Пятница
* * *
Когда ремень наконец лопнул, Мирра не поверила сама себе.
Но заставила себя подняться — надо было обследовать помещение, в котором их держали. Иначе и смысла не было «освобождаться». Двигаться было трудно, дыхание сбивалось, сердце колотилось, как ненормальное. И ноги подгибались… Но держась за стену (практически ложась на нее) все-таки можно было двигаться.
Шаг, другой… еще один… угол… еще шаг… и еще…
Кирпичи внезапно закончились. Под пальцами было дерево. Крашеное дерево. Но давно крашеное, даже пальцами можно было чувствовать облупившиеся участки. Дерево. Доски. Вертикальные доски.
Дверь?
Задыхаясь, Мирра ощупала ее сверху донизу: ни ручки, ни замка, ни хотя бы замочной скважины. Она нажимала и тянула — но дверь не поддавалась. Должно быть, с обратной стороны ее держал засов или замок, или еще что-то.
Но все-таки — это дверь.
Он придет посмотреть — не умерли ли уже его пленницы.
Придет, как уже приходил.
Нет, нельзя думать, что чужое присутствие ей только мерещилось! Чувства в кромешной тьме так обострились, что даже легчайшее колебание воздуха било как ураган.
Он придет. Ему же нужно знать, когда они умрут.
Если бы только не эта отвратительная слабость, не черный, болезненно искрящийся шар под тонкими костями черепа!
Скользя ладонями по холодным шершавым кирпичам, Мирра вернулась — доковыляла! — к тому месту, где из стены «росла» ее цепь. Рядом, укрытая курточкой и юбкой Мирры, дремала Милена. Какое счастье, что похититель оставил ей кроссовки!
Мирра осторожно ослабила шнуровку на том, что был ближе, подумав, вытянула шнурок совсем. Тихо, тихо, нельзя, чтобы Милена проснулась! Во сне организм потребляет меньше… да всего меньше! Воздуха, калорий, воды… Воздуха им хватает, без пищи тоже можно обходиться довольно долго, но вода… Вода! Тихо, прикрикнула она сама на себя. Не думай о воде. Думай о том, что нужно сделать. Хорошо, что Милена спит. Дыхание тяжелое, но ровное. Даже если она в беспамятстве, ты с этим сейчас ничего не сделаешь. И беспамятство ничем не хуже сна.
Кроссовка снялась легко.
Теперь носок…
Теперь надеть кроссовку на босую ногу. Здесь холодно, нельзя, чтобы Милена мерзла.
Мирра позволила себе немного отдохнуть. Буквально две минуты — она считала!
Потом принялась грести уже поджившими ладонями по бетонному полу, особенно там, где в него упирались кирпичные стены. Старые кирпичные стены, изрядно изъеденные временем.
Как в той глупой легенде, где маленькая птичка должна была точить клювик о вершину алмазной горы — и в конце концов сточить гору до основания.
Она, Мирра, тоже упрямая!
Пол гладкий, зато вдоль кирпичных стен скопились микроскопические «сугробики» осыпавшейся крошки. Похититель не оставил им ничего, что могло бы служить оружием — но об этом не подумал!
И она гребла и гребла саднящими ладонями, не обращая внимания на боль…
Носок понемногу наполнялся…
В голове билось «Болеро» Равеля.
Мирра «прослушала» его трижды: от первого звука флейты вдвоем с малым барабаном до финального оркестрового tutti — и сгребала, сгребала кирпичную и цементную крошку в такт музыкальному биению — пока носок не превратился в тяжелую «колбаску».
В нынешнем состоянии трудно было понять, насколько стремительно «играет» оркестр внутри головы. Но «Болеро» звучит от четверти до трети часа. Значит, она управилась не больше чем за час. Она молодец.
И носок молодец. Хороший носок, длинный, плотный, ничего не сыплется. Новый, прочный. Не порвется.
Она тщательно перевязала горловину, так чтобы получилось что-то вроде веревочной рукояти, примерилась…
Дверь была совсем рядом.
Привалившись к стене, Мирра принялась ждать.
* * *
Телефон зазвонил, когда Арина была в ванной, так что пришлось выскакивать, едва смыв с себя мыло. Вдобавок махровый халат, который она схватила не глядя, оказался влажным. Господи, Виталькин! Когда муж бывал в отъезде, она, случалось, влезала в его халат специально — успокаивалась. Но не сейчас же!
Пока она путалась в халатах и убегающих из-под ног тапках, телефон, разумеется, смолк. Вытирая одной рукой голову, другой Арина полезла в неотвеченные вызовы. Никас! Срочно перезвонить, а то эксперты — народ обидчивый, сделает вид, что занят и не слышит. Ну давай, возьми трубку, я же моментально перезвонила!
— Спишь, что ли? — пробурчала трубка после восьмого гудка.
— Нет-нет, Николай Андреевич, от тебя вестей жду! Вот только в душ сбегала, прости!
— Смотри у меня! Короче. Нашел я там волосок. В смысле в «рено» этом.
— Да я поняла, не томи!
— Волос на спинке водительского сиденья. Он совершенно точно не пропавшей. Она же брюнетка была?
Это «была» резануло по сердцу так, что Арина почти взвыла:
— Никас!
Он понял.
— Извини, по привычке ляпнул. Да, я тоже надеюсь, что они живы. Так вот, по волосу. Волос пепельный или светло-русый, что-то среднее, довольно длинный…
— Пепельный или седой?
— Обидеть хочешь, Вершина? Ты что, не знаешь, чем седые волосы отличаются?
— Тем, что у них внутри куча воздуха, — оттарабанила Арина. — Прости, я нечаянно.
— Бог простит. Потому что вряд ли тебе этот волос поможет. Он старый. То есть выпал или был вырван давно. На нем следы пыли и, по-моему, не только пыли. Но это я тебе позже скажу, а пока так.
— Выпал или вырван?
— Кто ж его знает. У меня только собственно волос, луковицы нет, так что скорее даже срезан. Но поскольку волос старый, тот кончик, где была луковица, мог и обломиться. Бог весть, кто мог сидеть за рулем этого авто. Главное — давно это было.
— Думаешь, они никогда салон не чистят? — усомнилась Арина.
— Думать, Вершина — это твоя работа. Мое дело — факты тебе предоставить. А факт в том, что волос старый. И вытащил я его из щели между верхом водительского сиденья и его подголовником. Но в чем-то ты права. Машина не новая, но салон в идеальном состоянии, значит, чистили его регулярно. И вряд ли собственноручно. А на хороших мойках знаешь, какие пылесосы?
— Догадываюсь, Николай Андреевич. Но тогда, значит, волос появился там недавно? Но сам при этом старый. Как такое может быть?
— Да мало ли! С чьей-то одежды, например. Все, пока, у меня работы выше крыши, а ты мне голову морочишь!
Минуты две Арина размышляла, не позвонить ли мужу Мирры Михайловны? Как его, Строганову? Или лучше профессору Васильеву? Хоть один из них да должен знать, кто мог сидеть на водительском сиденье Мирриного «рено». Но «довольно длинный пепельный (или светло-русый)» волос наводил на какие-то неясные мысли.
И она набрала Данетотыча.
— Нечем мне тебя особенно порадовать, душенька Арина Марковна, — завздыхал тот. — Труп вне всякого сомнения женский, то есть детский. Девочка лет шести приблизительно. Видимых причин смерти я не нашел — ну там травм черепа, перелома подъязычной кости — по голове девочку не били, удушение если и имело место, то подушкой или что-то в этом роде. Ну, может, токсикология что-то покажет, но это не прямо сию секунду. Но знаешь, я бы поставил на естественную смерть.
— Или смерть от обезвоживания… — неожиданно для себя самой произнесла Арина.
— Не исключено, — согласился танатолог. — Но «не исключено» не означает «так оно и есть».
— Да это понятно. Не обращай внимания, я так… Когда смерть случилась?
— Многого хочешь, Арина Марковна. Больше пяти лет назад, но меньше двадцати. И это, заметь, очень приблизительная оценка.
— Ничего, сойдет. Двенадцать примерно лет назад могла девочка умереть?
— Вполне.
Отключившись, Арина поглядела на аппарат почти с ненавистью. Примерно двенадцать-тринадцать лет назад «девочку Славу», сестру Юлия, «сдали в спецучреждение». Так считала соседка.
Неправильно она считала.
Никуда «ненормальную» не сдавали, ее закопали в сарае. Сама ли она скончалась или ей кто-то помог — бог весть. Но в «могиле» именно она — в этом Арина не сомневалась. Потому что — а кто еще?
Но, черт побери, кто же в таком случае была девушка, которая появлялась в момент похищения жертв?
Кто, если не Слава?
Волос… Пепельный или светло-русый, довольно длинный, старый…
Арина опять схватилась за телефон.
Никас, к счастью, ответил сразу, хотя недовольство в его голосе уже готовилось перейти в откровенное раздражение:
— Чего тебе, Вершина? Я вообще-то работаю, а тебе все уже сказал.
На кухню заглянул Виталик — уже одетый. Увидел Арину с прижатым к уху телефоном, дернул бровью — не то удивленно, не то раздраженно — и пропал, как не было. Но Арина его и вправду почти не заметила.
— Ник, один ма-аленький вопрос. Этот волос из «рено»… Он может быть… не с головы?
— А откуда, прости? Из бороды? Для подмышек и прочих причинных мест слишком длинный, да и структура совсем другая.
— Нет-нет. Может быть этот волос — из парика?
Из трубки раздалось хмыканье:
— Гм. Ты знаешь, это многое объяснило бы. В смысле состояния волоса. Да, вполне может такое быть.
— Спасибо, Никас! Ты лучше всех!
Сейчас Арина готова была расцеловать телефон, который только что ненавидела.
Если волос — из парика, значит, «рено» от спорткомплекса отгоняла никакая не девушка!
Не было вообще никакой девушки!
Ни возле будущих жертв, ни возле белого фургона!
Правда, Нина Геннадьевна готова поклясться, что вечером, перед тем как Юлий пропал, она слышала женский голос. То есть какая-то девушка все-таки была?
До выезда в промзону оставалось еще немного времени. А из потенциальных «девушек» в поле зрения оставалась только одна. Надо вызывать эту Машу на основательный разговор. Но сперва — позвонить Нине Игнатьевне.
Та взяла трубку после седьмого или восьмого гудка:
— Простите, Арина, я на кухне возилась, не слыхала. Здравствуйте!
— Здравствуйте, Нина Геннадьевна, — промямлила несколько опешившая Арина. — А как вы узнали…
— Так телефон же показывает! Вы мне визиточку-то оставили, ну так я сразу в телефончик-то и записала: следователь Арина Вершина. А то визитка-то и потеряться может.
— Да-да, конечно. Нина Геннадьевна, ко мне тут девушка приходила, сказала, что она одноклассница Юлия…
— Машка-то? Ну да, была такая.
— Это вы ей сказали, что мы Юлия ищем?
— Я, — призналась та. — А что, не надо было?
— Нет-нет, я просто удивилась. Не очень понятно было, зачем она ко мне явилась.
— Я ее давеча в гастрономе повстречала, ну поговорили о том, о сем, я и спросила, не видала ли она мальчишку? Она ж за ним как ненормальная бегала! Я сколько раз видела, как она с утра за углом подстерегала. Только он выйдет из дома, она тут как тут — вроде случайно, но раз уж так совпало, пойдем до школы вместе.
— Вот как? Она о Юлии отзывалась… ну не как влюбленная. Совсем наоборот. Вроде ей и неприятно про знакомого плохое рассказывать, а приходится.
— Эвона! Он-то на нее и не глядел даже! Девчонке обидно. Ей-то хочется себя важной персоной почувствовать. Она вам сказала, что она не Маша, а Мишель?
— Сразу же.
— Ну вот, — удовлетворенно вздохнули в трубке, словно переделка Маши в Мишель что-то объясняла. — А вы удивляетесь. Она ж теперь настоящая француженка, что ей какой-то бывший одноклассник! Она, небось, думает, что он локти будет кусать.
— Почему? И почему француженка?
— Ну так потому он и должен локти кусать, потому что он тут остается нищебродствовать, ну слышали, небось, как они говорят, а по-моему, они сами малолетние дурачки, лучше наших краев ничего нет. Подумаешь, Франция! А, вы же не знаете, вот голова моя старая. дырявая! Ее, Машку-то, родители в какой-то тамошний институт пристроили, сразу после выпускного и отправили туда, вроде как осваиваться, а тут она на три дня приехала и давай нос задирать. Так что если вы подумали, что это она Юлика тогда с собой увела, ну я вам говорила, так и не думайте даже! Она в это время по Европам разгуливала, вроде как алиби у нее. И голос у нее совсем на Анютин не похож! Куда полез?! — воскликнула вдруг Нина Геннадьевна без малейшей паузы. — Ой, простите, Арина, я не вам, тут сынок мой сейчас все пироги перепортит, нельзя же раньше времени духовку открывать, а ему хоть кол на голове теши! Так чего еще вы узнать хотели?
— У этой Маши голос не был похож на голос Анны Евгеньевны?
— Анюты покойной? Да что ты! Ой, извините. Вовсе не похож. Да и не пошел бы с ней Юлик никуда, это я точно говорю. Или нужно, чтоб тогда вечером именно она там была?
— Нет-нет, что вы, и в мыслях не было. Спасибо, Нина Геннадьевна! Бегите спасать пироги!
Та рассмеялась. И даже когда связь прервалась, Арина как будто продолжала слышать ее смех.
* * *
Где-то звенел будильник — далеко, едва слышно: звяк-звяк, звяк-звяк.
Мирра хотела потянуться — и обо что-то ударилась. Что это Женька приволок?
Она открыла глаза — вокруг клубилась тьма — и все вспомнила.
Господи! Как она могла заснуть! Как посмела! Хорошо хоть будильник поставить не забыла…
Стоп. Какой еще будильник?
Звяк-звяк, звяк-звяк…
Звуки становились не то чтобы громче, но явно ближе. Они как будто спускались откуда-то сверху. Тихие, несомненно металлические.
Под ладонью круглилась «колбаска» из набитого цементной крошкой носка. Мирра схватила ее поудобнее и попыталась подняться. Ноги дрожали, если бы не стена, ничего бы не вышло. Но стена помогла. Царапая спину, Мирра кое-как приняла вертикальное положение. Проверила — доски справа, дверь никуда не делась. А металлическое звяк-звяк… Наверное, это связка ключей в кармане похитителя? Или ступеньки железной лестницы?
Размахнуться она, конечно, не сможет. Но если поднятую руку — тихо, Мирра, тихо! — опереть о край стены… И помни: у тебя будет только одна попытка! Не вздумай потерять сознание!
Дверь открылась совсем бесшумно — только легкое движение воздуха скользнуло по лицу Мирры, сообщая, что тот, кого она ждала, уже здесь.
Кажется, она чувствовала его дыхание.
И несомненно — запах. Немного медицинский, немного бензиновый, немного затхлый и — о господи! — кофейный! Он пил кофе! Они с Миленой медленно умирают от жажды, а этот… пил… даже не воду — кофе!
Рука, стиснувшая набитый цементной крошкой носок, опустилась сама собой.
Не опустилась — упала. Рухнула.
Мирра почти готова была почувствовать ее удар в собственное бедро — но что-то помешало падению импровизированного кистеня. Остановило его — довольно высоко, рука еще до уровня плеча не дошла…
Удар о пол прозвучал глухо — словно падал не человек, а мешок тряпья.
Мирра стремительно опустилась на колени, нащупала, протянув руку, что-то вроде волос — и ударила еще раз.
Темнота отчетливо запахла кровью.
Странно, медленно подумала Мирра, ведь носок — круглый, он не режет, откуда могла взяться кровь?
Словно подчиняясь чьим-то указаниям, она вытерла испачканную руку о ребро кирпичной стены.
— Мама, ты его убила? — раздался вдруг голос Милены, слабый, но отчетливый.
— Не знаю.
Борясь с застилающим голову туманом, Мирра методично обшаривала карманы лежавшего перед ней похитителя и твердила про себя: только бы не очнулся, только бы не очнулся! После одного из ее беспорядочных движений на полу засветился бледный прямоугольник — из какого-то кармана вывалился телефон. Она сунула его под лямку изуродованного лифчика — авось не вывалится! — и продолжила поиски.
— Мил, я нашла ключи!
— Бросай, — едва слышно ответила Милена.
До нее было несколько метров. Добросить-то Мирра, конечно, добросит, но что, если девочка не поймает связку? Хватит ли сил на то, чтобы ее отыскать? Ползком, тыкаясь, как слепой кутенок… Нет, не годится. Сделав несколько вдохов-выдохов, Мирра поползла в сторону дочери. Дотянулась, нашарила сухую ладошку, нащупала в связке самый маленький ключик, вложила его в тонкие пальцы Милены.
— Сама откроешь?
Девочка не отвечала.
Подтянувшись еще немного, Мирра нащупала на боку Милены прямоугольник замка. Так, левой придержать, правой найти скважину… Только бы ключ подошел! Что, если нужный ключ где-то в другом месте?
Ключ подошел. Замок щелкнул, она отбросила его в сторону, как ядовитого паука, потянула за цепь, вытаскивая ее из-под хрупкого тела дочери. Господи, да зачем это? Надо выбираться наверх, искать воду, звать на помощь!
Звать на помощь…
У нее же есть телефон! Если только не вывалился, пока она ползла к Милене…
Нет, вот он.
Экран засветился, но чертов аппарат хотел пароль!
Погоди-погоди, кажется, экстренные службы можно вызывать «поверх» блокировки…
Мирра набрала две единицы и двойку, послушала тишину.
Посмотрела на экран — сети не было. Ну да, подвал же.
Поползла обратно.
Дорога до двери заняла миллион лет…
Мирра зачем-то подцепила ногтями нижний край, потянула, прислонилась к открывшейся створке — это было бессмысленно, но казалось, что так телефонному сигналу будет легче вырваться из подземелья, дотянуться… до кого-нибудь…
— Служба спасения, говорите, чем можем помочь?
* * *
Рената провела Сушку по основным магистралям промзоны — ознакомила с местом — и уже достала из машины плотный пакет, внутрь которого они вчера упаковали три пакета поменьше с потенциальными источниками запаха: подушечкой с фортепианного табурета, кухонным полотенцем и зимним ботинком, про который Рената сказала «обувь — это хорошо, это просто отлично».
Начали, впрочем, с фортепианной подушечки, явно не новой. Даже если ее и стирали, сколько лет на ней сидел мальчик Юлий, разыгрывая гаммы, этюды и собственные сочинения? Сушка вдумчиво подушечку обследовала и подняла морду — мол, командуйте, я готова работать!
И тут в Аринином кармане завозился предусмотрительно поставленный на виброрежим телефон. Брать трубку ей не хотелось. Совсем. Наверняка звонит Виталик. Уговаривать станет. Быть может, даже обвинять — мол, она не так все поняла, профессиональная деформация вынуждает всех подозревать, а он-то, он из кожи вон лезет, стараясь обеспечить семье достойное существование! Арина словно услышала его раздраженный ее упрямством голос. Представить, что муж скажет «прости, я, кажется, тебя обидел, я не хотел, прости-прости-прости» (так бывало в самом начале их семейной эпопеи, когда он ссылался то на мужскую однолинейность, то на невнимание к женской эмоциональности), было совершенно невозможно. Сейчас — невозможно. Профессиональная деформация действительно существует. И не всегда она — плохое. Обманывать себя следовательская практика отучает совершенно точно.
Телефон продолжал трястись.
И номер на дисплее был незнакомый, причем «городской». Да, Виталик вполне мог позвонить с чужого телефона, но если так, она просто скажет, что ей некогда! И Арина нажала «принять вызов».
Звонил, однако, вовсе не соскучившийся муж, а дежурный по городу.
— Арина Марковна, наше вам!
— И вам того же! — улыбнулась она в трубку. С Павликом она познакомилась года четыре назад на курсах повышения квалификации. Кстати, Павлик была его фамилия, имени Арина не помнила.
— Может, зря я тебя дергаю, но тут звонок странный поступил.
— Звонок? — ничего не понимая, переспросила она.
— Ну да, в общую диспетчерскую. Звонила женщина, очень настойчиво требовала тебя.
— Кольцова, что ли? — предположила Арина и тут же поняла, что Марионелла Селиверстовна уж точно не стала бы звонить на ноль-два. Или какие там теперь в мобильных экстренные номера? Смешно, но она этого не знала. Но Марионелла позвонила бы Арине напрямую.
— Ее плохо было слышно, она задыхалась как будто. Я запись прослушал, но понять трудно.
— А если перезвонить по этому номеру? Ну в диспетчерской же номер определяется?
— Тут самое интересное. Она не отсоединилась. То есть разговор — с ее стороны — как бы продолжается. Она просто замолчала в какой-то момент. Так что номер теперь глухо занят.
— Действительно странно. А локализацию нельзя сделать?
— Ты меня за дурака, что ли, держишь? — в трубке раздался смех. — Сигнал идет с промзоны в моем родном районе.
Павлик работал в Кировском…
— С промзоны? — перебила Арина. — Точнее скажи! Где это?
Он перечислил ближайшие улицы, начиная с Зеленого проезда.
— Примерно там.
— Ешкин кот! Спасибо! Спасибо тебе, Павлик! Все, пока! Если сумеете телефон точнее локализовать, звони мне немедленно!
— Ну… ладно. А чего за гонка?
— За жизнью от смерти, Павлик! И я не преувеличиваю! Потом! Все потом!
Она вернулась к ожидавшей ее группе: Рената с Сушкой, четверо бойцов «группы захвата» (Арина сомневалась, не на банду же они шли, но Киреев сказал, что так положено) и, разумеется, Киреев.
— Они здесь. Теперь уже точно.
— Точно? — спросил один из «захватчиков», должно быть, старший. — Откуда информация?
— Не знаю. Что-то там случилось. Звонила женщина, посреди разговора ее вырубили. Ну или она сама сознание потеряла. Телефон находится где-то в этом районе. Так что больше некому — это они.
Сжав кулаки, сморщившись и прикусив губу — словно эти глупые усилия могли помочь, подтолкнуть судьбу — Арина бормотала без остановки:
— Ищи, Сушка! Ищи, маленькая моя! Родненькая, миленькая, пожалуйста, найди их!
В прошлый раз промзона показалась Арине чуть не бесконечным лабиринтом, хотя на деле пятачок кирпичных стен и железных ворот был совсем невелик: пять проездов вдоль и пять поперек. Четверть шахматной доски. С толку сбивало то, что проезды не были прямыми: неожиданные повороты, тупики, развилки. Но Сушке путаница была, похоже, нипочем. Когда Рената дала команду на поиск, собака принялась бегать по «лабиринту» с абсолютно уверенным видом, хотя на первый взгляд как будто бессистемно. По некоторым участкам пробегала два-три раза, даже останавливалась, другие игнорировала: постоит секунды три на повороте, головой покрутит — и дальше.
И вдруг остановилась возле одной из железных дверей. Точнее, ворот, в левой части которых была прорезана нормальных размеров дверца, покрашенная, как и ворота, дешевым корабельным суриком. Красили, должно быть, давно, и сейчас потемневшая от времени и погоды поверхность напоминала запекшуюся кровь.
Сушка опустила голову к земле, обернулась к хозяйке — словно в растерянности — и принялась яростно скрести то дверь, то ворота, то засыпанную белесой пылью землю перед ними.
Она повизгивала, поскуливала, припадала на передние лапы и царапала железо все яростнее. Должно быть, чуяла близкую смерть.
Арина безвольно привалилась к нагретой последним сентябрьским солнцем выкрошенной кирпичной стене. Ноги подкашивались, в глазах темнело.
Опоздали!
Они все-таки опоздали!
Проклятье!
— Арина Марковна, вскрывать будем? — голос одного из бойцов вывел ее из ступора. Успеешь поплакать, рявкнул кто-то внутри головы, работай давай.
— Вскрываем, — скомандовала она.
Вообще-то для этого требовалось судебное постановление, но те, кто писал процессуальный кодекс, все-таки были не абсолютно кабинетными занудами. Из правила «только через суд» существовали, слава всем богам, и исключения: необходимость предотвратить готовящееся преступление или, к примеру, погоня. Если пьяный отморозок, разбив чью-то голову, закрылся в собственной квартире, дверь можно сломать и без судебного постановления. К таким исключениям относились, разумеется и подозрения на угрозу чьей-то жизни или хотя бы безопасности: если тот самый отморозок никому еще голову не разбил, но в запертой квартире рядом с ним еще кто-то есть — соседи, жена, дети.
— Вскрываем, — повторила Арина, хотя надобности в том уже не было.
Узкая железная дверь цвета запекшейся крови открылась неожиданно тихо. Справа возле нее обнаружился выключатель.
Скудный желтый свет озарил серые цементные стены, кое-где скрытые металлическими стеллажами.
— Вот ешкин моксель! Это мы, получается, кому-то гараж разворотили? — растерянно произнес чей голос. Не тот, что спрашивал «вскрываем?», а совсем молодой.
Закусив губу, Арина только помотала головой — стоявший посреди невинного на первый взгляд интерьера белый фургон сомнений не оставлял: они на месте.
Да и Сушка, протиснувшись между ногами столпившихся у входа, уже ринулась внутрь — мимо стеллажей, мимо сваленных у стены ящиков, мимо фургона. Обогнув стопку из пяти или шести автомобильных шин, она коротко взвизгнула и принялась царапать пол за черной резиновой «колонной». Арина последовала за собакой почти бегом.
Нет, та царапала не пол.
За сложенными стопкой шинами лежала еще одна. Сушка пихала ее носом, цепляла когтями, зубами, тянула, словно пыталась сдвинуть. Арина кинулась помогать.
Люк, обнаружившийся под резиновой «крышкой» был снабжен проушинами. Замок валялся поодаль.
— Поддеть надо, — пробормотала Арина себе под нос и почувствовала, как в ладонь тыкается что-то железное. Монтировка.
Люк поднялся без скрежета, скрипа и лязга.
Под ним поблескивала ступенька крутой железной лестницы.
Кто-то отодвинул Арину в сторону.
Сушка, помедлив пару секунд, нырнула вниз.
Арина стиснула кулаки так, что ногти впились в ладони. Почему, почему на люке нет замка? Получается, Он — там, внизу? Но люк-то мало того что закрыт, еще и шиной сверху прижат…
Она подняла откинутую крышку вертикально, прислонила к ней шину, наклонила, придерживая — тяжело, но удержать вполне можно. Вот как Он это делал! Чтобы когда Он внизу, возле жертв, даже если кто-то в этот момент сумеет войти в гараж, ничего бы все равно не заметил.
— Экспериментируешь, Вершина? — из люка высунулась киреевская голова. — Спускайся.
Короткая, в один пролет, гулкая железная лестница упиралась в еще одну дверь. Точнее, не упиралась: нижняя дверь стояла нараспашку.
И закрыться не могла в принципе, этому мешало привалившееся к ней тело. Голова лежала на третьей снизу ступеньке, свалявшиеся черные волосы казались очень грязными. И очень мертвыми. Как щупальца головы Медузы Горгоны, которую уже отрубил Персей.
Несколько прядей закрывали шею, и сходство именно с отрубленной головой было почти абсолютным.
Арина не сразу узнала в этом изможденном куске плоти — ввалившиеся глаза, серая «пергаментная» кожа, запекшиеся неровной коркой губы — красавицу Мирру, которая показалась ей такой неправдоподобно молодой! Сейчас на железных ступеньках, на цементном полу неловко свернулась, словно прячась от — от смерти? — древняя, как египетские мумии, старуха.
Чуть поодаль, почти у стены, лежал телефон. Ладонь рядом с ним, сухая, жилистая, скрюченная куриной лапой, была покрыта царапинами и ссадинами. Одна, особенно крупная, шла вдоль всей тыльной стороны и выглядела не слишком свежей. Как будто Мирра вскоре после похищения терла рукой обо что-то жесткое и неровное.
Арина опустилась возле изможденного тела на пол, протянула руку к шее, попыталась нащупать пульс — дура, на что надеешься? Не такая уж и дура, равнодушно сообщил внутренний голос, она же недавно звонила в службу спасения, может, не так все и безнадежно, как выглядит…
— Да дышит она, просто без сознания, — боец, стоявший рядом на коленях, пытался влить в безжизненные губы хоть немного воды из пластиковой бутылки. Вода вытекала назад.
— Арина Марковна, тут еще…
Метрах в пяти от тела Мирры, у бетонной стены лежал еще кто-то. Залитое кровью лицо в мечущемся свете фонариков казалось жутковатой карнавальной маской. Слипшиеся волосы странно торчали, и Арине вдруг вспомнилась фотография: смеющаяся девушка на руках худощавого парня. У того тоже вместо лица было размытое неясное пятно.
— Ты справишься, — сказала вдруг окровавленная «маска».
Из-за крови нельзя было различить, двигаются ли губы. Голос был хриплый, почти невнятный.
Но несомненно женский.
— Господи, она же ребенок совсем! — воскликнул кто-то за Арининым плечом.
Она не сразу поняла, что возглас относился не к тому — той? — чье лицо заливала кровь, а еще к кому-то.
Господи, Милена!
Она выглядела не лучше матери, но, когда Арина положила руку ей на грудь, почувствовала медленные, но ровные удары сердца. Девочка приоткрыла глаза — мутные, бессмысленные — и снова провалилась в беспамятство.
— Я ей воды дал, — дрожащим голосом сообщил сидевший возле нее боец. — Она два глотка сделала. Честное слово! Мне не показалось! Что это вообще? Я даже не сразу понял, что это ребенок, у нее лицо, как у старухи…
— «Скорую»… — начала было Арина.
— Я вызвал, сейчас будут, — отозвался откуда-то сзади Киреев.
Погладив Милену по щеке — держись, девочка! — и понимая, что ничего сейчас для нее сделать не может, Арина вернулась к Мирре. Боец сказал, что она дышала! Не может же она умереть сейчас, когда мы уже здесь, когда все закончилось! Она упрямо пыталась нащупать под «щупальцами» свалявшихся волос биение пульса. Где эта чертова сонная артерия? Здесь? Правее? Пергаментная кожа напоминала бумагу.
Надо зеркало к губам поднести, вспомнила вдруг Арина. И в этот момент ей показалось, что веки глубоко запавших глаз дрогнули. Показалось?
Нет!
И губы тоже!
Арина сунула к ним бутылку с водой — и горло слабо дернулось! Мирра глотнула!
И захрипела:
— Милена… Милена… она…
— Мирра, она жива, она тут, рядом, — быстро-быстро, почти давясь словами, заговорила Арина. — Она без сознания, но дышит. И попила немного. И пульс хороший. Сейчас «скорая» за вами приедет. Все будет хорошо. Вы удивительная женщина! Как вам удалось…
— Я его убила… — выдохнула Мирра Михайловна, и глаза ее закатились.
— Да живой он, — сообщил кто-то из-за Арининого плеча, но Мирра вряд ли услышала.
— Он? — переспросила Арина.
— Ну да. Лицо кровью залито, он, похоже, по кирпичному косяку проехался, бровь рассечена и кожа на лбу, там всегда кровищи… извините, крови много бывает. Но это точно парень, а не девчонка.
— А я думала… я решила… он женским голосом говорил!
— Насчет голоса ничего не знаю, но насчет мужского пола можете не сомневаться. Наверх сами поднимем или нас за это медики взгреют?
Правила предписывали не перемещать пострадавших, пока на них не посмотрят врачи — во избежание лишних травм, особенно при подозрении на повреждения позвоночника или внутренних органов. Однако вряд ли это относилось к тем, кто находился сейчас в этом жутком подвале. У Мирры с Миленой никаких травм вообще не должно было быть, что же до того, кто лежал с окровавленным лицом (и говорил женским голосом — ладно, с этим после разберемся, приказала Арина сама себе) — у него могло быть сотрясение мозга. А и ладно! Его Арине было не жаль вообще ни на йоту.
«Скорая» приехала, когда всех троих уже подняли по железной лестнице наверх, в гараж.
Ужаснувшись состоянию Мирры и Милены, медики нежно переложили их на носилки и закатили в машину.
— Третий не поместится, — сказал кто-то возле Арины.
Она обернулась. Один из медиков — не то врач, не то медбрат — почему-то остался.
— Присмотрю, чтоб не помер ненароком, — ответил он на ее невысказанный вопрос, сдвинув шапочку, из-под которой выбивались рыжие даже в скудном гаражном свете волосы. — Вы как себя чувствуете?
Арина взглянула на него удивленно:
— Я следователь.
— Кто бы сомневался. Я спросил, вы как себя чувствуете, госпожа следователь? Вам самой укольчик поддерживающий не сделать?
— Да все со мной в порядке!
— Вижу, — он усмехнулся. — Еще не падаете. Спали толком когда в последний раз? Может, укольчик все-таки? Или спиртику в мензурочку накапать? Исключительно в медицинских целях! Ну хоть глюкозы таблеточку…
— Не надо. Лучше расскажите, что с… — выговорить слово «жертвы» почему-то было совершенно невозможно.
— С пострадавшими? — он помрачнел. — Девочка, хоть и без сознания, но с ней проблем, думаю, не будет, дети вообще выносливее.
— А женщина? Она… Она… выживет?
Рыжий вздохнул.
— Послушайте! — почти вспылила Арина. — Я за эти дни и недели про обезвоживание прочитала тонну, наверное, текстов, в том числе вполне академических. То есть приблизительно представляю последствия. Печень, почки, интоксикация организма… Но мы ведь их живыми нашли!
— С печенью у нее, скорее всего, все в порядке, — деловито сообщает рыжий. — Белки глаз чистые, желтизны нет. Что с почками — это уже коллеги в стационаре посмотрят. Очень надеюсь, что все обойдется. И даже если не все… Некоторые люди на гемодиализе, ну на регулярном подключении к искусственной почке, десятилетиями живут. У нее сердечников в роду нет?
Арина пожала плечами.
— Не знаю. Но она не должна вот так вот взять и умереть! Она боец! Вы в подвал спускались? Видели цепи? А она сумела… Она не может умереть! — повторяет она как заклинание.
— Она боец, — задумчиво вторит рыжий. — Когда он их… сюда?
— В воскресенье.
— Сегодня — шестой день? Она — боец, — еще раз повторяет он. — Они ведь не первые?
Арина кивнула, понимая, что сбор доказательной базы только-только начинается. Работы — непочатый край. Но это уже… просто работа. Размеренная, методичная. Даже если дело придется прекращать за смертью главного подозреваемого. Который, к слову сказать, еще и не опознан. Она-то сама практически уверена, что тело с разбитой головой принадлежит Юлию Минкину. Но вдруг это — исчезнувший невесть куда еще один музыкальный юноша — Харитон Седых? И тогда Юлия придется еще разыскивать. Или, чем черт не шутит, все обстоит ровно наоборот: с окровавленным лицом лежит Юлий Минкин, но голову ему разбил как раз Харитон. Которого — да-да-да — придется искать. И кто из них — Имитатор, кто — жертва, кто — помощник, а кто — противник… это еще вопрос.
Но, к счастью, других фигурантов уже просто не осталось. И значит, Имитатор, композитор, чтоб его на том свете в рояль к сатане засунули и молоточками колотили — кто бы он ни был! — он больше никого не убьет. Вот что самое главное.
И чтобы быть окончательно честной, добавила:
— Может, это еще и не он. Тут еще разбираться надо.
— Разберетесь, — врач ободряюще сжал ее локоть. — Главное, вы тех вовремя отыскали. Сейчас вторая машина придет, тогда и этого заберем.
— Он… выживет?
— На мой взгляд да. Правда, голова — не моя специальность, это пусть нейрохирурги смотрят.
— Скорее психиатры, — пробормотала себе под нос Арина.
В кармане опять завибрировал телефон. И номер был опять незнакомый.
— Добрый день, я имею честь беседовать с Ариной Вершиной? — произнес тягучий, как вареная сгущенка, и такой же приторный голос.
— Да, слушаю вас внимательно.
Господи, это еще кто?
— Моя фамилия Рачковский. Мне Антон Павлович звонил, что вы хотели со мной поговорить.
Арина почти растерялась:
— Да я, собственно… Наверное, уже не нужно, Борислав Игнатьевич, — и мысленно похвалила себя: умница, даже имя-отчество вспомнила, даже если это уже никакой и не свидетель.
— Нужно, — твердо сказал «никакой не свидетель». — Вы интересовались одним из моих подопечных.
— Минкиным?
— Нет-нет, про Минкина я ничего не знаю. Тоша. Харитон Седых.
— Что с ним? — встревожилась вдруг Арина.
— С ним все в порядке. Он здесь.
— В Берлине?
— Да-да. В конце концов на Питерской консерватории свет клином не сошелся. Инга считает, что у него большие перспективы, и я с ней согласен.
— Инга?
— Да, дочка моя, она певица, у нее никак с аккомпаниаторами не ладилось, а Харитон — чудесный, он не просто аккомпаниатор, а… как бы вам пояснить…. У них буквально дуэт получился.
— Он же вроде в композиторы метил?
— Будущее покажет. Но их уже приглашают. Полторы недели назад концерт в Базеле был, три композиции в программе были его, Харитона. Зал, конечно, маленький, третьеразрядный, но принимали хорошо.
— Что ж, успехов им. Спасибо, что позвонили.
Арина задумчиво убрала телефон. Кажется, теперь было понятно, кого мальчик Харитон держал, хохочущую, на руках и называл «моя Слава». И почему. Бог весть, что у него там реально с талантом, но дядя Рачковский для дочки своей уж точно расстарается. Хотя по тягучему, манерному голосу Арина скорее предположила бы, что Борислав Игнатьевич старается лично для себя… но какая ей сейчас разница? Пусть хоть любовь де труа крутят. Очень по-европейски выйдет.
— Вершина, погляди! — Киреев поманил ее к одному из стеллажей, нижнюю секцию которого составляли четыре ящика. В самом нижнем лежал как будто меховой воротник. Опер подцепил его карандашом, покачал прямо у Арины перед носом:
— Вот наша девушка. Которая жертв в фургон заманивала.
— Никас сегодня утром звонил, он в Мирриной машине волос нашел. И сказал, когда я спросила, что да, возможно, и от парика.
— Хочешь сказать, про парик ты сама догадалась?
Она пожала плечами — меряться «славой», кто больше продуктивных версий выдвинул, совсем не хотелось.
— Когда Данетотыч подтвердил, что останки из минкинского сарая принадлежат девочке лет шести, стало ясно, что гипотетическая сестра-близнец музыкального мальчика — вот она.
— Но у него могла быть и другая сообщница.
— Могла. Но в это мне как-то не верилось.
— И мне не сказала!
— Не сердись, Кир. Как-то оно все…
— Да понятно, я и не думал. И, кстати, гляди, чего я в подвале нашел, — это он произнес уже совсем тихо, практически шепотом, да еще и оглянулся перед тем, нет ли кого поблизости.
— Что это? — Арина с недоумением разглядывала бесформенный темный комок — кажется, еще и окровавленный. — Ты с места улику утащил? С ума сошел? Что это?
— Это, Вершина, называется «веселый ударник». Если у тебя совсем-совсем нет никакого оружия, а враги подступают, насыпь в носок монеты или песка горсть, или камешков, в общем, что под руку попадется. И бей агрессора по кумполу. Ну или опять же куда попадешь. Предплечье такая штука на раз переламывает. Но по черепушке надежнее.
Киреев демонстративно распутал стягивавший горловину носка шнурок, высыпал содержимое, упихал опустевший носок в пакетик из-под чипсов, скомкал и сунул в карман.
— После где-нибудь выкину. Или сожгу.
— Кир, ты в своем уме?
— Вершина, это ты опомнись. Сейчас спустишься протокол по месту писать, сама все увидишь. Он их на цепях держал. Твоя профессорша, нежная артистическая натура, кожаный ремень, который к цепи крепился, молнией дочкиных джинсов перепилила! Скотч, которым руки были замотаны, зубами, судя по следам, перегрызла.
— Но…
— Ау, госпожа следователь, ты юрист или где? Не ровен час этот урод копыта отбросит…
— Да и черт бы с ним! Самозащита…
— Точно-точно. Особенно с учетом заранее изготовленного орудия. Кстати, там возле двери на стене кровавый след. Что, я тебе скажу, очень удачно. «Ударник» считается оружием бескровным, но у нашего психа лопнула кожа между бровью и виском, потому и морда вся кровищей залита. Так что когда будешь протокол писать, держи в голове: он оступился и головой о кирпич стукнулся. Ферштейн?
— Ферштейн, — Арина слабо улыбнулась, незаметно потирая некстати занывший левый бок.
Но Киреев заметил.
— Желудок?
— Скорее всего.
Он вздохнул укоризненно:
— Ты сегодня завтракала?
— Ну…
Хмыкнув, он извлек из висящей на плече сумки белую бутылочку и вручил ее Арине так торжественно, словно это был наградной кубок:
— Кефир — лучшая профилактика гастрита и, боже упаси, язвы. Еще лучше, конечно, не нервничать, но с нашей работой… — он сделал неопределенный жест рукой. — Ну и питаемся кое-как, даже луженый желудок такого режима не выдерживает.
— А как же ты сам? — смущенно пробормотала Арина, вертя в руках «лекарство».
— Если ты опасаешься, что я пожертвовал тебе последнюю рубашку, то зря, — приоткрыв сумку, он ткнул пальцем в стоящую сбоку такую же бутылку, только литровую. — Так что пей давай, гастрит — это очень противно.
Интересно, а маленькая-то порция у него откуда, если он для себя вон какую бомбу таскает, подумала Арина, отвинчивая крышечку и делая первый глоток. И еще один, и еще… Там, где только что ворочался тяжелый тошнотный комок, что-то благодарно заурчало. Только кефир почему-то показался соленым. Как в детстве, когда ей впервые разрешили дождаться новогодней полуночи — а она бездарно заснула! И проснулась только когда за окном уже вовсю гремели и вспыхивали фейерверки. Мама налила ей детского шампанского — в настоящий взрослый очень красивый бокал. Арина глядела на вспыхивающие за окном разноцветные всполохи и старалась не заплакать. Ведь самого главного она так и не увидела, засоня несчастная! Это было очень обидно. Очень. Нет, она не заплакала, конечно. Только холодная пузырчатая жидкость показалась ей соленой.
Но — сейчас? Разве она плачет? Ведь сейчас-то точно не на что обижаться! Она все сделала правильно, они успели! И Мирра, конечно, поправится, непременно поправится!
А кефир — что кефир? Главное — что все закончилось хорошо!
