23

Национальное самосознание

Нового короля Эдуарда III сравнивали с израильтянами, освободившимися от уз рабства; наконец он был свободен от махинаций и уловок своей матери, которую иногда называли «французской волчицей». После того как Мортимер был схвачен в Ноттингеме, было выпущено публичное обращение, которое шерифы должны были зачитать на церковных дворах, на рынках и в судах. Помимо всего прочего, в нем заявлялось, что «дела короля и дела королевства велись так, чтобы обесчестить правителя и его государство и довести до обнищания его народ»; далее следовало обещание: новый король «будет отныне править своим народом в соответствии с правом и благоразумно, как это подобает его королевскому достоинству».

Эдуард был совершенно не похож на своего злосчастного отца. О нем всегда говорили как о человеке компанейском и общительном. Один из девизов, вышитый на его камзоле, гласил: «Как есть, так и есть». Другой, который также носили его придворные, сообщал: «Эгей, белый лебедь, Божией милостью я твой человек». Также он говорил по-английски гораздо лучше своего предшественника.

Он был храбрым и отождествлял себя со всеми рыцарскими достоинствами. Поэтому Эдуарду были преданы магнаты. Он вернул земли, которые конфисковал его отец, и активно способствовал увеличению аристократии; четверо из высокопоставленных представителей его двора, например, получили графства. Вначале ему приходилось полагаться на советников и придворных, которых он унаследовал от предыдущего правления, но через несколько лет новый король собрал вокруг себя группу рыцарей и аристократов, которые оставались с ним до конца его царствования.

Главным признаком хорошего правителя оставались военные успехи. Новый король понимал, что отсутствие военных способностей у его отца было главной причиной его падения, и он очень старался избавиться от этого образа слабости. Именно поэтому его первая война была против Шотландии. Он не забыл те слезы, которые пролил, когда шотландцы победили его в юности. Скоро появилась возможность действовать. После смерти Роберта Брюса в 1329 году на троне оказался его маленький сын, но Эдуард III поддержал требования его соперника Эдуарда Баллиоля; английский король стремился исправить неудачи предыдущей кампании, и в 1333 году он одержал значительную победу при Халидон-Хилл в двух милях от Берика. Тогда Баллиоль стал королем, принесшим Эдуарду оммаж; Берик и окружающие его территории были возвращены под власть Англии. Это было только началом дальнейших набегов и кампаний в приграничной области, но битва при Халидон-Хилл была единственной, где Эдуард сам сражался на английской земле. Поля его остальных сражений лежали по другую сторону Ла-Манша.

В то время короли Франции и Англии были двумя самыми сильными правителями Европы; бо́льшая часть континента была поделена на герцогства и княжества, которые сражались только друг с другом. Поэтому, возможно, столкновение Англии и Франции за господство было неизбежным – таков закон жизни.

Отдельным поводом для конфликта снова стало герцогство Гасконь, которое было последней частью империи Плантагенетов, все еще остававшейся в руках Англии. По Парижскому договору, подписанному более восьмидесяти трех лет назад, Генрих III уступил свои старинные французские владения в обмен на обладание этим герцогством. Гасконь все еще считалась частью Франции и, таким образом, новый король Англии, вступив на престол, должен был принести клятву верности (или оммаж, как ее тогда называли) как вассал короля Франции. Но как может правитель Англии клясться в верности иностранному правителю? Тогда он должен был бы поддерживать французского короля оружием и солдатами. Ему было бы запрещено вступать в союз с врагами Франции. Если бы он не выполнил условия присяги, Гасконь была бы конфискована.

Это было немыслимо. Это была ненормальность, нарушение структуры, которое могло кончиться только раздором. Эдуард III отказался признать, что является вассалом Филиппа VI Валуа, и вместо этого объявил себя королем как Англии, так и Франции. Он претендовал на то, что через свою мать Изабеллу является прямым потомком королевской династии Капетингов, если, конечно, не обращать внимания на тот факт, что по салическому закону, принятому во Франции, корона не могла наследоваться по женской линии. Это заявление было вызвано отчасти бравадой, а отчасти – гордостью. Эдуард объявил, что сражается, «чтобы восстановить свои права за морем, а также чтобы спасти и защитить Английское королевство». Он искал оправданий, чтобы напасть на врага.

Если смотреть шире, то можно сказать, что Эдуард помог разрушить старый европейский феодальный порядок и заменить его новым пониманием могущества национальных государств; в тот период Англия и Франция стали более централизованными и бюрократизированными. Сам Эдуард III, скорее всего, воспринимал это по-другому. Он просто хотел сохранить свою честь и, возможно, получить какую-то военную добычу: «битвы и мужа пою». Его воинственный настрой, как бы то ни было, имел печальные последствия: начатый Эдуардом конфликт стал известен как Столетняя война. Противостояние длилось гораздо дольше. Только в XIX веке английские короли прекратили претендовать на французскую корону.

Война, стоившая стольких жизней и таких денег, имела совсем небольшие долговременные последствия. Англичане получили Кале, но этот город стал для них скорее тяжким грузом и не принес славы. На самом деле в интересах Англии было не вступать в конфликт, за исключением, возможно, сохранения доступа к винам из Гаскони. Но аппетиты короля, желавшего власти и славы, взяли верх над требованиями нации.

Ради справедливости следует отметить, что, когда война впервые была объявлена в 1337 году, кампания против Франции имела некоторую популярность, по крайней мере среди магнатов. На место вялости и унижений предыдущего царствования пришла возможность добиться военного успеха. Можно сказать, что война развлекала правителей государств и собирала вместе их разрозненные, а иногда и враждующие части. У магнатов не было нужды сражаться друг с другом, если они могли пожинать плоды битв во вражеской стране.

Недавно обретенная общая цель прояснилась, когда в 1348 году Эдуард III учредил орден Подвязки. Его знаменитый девиз Honi soit qui mal y pense, или «Пусть стыдится подумавший плохо об этом», соотносится с притязаниями Эдуарда на французский трон. Практически все из двадцати шести рыцарей, ставшие первыми кавалерами этого ордена и разделенные на две группы для рыцарских турниров, приняли участие во французской кампании. Это был орден военного братства.

В любом случае король любил драматизировать и создавать сложные церемонии; он поддерживал пышность рыцарства и более чем за сто лет до того, как сэр Томас Мэлори написал «Смерть Артура», пытался восстановить артуровское понимание королевского сана. Вследствие этого король заработал популярность среди знати королевства. Они принимали участие в великом приключении, а Эдуард стал их королем-воином. Старший сын короля Эдуард, одетый как двоюродный брат Ланселота Лионель, принял участие в великолепном турнире. Хронист того времени Жан Фруассар писал, что «англичане никогда не будут любить и чествовать короля, который не побеждает в войнах и не любит воевать». Других европейских королей могли прославлять за их знания или их милосердие, но в Англии эти критерии никого не интересовали.

Щедрая поддержка королем строительства была частью рыцарской программы. Он родился в Виндзорском замке, но распорядился снести его и построить на этом месте еще более величественное здание. Таким образом он заявлял о своей славе и превосходстве над королем Франции. Именно здесь в 1344 году был воссоздан Круглый стол; король и королева, одетые в красное, провели процессию рыцарей и баронов в замковую часовню, где было благословлено их стремление к мужеству и доблести. В круглом здании, которое по размерам превосходило Пантеон в Риме, давали роскошные пиры и устраивали танцы, где все участники одевались как герои романов о короле Артуре. Фундамент этого первого театра, или центра ритуалов, был обнаружен летом 2006 года.

Пока рыцари сидели на каменных скамьях вдоль стен и наблюдали за поединками и турнирами, главный конфликт этого периода медленно развивался. Первые два года Столетней войны (на самом деле конфликт длился 116 лет) прошли в маневрах; Эдуард поплыл в Нидерланды с целью начать вторжение через Фландрию и подкупить новых союзников. Говорили, что он бездумно тратит свое время и деньги вне страны. Все время возникали жалобы на непомерные налоги. Поэмы и хроники того периода полны недовольства из-за притеснений и ограничений: ни один фермер или купец не мог чувствовать себя в безопасности из-за притязаний короля. Это уже стало знакомым рефреном XIV века. «Тот, кто берет деньги у нуждающихся без всякой на то причины, – писал один рифмоплет, – совершает грех». В частности, оплачивать армию короля обязали торговцев шерстью; выручка с продажи 30 000 тюков должна была быть передана королю, а также был введен временный запрет на экспорт, чтобы поддерживать цены высокими. Поскольку шерсть была одной из самых важных составляющих английской экономики, требования короля напрямую стали причиной безработицы и растущей бедности. Страна, в сущности, превратилась в дойную корову для военных нужд Эдуарда.

Его планы провести быструю кампанию провалились; финансирование войны с помощью шерсти привело к катастрофе: проблем как с купцами, так и со сборщиками налогов становилось все больше и больше. Финансисты короля выражали беспокойство и угрожали урезать поступления денег. К тому же при том, что короля не было в стране, ползли слухи о вторжении из Франции и из Шотландии. Члены совета, который создал Эдуард, чтобы управлять Англией в его отсутствие, все больше волновались: король обвинял их в том, что они утаивают от него деньги, а они, в свою очередь, жаловались, что им приходится выполнять множество требующих денежных вливаний обязанностей, в том числе и защищать королевство. Говорили, что король становится таким же безрассудным и расточительным, как и его отец. «Я советую вам не начинать войну, рассчитывая только на свои богатства, – заявляет госпожа Пруденс в «Рассказе о Мелибее» (The Tale of Melibee / The Canterbury Tales) Чосера, – поскольку их не хватит на ее поддержание».

В 1340 году, через три года после объявления войны Франции, в доме парламента произошел бунт налогоплательщиков. Было сказано, что «король не должен втягивать свое королевство в войну, если только община королевства не согласится на это». Парламент стал органом, который, согласно уложениям Великой хартии вольностей, дает согласие от имени всей страны на введение новых налогов. Последующие короли под давлением обстоятельств были вынуждены принять эту его роль. Рыцари и горожане уже начали направлять петиции из самых разных районов, и на эти петиции должна была быть соответствующая реакция в королевской законодательной деятельности. Это была система взаимовыгодного обмена услугами.

Парламент уже одобрил тяжкие налоги в течение первых трех лет конфликта. Летом 1339 года король потребовал очередного платежа в 300 000 фунтов стерлингов. Палата общин, состоящая из горожан и рыцарей из широв, ответила уклончиво; их попросили вернуться в свои районы и посовещаться с людьми. Когда они снова собрались в начале 1340 года, они предложили выплатить эту сумму в обмен на определенные услуги со стороны короля. Они фактически отделили себя от лордов и начали ощущать свою силу.

Их главное требование касалось финансов государства, которыми должен был распоряжаться совет магнатов, отчитывающийся перед парламентом. Дела вести должен был Джон Стратфорд, архиепископ Кентерберийский. Король, которому отчаянно были нужны средства, чтобы продолжать войну, уступил этому требованию. Только в сражениях он был счастлив. Его согласие также отмечает момент, когда палата общин стала действующим как единое целое политическим собранием, которое постепенно начало формулировать собственные правила. Война и налоги объединили ее членов. Сам по себе парламент не должен был собираться на регулярной основе; он также являлся собранием, на котором избирался совет государства и сборщики налогов. Тридцать пять лет спустя он стал достаточно силен, чтобы отстранить главных советников короля. Таким образом, сама идея о независимом парламенте в какой-то мере является последствием Столетней войны.

22 июня 1340 года Эдуард вернулся в Нидерланды, ожидая, что боевые действия вскоре возобновятся. Стратфорд заверил короля, что деньги поступят к нему. Новые поборы со стороны суверена вызвали враждебность и насилие по всей стране; сборщики должны были собрать 20 000 тюков шерсти с девяти самых производительных графств и продать собранное местным купцам. Но люди успешно сопротивлялись этому вымогательству. В результате король не получил финансирования, которого ожидал, не смог уплатить долги и заплатить своему войску, и военную кампанию пришлось свернуть.

В ярости он набросился на архиепископа Стратфорда. Король приплыл в Англию и в середине ночи 30 ноября неожиданно прибыл в лондонский Тауэр. Он потребовал к себе констебля, но отсутствие этого чиновника только подтвердило опасения короля, что его королевство не управляется должным образом. Эдуард обвинил архиепископа в том, что тот сознательно удерживает деньги; он считал – или притворялся, что так думает, – что Стратфорд желал саботировать французскую кампанию, которую духовенство не одобряло. Старшие члены совета были смещены. Стратфорд нашел убежище в Кентербери, где теоретически он был неуязвим для королевского гнева.

Тогда Эдуард, несмотря на все свои предыдущие обещания парламенту, без консультаций с кем бы то ни было взял управление страной в свои руки. Он принялся за пересмотр всей системы управления и в особенности своих финансовых ресурсов; он назначил новых сборщиков шерсти; он наложил штрафы на отдельных людей и целые общины, которые избегали этого налога. 29 декабря Стратфорд взошел на кафедру Кентерберийского собора и на английском языке произнес проповедь, оправдывающую его действия. Он заявил, что только выражал коллективную волю парламента и что король попал под влияние злобных сборщиков налогов. Он сослался на Великую хартию вольностей, подразумевая, что король нарушил ее уложения. Архиепископ знал, что народ его поддерживает, и требовал суда церковных пэров. Он фактически бросал королю вызов, провоцируя его сделать худшее, на что тот способен.

Король созвал парламент, на котором скрепя сердце позволил присутствовать и самому Стратфорду. Архиепископ официально помирился с королем и получил «королевскую милость», после чего началась работа по парламентским соглашениям. В обмен на дополнительные 10 000 тюков шерсти Эдуард согласился, что его главные министры впредь будут получать одобрение магнатов и совета. Каждая сторона пошла на уступки: король помирился с палатой лордов при условии, что в будущем будет им хорошим господином, и наконец достиг согласия с палатой общин при условии, что будет «править ими мягко и снисходительно». Он имел более дальновидное понимание политических реалий, чем его отец. Он знал, когда пойти на попятную. Было ожидаемо, что пять месяцев спустя король даст обратный ход всем своим уступкам, оправдывая это тем, что пошел на них против своей воли. В течение двух лет он вернул себе бо́льшую часть власти. Из противостояния с парламентом Эдуард вышел победителем.

Война с Францией продолжалась, как играющая фоном музыка. Летом 1340 года английский флот неожиданно уничтожил французские корабли у побережья Фландрии при Слёйсе. Это была первая значительная победа в конфликте, и после битвы король выпустил золотую монету под названием нобль, где он изображен на борту военного корабля в образе хозяина морей. Его царствование начало ассоциироваться с военными успехами. Ни один из французских министров не решался сообщить Филиппу VI о победе англичан; министры решили, что только его шут может безнаказанно преподнести эту новость. Поэтому шут объявил своему повелителю, что англичане – презренные трусы; когда его спросили почему, он ответил, что они, в отличие от французов, не прыгают в море.

Поражение французского флота означало, что англичане могут начать вторжение через Ла-Манш, но из-за мелких дрязг Эдуарда с союзниками, а именно с фламандцами, успех не был закреплен. Французские силы увертывались и уклонялись, отказываясь принимать бой. Это уже становилось типичной схемой обороны французов. Осенью 1340 года было заключено перемирие. Но оно продлилось недолго. В течение нескольких последующих лет в Гаскони и Бретани шли не приводящие ни к каким результатам военные действия, и в 1346 году Эдуард предпринял решительный шаг по захвату Нормандии; он надеялся, что его фламандские союзники присоединятся к нему в походе на Париж или марше по Гаскони. Он заставил французского короля теряться в догадках.

11 июля 1346 года 8000 человек (половину из них составляли лучники) поплыли на юг от Портсмута в Северную Францию. Они прошли через Нормандию, направляясь к Парижу, разоряя и уничтожая все на своем пути. Они дошли до пригородов столицы, повернув от них на север к Кале, чтобы соединиться с силами фламандских союзников. Филипп VI быстро провел армию по большой северной долине Соммы, пытаясь отвлечь войска противника или уничтожить их. В полдень 26 августа французский король атаковал англичан, когда они расположились около леса в Креси-ан-Понтьё. Стремительная армия, состоящая из генуэзских арбалетчиков и французской кавалерии, была отброшена английскими силами и в последующем бою фактически раздавлена.

Впервые в этом бою были использованы пороховые пушки, которые больше сеяли панику, чем смерть, но пальмовая ветвь победы должна была достаться лучникам Эдуарда, которые, имея в своем распоряжении только луки, нанесли поражение конным рыцарям. Это был день частичного солнечного затмения, грома и молний, и к его концу французские рыцари полегли на поле битвы. Многие из них были лишены жизни с помощью длинного тонкого кинжала, который называли «мизерикордом», или оружием милосердия, и который можно было вонзить через не защищенные броней подмышечные области прямо в сердце. Среди 30 000 погибших был Иоганн, слепой король Чехии, чей девиз Ich dien, или «Я служу», был присвоен последующими принцами Уэльскими.

Битва при Креси стала выдающейся победой, после которой Эдуард тут же воспользовался открывшейся возможностью: он отправился на север и девять дней спустя стоял у стен Кале. Этот город мог бы стать отличным плацдармом для дальнейшего вторжения на французскую территорию; также это был удобный порт для рейдов против французских пиратов. Жители Кале выдержали почти год голода. Командир французского гарнизона писал Филиппу VI: «В городе нет больше никакой еды, нам остается только есть человеческую плоть… Это последнее письмо, которое Вы получите от меня, поскольку город будет потерян, и все мы вместе с ним». Письмо было перехвачено до того, как попало к французскому королю, и было доставлено Эдуарду; он прочел его, приложил свою личную печать и отправил адресату.

На одиннадцатый месяц осады женщины, дети и старики были высланы за ворота города как «бесполезные рты». Англичане не пропустили этих изгнанников через расположение своих войск и преследовали до рва вокруг города, где те умерли от жажды. Таким образом город принудили к сдаче. История о шести главах Кале, которые вышли с веревками на шеях и получили помилование от милосердного короля, вполне может быть правдой. По крайней мере, она относится к тому типу политического театра, в котором Эдуард достиг невероятных успехов.

Он покорил и еще одного старого врага. В год битвы при Креси Давид Брюс, или король Шотландии Давид II, начал вторжение в Англию; он получил в наследство «древний союз» с Францией и надеялся, что отсутствие Эдуарда деморализует английскую армию. Но в битве при Невиллс-Кроссе неподалеку от Дарема шотландские силы были побеждены, а сам Давид Брюс препровожден в лондонский Тауэр, где оставался в течение одиннадцати лет. Шотландское Черное распятие – частица креста Христова, заключенная в черный футляр, – было с триумфом доставлено в собор Дарема. Таким образом, Эдуард III стал победителем на всех фронтах. Рыцари и лорды смотрели на него с восторгом. Он стал их идеальным монархом.

Означало ли это так много для простого английского народа? В этом можно сомневаться. Война с Францией представляла собой ссору между двумя монархами, которые были членами одной семьи и родным языком которых был французский. Какое отношение имеют дела принцев к жизни в Англии? У людей в любом случае были более серьезные проблемы, о которых стоило беспокоиться: в 1348 году вся мощь болезни и смерти соединилась в такой эпидемии, какой еще не бывало.

Это время называли «чумным». Сама болезнь называлась «чумой» или Черной смертью. Тем не менее, возможно, она не являлась бубонной чумой; в разных источниках болезнь описывалась как сибирская язва, грипп или какая-то форма геморрагической лихорадки. Может быть, эта инфекция более не существует. Вопреки популярным заблуждениям, не похоже, чтобы ее переносили крысы.

Болезнь пришла из Центральной Азии в начале 1330-х годов и распространилась по всему известному миру по торговым путям. К 1347 году она добралась до Италии и летом следующего года коснулась Бристоля и других портовых городов. К осени 1348 года болезнь достигла Лондона, а затем двинулась на север. Первым ее признаком были бубоны – язвы, взбухающие в паху или под мышкой; современник писал, что такой бубон имел «форму яблока или головки лука… он полыхал, как тлеющие угли, а цветом напоминал пепел». В некоторых случаях тело человека покрывалось абсцессами, наполненными гноем. Все это сопровождалось болью в конечностях, рвотой и диареей; зараженные обычно умирали в течение трех дней.

Их хоронили в общих могилах, складывая бок о бок в длинные траншеи; родители несли своих мертвых детей на плечах. Все еще существует старинное поверье, что уголки некоторых кладбищ нельзя тревожить из страха «выпустить на волю чуму». И в этом поверье есть некое здравое зерно: споры сибирской язвы могут сохраняться сотни лет. Кладбища Лондона вскоре переполнились, тогда власти приобрели на границе со Смитфилдом 5,2 гектара земли, чтобы превратить их в огромную общую могилу. Умерло от одной трети до половины населения. Никогда ранее и никогда после этого смертность не достигала таких размеров. По самым оптимистичным оценкам, население примерно в шесть миллионов человек сократилось до трех-четырех. На этом уровне оно оставалось до начала XVI века.

Похоже на то, что до начала чумы страна была перенаселена; возможно даже, что плохое питание увеличило количество смертельных исходов. Таким образом, если применить нечто вроде мальтузианских расчетов, чума высвободила энергию пережившего ее населения и повысила доступность ресурсов. Но в то время на это ничто не указывало. Согласно хронисту этого периода Генри Найтону, «из-за недостатка людей множество зданий, больших и малых, лежало в руинах в каждом городе, боро и деревне; подобным же образом многие селения и деревушки были опустошены, в них не осталось ни одного дома, а все жители умерли; возможно, многие из этих деревень никогда не будут населены вновь». Невозможно было найти мужчин для обработки земли, поэтому женщины и дети должны были идти за плугом. В школьном учебнике следующего поколения приводится предложение для разбора: «Вчера крыша старого дома едва не упала на меня». Разрушенные здания были знакомой частью любого пейзажа.

Монах-францисканец Джон Клин оставил описание этого периода. «Дабы те вещи, которые стоит помнить, не исчезли со временем, – писал он, – и не изгладились из памяти тех, кто придет после нас, я, видевший так много зла и весь мир, которым, как было тогда, овладел нечистый, и сам ждущий смерти среди мертвых [inter mortuos mortem expectans], который все слышал и испытал, записал все эти вещи. Дабы написанное пережило своего автора и работа не исчезла вместе с тем, кто ее выполнил, я оставил пергамент для продолжения работы, если какой-нибудь человек выживет и кто-нибудь из Адамова рода избежит чумы».

Некоторое время спустя Джон добавил два слова – magna karistia, или «великая смерть». Далее другой рукой приписано: «Кажется, автор умер».

Чуму все считали Божьей карой, наказанием грешникам за их гордыню и самонадеянность, тщеславие и неверие. Она представляла собой такое великое зло, что, как писал Уильям Ленгленд в «Видении о Петре-пахаре», «молитвы не имели силы, чтобы предотвратить эту чуму». Ленгленд также заявлял, что юго-западный ветер, дующий по вечерам, был зловещим знаком. Это было дыхание самого дьявола. Говорили, что у всех, родившихся после чумы, было на два зуба меньше, чем у тех, кто родился до нее. В 1361 году чумное время вернулось. Его называли «детской смертью». Третья эпидемия разразилась в 1369 году, а четвертая – в 1374-м. В то время заметили, что богатых людей болезнь поражает не так сильно, как остальное население: они не находились в таком близком и тесном контакте с больными.

Несмотря на эти жесточайшие удары, английское общество держалось. Суды были закрыты, и собрания парламента постоянно отменялись, но порядок не рухнул. Государственные и церковные записи демонстрируют удивительную преемственность и согласованность управления. Уровень экспорта шерсти, например, оставался стабильным. Тем не менее чума медленно изменяла английское общество, и ее влияние было долговременным. Недостаток рабочей силы немедленно привел к повышению жалований и увеличению шансов найти работу. Безземельные или доведенные до нищеты крестьяне исчезли как явление. Но требования рабочих людей, которые пережили пандемию, росли, их ценность увеличилась вдвое, и это вызвало реакцию землевладельцев и магнатов. Рыцари из широв в особенности осознавали угрозу привычному порядку вещей.

В 1349 году парламент выпустил ордонанс о рабочих и слугах, запрещающий нанимателю платить за одну и ту же работу больше, чем до чумы. Этот же акт объявлял незаконным отказ безработного человека от работы. Меры эти не имели ничего общего с реальностью. Многие работники и их семьи могли просто переехать в другое место, к более щедрому нанимателю, который не обращал внимания на закон. Некоторые, к примеру, перебрались в города, где был большой спрос на неквалифицированных рабочих, таких как каменщики и плотники. Пахарь мог стать кровельщиком. Работы было более чем достаточно. В судебных записях этого периода есть следующие строки: «Томас Тигоу из Хейла – кровельщик на вольных хлебах, в 1370 году он несколько раз получал от Хью Скиннера из Литл-Хейла ежедневное жалованье в четыре пенса и обед, вопреки статуту; избыток 3 шиллинга 4 пенса… Уильям Дейе – пахарь на вольных хлебах, 2 декабря 1370 года он получил от Гилберта Дейе из Инголдсби 3 пенса и еду, и так продолжалось до конца недели; такие же деньги получал и от других в следующем году; излишек 12 пенсов… Джон Коупер, плотник, отказался работать поденно, чтобы заиметь дополнительный заработок, и получил единовременную выплату от Уильяма Боуртона из Садбрука; излишек оценивается в 2 шиллинга».

У многих молодых людей теперь были собственные участки. И лучшие земли недолго оставались свободными. Когда-то было слишком много малоземельных фермеров и рабочих, но теперь они рассеялись по стране. Некоторые лорды пытались привязать своих рабов к земле, налагая на них новые обязательства, но успехи в этом тут же уравновешивались проблемами с неохотно работающими и недовольными людьми. Поскольку рабочая сила уверилась в своей ценности, старые традиции ее использования больше не работали.

Крестьяне побогаче были готовы брать больше земли; они оставляли написанные по-английски завещания, чтобы узаконить свои стремления. Относительно низкая стоимость продукции и распространение высоких жалований заставляли многих более крупных землевладельцев отказываться от производства и продавать свои фермы тому, кто даст лучшую цену. Или они превращали пахотные земли в пастбища; уход за овцами требовал меньше вложений труда, чем выращивание зерна.

Старые связи между поместьем и деревней ослабевали. Таким образом, чума понемногу начала развеивать старую уверенность в статусе и положении; традиционная система взаимоотношений внутри коммуны замещалась личными интересами. Есть доказательства того, что оставшимся в стране жителям теперь приходилось больше работать: отчеты поместий показывают, что количество работы, выполняемой каждым мужчиной, возросло и что женщины часто занимались тем, что раньше делали только мужчины. Их жалованья выросли еще больше, чем у мужчин.

В этот контекст мы можем поместить различные ордонансы и те меры, которые принимали палата лордов и палата общин, чтобы призвать к порядку распоясавшееся крестьянство. Принимались законы, запрещающие дорогую одежду и налагающие ограничения на ежедневное меню. Женщины должны были одеваться в соответствии с социальным положением их отцов и мужей, а женам слуг не позволялось носить платки стоимостью дороже одного шиллинга. Женам йоменов не разрешалось покупать шелковые платки, а сельскохозяйственные работники не должны были иметь одежду по цене более 12 пенсов за ярд ткани. Одежда рабочего человека должна была «скрывать его половые органы и ягодицы», а носки его туфель или ботинок быть «не длиннее 5 сантиметров». Это ограничение было направлено против моды на плотно облегающую и обтягивающую фигуру одежду, а также против пристрастия к туфлям с удлиненными носами. Во время обеда и ужина семьи из низших классов должны были удовлетворяться всего двумя блюдами. Также выпускались законы, запрещающие крестьянам носить оружие или участвовать в буйных играх. Могли наказать и за безделье, если оно было доказано. Несмотря на все эти неуклюжие упражнения по социальному контролю, феодальной Англии XII и XIII веков приходил конец. Английский поэт Джон Гауэр в конце XIV века писал:

 

Мир изменился и опрокинулся,

Перевернулся с ног на голову

По сравнению с тем, что было много лет назад.

 

Неизвестно, как Эдуард III отреагировал на наступление чумы. Можно не сомневаться, что он воспринимал эпидемию исключительно как угрозу численности его армии. Все мысли короля были о войне. После падения Кале было заключено перемирие, которое продлилось шесть лет, пока не было нарушено под предлогом предательства. Король участвовал в войне вместе со своим старшим сыном Эдуардом Вудстоком, принцем Уэльским. Молодого человека также называли Черным принцем, что было связано с цветом его доспехов, а не с его моральными качествами или характером. Эдуард Вудсток развязал то, что вполне можно назвать властью террора, при котором личный состав его армий был превращен в опустошительные отряды, действующие на территории Франции. Им было приказано грабить, сжигать и разрушать все, что лежит у них на пути; они были предназначены для уничтожения жизней и источников существования французов. В таких отрядах состояли не те люди, которые отзывались на традиционный феодальный призыв под знамена; это были либо насильно призванные в армию, либо наемники, которым платили посуточно. Многие из них были обычными ворами или убийцами, привлеченными возможностью грабить и разрушать. В своем амплуа они были чрезвычайно успешны. Народная память об английских набегах жила во французском национальном сознании многие сотни лет. Эдуард Вудсток хвастался тем, что за каких-то семь недель разорил пятьсот городов и деревень в регионе Бордо, который никогда за свою историю не знал войны. Такая стратегия уже успешно применялась в Шотландии.

Французы, казалось, стремились избегать прямого столкновения, но осенью 1356 года две армии сошлись: французский разведывательный отряд наткнулся на англичан. Нельзя было отказаться от боя, не уронив чести. Новый король Франции Иоанн II имел огромное преимущество в численности: в его армии было 35 000 человек против 7000 у Черного принца, но позиция Черного принца в Пуатье находилась на склоне горы, покрытом изгородями и виноградниками.

Само по себе это расположение принципиальной трудности не представляло. Англичане всегда могли заявить о своем господстве на поле битвы, используя луки, и Черный принц повторил тактику своего отца при Креси, использовав лучников как основную боевую силу. Французская кавалерия двинулась против англичан только для того, чтобы быть срезанной дождем стрел; остальные французские рыцари пошли в атаку пешком, но также пали жертвами тисовых луков. В среднем такой лук имел длину 1,9 метра, а стрелы – 0,9 метра. Лучник натягивал его примерно около уха, а не у груди, и такой толчок позволял послать стрелу на 228 метров. Каждый лучник выпускал по десять стрел в минуту. Это можно назвать новой эпохой в военном деле.

Французский строй пошатнулся и распался, затем последовали отступление и паника. В этой суматохе французский король и его сын были захвачены англичанами в плен. Это стало еще одним бедствием для их армии. Черный принц доставил короля Иоанна в Англию, и на два года было заключено перемирие. Когда короля Иоанна везли по улицам Лондона, для горожан это стало поистине праздничным событием. Захваченный король был с триумфом препровожден в Вестминстер-Холл, где его ждал, чтобы поприветствовать, Эдуард III. Это была чисто средневековая форма плена. Короля освободили под честное слово его сына, обещавшего не бежать из плена, но, когда сын все-таки бежал, Иоанн вызвался вернуться в заключение. Он не мог подвергнуть себя бесчестью из-за нарушения условий договора. Через четыре месяца после возвращения в Лондон Иоанн умер от неизвестной болезни. Тело короля было отправлено во Францию.

После окончания перемирия Эдуард возобновил военные действия, но кампания зимой 1359 года не принесла решающей победы, о которой он молился, хотя он все еще был в зените славы. Тогда было подписано соглашение 1360 года, по которому Эдуард согласился снять свои притязания на французский трон в обмен на полный суверенитет над Гасконью, Кале, Гиенью, Пуату и Пуатье в Северной Франции.

Черный принц завел свой двор в Бордо, столице герцогства Гиень. Казалось, дела за Ла-Маншем у англичан идут хорошо, но в 1369 году новый французский король Карл V, известный как Карл Мудрый, заявил свои феодальные права на принадлежащие Франции территории. Черный принц отказался ему повиноваться, но все его военное бахвальство оказалось в конце концов бесполезным. Английский принц заболел водянкой и чувствовал себя слишком слабым, чтобы вести свои войска на поле битвы; никаких битв и не было, французский король действовал с помощью набегов, вылазок и внезапных нападений из засады. Это повторное завоевание французских земель втихомолку было чрезвычайно эффективным, и пять лет спустя Карл получил обратно практически все герцогства и провинции, которые были объявлены английскими. Снова заключили перемирие, которое продолжалось до смерти Эдуарда III. Все его военные трофеи, которые потребовали так много крови, страданий и денег, один за другим вернулись обратно к врагу. Остались только Кале и часть Гаскони. Его поход за французской короной был малоэффективным и не достиг цели. Эти постоянные качели – требование и выдвинутое в ответ на него контртребование – показывают тщетность всего конфликта. Его главные последствия, как мы видели, сказались по большей части на жизни самой Англии, где появился независимый парламент и сложилась национальная система налогообложения.

Эдуард Вудсток вернулся в Англию, где медленно увядал в болезнях шесть лет. Ухудшение его состояния только подчеркивало нездоровье самого двора, где отсутствие военных успехов создало атмосферу злобы и подозрений. Стареющий король больше не держал все дела в своих руках, и ходили слухи, что он вступил в любовную связь с Алисой Перрерс. Таким образом, бо́льшая часть обязанностей по управлению королевством перешла к его младшему сыну герцогу Ланкастеру, известному как Джон Гонт. Тем не менее в отличие от своего старшего брата, Джон был не слишком популярен. Считалось, что группа королевских советников использует казну в своих целях. Когда весной 1376 года был созван парламент с целью введения новых налогов, палата общин отказалась продолжать обсуждения, пока некоторые «дурные советники» не будут изгнаны из окружения короля.

Добрый парламент, как его называли, желал «исправить ошибки и недостатки в управлении королевством, если таковые будут обнаружены». Он заявил, что собрался «от имени общины королевства» и обрушился на придворных – взяточников и торговцев, которые вступили в сговор, чтобы присвоить государственные средства. Они были отстранены от должностей и вынуждены предстать перед судом палаты лордов. Несколько человек бежали из страны, остальные были смещены, заключены в тюрьму или лишены собственности. Это было первой проверкой эффективности палаты общин, которая показала себя способной на неожиданные действия, но это событие не говорит о появлении какой-то народной свободы, потому что палата общин с таким же успехом могла отвергать требования крестьян и рабочих. На следующий год она ввела подушный налог, который в равной мере внушал страх и ненависть. Члены парламента были озабочены интересами только своей «общины» королевства.

Черный принц умер во время заседаний Доброго парламента, а его отец скончался годом позже, в 1377-м. Говорили, что Алиса Перрерс сняла все кольца с его пальцев, когда он лежал на смертном одре во дворце Шин, но, возможно, это всего лишь поучительная история. От его славы победителя Франции уже почти ничего не осталось. Эдуард не достиг желаемого, но за время его пятидесятилетнего царствования в самой Англии установилась более согласованная или, по крайней мере, более организованная государственная жизнь.

Еще одно последствие его правления не менее важно. Ранние победы Эдуарда III при Слёйсе и Креси и захват Кале повысили национальное самосознание. Народ могли не волновать притязания Эдуарда на французский трон, но они понимали силу оружия против «чужаков». Новости о битвах читали на рынках и с церковных кафедр, они быстро распространялись по всей стране. Теперь дела в стране вели английские купцы, а не итальянские или немецкие. В порту Гулля, к примеру, в 1275 году английские торговцы шерстью имели всего 4 % экспорта, тогда как в 1330-м в их руках было почти 90 %.

«Я не могу понять всего этого, – замечает один персонаж из «Видения о Петре-пахаре», – ты должен повторить мне это по-английски». Стоит отметить, что Чосер начал свою поэтическую карьеру при дворе Эдуарда III. Его первые стихи были написаны на придворном французском, но сила родного языка победила литературный консерватизм поэта; теперь Чосер прославлял мощь разговорного и письменного английского как достойного сравнения с классическими языками. В «Троиле и Хризеиде» (Troylus and Chryseide) и в особенности в «Кентерберийских рассказах» он создал или использовал язык, способный на самые великие лирические взлеты и на самые вульгарные комические эффекты. Этот язык уже стал языком Шекспира. За время жизни Чосера английский заменил французский в качестве языка, на котором учили в школе, и за время правления следующего суверена он стал языком двора.

Росла и человеческая изобретательность. Во время правления Эдуарда III в Англии появились первые механические часы. Это не менее значительный признак отхода от феодального, сезонного мира, чем изобретение длинного лука и уменьшение количества сервов. Первое упоминание о лебедке, работающей в порту, относится к 1347 году.