16. Последние дни

В свои пятьдесят с лишним лет король и слышать не хотел о смерти. Он проводил большую часть времени в своих личных покоях во дворце Уайтхолл или Гринвиче; на стенах висели шпалеры, а убранство включало два или три стола, шкаф для посуды и кубков и несколько кресел. Для утешения и развлечений имелись различные музыкальные инструменты. Снаружи, в приемном зале, придворные делали реверансы перед пустым троном. Это по-прежнему было место королевского величия и, как таковое, требовало должного почтения.

К тому моменту король тяжело болел. Королевские финансовые счета демонстрируют, что огромные суммы денег тратились на покупку ревеня, королевского снадобья против недомоганий холерической природы. Король всегда был подвержен бурным вспышкам гнева, однако его неистовство усугублялось практически неотступной невыносимой физической болью. Страдающего ожирением короля приходилось переносить по залам и комнатам на специальных креслах, называемых «тележками». Подобная тележка – прообраз современного кресла-каталки – помогала облегчить нагрузку на его пораженные язвами ноги. По свидетельству историка Эдварда Холла, король «не мог подняться или спуститься по лестнице без помощи специального приспособления» – несомненно, того или иного варианта транспортера или подъемника. Он был вынужден носить очки, которые в то время назывались «гляделки» и прицеплялись зажимами к носу.

Несмотря на это, король смог нанести очередной удар. Он отстранил Стивена Гардинера от двора за отказ обменяться некоторыми епархиальными землями с королем. Такова была официальная трактовка событий в то время, однако, возможно, позор епископа стал результатом его интриг против Екатерины Парр. Сообщают, что, хотя епископу отказали во всех аудиенциях у короля, он все равно стоял вместе с другими членами совета у двери королевской опочивальни и ждал, пока более привилегированные советники выйдут, только чтобы создать впечатление, что он по-прежнему пользуется благосклонностью монарха. В действительности же довольно легко заключить, что в «консервативной фракции» происходила полномасштабная чистка рядов. Самый влиятельный ее член, герцог Норфолк, вскоре оказался в Тауэре.

Норфолк оставался одним из виднейших советников на протяжении почти всего правления короля, однако в ноябре 1546 года он и его сын, граф Суррей, стали жертвой подозрений и опасений короля. Суррей объединил свой родовой герб с королевским, а сестре посоветовал стать любовницей Генриха, чтобы увеличить состояние семьи; кто-то слышал, что он предлагал назначить своего отца регентом Англии в случае смерти короля. Они рисковали вдвойне, ведь Говарды, потомки Плантагенетов по боковой линии, могли предъявлять права на престол. В обвинительный акт король собственноручно добавил слова, отмеченные здесь курсивом: «Каким образом судить о намерениях сего человека, и не представляет ли оное опасности, угрозы или клеветы против титула принца или самого законного наследника…» Престолонаследование Эдуарда надлежало защитить любой ценой.

В самом начале декабря Норфолка и Суррея заключили в тюрьму. Сообщалось, что герцог знал о тайном заговоре, замышляемом Стивеном Гардинером с целью восстановить папское правление. Суррей заявил, что «новые верующие», религиозные реформаторы, «поплатятся за свои идеи» после смерти короля. Граф предстал перед специальной комиссией в Гилдхолле 13 января 1547 года, где получил смертный приговор. Норфолк избежал суда – по крайней мере, в тот момент, – но отправился в Тауэр. От рук палача он спасся лишь благодаря кончине самого короля.

Отчеты различных послов рассказывали одну и ту же историю угасания и распада; король «очень сильно сдал» и выглядит «столь нездоровым, учитывая его возраст и полноту, что может не выжить». Его придворные врачи, по сообщениям, ломали руки от отчаяния, и ходили слухи, что король уже мертв. «Как бы он себя ни чувствовал, – отмечал один посол, – дела его однозначно плохи, и долго он не протянет».

Однако кто посмеет сказать королю, что тот умирает? Даже «вообразить» смерть монарха значило навлечь на себя обвинение в измене. Было так же неразумно гасить последний луч надежды. Доктора возложили ответственность на сэра Энтони Денни, некоторое время служившего главным камергером личных королевских покоев. Он подошел к своему господину и прошептал: «Говорят, конец уже близок». Он посоветовал ему позаботиться о приготовлениях к смерти, как полагается благочестивому христианину. Королю затем предложили позвать Томаса Кранмера, однако он ответил, что сначала хочет «немного вздремнуть». Когда архиепископ наконец приехал, было уже слишком поздно; если в Генрихе еще и теплилась жизнь, то он уже не мог вымолвить ни единого слова. Король скончался в два часа ночи 28 января 1547 года. Он правил тридцать семь лет и девять месяцев.

Сложно оценить, какими были личные верования короля в конце его жизни. По свидетельству Джона Фокса, он якобы подумывал об идее заменить мессу одним таинством причастия; однако обоснований подобного лютеранского духовного порыва нет. Факты говорят о том, что при смерти – как и при жизни – он остался верен католичеству. В завещании он ссылался на «имя Господа Бога и славной Пресвятой Девы Марии» и приказал служить мессы во спасение его души, до скончания мира. Это не слова лютеранина. Они подразумевают, хотя и не доказывают, что король по-прежнему верил в существование чистилища, несмотря на его отрицание в собственных религиозных трактатах.

Что же до религии королевства, то мнения разнились тогда, разнятся и сейчас. Было ли это преимущественно и фактически католическое королевство, с королем во главе государства вместо папы римского? Или оно переживало исключительный по своей природе переход к более простому и понятному вероисповеданию? Возможно, лучше всего рассматривать его как запутанный и сбивающий с толку процесс вынужденного согласия с желаниями короля. Привычка подчиняться носила инстинктивный характер, особенно когда подкреплялась страхом и угрозой применения силы. Один из французских наблюдателей того времени сказал, что, объяви Генрих пророка Магомета Богом, английский народ не посмеет возразить. Некоторые глубоко верующие люди не могли поступиться тем, что велела им совесть, – например, Томас Мор и Анна Аскью, но для большинства религиозная практика определялась традицией и регламентировалась властью. Обряды богослужения не отличались от тех, что существовали в XIV и XV веках. Свидетельства завещаний указывают на то, что послереформенная религия не оказала существенного влияния на жизнь большей части народа. Узаконив принцип королевского верховенства, Генрих одновременно создал инструмент, который можно использовать для целей религиозной реформы.

Теперь цепи суровой необходимости сковали воедино всех участников драматического действа. Смерть короля стала знаковым событием, разломом в естественном порядке вещей, который следовало незамедлительно восстановить, прежде чем наружу выйдут стихийные силы хаоса. В последние месяцы жизни короля право аудиенции с ним предоставляли сэр Энтони Денни и сэр Уильям Пэджет, личный секретарь. Денни и Пэджет обладали огромным влиянием на больного короля, и вероятно, что в этот критический период они присоединились к реформаторам из Королевского совета.

Осенью 1546 года императорский посол в депеше своему господину описывал неожиданный рост влияния реформаторов. «У этих протестантов, – заявил он, – есть свои общеизвестные идеологи… Я даже слышал, что некоторые из них снискали большую благосклонность короля; жаль, что их нельзя отправить подальше от двора – туда, где они были еще в прошлом году». Двумя самыми влиятельными из них он назвал «графа Хартфорда и лорда-адмирала». Эти двое сановников, Эдуард Сеймур и Джон Дадли, действительно будут задавать тон правлению следующего монарха.

Эдуард Сеймур, граф Хартфорд, приходился принцу Эдуарду дядей; он был старшим братом Джейн Сеймур и после бракосочетания своей сестры с английским королем стал камергером личных покоев Генриха. Он получил титул графа во время крестин маленького принца и уверенно завоевал благосклонность короля; он также был назначен смотрителем Шотландских марок, или северных границ с Шотландией, где с блеском продемонстрировал свое воинское мастерство. Он принимал участие в шотландской и французской кампаниях короля и стал, таким образом, доверенной правой рукой короля в ратных делах. Джон Дадли был сыном королевского советника, обезглавленного в начале правления Генриха. Вскоре он прекрасно проявил себя в мореходном искусстве и прошел путь от вице-адмирала до лорда-адмирала; он также участвовал в экспедициях против Шотландии и Франции, чем завоевал восхищение и дружбу Генриха. Сеймур и Дадли, в сущности, оба были полководцами.

Их, в силу изложенных обстоятельств, глубоко беспокоил вопрос последней воли и завещания короля. Оно датировано 30 декабря 1546 года, когда до его смерти оставалось чуть меньше месяца. Изначальная версия была пересмотрена Генрихом 26 декабря в присутствии некоторых членов Королевского совета. Среди них мы можем видеть Денни и Пэджета, Сеймура и Дадли. Генрих завещал корону своему сыну и его потомству; при отсутствии такой возможности следующими претендентами он называл детей, рожденных от его королевы, однако тут он, возможно, несколько недооценил ситуацию. Трон перейдет к леди Марии, а затем – к леди Елизавете. Так и случилось. Право престолонаследования затем переходило к потомству его младшей сестры, герцогини Суффолк, исключая тем самым претензии на престол со стороны шотландской семьи Стюарт, с которой породнилась его старшая сестра. Это привело к серьезным разногласиям во время правления Елизаветы.

Затем Генрих назначил шестнадцать своих подданных членами регентского совета, чтобы осуществлять контроль над правлением Эдуарда VI в первые годы. Однако он так и не подписал завещание. Он тянул с этим до последнего момента – вероятно желая оставить за собой возможность изменить отдельные детали и тем самым поддерживать порядок при дворе. Позднее завещание подписали «сухой печатью», или факсимиле, за день до его смерти, 27 января. Задержка, возможно, позволила кое-кому творчески подредактировать текст. Подпись, проштампованная на завещании и затем обведенная чернилами, также была подстроена на той стадии, когда король уже не мог никак реагировать на какие-либо изменения.

Все члены регентского совета были «новыми людьми», или теми, кого можно назвать профессиональными придворными, кто приобрел высокое положение при дворе в последние годы правления Генриха. Представители аристократии добились этих званий лишь сравнительно недавно. Некоторые из них, включая Денни и Сеймура, склонялись к реформированной вере, однако большинство чувствовало себя вполне уютно в том религиозном миропорядке, к которому компромиссным путем пришел Генрих. Король активно стремился к равновесию и умеренности в регентском совете для юного наследника.

Возможно, именно поэтому Стивена Гардинера, ведущего консерватора, исключили из членов совета. Король, очевидно, подозревал Гардинера в симпатизировании папе римскому, что заключало в себе двойную опасность для малолетнего Эдуарда. Генрих самостоятельно принял это решение. Сообщается, что он вычеркнул имя Гардинера с пометкой, что «он своенравный человек и не должен находиться подле его сына». Пэджет докладывал, что он и другие подданные пытались разубедить короля, но Генрих резко оборвал их, заявив, что «дивится нашим словам, ведь мы же все знаем, какой он своенравный человек». Король, по свидетельствам очевидцев, сказал: «Я прекрасно его помню и неспроста исключил его имя; ибо, упомяни я его и одного из вас [совета] в моем завещании, он станет чинить препоны всем вам, и не должно вам управлять им; у него такая беспокойная натура. Я бы лично мог распоряжаться им и пускать в ход для разных целей, по моему благоусмотрению; однако вам того делать не следует». Отстранению Гардинера, возможно, больше способствовали соображения эмоционального характера, нежели доктринальная подоплека. Вероятнее всего, король стремился продолжить свою политику «срединного пути» в реформированной католической вере. Тут его, однако, ждало разочарование.

Наследник престола в своей летописи описывал события, развернувшиеся сразу же после смерти короля. Эдуарда, гостившего в замке Сеймура в Хартфорде, доставили во дворец Энфилд, где сообщили о смерти отца. «На следующий день… он [сам Эдуард] был доставлен в лондонский Тауэр и пробыл там три недели; тем временем совет собирался на ежедневные заседания для исполнения королевского завещания». Затем он сообщает, что «они решили избрать герцога Сомерсета регентом королевства и короля». Герцогом был не кто иной, как сам Эдуард Сеймур, получивший этот титул после того, как стал регентом.

Пэджет и Сеймур организовали заговор еще при жизни умирающего короля. «Вспомните то, что пообещали мне в зале Вестминстера, – писал позже Пэджет Сеймуру, – прежде чем почивший ныне король испустил свой последний вздох. Вспомните то, что пообещали мне сразу же после, обсуждая со мной план касательно занимаемого вами сейчас положения». Через сутки после смерти Генриха Сеймур отправил послание Пэджету из Хартфорда. Письмо было отправлено между тремя и четырьмя часами ночи, а забравшему его посыльному было приказано «спешить, спешить что есть мочи, спешить со всем усердием, ради своей жизни, ради своей жизни». Сеймур сообщил Пэджету, что «по ряду соображений, я считаю нецелесообразным раскрывать народу» подробности королевского завещания, пока они не встретятся и не устроят дела таким образом, «дабы впоследствии избежать противоречий».

Таким образом, двое вельмож коварно замышляли захват власти. Возможно, что Пэджет ни много ни мало добавил текст в завещание короля при пособничестве Денни. К примеру, в духовной содержалась статья, известная как «неосуществленные дарственные», согласно которым любое вознаграждение, обещанное Генрихом своим подданным, должно быть им вверено после его смерти; тем самым земли и титулы налево и направо раздавались «новым людям».

В условиях ожесточенной борьбы, среди страхов и честолюбивых притязаний, пробужденных смертью короля, в ход шли любые уловки и обман. Обстановка всеобщей тревоги и подозрений вынуждала придворных действовать алчно и беспринципно. Возможно, создание такой атмосферы было делом рук самого Генриха, однако в этом отношении он не слишком отличался от своих предшественников и наследников.

4 февраля новый совет проигнорировал основное волеизъявление в королевском завещании. Генрих предписал учредить систему правления большинства для сохранения равновесия в правительстве, которая может быть свергнута только в случае письменного согласия «большинства». Свержение, впрочем, последовало незамедлительно после того, как совет решил, что «некий специально назначенный человек» должен взять в свои руки контроль над делами государства; Сеймур, доказавший свои способности и приходившийся кровным родственником новому королю, был избран регентом королевства и короля. Императорский посол выразил менее лестное мнение; он докладывал сестре императора, что Сеймур – или Сомерсет, как его следует теперь называть, – был «сухим, неприветливым и высокомерным человеком». В борьбе за власть, впрочем, победа осталась за ним.

Тело почившего короля обмыли и вынули все внутренности, однако, как обнаружили хирурги, артерии настолько закупорились, что «во всем его теле едва ли оставалось полпинты чистой крови». Затем его заключили в свинцовый кожух и поместили в гроб, который во время похорон несло шестнадцать человек. Армия из тысячи солдат, 250 плакальщиков, а также высокопоставленные сановники церкви и государства сопровождали похоронную процессию из Вестминстера в Виндзор, растянувшуюся на шесть с половиной километров. Когда процессия остановилась на ночь в Сайон-Хаус, то часть свинцового гроба, по свидетельствам, частично отломилась, и кто-то видел, как собака лижет пролитую кровь. Это поразительная иллюстрация зловещего пророчества, сделанного отцом Пето Генриху пятнадцать лет назад: «Собаки будут лизать твою кровь – да, твою». Этот эпизод, наверное, слишком безукоризненно вписывается в данный драматический контекст, чтобы быть правдой.

Чтобы провезти тяжеловесный ступенчатый катафалк, пришлось заново вымостить дорогу в Виндзор. В верхней части погребальной колесницы поместили восковую фигуру короля для демонстрации толпам народа. Она была одета в пунцовый бархат и украшена драгоценными камнями. Настоящее тело, уже начавшее разлагаться, опустили в склеп под церковными хорами в часовне Святого Георга.