Эпилог. Моя ночная жизнь

Я вела дневник сновидений с того памятного лета в Перу, и это единственный дневник, который я вообще заводила. Я пробовала вести обычный дневник, но становилась высокопарной и стеснительной; не имея системы, я не знала, что писать. Но записывать сны легко. Я приучила себя сосредоточиваться на них, как только проснусь, – выуживать образ или чувство из утреннего тумана, распутывать нить, пока не вспомню всю историю или сцену. Записи в моем дневнике сновидений постепенно становились длиннее и подробнее. Из коротких сцен и отдельных впечатлений они выросли до полноценных рассказов – почти каждое утро. Мне нравится видеть доказательство, что даже в бессознательном состоянии я жила, чувствовала, что-то делала. Мне дороги мои сны независимо от того, насколько сильно они влияют на повседневную жизнь; даже если я их потом забуду, в этот момент они реальны.

Чтение дневника сновидения – я время от времени обращаюсь к нему – позволяет мне не только вновь посетить странные миры, которые я придумала во сне, но и вспомнить обстоятельства, их вызвавшие. В одном из снов я шла по лугу с компанией друзей, и мы наткнулись на семейство тюленей, которые превратились в мужчин в костюмах и стали уговаривать нас стать консультантами по вопросам управления. По всей видимости, те же семена беспокойства, которые превратили морских млекопитающих в бизнесменов, заставили меня написать заявление (так и не отправленное) о приеме на работу в банк Credit Suisse.

Время выпускных экзаменов изобилует классическими ночными кошмарами, например, когда я сообщаю преподавателям, что сменила тему диплома на геоморфологию. Позже, после того как я наконец начала писать заметки (нередко личного характера) для сайтов в интернете, мне приснился кошмар о том, что репортер таблоида фотографирует меня на унитазе. Наверное, таким образом я помогала себе нащупать границу между тем, что я готова сообщить о себе миру, и тем, что будет уже слишком.

Когда я хочу вызвать у себя осознанное сновидение, то специально выделяю на это время. Выбираю неделю, на которой не ожидается важных событий или связанных со стрессом перемен. Надеваю браслет, привезенный с Гавайев – ярко-синий, напоминающий, что нужно сохранять сознание во сне, – и с его помощью выполняю тесты на реальность, как только вспомню. Я не включаю будильник, чтобы проснуться посреди ночи, но часто все равно просыпаюсь под утро, а когда пытаюсь вызвать у себя осознанное сновидение, не паникую, обнаружив, что не сплю в четыре утра. Наоборот, я радуюсь возможности сосредоточиться на желании увидеть осознанное сновидение, а затем, как снова заснуть. Одно из удовольствий осознанных сновидений – и даже попыток их вызвать – состоит в том, что упражнения обостряют и оттачивают восприятие реальности. Эти ночные часы насыщены ощущением открывающихся возможностей, а не раздражением.

Теперь я знаю гораздо больше и поэтому больше доверяю своим снам. Я верю, что они связаны не только с поведением в реальном мире, но и с не до конца осознанными мыслями и фантазиями. Я убеждена, что мои сны помогли мне разобраться с романтическими отношениями и прояснить представления о дружбе. Не так давно я обнаружила, что подруга, с которой я потеряла связь и убедила себя, что не хочу ее восстанавливать, продолжает появляться в моих снах, зачастую на заднем плане, в неподходящих ситуациях. Вот она со мной в балетном классе. Вот на рождественской вечеринке. Целый день я размышляла об этих сновидениях и поняла, что не хочу отказываться от нашей дружбы, как думала раньше. Я написала подруге, и мы восстановили отношения.

За последние пару десятилетий мы многое узнали о сновидениях, но появление новых технологий резко ускорило исследования. Ученых по-прежнему критикуют, что они опираются на слова испытуемых, которые описывают свои сны; функциональная визуализация может показать, какие области мозга активны во время сна, но невозможно узнать, правильно ли люди передают подробности своих сновидений. Но вскоре это может измениться. В 2013 г. группа японских ученых под руководством Томоясу Хорикавы опубликовала результаты исследования, в котором они пытались в реальном времени расшифровывать содержание сновидений. В эксперименте Хорикавы трое молодых людей спали внутри функционального МРТ, подключенные к аппарату ЭЭГ. Увидев, что наступила фаза быстрого сна, исследователи будили участников эксперимента и просили описать свои сновидения. Собрав не менее двух сотен таких описаний от каждого добровольца, Хорикава составил список мотивов, которые появлялись чаще всего, – автомобили, компьютеры, книги, женщины и мужчины. Затем Хорикава изучал активность мозга испытуемых, когда они смотрели на изображения этих элементов, и использовал полученные данные для составления примитивного электронного сонника – корреляций между конкретными паттернами функциональной томограммы с элементами снов. Когда испытуемые снова погрузились в сон, Хорикава анализировал томограммы их мозга, пытаясь понять, что они видят во сне. Выводы алгоритма на удивление точно совпадали с рассказами самих испытуемых. Это еще нельзя было назвать чтением снов в буквальном смысле – алгоритм не мог определить, какого мужчину, женщину или книгу видел спящий человек или какие он испытывал чувства по отношению к этому предмету, но первый шаг на этом пути был уже сделан.

Тем временем Мэтт Уилсон предсказывает, что исследователи по-прежнему будут возлагать надежды на крыс. «Думаю, ответы будут получены от моделей с использованием грызунов», – говорит он. Больше всего его воодушевляет возможность манипулировать памятью с помощью сновидений, как это продемонстрировал на мышах Гаэтан де Лавильон. «Мы хотим попытаться повлиять на содержание сновидений на детализированном уровне – создать потенциально новый контент во время сна. Высказывается идея избирательного обучения, то есть сочетание манипуляций с сигналами вознаграждения. Теоретически «вы можете управлять процессом обучения, либо заставляя крыс обучаться конкретным вещам, либо манипулируя содержанием сновидений, либо избирательно подкрепляя определенное содержание».

Приступая к работе над этой книгой, я волновалась, что слишком глубокое понимание сновидений может отвлечь от их загадочности, от элемента чуда, которые привлекли мое внимание к этой теме. И рада сообщить вам, что сколько бы я ни узнавала о том, как мой мозг создает новые миры, пока я пребываю в бессознательном состоянии, фундаментальная странность сновидений доставляет мне такое же удовольствие и остается для меня такой же загадочной, как и прежде. Знание того, что в состоянии влюбленности участвует выброс дофамина, нисколько не уменьшает нашего счастья, и точно так же знание о нейронных коррелятах сновидений не уменьшает радости или тревоги, когда мы их вспоминаем. Немногие люди знают о биологических механизмах сна больше, чем Уильям Демент, но даже он бросил курить после того, как ему приснилось, что у него рак легких. Алан Хобсон – противник теории Фрейда – не только вел подробный дневник сновидений на протяжении нескольких десятков лет, но и посчитал свои сны достаточно интересными, чтобы опубликовать их. В книге «Тринадцать сновидений, которые никогда не видел Фрейд» (Thirteen Dreams Freud Never Had), Хобсон использовал свои сны для иллюстрации биологических процессов, участвующих в формировании сновидений, а также в эмоциональной составляющей жизни. Он не считал эти проекты несовместимыми.

Даже научившись распознавать закономерности и темы в своих сновидениях, я не перестаю удивляться образам и сюжетам, которые придумывает мой мозг. Мы уже можем различить некий порядок среди хаоса, но еще далеки от понимания, почему то или иное воспоминание смешивается с другим или почему мозг выбирает конкретную ночь, чтобы разыграть определенную сцену. Привлекательность сновидений заключается в невозможности до конца их распутать. Недавно во сне я нянчила бестелесного японского младенца, который говорил только по-испански. В другом сновидении я навещала писательницу Дженет Малкольм в пансионате для вышедших на пенсию математиков и просила совета, как структурировать мою книгу. Некоторые мои сновидения ни на что не вдохновляют, не выталкивают на поверхность забытые воспоминания и даже вообще лишены смысла. Это эскапизм, позволяющий мне выходить за границы повседневной реальности, состоящей из работы и учебы. Это развлечение. Это свидетельство того, что я живу во сне.

Я очень хорошо помню, как в девятом классе впервые увидела человеческий мозг; он плавал в банке с формалином, которая стояла на верхней полке шкафа в школьной лаборатории. Однажды после школы я подождала, пока все уйдут, поставила стул на крышку стола, взобралась на него и стала жадно разглядывать мозг. Неужели эта маленькая штуковина, похожая на переплетение трубок, управляет всем, что делает меня мной? Я была потрясена и говорила всем, что собираюсь стать нейробиологом. Эта фантазия продержалась недолго, и я много лет не вспоминала о том мозге, но, работая над книгой, я часто испытывала схожее и почти забытое чувство благоговения.

Психолог Рубин Найман утверждал, что уход сновидений из нашей культуры является настоящей угрозой для здоровья общества. Признание важности сновидений для психического и когнитивного здоровья особенно актуально теперь, когда врачи так часто выписывают препараты, влияющие на быстрый сон. Известно, что популярные лекарства, в том числе опиоиды, бензодиазепины и некоторые антидепрессанты, подавляют сновидения. Так давайте же говорить о сновидениях. Давайте относиться к ним как к реальному и значимому опыту. Пусть они займут то место в нашем мире, которое принадлежит им по праву.