыслях о ней пыталась обрести поддержку. И сердцем чувствовала прелесть ее времени, которое именовали Галантным веком. Так мы назвали и наш спектакль. Я и мои коллеги решились показать «Галантный век» в Коломенском – «венценосном селе», знавшем многих российских государей. Исторический спектакль-триптих о его великих владельцах – Иване Грозном, Петре Великом, Екатерине Великой – посвящался 850-летию Москвы. Возможно, именно тогда я особенно глубоко поняла историю своей страны. И какими жалкими пигмеями казались мне те, кто сладострастно вытирал ноги об нее. Я знала – это пройдет, золотая нить истории не прервется… И именно тогда я поняла, с чем могу выйти на сцену Кремлевского дворца.

Не буду вспоминать о волнениях, которыми сопровождалась подготовка к юбилейному вечеру. Просто приведу дословно афишу:

«ГОСУДАРСТВЕННЫЙ КРЕМЛЕВСКИЙ ДВОРЕЦ ПРЕДСТАВЛЯЕТ

7 апреля 1998 года в 19.00

юбилейный бенефис народной артистки СССР

ЭЛИНЫ БЫСТРИЦКОЙ

В программе:

Киногалерея, спектакль «Виват, императрица!»

В бенефисе принимают участие Александр Калягин,

Михаил Ульянов, Никита Михалков, Петр Глебов,

Кирилл Лавров, Юрий Соломин, Виктор Коршунов,

Олег Ефремов, Марк Захаров, Владимир Зельдин,

Галина Волчек, Иосиф Кобзон, Геннадий Хазанов».

Какое прекрасное созвездие имен! Пришли почти все, кого я просила принять участие в бенефисе. Любимый мною спектакль «Виват, императрица!» поставил Дмитрий Васильевич Тихомиров.

Крайности соединились: моя героиня, одна из самых замечательных женщин Российской империи, пришла в современный Кремль! Свой бенефис я так и назвала: «Виват, императрица!». Этот спектакль так и не вышел на экраны ТВ, но его увидела страна.

Всем своим именитым и талантливым друзьям, принявшим участие в бенефисе, я и по сей день глубоко благодарна. Не думаю, что они не знали, как со мною обошлись в театре, но своим отношением ко мне показали, что действительно талантливые люди стоят выше конъюнктурных соображений.

Я не хотела сдаваться, уходить, растворяться в неизвестности. И на сцене Кремлевского дворца я шептала: «Виват, императрица!»

Бенефис прошел с огромным успехом. Наплыв зрителей был таким, что зал пришлось расширить за счет оркестровой ямы. Многие на спектакль не попали… Когда он состоялся, я поняла, что ради таких минут актрисе стоит ломать себя, страдать, превозмогать трудности. И что счастье может быть очень осязаемым и конкретным.

С тех пор прошло уже очень много лет. Без преувеличения скажу – этот бенефис помог мне устоять на ногах. Он был мне как глоток кислорода.

Значимым для меня в это же время стал спектакль «Перекресток» в Театре Ермоловой у Владимира Андреева. Он был и режиссером, и моим партнером в одном лице. Драматургию Леонида Зорина я сразу определила как глубокую, тонкую и серьезную.

Работать с Андреевым очень приятно, а пьеса «Перекресток» совпала с моими личными чувствами и с моими представлениями о достоинстве и свободе человека. Она продолжает тему легендарной «Варшавской мелодии». На моих глазах происходили случаи, когда хорошие люди не могли быть вместе в силу диких идеологических предрассудков, когда любовь умирала, раздавленная уродливым менталитетом. Я знала людей, которые не могли соединиться и страдали от этого всю свою жизнь.

По своему характеру я человек свободолюбивый. Меня неоправданные ограничения, подавление личной свободы возмущают. Никакой патриотизм не пострадал бы от уважения человеческого достоинства. Разве есть большая ценность, чем человек? Люди уходят навсегда, и забыть это невозможно. Поэтому моя героиня – полька, учившаяся в Московской консерватории, – всю жизнь живет с этой болью, а мужчина, которого она любит (Владимир Андреев), – сильный человек, навсегда униженный обстоятельствами.

Мне говорили, что я перегрузила роль проблемами – больше, чем она может выдержать. Может быть. Но это от творческой «жадности», от избытка неиспользованных на тот момент сил и опыта…