Глава 10

Прогрели моторы, порулили на старт. Вес у нас сейчас максимально взлётный и оттого с места тронулись очень тяжело — колёса успели продавить неплохие такие ямки в грунте. Пришлось хорошо газануть, чтобы вырваться из земляного плена. Полетела в клубах песка и серой мелкой пыли вырванная с корнем трава, закрутилась, взлетела выше самых высоких деревьев и плавно полетела в сторону города, подхваченная вечерним ветром.

Секретность вылета… Какая тут к чёрту может быть секретность! От души матюкнулся, про себя, само собой, завидев стоящую возле ангаров толпу провожающих. Был же уговор — никаких проводов! Нет, кому-то невтерпёж свои верноподданнические настроения великому князю продемонстрировать. И невдомёк им, что не видит он со своего места этого рвения… Ни дна ему, ни покрышки! А вот кому не нужно — обязательно увидит, отметит, сделает правильные выводы и быстренько доложит наверх, по команде… И будет нас ожидать горячий приём в небе Балтики!

Ладно, что материться-то, поздно. Да и смысла особого нет. Те, кому нужно /или наоборот, не нужно/ и так знают — раз самолёт пошёл на взлёт, значит и князь находится на его борту. Да и ладно! Что я тут попусту свои нервы трачу? Нет возможности предотвратить все подобные вероятности, значит, остаётся только принять эти вероятности как действительность.

Катимся. Вот и «колючка», ограничивающая взлётное поле со стороны города. Дальше за ней уходит к городу и штабу флота пыльная грунтовая дорога. Здесь заканчивается аэродром и отсюда я начну взлёт. Потому и откатился в самое начало, к кромке поля — пусть запас для разбега побольше будет. Развернулся плавно, по большой дуге, чтобы сильно не напылить, дал команду инженеру установить максимальные обороты моторам. Только тогда и сообразил, что можно было не стараться с плавным выруливанием, всё равно за нами сейчас океан поднявшейся в воздух пыли.

Катимся. Моторы выходят на взлётный режим — приборов нет, определяем это только по звуку и тяге винтов, самолёт дрожит от нетерпения, словно рвётся в небо. С Богом!

Медленно нарастает скорость. Успеваю в который уже раз пожалеть об отсутствии механизации крыла и в который раз себе же и ответить, что пока это, к сожалению, недоступно по многим причинам.

Проплыли слева ангары с группой провожающих граждан, а мы всё разгоняемся и разгоняемся. Направление только выдерживаю без проблем, прямо на далёкие серые силуэты стоящих на рейде кораблей. И на частокол мачт более мелких судёнышек. Картинка красивая, но в данный момент она глаз не радует. Ощущения от затянувшегося разбега потому что не самые приятные. Само собой, в любом случае нам до них не достать — больно уж далеко от берега. В самом плохом случае просто в море окажемся.

К счастью, штурвал помаленьку начал оживать. Какие-то нагрузки на нём появились. Это радует, потому как уже и конец лётного поля виден. С такой же «колючкой» и невысоким частоколом поддерживающей проволоку ограды.

Бежим и бежим. Плавно отрываю хвост от земли. Самолёт выравнивается по горизонту, сразу же становится легче — почти совсем пропадает вибрация. А колючка всё ближе и ближе. Коротким движением поддёргиваю штурвал на себя, как бы подрываю машину в воздух, и она слушается, зависает в воздухе, отрывается от земли! Но не до конца! Не хочет нас земля отпускать — цепляется травой за колёса, продолжает их раскручивать, трясёт в бессильной инертной злобе пропадающих вибраций. Растёт скорость и ещё чуть-чуть поднимаю машину вверх. И земля отпускает нас! Колёса перестают стонать от нагрузки, корпус прекращает вибрировать от неровностей грунта, крылья прочно опираются на воздух, надёжно держат машину.

— Есть отрыв! Взлетели! — во весь голос орёт от восторга сбоку штурман.

Откуда только у него эти слова появились? И я искренне улыбаюсь в ответ. Сколько раз приходилось вот так вот уходить в небо с последней плиты ещё в той, прежней, и никак не хотящей уйти в забвение жизни… Ничего не меняется…

А берег вот он, почти перед нами. И забор из колючей проволоки неудержимо наплывает на нос самолёта.

Ещё чуть-чуть вверх, чтобы перескочить эту колючую изгородь. Штурвал в руках вибрирует мелкой дрожью от работающих моторов. Эта дрожь передаётся на руки и даже перчатки не особо помогают.

Ушли! Внизу чёрная гладь воды. Умом понимаю, что никакая она не гладь — море же, волны и ветер никуда не делись. Но это если умом, а из кабины, да ещё краем глаза она именно как гладь воспринимается. И только там, впереди видны и эти волны, и даже редкие белые барашки пены на их гребнях.

Тяжело и медленно проходим над самыми мачтами кораблей. Вижу задранные к небу головы моряков, белые пятна лиц, даже умудряюсь покачать на прощание крыльями. Легонько. Почему бы и нет? Мне это ничего не стоит, а им приятно. Опять же останутся о нас только хорошие впечатления.

— Штурман, курс?

Наш навигатор отрывается от бокового окошка, с понятным сожалением бросает ещё один прощальный взгляд вниз на корабли, и разворачивается в мою сторону.

— Двести пятьдесят три градуса, — отвечает сразу же, и даже не заглядывает при ответе в карту.

Знает. Молодец какой.

Плавненько, плавненько начинаю разворот с набором высоты. Эх, сейчас бы нам колёса убрать… Насколько быстрее разгонялись бы.

Через минуту занимаю нужный курс, продолжаю набор и только тут обращаю внимание на свою мокрую спину. Непросто взлетать с предельным весом и отрываться от земли на последних метрах взлётного поля. Не стоило так рисковать? Так работа такая. Без риска никуда. Продуманного, само собой. И здесь, как ни крути, а всё было рассчитано. Правда, на глазок, в уме, ведь ни навигационной линейки, ни соответствующих весу и длине разбега таблиц ещё никто не придумал — всё впереди. Но и так неплохо получилось. И от земли мы оторвались приблизительно в той точке, в которой я и предполагал отрыв. Так что да, всё рассчитано. Конечно, всякое может произойти, и случайности не гарантированы, но расчёт есть расчёт. И хорошо, когда он подтверждается практическими результатами. Вот как сейчас, например…

Карабкаемся, ползём вверх, торопимся догнать уходящее солнце и не успеваем. Маловата у нас скоростёнка. Катится, катится вниз багряный диск, прилипает к горизонту, размазывается по нему тонкой полоской. И исчезает, оставив за собой такое же багряное небо. И отчего-то на ум приходит старая рыбацкая поговорка: «Солнце красно с вечера — рыбаку бояться нечего». Читал в какой-то книжке в своём, очень отсюда далёком, детстве. Если поговорка не врёт, то погода нас ожидает хорошая.

Напоследок успеваю заметить справа очертания далёкого финского берега, а потом и он растворяется в стремительно накатывающейся ночи. Но это уже не страшно. Главное, курс у нас правильный, визуально подтверждённый. Так что мы летим правильно, в нужную сторону. Мелькают напоследок под крыльями светлые пятна островов и быстро пропадают.

Внизу волны Балтийского моря тают и сливаются с ночной теменью, а здесь, на высоте, пока ещё светло. Далеко впереди и значительно выше нас золотом горят перистые облака — там день. И мы летим за этим светом, торопимся под рёв моторов, но не успеваем. На глазах золотой цвет меняется на красный закатный, а буквально через пару минут ажурные облака впереди окутываются покрывалом темени. И начинают посверкивать звёзды. Сначала робко выглядывают самые яркие, за ними осторожно проявляются остальные. И вскоре вокруг нас сплошная звёздная россыпь. Даже внизу. Словно зависаем неподвижно в пространстве. И непонятно, где верх и где низ — если бы не спасительная ленточка авиагоризонта. Только она и помогает разуму удержаться в нормальном полёте.

Наваждение пропадает с восходом луны. Жёлтый диск выкатывается сбоку справа, и сразу становится легче. Появляется низ, видно сверкающее волнами море, и я немного расслабляюсь. Навыки навыками, а всё равно неприятные ощущения. Словно в первый раз ночью лечу.

Три тысячи метров по альтиметру. Здесь ещё нет понятий истинной или относительной высоты, приборы показывают абсолютные значения от нулевой отметки Адмиралтейского футштока. Поэтому приходится всё время учитывать нужные поправки. Например, высоту аэродрома посадки относительно уровня моря или этого самого футштока по имеющимся в наличии картам. Приблизительно, конечно. Но и то хорошо. Раньше и такого не было, на глазок летали. И летают. Но это я скорее по старой привычке стараюсь поправки учитывать, потому что пока они не нужны — летаем всё равно не по приборам, а визуально.

Оглядываюсь назад — темно в кабине. И тихо. Ни звука за спиной. Почти час полёта позади, пассажиры мои приморились и наверняка давят на массу. Иначе бы давно уже рядом со мной сидели. Хотя-я, что тут у меня делать? Звёздами любоваться? И всё. Впрочем, вру, не всё. Ещё морем можно. И редкими кучевыми облаками внизу. Переливаются всеми оттенками серебряного, проплывают медленно под крыльями. Муторно. Скоростёнка никакая, ползём, словно черепаха, скорее, висим среди звёзд. И даже не тряхнёт ни разу. Болтанки и той нет. Тут же себя одёргиваю — нашёл о чём жалеть. Радуйся, дурень, что с погодой повезло. Этого везения, да на подольше бы… А то совсем скоро осенний период штормов начнётся…

Штурман закопошился, на левый борт перебрался, к окну прилип. Молодец, не дремлет. Ну и я голову повернул — интересно же, куда он всматривается? Всё какое-то развлечение. Понятно — на траверзе в лунном свете показалась тёмная громада острова Даго.

— Что там, Фёдор Дмитриевич? — окликаю штурмана.

— Остров Даго проходим, Сергей Викторович, — оборачивается лейтенант и наклоняется в мою сторону, придвигается ближе, чтобы не так сильно кричать. — Время и курс расчётные, правильно идём. То есть, летим. И с ветром угадали.

И улыбается довольно.

— Можно и так, и так. Всё будет правильно, — улыбаюсь в ответ. — Висбю когда рассчитываете пройти?

Ну и что, что у нас всё это ещё на земле просчитано? Зато сейчас все расчёты можно скорректировать по времени в зависимости от реального ветра.

— Чуть меньше двух часов осталось, — откликается штурман. Потом ловит мой взгляд, истолковывает его правильно и поправляется. — Один час сорок шесть минут.

— Отлично, Фёдор Дмитриевич, — улыбаюсь в ответ.

Интересно, как это он так точно посчитал? Специалист…

Топлива за время полёта уже сожгли какое-то количество, самолёт на крохи, но стал легче — можно попробовать и повыше вскарабкаться. Аккуратненько, чтобы скорость не потерять. Для чего карабкаться вверх? Так чем выше, тем и расход меньше получится.

А вообще, это у меня имеется опыт ночных полётов, а для всех остальных взлёт в ночь — вообще что-то за гранью возможного.

Я с этой невозможностью в полной мере столкнулся у Эссена в кабинете, когда вот этот вылет переносил с завтрашнего утреннего на сегодняшнее вечернее время. Наслушался всякого. И отговаривать пытались, и страшилки всякие рассказывали. Выслушивал всё внимательно, кивал в ответ и твёрдо стоял на своём. Удивило, что никто вечерний вылет прямым приказом не запретил. Это ещё мне повезло, что в тот момент в кабинете великого князя не было. Наверняка и тот бы присоединился к моим противникам в качестве весомого довеска тяжёлой артиллерии. И уж такого залпа я бы точно не выдержал. А так удалось настоять на своём. А князь… А что князь? Когда решение уже принято, остаётся с ним только смириться. Да и не понял он ничего в тот момент, я так думаю. Когда обо всём узнал. Потому как только обрадовался моим словам, что мы к Кильскому каналу на рассвете подлетим…

Так что пусть лучше спит. В отличие от экипажа. И я высматриваю наших стрелков-наблюдателей. Бодрствуют…

Всё хорошо, вот только проблема в ночном освещении. Кое-как удалось этот вопрос решить с помощью электрических времянок-светильников, но на будущее обязательно нужно менять конструкцию и проводить стационарное освещение. И как я этот вопрос упустил? Когда увидел, чем мне предлагают кабину освещать, только руками развёл. Потому что нормальных слов у меня в этот момент не было. Самолёт деревянный, ну, почти деревянный, бензин кругом, а они керосинки подсовывают! «Летучую мышь!» Так эти лампы у нас называли. А здесь даже и не знаю, как их обозвать. Наверное, так же. Вернёмся, и обязательно буду связываться с Сикорским. Ему ведь ещё эскадру Шидловского компоновать самолётами-бомбардировщиками… И ночью наверняка летать будут, особенно после сегодняшнего нашего полёта.

Четыре тысячи метров. С инженером вдвоём немного прибираем обороты моторам. Снова очень не хватает указателя скорости полёта, да и авиагоризонту хорошо бы было в дополнение к крену ещё и угол тангажа показывать. Так что снова приходится надеяться на собственные ощущения. Или на нагрузки. На штурвале. Только по ним и остаётся ориентироваться.

Вот так хорошо будет. И оборотики прибрали чуть-чуть, и расход топлива уменьшился. С этой адмиральской авантюрой нам на добрую сотню миль больше лететь. Поэтому будем всеми силами экономить бензин. Ну и что, что запаса должно хватить? Мало ли что может в полёте случиться? Например, ветер поменяется? Или не получиться на Зеландии сесть? Так что, обороты прибираем и с каждым новым часом полёта экономим и экономим горючее. А когда бомбы сбросим, вообще хорошо будет…

Рассвет встретили над Малым Бельтом. Пролив проходим на четырёх тысячах, выше никак не забраться. То есть, попробовать-то можно — топливо выработали, самолёт стал легче, но… Всегда есть какое-нибудь но. Вот и сейчас оно стоит позади меня и бурчит тихонько. Как будто и про себя, но так, чтобы все окружающие слышали. Особенно я. Замёрз кто-то, видите ли, сильно. И дышать кое-кому почему-то тяжело, воздуха не хватает. Опять же завтраком не накормили, хотя могли бы и заранее позаботиться. Бурчит больше для вида, но всё равно неприятно, ощущаю свою явную вину. И за завтрак, о котором я и вправду забыл, и почему-то за царящий в кабине холод. Вот поэтому и не лезем выше. А на будущее обязательно нужно в длительные полёты с собой хоть какой-то перекус брать. Напрочь из памяти подобное выбило.

Зато князь великолепно выспался и даже в ведро сходил. Бурчит, а сам доволен, по глазам видно. Ничего, сейчас проснётся окончательно, потому что уже и Киль показался. В предутренней дымке очертания города плывут, мало какие подробности можно внизу различить, да и дымов очень уж много над крышами. Коптят печи утреннее небо. Укрывает серый дым и строения, и гавань сплошной пеленой. Получается, ветра у земли нет?

— Фёдор Дмитриевич, обрати внимание, ветра внизу нет совсем. Пелена дыма над городом неподвижно висит, — обращаю внимание штурмана на эту завесу.

Вроде бы и мелочь, но для нас немаловажный фактор, который обязательно нужно будет учесть. Нам же ещё бомбы сбрасывать!

Зря переживал — чем ближе подходим, тем лучше видимость по горизонту. И дымка уже не так мешает.

Справа внизу вилка входа в канал, пустая, к сожалению. А сразу за этой вилкой, чуть дальше и левее, на окраине города вижу огромные топливные цистерны. И стоящий у причальной стенки корабль. Вот и вероятная цель образовалась сама собой. Это на тот случай, если мы в канале никого не найдём…

Волной прокатывается азарт, разминаю плечи, шею, ёрзаю, убираю ноги с педалей и вытягиваю ступни вперёд. Всю ночь ведь просидел в кресле. Ну, почти всю. Несколько раз во время полёта вставал на ноги, быстренько разминался, даже приседал, невзирая на боль в бедре. А болит оно наверняка оттого, что повязка к ране присохла. Ерунда.

А подвигаться просто необходимо — разогнать кровь по жилам. Да и как иначе-то? Столько времени просидеть в кресле, это же тяжко. А самолёт сейчас летит ровно, можно и позволить себе такую коротенькую разминку. Даже встать и поприседать, да несколько наклонов сделать. Заодно и ещё раз порадоваться, что так вовремя я о триммерах позаботился. Пригодилось.

Но всё равно я от своего кресла ни на шаг не отхожу — все упражнения с ним рядышком выполнил. Особенно здорово было увидеть во время этой разминки огромные глаза нашего штурмана — как он испугался оставленного без присмотра штурвала. Ну, да, самолёт-то летит, моторы работают и за рогами никого…

В небе пусто, даже птиц не видно. И это нам на руку. Вот-вот солнце за спиной взойдёт, вообще отлично будет. Прямо по его лучу и пойдём вдоль канала. Надеюсь, утреннее солнечное сияние прямо в глаза сильно затруднит немцам наше обнаружение. Теперь лишь бы с кораблями в канале повезло…

Что самое интересное, в эфире стоит мёртвая тишина. Все молчат, никто не работает. Ну и ладно.

Довернули вправо, пошли над Кильским каналом. С высоты он кажется тонкой ниткой, тянется, изгибается, сверкает причудливо водной гладью на выкатившемся из-за нашей спины солнышке. А нужных нам целей не видно. Плывём в утреннем неподвижном небе на запад, всматриваемся изо всех сил вперёд. Неужели столько времени потеряли впустую? Нет, вон далеко впереди что-то чернеет, словно дым от пароходной топки расплывается по небу.

Машина летит ровненько, воздух ещё не прогрелся — болтанки нет. Внизу проплывают окраины города, лента канала плавно изгибается, расширяется, уходит вперёд. Ещё через минуту проходим над тем местом, где явно должны расходиться встречные корабли — правильный круг и уходящий влево просторный затон. После него канал начинает изгибаться вправо, сужается, и вот тут нам везёт…

Одновременный толчок в плечо справа и слева заставляет меня болезненно поморщиться, а самолёт вздрогнуть. Больно уж сильно ударили. Даже тёплая одежда слабо помогла. Зато после встряски больше никаких ударов не последовало. А восторг пассажиров понятен — далеко внизу ползут несколько кораблей. Пока наблюдаю только двоих, да и то второй в предутренней дымке почти не виден, но зато чуть дальше прекрасно вижу поднимающиеся вертикально в небо чёрные дымы. Уходят суда вдаль по каналу.

— Внимание! Вижу цель! Снижаемся! — медлить нельзя, второго захода может и не получиться. И выбирать особо не нужно, все приблизительно одного размера.

Убираем обороты моторов и снижаемся прямо на корму замыкающего караван корабля. И мажем, мажем, слишком поздно начали снижение. Не успеваем! А увеличивать вертикальную скорость нельзя, конструкция самолёта может не выдержать таких нагрузок. Штурман приник к прицелу, мечется взглядом то на приближающиеся корабли, то вновь возвращается к прицелу.

Уходит под брюхо самолёта серая туша военного корабля, и снова внизу серая в бетонных берегах гладь воды. Показалось, что даже направленные прямо мне в лицо орудийные стволы увидел. С такой-то высоты… Точно, показалось. Но до чего же реально.

И никакого шевеления на палубе. Спят немцы, не проснулись ещё. Или не очухались от нашего внезапного появления, не ожидали такого эффектного захода.

— Фёдор Дмитриевич, работаем по второму! — кричу штурману.

Штурвал подрагивает в руках, слишком сильно разогнались, тянет вниз, приходится уменьшать скорость снижения. Но, успеваем занять нужную для нас высоту. И не низко, средненько — чтобы и бомбы успели разогнаться, и под свои же взрывы самими же не попасть, но и не высоко, чтобы не промазать. Опыта-то бомбометания у нас на «Муромцах» мало. Да вообще мало! Самое же главное, нас пока никто так и не обнаружил! Слишком уж неожиданно для всех наше появление здесь, на этих берегах. Не ждали!

Всё, пора переводить самолёт в горизонтальный полёт! Падает, падает скорость и сразу же затихает дрожь на рулях, добавляем обороты, тяну штурвал на себя, плавно и мягко. Убираю малюсенький крен, выравниваю самолёт по прибору и горизонту. Ветра и сноса практически нет. Иду на четырёхстах метрах, прямо по курсу вырастает очередная чёрно-белая громадина — дымит закопчёнными трубами. Только сейчас в сознании откладывается, что это гражданский корабль. Мельком отмечаю, что судно сильно загружено — сидит уж очень глубоко в воде. Это радует. И раз замыкающим явно какой-то военный корабль, то это караван. Ещё успевает промелькнуть догадка — явно сырьё из Швеции. И возникает соблазн пройти вдоль него, выбрать самую лакомую цель, но давлю, давлю это желание в зародыше. Нет у меня ни времени на это, ни возможности. И топлива мало, и немцы вот-вот нас обнаружат и сыграют тревогу. Да уже наверняка обнаружили и сыграли! Так что придётся работать бомбами по вот этому кораблю, вырастающему внизу впереди.

— Открыть люки!

В кабину врывается утренний холодный воздух. Но после мороза высоты лично мне он кажется тёплым. Чётко слышу, как становятся на фиксаторы створки бомбового люка. И не только слышу, но и чувствую срабатывание механических замков пятой точкой.

— Приготовиться!

Оглядываюсь назад, в кабину. Успеваю ухватить взглядом замершую возле рычага сброса бомб фигуру механика, его горящие лихорадочным блеском широко распахнутые глаза на белом лице и медленно-медленно что-то шепчущие губы. Замечаю и намертво запоминаю эту картинку, и тут же переношу взгляд на наплывающую серо-стальную громаду корабля. И в самый последний момент срабатывает озарение, и я отворачиваю в сторону от оси корабля градусов на пятнадцать — чтобы увеличить площадь накрытия. Жёстко фиксирую самолёт на новом курсе и… Да пора же! Почему лейтенант медлит?

— Давай! — орёт во весь голос штурман, и я точно так же кричу, надрывая изо всех сил горло, как будто от этого крика всё сейчас зависит — и точность попадания, и удача:

— Сброс!

И, кажется, даже слышу, как срабатывают держатели бомб, как клюют носом и уходят вниз крашеные чёрной краской четыре восьмидесятикилограммовые фаршированные взрывчаткой тушки.

Самолёт освобождённо подпрыгивает вверх, придавливаю его несильно и сразу же даю команду увеличить обороты моторам до максимальных.

— Люки закрыть! — кричу назад. За спиной резко обрывается гул ветра. И ревут двигатели, тащат нас вперёд, а я про себя считаю медленно тянущиеся секунды. Одна…

Уходим вверх и влево, крутим плавный разворот. Если вправо — то немцы сразу догадаются, где нас можно искать. А так, есть маленькая вероятность, что потеряют на какой-то малый миг. А нам больше и не нужно. Две… Уйдём вглубь суши, потом — в море, там снизимся и развернёмся на нужный курс, сядем где и рассчитывали. Бензин? Должно хватить. Под обрез, но должно. В крайнем случае сядем, где придётся. Ну и главная опасность — немецкие истребители. Сами-то они нам не страшны, но вот если на них успели установить пулемёты… Три… Ладно, мы тоже не беззубые, и не зря я своих стрелков заставлял тренироваться. Вот и посмотрим, чьё кун-фу круче…

Бросаю взгляд на боковое окно, а там ничего не видно. Великий князь весь обзор своим тулупом перекрыл. А второе штурман занял. Да ещё и Второв между ними затесался. Четыре… И ничего ведь не сделаешь. Ни первому, ни второму. И если первому просто так ничего не сделаешь, то у второго это работа. Ему по уставу положено так делать. Правда, истины ради стоит сказать, что и устава того пока ещё нет, но он точно будет. Ладно, пусть посмотрит, полюбуется на результаты своего труда…

Взрыв сначала услышал, а потом и почувствовал. Когда смог с трудом удержать самолёт. И тряхнуло, и поболтало от души — даже в какой-то миг показалось, что крылья отвалятся. Всё эти порывы даже парировать не пробовал, так, старался чтобы совсем уж сильно не болтало, и всё. А если бы начал сопротивляться и рулями работать, то точно бы что-то в конструкции не выдержало — развалилось бы. Поэтому пришлось потрястись да поматериться, и даже вслух, так как очень уж страшно было. И стесняться нечего, да и некого. Потому как кто сидел, тот так и продолжал сидеть, крепко в своё сиденье вцепившись, а вот те, кто в этот момент на ногах к своему несчастью находился, тому не повезло. Пришлось по полу покататься. Это я купца с князем имею ввиду. В основном, купца, потому как Александр Михайлович на его мягкую тушку приземлился и почти сразу же к окну вернулся. А вот Второв замешкался, предпочёл всю болтанку на полу проваляться.

И всё это время мы продолжали карабкаться вверх и уходить в сторону побережья. Уходили под дружный довольный рёв великого князя и нашего штурмана.

Я этого восторга не разделял, потому как в отличие от них ничего не видел, да и не до этого мне было. Больше старался удержать машину в нормальном полёте, да в работу моторов вслушивался. А ну как какой шальной осколок умудрится до нас долететь… Вряд ли, конечно, но каких только чудес не встретишь в этой жизни. А Александр Михайлович и наш штурман рассмотрели всё в мельчайших подробностях, так как от окон не отлипали. А что попали удачно, так это и так понятно. Больно уж довольные возгласы доносились от окон.

Высоко забираться не стал, перевёл самолёт в горизонтальный полёт на двух тысячах метров. Как раз и город слева показался. Проходим над его окраинами.

— Командир, наблюдаю внизу справа самолёты противника! — звенит от волнения голос Маяковского.

А мне ничего не видно! Рявкаю во весь голос:

— Пассажирам занять свои места, парашюты надеть! — краем глаза вижу ошарашенную моим рявканьем физиономию князя и сразу успокаиваюсь.

Следующую команду выговариваю почти спокойно:

— Александр Михайлович, вы мне весь боковой обзор загораживаете. Потрудитесь пройти на своё место. И парашюты не забудьте с Николаем Александровичем надеть, от греха подальше.

Пусть уж лучше на свои места уходят, там хоть какая-то защита бортов присутствует.

— Сергей Викторович, разрешишь? — справа ко мне наклоняется Игнат, показывает рукой на курсовой «Максим».

— Давай. Был же уговор.

И смотрю, как казак сноровисто приникает к пулемёту. Следом протискивается Семён, придвигает поближе к себе патронные короба.

Оглядываюсь назад, в проход грузовой кабины, ловлю взгляды стрелков, подмигиваю им и кричу, стараясь перекричать рёв моторов:

— Стрелять без команды, как в Гатчине учили! Про упреждение не забывайте!

Кивает в ответ Маяковский и приникает к прикладу «Мадсена». По левому борту то же самое зеркально проделывает Сергей. Орлы! Сейчас и посмотрим, чему наши поэт и механик на ускоренных курсах научились…

На постановке задачи Колчак особое внимание обращал на усиленную оборону немцами морских путей из Швеции, в частности Дивизией обороны побережья и Портовой флотилией в Киле с её авиацией под общим командованием гросс-адмирала Генриха Прусского. А мы как раз и забрались в самую середину этой усиленной обороны. Да ещё и похулиганили тут немного в Кильском канале. И вряд ли после всего этого нас отсюда просто так выпустят… Похоже, сейчас и схлестнёмся с его питомцами, с асами Генриха.

Поёрзал в кресле, усаживаясь поудобнее, перехватил пальцами рога штурвала, пошевелил ступнями. На уже привычную боль в бедре не обратил внимания. Так и идём. Лезть вверх нет никакого резона — по слухам, у немцев новые «Фоккеры» и «Альбатросы» на четыре тысячи метров забираются. С трудом, правда, но ведь забираются. Зато мы на этих же тысячах со всех концов Германии видны будем. Одного топлива сколько сожжём, пока залезем. А ещё нам скоро предстоит свои следы заметать, как только береговую черту пройдём. Потому как нет у меня никакого желания пристальное внимание немцев к месту нашей будущей посадки привлекать. То есть, к датским берегам. Поэтому и нужно будет постараться отбиться от истребителей противника над его же территорией… В крайнем случае, над проливами. Над ещё одним Бельтом, название которого не выговорить с первого раза.

— Как, Фёдор Дмитриевич, не страшно? — отвлекаю от окошка штурмана. Что-то очень уж пристально он вниз смотрит, даже не отрывается ни на секунду. Приободрить его, что ли?

Лейтенант отлипает от стекла, оглядывается и смущённо улыбается в ответ:

— Страшно, Сергей Викторович. Страшно. Это же случись что, сколько нам падать… Нет, на кораблях всё-таки лучше. Спокойнее. Вода рядом.

— Понимаю. Но мы падать не собираемся! Всё хорошо будет! Только вы от окна отойдите. Чтобы обзор мне не загораживать. Лучше за нижней полусферой наблюдайте… Как отрабатывали. Помните?

Лейтенант кивает в ответ и приникает к нижнему окошку в полу кабины. К тому самому, где у нас прицел установлен. Ну и хорошо. Одно только плохо, слётанности и сработанности у нас нет, приходится вот так, на ходу, на бегу экипаж в единое целое сбивать.

— Командир, с моей стороны снизу сзади три тройки догоняют! — громкий доклад Маяковского перекрывает рёв двигателей.

И сразу же эхом так же громко откликается Сергей с левого борта:

— Со стороны Киля ещё две тройки идут!

— И со стороны солнца заходят… Навстречу… Только не могу посчитать, сколько их, — поворачивает ко мне голову Игнат.

Ну, этих я и сам вижу. Почти всех. Идут с моря, чуть выше держатся. Но до них ещё далеко. Обложили нас со всех сторон. Глядишь, навалятся скопом и задавят численностью. Поэтому нужно бить их по группам! Будем крутиться. Киваю в ответ казаку, подмигиваю ободряюще и в полный голос, для всех, ору: «Прорвёмся!»

Уходит назад берег, впереди море во всю ширь. И солнце в глаза! «Мадсен» Маяковского выдаёт короткую пристрелочную очередь, замолкает на мгновение и почти сразу же размеренно тарахтит, словно неторопливо и не спеша начинает вколачивать гвозди в деревяху.

Слева пока тихо. Маяковский кричит: «Перезарядка!»

Оглядывается назад Игнат, смотрит на меня, а в глазах азарт плещется. И мольба. Киваю в ответ и заваливаю самолёт в правый крен, помогаю педалью развернуться буквально на пятке. В лобовом окне силуэт самолёта с крестами. Тут же оживает «Максим». Какая пристрелка? Одной длинной очередью выбивает четверть ленты и замолкает. От немца только обломки в разные стороны полетели. Игнат даже не оглядывается, даёт отмашку левой рукой, и я перекладываюсь в левый крен. Хорошо ещё, что обломки уже успели вниз уйти. Буквально одновременно с этим начинает стрельбу «Мадсен» Сергея, бьёт короткими очередями…

А дальше всё сливается в быстром круговороте. Резкие команды-отмашки влево-вправо руками Игната, размеренное тарахтенье «Мадсенов» за спиной, громкий мат Степана и, кажется, если мне не показалось, Второва. В какой-то момент обращаю внимание на усато-бородатое лицо великого князя рядом со мной, с горящими от азарта глазами, и тут же про него забываю. В кабине нечем дышать от резкого запаха сгоревшего пороха, на виражах по полу грохочут пустые короба и ленты. А мы крутимся и крутимся, резко теряем высоту, быстрым рывком взлетаем вверх, тормозим и виражим, виражим.

И в боковом окне откуда-то появляется суша, успеваю засечь взглядом стоящую на холме ветряную мельницу, широкий дымный след от падающего прямо на неё горящего самолёта с крестами. Картинка уплывает назад, потом снова возникает в окне, но уже без дымного следа. Зато на земле рядом с мельницей успеваю заметить красно-чёрный факел пламени… Повезло мельнику.

Затыкается пулемёт с правого борта, словно давится короткой очередью в три патрона, левый ещё несколько раз огрызается короткими очередями, но уже как-то лениво, без азарта и тоже замолкает.

Дольше всех держится Максим. Но и он в конце концов прекращает стрелять. Игнат какое-то время продолжает выцеливать кого-то в небе, плавно водит стволом туда-сюда и отпускает ручки. Упирается на руки, выпрямляется, садится задом прямо в ворох пустых лент, смотрит мне в глаза с какой-то довольной, скажем даже с бесшабашной лихой улыбкой на лице. Мол, сам чёрт мне не брат! Оглядывается на копошащегося с очередной лентой Семёна и во весь голос орёт:

— Отбились, командир! Я четверых на землю ссадил!

Лупит от восторга ладонями по крепкому фанерному полу и ещё раз громко повторяет:

— Я! Четверых! На землю! — потом уже чуть тише. — Не поверит ведь никто!

— И я двух подбил, — откликается сзади Маяковский.

— А у меня тоже двое, — вторит ему Сергей и добавляет. — Мог бы и больше, но когда первый вспыхнул и упал, так они испугались и близко не подходили. Да и крутился ты уж очень быстро, командир, прицелиться невозможно было.

А почему штурман молчит? Наклоняюсь вперёд, чтобы увидеть Фёдора и ничего не выходит, чей-то тулуп мешает. Только сейчас соображаю, что это рядом со мной великий князь топчется в этом самом тулупе. Отрываю правую ладонь от штурвала и просто отодвигаю князя назад в проход. Ах, ты!

— Штурман!? Живой?

Лейтенант страдальчески морщится, держится за правый бок, но головой в ответ кивает утвердительно. А-а, если морщится и кивает, то уж точно живой.

Тут же над ним склоняется наш инженер и великий князь. А Второв где? Его-то почему рядом с князем не вижу? Оглядываюсь назад. Прямые солнечные лучи пронизывают самолёт от носа до хвоста и в грузовой кабине всё прекрасно просматривается. Пространство так красиво прямыми лучиками расцвечивается… Это же сколько нам дырок в кабине наковыряли!? Сквозняк из открытых пулемётных окон быстро вытягивает кислый запах сгоревшего пороха, становится легче дышать и гарь перестаёт резать глаза.

Сразу отмечаю бледное пятно лица и слабо поблёскивающие глаза промышленника. Живой! Отлично! Выпрямляется Маяковский, делает шаг в нашу сторону, поскальзывается на рассыпанных по полу гильзах и теряет равновесие, но каким-то чудом удерживается на ногах — успевает уцепиться руками и повиснуть на конструкции бомбодержателя.

— Олег Григорьевич, что там?

— Ничего страшного. Бок зацепило. Сейчас перевяжем, — инженер даже не оборачивается. Вдвоём с князем занимаются штурманом. А я гоню назад Маяковского. Ничего ещё не закончилось! И его место у пулемёта!