Книга: Император и Сталин
Назад: Глава 3. Пробуждение. Граф Фредерикс, Сандро и другие
Дальше: Глава 5. Лондон. Ноябрь 1900. Королева Виктория

Глава 4. Генерал Ширинкин, министр Витте и главный вопрос Российской империи

Ноябрь 1900. Ливадийский дворец. Генерал Ширинкин
Император не спеша обходил и закономерно не узнавал ливадийский дворец, в котором в феврале 1945 года он вместе с премьером Британии сэром Уинстоном Черчиллем и президентом США Франклином Делано Рузвельтом подписал “Декларацию об освобождённой Европе” и “Соглашение о вступлении СССР в войну с Японией”.
В 1900 году Белый дворец ещё не был построен, и вместо него окружающую природу сомнительно украшала квадратно-гнездовая конструкция с нелепейшей баллюстрадой и цветочными вазами на крыше.
Хотя, больше, чем ностальгические воспоминания о прошлом-будущем, императора занимала служба безопасности, которая ему понадобится очень скоро, если он доведёт свои революционные планы до стадии реализации.
Охраны, на первый взгляд, было много: Казачий конвой, рота дворцовых гренадеров, железнодорожный полк, Дворцовая полиция, Особый отряд охраны, а также чуть ли не рота агентов в штатском. Мышь не проскочит!
Однако…
“Аккурат во время нарастающего революционного террора, крестьянин Архипов, 21 года, без определённого места жительства, около двух часов июльской белой ночи, подошёл со стороны Дворцовой площади к ограде сада Зимнего дворца, выждал, когда городовой удалится в сторону Дворцового моста, и лихо перемахнул двухметровую решётку сада. В охраняемом саду он незамеченным провёл два дня и две ночи. Днём он отлёживался в кустах, ночью гулял по дорожкам царского сада, а затем, оголодав, пролез через открытую форточку во дворец, в квартиру княгини Голицыной, пробыл там около часа и, взяв «по мелочи» из вещей, вылез обратно в сад. Архипов дождался, когда городовой отойдёт от ограды, и тем же путём благополучно удалился из охраняемого сада. Самое удивительное то, что через три дня он добровольно явился обратно и сдался Дворцовой охране. Когда Архипов дал свои показания, все были в шоке и сначала не поверили ему, считая, что «трудно допустить возможность укрыться в сравнительно негустых кустах, при таком большом числе работавших в саду людей Однако, Архипов показал место, где он перелез через ограду, и место, где отлёживался, пока садовники работали в саду. Мотивировал он своё проникновение в царский дворец тем, что собирался, якобы, лично просить царя «об отправлении его добровольцем в действующую армию». Случай был из ряда вон, но дело замяли и ограничились тем, что добавили ещё один пост охраны около Иорданского подъезда. (из книги “Царская работа”)
Обойдя ещё раз здание, император поморщился, оценив, насколько примитивно была организована охрана первых лиц государства в царское время. Нелепые окопчики для постовых, служащие исключительно одной цели – меньше попадаться на глаза охраняемому лицу, не давали хорошего обзора прилегающей территории и не создавали преимуществ в случае реального боя, ибо были мелки и располагались не так, чтобы было удобно отражать нападение, а так, чтобы создавать как можно меньше неудобств обитателям резиденции. Каждый из постов, имеющий крайне узкий и неудобный обзор, нёс службу без всякого визуального контакта с соседями и не мог рассчитывать на их помощь в экстренной ситуации.
Император остановился и внимательно оглядел окрестности. Гора Могаби, на склоне которой разместился дворец, давала шикарные возможности для самых разнообразных вариантов нападения, что стало головной болью для охраны при встрече с Черчилем и Рузвельтом в 1945 и потребовало привлечения аж семи полков войск НКВД, усиленных двумя бронепоездами и флотилией из шести кораблей. А сейчас… Оставаться здесь надолго просто опасно. В движении – жизнь! Надо не забывать об этом и вспомнить, кроме прочего, старые навыки подпольщика. Тренировки начнём немедленно…
Находящийся на номерном посту жандарм, удивленный таким долгим созерцанием государем безжизненного склона, внимательно осмотрел гору, попытавшись найти хоть что-нибудь, заслуживающее внимания, а когда, устав от этого бесполезного занятия, он перевел взгляд обратно, дорожка перед дворцом была пуста, как будто никакого царя там вообще и не было, и только панически метались по саду агенты в штатском, потерявшие визуальный контакт с охраняемым лицом…
* * *
Руководитель личной охраны царя Евгений Николаевич Ширинкин был довольно состоятельным человеком. Он располагал доходами, которые ему приносило его имение Березовка, находившееся в Богучарском уезде Воронежской губернии, и вполне мог жить припеваючи, без этой нервной работы, требующей полного самоотречения и постоянной концентрации внимания.
Но Евгений Николаевич был человеком идейным и относился к службе, как некоей миссии, доверенной свыше, и потому отдавал себя ей целиком и без остатка, хотя годы брали своё – всё же, почти шесть десятков лет, из них сорок в строю – первое офицерское звание генерал получил в далёком 1862-ом. Николай II был третьим императором, которому он служил верой и правдой. “Слуга царю, отец – солдатам” – это было как раз про него.
Именно он вместе с П. А. Черевиным и И. И. Воронцовым-Дашковым превратили Дворцовую полицию в настоящую спецслужбу. Общительный, энергичный и проницательный, к подчинённым он относился с той несколько покровительственной любезностью, которая свойственна лицам, твёрдо стоящим на высоком посту. Часто приглашал сослуживцев к себе на обед или поиграть в карты и был хлебосольным и радушным хозяином. Угощая офицеров армейской охраны, Ширинкин не забывал о своих обязанностях, не оставляя попытки вербовать армейские чины, которых привлекали к охране императорских резиденций.
Но сейчас он хотел не вербовать, а карать, и любезность его испарилась, высохла как роса на траве в жаркий день. За время болезни императора сотрудники несколько расслабились и даже не заметили, как охраняемое лицо выскользнуло из своих покоев и отправилось гулять в неизвестном направлении, непонятно как пройдя незамеченным мимо всех постов.
Подняв дворцовую охрану “в ружьё” и раздав “всем сёстрам по серьгам”, генерал стоял на открытом балконе и ждал доклады от поисковых групп, созерцая ливадийские красоты и пытаясь оценить ситуацию. Успокоиться не получалось. Похитили? Социалисты? Турецкие агенты? – эти мысли крутились в голове и причиняли генералу буквально физические страдания.
Ширинкин даже не заметил, как его рука, обхватив эфес сабли, выбивала нервную чечетку о баллюстраду. “Чёрт, чёрт, чёрт! Да где же он?” – не выдержал генерал, с силой бросив клинок в ножны.
– Зря вы так волнуетесь, Евгений Николаевич, – откуда то снизу раздался глухой голос. Ширинкин перегнулся через перила. Император стоял у кустов чайных роз, защищённый ими от посторонних глаз и, вооружённый садовыми инструментами, с явным удовольствием орудовал ими, приводя в порядок растение.
Птицей слетев по крутой лестнице, запыхавшийся Ширинкин чуть не сбил входящего в холл императора, буквально повиснув на массивной дверной ручке и погасив скорость движения только за счёт попытки сорвать дверь с петель.

 

– Евгений Николаевич, – послышался над головой смеющийся голос самодержца, – знаете почему генералам надо строжайше запретить бегать?
Сам тон царя, как и вопрос были настолько неожиданными, что Ширинкин проглотил все слова, непонимающе покрутив головой.
– Генералы не должны бегать, потому что в мирное время это вызывает смех, а в военное – панику… – Протянув руку и помогая Ширинкину вернуться в устойчиво-вертикальное положение, доверительно сообщил ему император.
– Не ругайте подчинённых, Евгений Николаевич, они просто действовали по шаблону, реагируя исключительно на мои передвижения, хотя реагировать надо совсем на другое. Да, и что толку от них всех в пяти шагах вокруг меня, если не взяты под контроль склоны горы, откуда дворец просматривается, как на ладони.
– Но позвольте, Ваше величество, – к генералу наконец вернулась речь, – злоумышленникам нет смысла располагаться так далеко, они же должны подойти на расстояние прямого выстрела.
– Так это и есть расстояние прямого выстрела, – усмехнулся император, – если, конечно, стрелять не из револьвера, а из чего-то более солидного. Какова, например, прицельная дальность боя винтовки Мосина? – прищурившись, огорошил он вопросом мгновенно побледневшего генерала и, не давая ему опомниться, продолжил, – а ведь есть ещё пулемёты, горные орудия…
– Ваше величество, но ведь бомбисты…
– Генерал! – недовольно поморщился царь, – времена “Народной воли” стремительно уходят в прошлое. Сейчас уже другие возможности и совсем другие нравы. Изготавливать бомбу, ежесекундно рискуя взорваться, делать подкопы и бить шурфы, прорываться с револьвером сквозь кордоны ваших людей… зачем, если все “проблемы” может решить один бекасник с хорошим “Маузером” и оптическим прицелом Августа Фидлера. Не знаете? Очень рекомендую. Если в войнах за объединение Германии дальность действительного винтовочного огня составляла 300–400 шагов, то сейчас она уже составляет уже 1,5–2 версты.
– Ваше величество, я сильно сомневаюсь, что наши малограмотные террористы имеют столь значительные познания в технических новинках и навыки применения их на практике.
– А почему вы решили, что опасаться надо в первую очередь экзальтированных фанатиков? От кого вы меня охраняете? Кто является главным врагом, способным нанести удар исподтишка?… Не отвечайте сразу, подумайте… А чтобы вам не скучно было думать, соберите людей из жандармских по списку, который я для вас подготовил. Пусть каждый из них подготовит свой доклад основных угроз престолу и Отечеству. Совещание мы проведём в Баку, а сейчас – приготовьтесь сами и возьмите пару самых неразговорчивых сотрудников – мы отправляемся в небольшую морскую прогулку, о которой не требуется знать всему свету. Вы меня хорошо поняли?
Ширинкин, козырнув, ещё долго стоял в фойе, провожая императора взглядом и пытаясь понять, что от него и от других жандармов хочет самодержец и какие изменения предстоят в его службе после ревизии злодеев?

 

Ноябрь 1900. Яхта “Штандарт”. Витте
Ноябрь на Чёрном море – не самое лучшее время для морских прогулок, даже в хорошей компании и под коньячок. Даже если у тебя под ногами яхта, изготовленная на верфи Burmeister & Wain, водоизмещением 5000 тонн. Благодаря повышенной влажности и резким порывам ветра на открытой палубе находиться холодновато, а из-за резких, высоких и непривычно частых волн в закрытом помещении моментально развивается морская болезнь.
Может быть, из-за качки, а, может быть, после разговора с императором, Сергея Юльевича Витте конкретно мутило. Яхта “Штандарт”, на которую сгребли и сгрузили всех министров, рвавшихся с докладом к самодержцу, держала курс на Поти, а император непривычно долго уделял внимание каждому, попавшему к нему в приёмную. Хотя Сергей Юльевич сейчас уже думал, что правильнее было сказать “в лапы”.
Традиционный доклад Николаю II, включающий обычно абсолютно ненапряжный 20-минутный трёп с последующим подписанием заранее подготовленных бумаг, превратился сегодня в четырёхчасовой ад, в ходе которого Витте пришлось отвечать на такие вопросы, о существовании которых ранее он даже не подозревал.
– Как думаете, господин министр, – непривычно прервал его император на третьей минуте, глядя с прищуром на Сергея Юльевича сквозь табачный дым, – золотой рубль помогает нашим экспортёрам или мешает им? У вас есть данные о динамике экспорта и главное – о развитии производства экспортной продукции в зависимости от внедрения золотого стандарта?
– Ваше Величество, – медленно после паузы ответил сбитый с толку Витте, – золотой рубль укрепляет престиж государства. Курс рубля стабилен, как никогда и составляет…
– Мы знаем текущий курс рубля, – махнул рукой с зажатой в ней трубкой император, – но интереснее было бы знать, зачем нашей экономике стабильность национальной валюты вообще? Какую проблему она решает? Как помогает отечественным производительным силам?
Пока мозг министра переваривал фразу “отечественные производительные силы”, император перешёл к вопросам, после которых удивлением и тревожность Сергея Юльевича начали стремительно трансформироваться в панику.
– Правильное, управляемое изменение курса валюты позволяет принять на себя удары рынка и не допустить пагубного влияния этих ударов на остальную экономику, – в такт словам покачивая трубкой, как будто диктуя школьный урок, размеренно говорил император, – а если искусственно зафиксировать курс, то вместо валюты начнёт колебаться сама экономика, а разве это правильно? Вы не согласны? У вас есть соответствующие расчёты и статистика? – и, не дожидаясь ответа на поставленный вопрос, добавил с нажимом, – у вас должны быть такие расчёты и такая статистика…
– Хорошо, – продолжал император, присев на краешек кресла, – вы говорите, что золотой рубль укрепил нашу денежную систему и способствует экономическому росту. Давайте рассуждать по-простому. Что требовалось для вывоза капитала за границу, если рубль нельзя конвертировать и он не имеет свободного хождения за границей? Требовалось закупить на территории России какой-то товар, вывезти и там продать.
Император опять встал и начал мерить ковёр короткими кошачьими шагами в такт своим словам:
– Приобретение товара, произведённого у нас, поддерживает нашего, отечественного производителя, позволяет создавать и содержать рабочие места, получать прибыль. А что теперь? Чтобы вывезти капитал, достаточно получить в банке наш золотой рубль и положить его в карман. А где же производитель наших товаров? Где учёт его интересов, господин министр? Не Ваш ли это всеподданнейший доклад? – и император раскрыл кожаную папку с замысловатым вензелем:
“Постепенный рост обрабатывающей промышленности в стране, всегда сопровождающийся удешевлением ее продуктов, даст возможность и торговле пользоваться для экспорта не преимущественно сырьём, как теперь, а и промышленными изделиями, и наши нынешние потери в европейской торговле могут замениться выигрышами в азиатской. Народное благосостояние и государственные финансы, найдя себе, сверх земледелия, твердую опору в промышленности, приобретут значительно большую устойчивость и силу.”
Ну и как же народное благосостояние? Как мы собираемся обеспечить рост обрабатывающей, да и любой другой промышленности, если в приведённом мной примере они вообще никак не задействованы?

 

– Да… но… Ваше величество, – уже просто отбивался Витте, – взрывной рост экономики и благосостояния должны обеспечить иностранные инвестиции, которые находят наш золотой рубль крайне привлекательным и перспективным…
– На какой экономический рост вы рассчитываете? – уже сердито спросил император, упёршись взглядом в Витте. – Как этот рост спрягается с нашими возможностями наращивать золотой запас? Откуда будем брать золото для обеспечения эмиссии, господин министр, при вашем взрывном росте? У нас ежегодно добывается этого драгоценного металла на сумму от 40 до 46 миллионов рублей. И это при миллиардном бюджете! Этого недостаточно даже на обеспечения существующей денежной массы, куда уж тут до "взрывной"… Или опять кредиты?
Сергей Юльевич почувствовал, как по спине сползает мерзкая холодная капля. Если император заговорил про кредиты, это уже совсем горячо… А цифры, неприятные, гадкие цифры продолжали сыпаться на министра, как из рога изобилия.
– Есть, конечно, другой источник пополнения золотого запаса – внешняя торговля. За 1897–1900 год Россия имела положительный торговый платёжный баланс, за исключением лишь 1899 года. Но за счёт уплаты процентов по заграничным займам, процентов на иностранные капиталы и с учётом сумм, расходуемых нашими подданными, а также военным и морским ведомствами за границей, общий баланс составил миллиард с четвертью рублей не в пользу России. Этот, уже неполный миллиард, мы и увидим потом в иностранных инвестициях, не так ли?
Витте сглотнул несуществующую слюну и закашлялся. Император улыбнулся, налил воды из графина и, заботливо протянув министру, продолжил, слушая, как стучат о стекло зубы Сергея Юльевича.
– За всё время реформ Россия уплатила процентов и срочных погашений по государственным и частнопромышленным бумагам 4,4 млрд рублей. Если к этому добавить расходы русских за границей – 1,37 млрд рублей, то окажется, что Россия за период с 1882 до 1900 год перевела на Запад без малого 6 миллиардов рублей, и не абы в чём, а в золоте! А сколько получила в обмен инвестиций? Аж 788 млн рублей – 590 в акции и 198 – в облигации! Вам не кажется, что такой обмен сложно назвать равноценным? Таким образом, – вздохнул император, доставая последний листок с цифрами, – за неполные 10 лет экономика России потеряла пять миллиардов двести двенадцать миллионов золотых рублей – больше, чем Франция заплатила Германии репараций за поражение в войне 1870 года и на которые Германия с успехом провела у себя индустриализацию… Вы не хотите никак прокомментировать баланс этих цифр, господин министр, а заодно назвать основных выгодополучателей, которые так прибыльно инвестируют в нас наши же деньги?
Витте почувствовал, как стены кабинета теряют свои чёткие очертания и расплываются. А, ведь день так хорошо начинался…
– Сергей Юльевич, – откуда-то издалека донёсся голос самодержца, и этот голос был отчётливо ироничен.
«Чёрт, да он издевается! – птицей в клетке метались в голове Витте сумбурные мысли, – надо собраться! Собраться и дать отпор! Не молчать! Только не молчать! Говорить всё, что угодно, лишь бы отвлечь… Хотя нет, отвлечь не удастся… А, может быть, тогда упасть без чувств и сослаться на качку?»
– Сергей Юльевич, господин министр, – прозвучало ещё раз уже в непосредственной близости. Витте усилием воли сфокусировал зрение и отпрянул – на него смотрели глаза чьи-угодно, но только не хорошо знакомые глаза Николая II – голубые, скучающе-рассеянные глаза великовозрастного гедониста. Сейчас об этот взгляд можно было порезаться.
– Я не давал команды падать без чувств, господин министр, – сухим глухим голосом продолжил император, – я скажу, когда это надо будет делать, когда это будет правильно и даже необходимо, а пока не соблаговолите ли прояснить, чья была идея – приравнять долг в серебре к эквиваленту в золоте, да ещё по такому курсу, что наши обязательства увеличились сразу на 50 %?
Сердце Витте ухнуло в преисподнюю. Эта “идея” материализовалась, когда при переходе на золото Россия перевела на новый золотой рубль и все свои прежние долговые обязательства, заключенные в серебряных рублях. Один только государственный долг по внутренним займам, перешедший большей частью в руки Ротшильдов, составлял в 1897 году 3 млрд рублей – в весе слитков серебра это 70 312 тонн. Переводя же этот трехмиллиардный долг на новый золотой рубль без оговорки, его вес в серебре увеличили на 25 304 тонны. Именно после этой операции Витте стал рукопожатным лицом среди банкиров, а вот теперь имеет риск стать своим среди каторжников.
Остаток разговора Сергей Юльевич помнил смутно. Встряхнулся он только в конце, когда император, насмешливо глядя ему в переносицу, попросил никуда не отлучаться и зайти ещё раз – на этот раз с министром путей сообщения для доклада, почему первоначальная смета Транссиба в 300 млн рублей уже сейчас превышена более чем в два раза?
Теперь министр финансов Российской империи Сергей Юльевич Витте сидел в приёмной и ему было дурно. Точно так же дурно было и сидящему рядом с ним управляющему министерством на Певческом мосту – Владимиру Николаевичу Ламздорфу. Вопрос “что делает МИД для урегулирования отношений с Китаем после восстания ихэтуаней, какую выгоду извлечёт Россия из участия в коалиции?» поставил дипломата в тупик, а контрольным выстрелом в голову оказался следующий: “Что делает МИД для сбора информации о зверствах британцев в Южной Африке и каким образом он планирует использовать информацию о тактике выжженной земли, концлагерях и прочих нецивилизованных методах войны против буров?»
А император в это время сидел за рабочим столом и сотый раз обводил карандашом написанное во весь лист слово “тезаврация” – накопление золота частными лицами в качестве сокровища. Он уже проходил эту историю, причём два раза. Первый – с николаевскими золотыми червонцами, второй – с советскими. И оба раза вместо того, чтобы быть инвестированными в экономику, золотые деньги переходили в карманы частных лиц и там благополучно оседали. До самого тридцать шестого года носили наши граждане в торгсин заначенные в начале XX века николаевские золотые десятки. Кроме того, тезаврированное золото тоннами уходило за границу в карманах представителей вырождающегося дворянства и нарождающейся буржуазии – и те, и другие, как известно, любили прожигать жизнь в Париже или в Ницце. Да и простой мещанин не гнушался тем, чтобы смастерить из червонца зубные протезы или оправу для пенсне. Крестьяне же и заводские сплошь и рядом делали из червонцев обручальные кольца.
А в это время экономика задыхалась от недостатка оборотных средств. На 1 января 1901 года денежных знаков в России было всего по 37 франков (в пересчёте с рубля) на каждого жителя. В том же году в остальных государствах денежных знаков на каждого жителя приходилось (в пересчете на франки):
в Австрии – 50 франков
в Италии – 51 франк
в Германии – 112 франков
в США – 115 франков
в Англии – 136 франков
во Франции – 218 франков
Простое население России, включая мелких чиновников и младших офицеров отнюдь не жировало и накоплений не делало. На одного жителя приходилось 9 руб. 84 коп. вкладов, а во Франции (в пересчете) 45 руб., в Австрии 67 руб., в Германии 87 руб., в Дании 158 руб.
Просто рядом с этим очень небогатым населением существовала группа жирных котов, которые держали в своих руках три четверти всей денежной массы, вкладывая в экономику хорошо если десятую часть, да и то только в те отрасли, которые сулили быструю и главное – максимальную прибыль. В 1900 году их доход, полученный от биржевых сделок превысил доходы от производства товаров. И это на фоне катящегося по России кризиса, в ходе которого до 1903 года закроется больше 3 000 предприятий и армия безработных станет главной мобилизационной силой для революции 1905 года. Но "котов" ни разу не волновали долгосрочные интересы империи, дисбалансы в экономике, транспортная и климатическая ловушки, рушащееся под тяжестью долгов сельское хозяйство и катастрофическое положение с промышленностью, вследствие чего Россия вынуждена была импортировать даже такую мелочь, как спички.
Министр внутренних дел Н. П. Игнатьев ещё в 1881 г. следующим образом характеризовал экономическое положение страны: «Промышленность находится в плачевном состоянии, ремесленные знания не совершенствуются, фабричное дело поставлено в неправильные условия и много страдает от господства теории свободной торговли и случайного покровительства отдельных предприятий».
Задача стоит нетривиальная – изъять у жирных котов омертвлённый капитал и вложить в промышленность, причем сделать это надо так, чтобы они не успели встревожиться и перепрятать. Будут сопротивляться – оторвать вместе с руками! Иначе шанса у России в предстоящей битве за выживание нет ни одного. ХХ век. В Европе начинается гонка моторов и на крестьянской худой лошадёнке её точно не выиграешь.
Он уже проходил это во время индустриализации. Тогда со скрипом, на жилах, но всё получилось. Должно получиться и сейчас.
Жаль только в политике кратчайший путь между двумя точками отнюдь не всегда – прямая. Опять придётся начинать с формирования целой системы сдержек и противовесов – дружить с тем, кто слабее, против того, кто сильнее, двигаясь к своей цели замысловатыми зигзагами, продумывая каждый шаг и ступая, как по минному полю, где над всеми взрывоопасными сюрпризами небоскрёбами возвышаются две царь-мины – сословно-кастовое общество, за которое цепляются и отчаянно тормозят социальные лифты, и огромная масса разорившихся и голодающих крестьян, которых просто некуда приткнуть и нечем занять – земли не хватает, целину поднимать нечем, дороги отсутствуют, сельхозтехники почти нет. Заводов, куда можно было бы перенаправить эту голодную армию, не существует даже в проекте. И революционный лозунг “Земля – крестьянам!” проблемы не решает, а совсем наоборот… Как тогда, в 1918-м….

 

1918. Петроград. Земля – крестьянам!
Споры с первым народным комиссаром по земле эсером Андреем Колегаевым всегда были жаркими, шумными, с моментальным переходом на личности, как и полагается наиболее близким по духу революционным партиям.
Ленин для Андрея Лукича авторитетом никогда не являлся. Его партию эсеров на селе поддерживало три четверти населения, поэтому на большевиков он смотрел свысока, считая их выскочками-интеллигентишками. Сам Колегаев был боец, крови не боялся, в недалеком дореволюционном прошлом охотно участвовал в терактах и эксах. Был далеко не робкого десятка.
И вот этот однозначно сильный человек сидел на продавленном диване, раскачиваясь, как китайский болванчик, и, остекленело глядя в одну точку бормотал: “Какой провал! Какие разрушения!..”
Колегаев, уйдя в отставку в знак протеста против заключения Брестского мира, уехал в “свою вотчину”, Казанскую губернию, с высоко поднятым “забралом” делать “правильную революцию”. И вот, насмотревшись на результаты реализации эсеровской программы по социализации земли, полюбовавшись на претворение вековой мечты крестьян о помещичьей земле, появился весной 1918 года в Кремле в полностью разобранном деморализованном состоянии.
– Поместья разграбили, инвентарь растащили по домам, машины и технику, что не увезли – раскрутили, поломали… Понимаете? – Колегаев поднял на собеседников полные слёз глаза, – эти машины могли бы всё село прокормить, а они их в огонь! Дикость! Варварство! Ни себе, ни людям! Разрушены и разграблены самые крупные и самые работоспособные латифундии, которые в хороший год давали четыре пятых зерна в губернии. Сначала отобрали и поделили землю у помещиков, потом дошли до зажиточных и даже до середняков. И всё равно крестьянские наделы увеличились лишь на понюшку – где на две, а где и только на 0.2 десятины…
Колегаев взял протянутый ему стакан с чаем, благодарно кивнул, жадно хлебнул горячий напиток и продолжил голосом человека, за один день похоронившего всех родственников:
– И вот весна. Пахать нечем и не на чем. Семенной фонд отсутствует… Товарищи! Уже осенью будет голод!!.. Что делать?
Нарком продовольствия Цюрупа тяжело поднялся со стула, подошёл к окну и начал выбивать барабанную дробь по стеклу…
– Н-да… и ведь предупреждали – легче на поворотах, ибо все седоки могут вылететь из телеги!!
– А, что вы, батенька, хотели? – со своим фирменным прищуром перегнулся через стол Ленин, – передел земли начался явочным порядком ещё при “временных”. Наших людей и пулемёты не остановили бы. Крестьянин – он ведь максималист по своей натуре. Сама природа, с которой он единое целое, веками учила его этому, чередуя урожайные годы с обычными и неурожайными. Урожай – всё замечательно, неурожай – ложись и помирай. Формула максимализма: всё или ничего, «пан или пропал». А что скажет наркомат по делам торговли и промышленности? Будет на что выменять осенью хлеб?
– Владимир Ильич, – прокашлявшись, встал из-за стола Мечислав Бронский, второй поляк после Дзержинского в составе Совнаркома, – точно так же, как крестьяне вместе с поместьями уничтожили аграрное производство, рабочее самоуправление развалило и разворовало отобранные у буржуев заводы и фабрики. Промышленность не работает. Самый ходовой товар сегодня – кустарные зажигалки из патронных гильз. Вот их и собирают, меняя на самогон и муку.
– “Вострые” мужички, разграбив усадьбы помещиков и разделив между собой землю, отнюдь не горят желанием немедленно накормить город, – вставил слово недавно прибывший из рязанской губернии новый нарком земледелия Семён Середа. – Наоборот – хлеб придержат “до лучших времён”.
– Ну, что ж, – задумчиво произнёс Цурюпа, возвращаясь за стол, – если хлеб нельзя ни купить, ни обменять, если деньги ничего не значат, а обменный фонд промышленных товаров отличается крайней скудостью… Хлеб можно будет только отнять. Объявим продовольственную диктатуру, мобилизуем пролетариат и армию на изъятие хлебных излишков.
– Пусть так, – Ленин хлопнул ладонью по сукну на столе, – товарищ Цурюпа, приготовьте, пожалуйста, текст постановления – я завизирую. В основе нашей “тактики” должен лежать тот принцип, как вернее и надёжнее можно обеспечить социалистической революции возможность укрепиться или, хотя бы, продержаться в одной стране до тех пор, пока присоединятся другие страны…
Сталин был единственным советским министром, кто не подписал Воззвание Совета Народных комиссаров “Все на борьбу с голодом!”. Вчера дать землю, а сегодня отнять скудный урожай, который крестьянам удалось вырастить, он считал делом вредным и смертельным для самой революции.
Обошлись и без него. Ленин, Троцкий, Цурюпа, Луначарский, Чичерин, Шляпников, Ландер, Гуковский, Винокуров, Петровский были уже мыслями в мировой революции, откуда предстоящий конфликт с деревней казался ничтожным и не заслуживающим внимания… Лидеры большевиков не уточняли, как определять принадлежность крестьян к кулачеству. В результате продотряды, столкнувшись с зажиточными хозяйствами, поголовно причисляли крестьян к кулакам со всеми вытекающими последствиями.
“Правда” опубликовала “Воззвание” 1 июня 1918 года и крестьяне бросились прятать урожай. Началась битва за хлеб. Опять появились мародёры и садисты, набившиеся в продотряды, как раньше в Красную гвардию. Тревожные письма с мест о расправах и злоупотреблениях. Распоротые и набитые зерном животы продотрядовцев, расстрелянные семьи “кулаков и подкулачников”. Сгнившие схроны пшеницы. Тонны продовольствия, бездарно загубленного при перевозке и хранении. И много крови. Кровь на мандатах, на пшеничных зёрнах и на руках трудового пролетариата, воюющего с трудовым крестьянством..
В этот раз надо учесть ошибки и не допустить. Раскулачивать всё равно кого-то придётся, список жирных котов уже готов и надо решить, кто будет в этом списке первым? Хотя с чего это царь должен заниматься такими вопросами? Пусть думают министры-капиталисты. Пусть сами выбирают среди своих жертвенную овечку, которую мы принесём на алтарь борьбы с голодом. Главное – уцелеть на первом, самом опасном этапе. Поэтому, как на войне – максимум тумана и минимум информации о направлении главного удара.
Назад: Глава 3. Пробуждение. Граф Фредерикс, Сандро и другие
Дальше: Глава 5. Лондон. Ноябрь 1900. Королева Виктория