Глава пятая

Руки отвыкли от баранки, но он справлялся. Четырехдверный фаэтон грязно-зеленого цвета выехал за ворота и повернул налево. У шлагбаума пришлось притормозить. Остановка была короткой. Позади остался поселок, машина катила к шоссе. «ГАЗ-61» обладал строптивым норовом, руль проворачивался с усилием, но ямы и лужи машина брала легко.

– Привыкайте, – покосился Малютин, – у вас такая же будет. Впрочем, о чем я? Это она и есть.

У выезда на шоссе пришлось остановиться – впереди пылила колонна грузовиков. Сзади к фаэтону приклеился «ГАЗ-4» с тентом. В нем ехали три сотрудника охраны и люди группы Шелестова.

– По должности положено, – проворчал Малютин, уловив его взгляд. – Охраняют от вражеских происков. Ерунда все это, – махнул он рукой, – захотят убить – и взвод автоматчиков не спасет. Ладно, пусть едут, раз положено… Запоминайте, Максим Андреевич, это на всякий случай. Перед нами остановка, здесь ходят 5-й и 4-й городские автобусы. Всякое может случиться, вдруг машины под рукой не окажется. Не всегда уместно корочками светить. Переезжайте шоссе, не стесняйтесь, – и в город по Кобринской улице. Так быстрее до границы доберемся. Теперь сворачивайте на Полесскую, потом по Фрунзе, на запад… У вас неплохо выходит. Может, и впрямь моим водителем поработаете? – У первого секретаря поднялось настроение, он откинулся на спинку сиденья, начал насвистывать.

День был теплый, сияло солнышко. И город, по которому они ехали, был вымыт, убран, подкрашен – производил приятное впечатление. К центру здания становились выше, массивнее, обрастали архитектурными элементами. В этих кварталах промышленные предприятия отсутствовали, здесь зеленели деревья, простирались парковые зоны.

Близость границы все же чувствовалась – по количеству патрулей и милиции на улицах. Рослый боец ощупывал парня с пролетарской внешностью. Тот покорно стоял, раскинув в стороны руки, смотрел в небо. Второй патрульный, отступив на пару шагов, поглаживал затвор карабина – на всякий пожарный случай.

– Вот в этом доме моя городская ведомственная квартира, – кивнул Малютин на проплывающую серую глыбу. – Но я предпочитаю обретаться за городом. И Анастасии Львовне там легче дышится. У нее астма, порой до приступов доходит, в панику впадает. Хорошо, что доктор живет в соседнем доме – всегда прибежит, если укол надо сделать. Или его жена с дочкой помогут, если самого нет, – у них тоже медицинское образование. А вот в этом доме Костров проживает Николай Артемьевич… – Малютин опомнился: – Вернее, проживал, пока не переселился в изолятор. Инга Александровна – супруга его – одна сидит в пустой квартире. И детей-то им бог не дал…

– Жену не арестовали? – уточнил Максим.

– Так жену не за что, – сделал неопределенный жест Малютин. – Если халатность со стороны Кострова, тогда точно не за что. Если докажут, что враг – тогда всякие варианты возможны. Жалко ее, хорошая женщина. Да и Анастасия расстроилась, когда узнала про Николая. Еще раз спешу напомнить, Максим Андреевич, держитесь подальше от штаба дивизии, что расположен в Соснах, – сменил тему Малютин. – Там работают изощренные враги, они сразу почуют неладное. Список офицеров, от которых что-то зависит, мы можем предоставить, но что вам с того?

– Это может быть человек, связанный с другим ведомством?

– Их люди могут быть связаны с любыми ведомствами. Но «крот» в дивизии у них есть точно. Он самый опасный, поскольку владеет информацией по широкому кругу вопросов. Есть приказ с самого верха: не подавать вида, что мы знаем про него. Шеф у «крота» – Вильгельм Вайсман, координаты этой фигуры разведка за бугром уже прорабатывает. Пока информации по Вайсману нет. Когда появится, неизвестно. Используйте время с пользой, но постарайтесь не навредить. Без достоверной информации за кордон – ни шагу. Это даже не авантюра, а преступная безответственность. Кстати, обратите внимание, подъезжаем к главной площади. В сентябре 1939-го здесь проходил совместный парад Германии и СССР по случаю передачи города Советскому Союзу.

Площадь была небольшой, да и парад, как помнилось, был – одно название. Прошли солдаты под трибуной, сказали генералы пару приветственных речей, на том и расстались, пока еще довольные друг другом. Межправительственное соглашение между Германией и СССР заключили 23 августа 1939 года. Обязались воздерживаться от нападения друг на друга, разделили шкуру неубитого пока медведя. Секретный протокол предусматривал включение Латвии, Эстонии, Финляндии, восточной Польши, Бессарабии – в зону интересов СССР. Запад Польши и Литва отходили к Германии. В Советском Союзе искренне радовались: наконец-то закончился период натянутых отношений между странами! Теперь Германия – практически наш друг! И все же было в этом совместном параде что-то неестественное, неуместное, даже стыдное. Минула всего неделя после подписания пакта, и Германия вторглась в Польшу, прошла ее практически всю, играючи преодолевая сопротивление потешной польской армии. Вышла к здешней крепости, взяла ее с небольшими разрушениями. Поляки отступали после первых же столкновений. Их брали в плен тысячами. СССР среагировал только через две недели, ввел войска в Западную Украину и Западную Белоруссию. Деморализованные польские военные теперь сдавались Красной армии. Поляков интернировали, отправляли в лагеря. Германия соблюла принятые на себя обязательства – к прибытию советских войск освободила город, по поводу чего и состоялся парад. А через несколько дней – подписание договора о дружбе и границе. Казалось бы, такая важная, а главное, бескровная победа…

Машины выезжали из города. Потянулись предместья. Показалась речка, слева – еще одна, между ними вырисовывались массивные постройки из красного камня с приземистыми башнями и зубчатыми стенами.

– Слева Мазовец – речушка местная, – показал Малютин. – Втекает в крепость и разделяется на два рукава. Обе протоки впадают в Буг. Пространство между ними – это Цитадель, наиболее укрепленная часть крепости. Там форты, опорные пункты, оборонительные казармы с артиллерийскими погребами. Цитадель окружают три укрепления – Ковылянская фортификация, Троепольская и Вольская. В каждой – по батальону пехоты. Еще рота – в Цитадели. Крепость изначально была наша, российская, но в 1921 году отошла к Польше. Немцы ее в 1939-м чуть ли не с ходу взяли – для них война с Польшей вообще была сплошным удовольствием… Заедем на десять минут в Троепольское укрепление, хочу поговорить с полковником Гавриловским.

Бастионы и равелины опоясывали крепость по периметру. Дорога петляла вдоль берега, повторяя изгибы Мазовца. Плакучие ивы красиво полоскались в воде. Даже с востока крепость смотрелась внушительно. Мощная каменно-кирпичная кладка, бойницы, артиллерийские амбразуры. У восточных ворот Троепольского укрепления стоял шлагбаум, охраняемый красноармейцами.

Молодой сержант козырнул Малютину – первого секретаря горкома знали все. Цепкий взгляд задержался на Шелестове. Но проверять документы у незнакомого водителя постовой не стал, махнул рукой, чтобы подняли шлагбаум.

Внутреннее пространство фортификации представляло обширный пустырь. Вспомогательные и подсобные постройки, несколько орудий, военные грузовики. Здесь было людно. Работала автомастерская. Небольшое подразделение направлялось в столовую. В стенах колоннады, вереницы арочных проемов – там были казематы с казармами и арсеналами.

– Давай направо, Максим Андреевич, – распорядился Малютин. – Остановись за грузовиками. Там проход в Цитадель, в штаб гарнизона. Покури минут десять, осмотрись.

Малютин покинул машину, заспешил к арочному проему. С ним почтительно здоровались военные, кто-то отдавал честь. Шелестов выключил двигатель, выбрался из-за баранки. День был тихий, солнышко радовало теплыми лучами. Он вынул папиросу из пачки «Казбека», закурил, прислонившись к капоту. Машина сопровождения тоже встала, выходили покурить сотрудники НКВД, члены группы. Максим изобразил глазами: ко мне не подходить. Те поняли, встали неподалеку кружком, задымили.

В западной части фортификации располагались казармы, там же – санчасть с красным крестом. На лавочке сидел боец с загипсованной ногой, маялся от безделья. В юго-западном углу за бетонными блоками прогуливались часовые, висели предупредительные знаки – там, в недрах катакомб, располагался арсенал.

В северной части фортификации виднелось что-то странное. Нависали массивные башни, крепостные стены выдавались наружу и представляли собой мрачное здание. Зона перед входом огорожена, перед ней никого, за исключением черной «эмки» и потрепанной полуторки. За барьером ходили часовые. Все окна и даже мелкие бойницы забраны решетками. «Гауптвахта?» – предположил Максим. Но как-то солидно для рядовой воинской гауптвахты.

Мимо прошел военный со шпалами подполковника. Максим машинально дернулся, чтобы отдать честь, но вовремя опомнился. Он не военный, черт возьми, он штатское лицо, водитель секретаря горкома! Покосившись на своих ребят, он заметил у них то же самое. Служба прочно пропитала людей, никакими тюрьмами не выведешь. Осмотрительнее надо быть…

Часовые на входе посторонились – красноармейцы с нашивками сержантов вывели из здания бородатого мужчину в штатском. Одежда на нем истрепалась, висела мешком, под глазом красовался внушительный «фонарь». Он щурился, с трудом волочил ноги. Его стащили с крыльца, повели к «эмке». Процессию сопровождал франтоватый капитан ГБ в горящих на солнце сапогах. Он исподлобья смотрел по сторонам, кусал губы. Сержанты подвели мужчину к машине, стали заталкивать на заднее сиденье. Тот не сопротивлялся, но ему не хватало подвижности – он словно не понимал, чего от него хотят. Сержанты нервничали, но на людях вели себя сдержанно, рук не распускали. Капитан ГБ стоял поодаль, насмешливо глядя на своих подчиненных.

– Вот и я, – возвестил Малютин, возникая откуда-то сбоку. – Безобразие, Гавриловский с утра убыл в Сосны и еще не возвращался. Поехали, не сидеть же тут, пока рак на горе свистнет…

– Что там, Пал Егорович? – кивнул Максим на странное сооружение.

– А, это… – Малютин не ответил. К ним с улыбкой направлялся тот самый капитан. Первый секретарь двинулся навстречу, протягивая руку. Они стали в нескольких метрах, завели беседу. Максим поймал на себе беглый взгляд капитана ГБ, отвернулся с равнодушным видом, зевнул в кулак. Новая роль давалась непросто.

Он не слышал, о чем они говорят. Капитан показывал на свою машину – там уже завершился процесс «погрузки», Малютин понятливо кивал. Потом они пожали друг другу руки и разошлись. Капитан поспешил к «эмке», забрался на переднее пассажирское сиденье. Из выхлопной трубы вырвался смрадный дымок, автомобиль, разгоняясь, покатил к воротам.

– Папиросу, – попросил Малютин. – Не уследил, свои кончились… Ага, спасибо. – Он затянулся в полную силу легких, окутал себя дымом. – Здесь тюрьма. Испокон веков она была в Троепольском укреплении и еще хрен знает сколько здесь будет. Небольшая, но надежная и хорошо охраняемая. Никто еще не сбегал. Польские власти в ней своих политических держали. Особо важная тюрьма, понимаешь? Мы тоже не лыком шиты, разве позволим пустовать такой красоте? С осени 1939-го сюда свозили пленных польских офицеров, местных белорусских националистов – ярых противников советской власти. Не сказать, что кутузка набита под завязку, свободных мест хватает, но народа в ней сидит предостаточно. Многие под следствием, другие в разработке, кого-то уже завербовали…

– Вы знаете этого капитана?

– Да, Пургин, начальник Особого отдела 23-й стрелковой дивизии. Толковый малый. Не без перегибов, но дело свое знает. Пару раз встречались. Оборвыш, которого они забрали, подполковник польской армии Квасневский. Его сокамерники сдали. Полтора года косил под поручика – скромняга такой. Хорошо, нашлись люди, которые его знали. А служил он, между прочим, в департаменте разведки – не где-нибудь в окопах землю носом рыл. Царский подарок товарищу Пургину.

– Он в списке?

– Кто? – не понял Малютин.

– Пургин.

Секретарь не сразу понял, о чем речь. Махнул рукой.

– Да ну, о чем ты говоришь, Максим Андреевич, это уж чересчур. У Пургина хорошая репутация, много лет в армейских органах. Давай за руль, фантазер. – Малютин выбросил окурок, стал втискиваться в машину. – Проедем вдоль границы, проведем инспекцию, так сказать…

Буг протекал фактически под стенами Вольского и Ковылянского укреплений. Узкая грунтовка тянулась вдоль зарослей тальника. Слева плескалась река метров сто шириной. Местами она появлялась во всей красе, местами вдруг пропадала за зарослями молодых ив. Справа осталась застава – заборы с красными звездами, часовые.

Машины покоряли неровности дороги, несколько раз приходилось буксовать. Берега здесь были обрывистые, но иногда обрывы сглаживались, образуя намывные пляжи. Мелькали косогоры, заросшие пушистой травой.

– Удивляешься, Максим Андреевич? – поглядывал на него Малютин. – Вижу, что удивляешься. Такая пастораль, прям буколика с картинки, а этот упертый лис талдычит о какой-то войне… А немцы, между прочим, активно доставляют в береговую зону средства переправы – надувные лодки, элементы понтонных мостов. Все это прячется, напоказ не выставляется. Что мы видим на том берегу? Идиллия, согласись. Рыбки плещутся, птички поют. А за кустами в низинах – военная техника, палаточные лагеря, склады со всем необходимым для вторжения…

Колонну остановил пограничный наряд – бойцы в зеленых фуражках с укороченными карабинами. С сомнением смотрела, но не бросалась до поры служебная овчарка – умнейшее животное. Допуск в пограничную зону у первого секретаря имелся (да и у остальных в документах красовался соответствующий штамп). Пограничники отдали честь, посоветовали проявлять осторожность.

Остановились на очередном косогоре. Вид с него открывался прямо живописный. Повсюду зелень, вода мелодично журчала на перекатах. Портили пейзаж люди в серой мышиной форме на противоположном берегу. Они блуждали между глиняных глыб, доносилась немецкая речь. Солдаты смеялись. Трое или четверо купались у берега. Один плыл вразмашку, нырнул, задрав ноги. Получилось криво, сослуживцы засмеялись.

Впервые Максим увидел вживую немецких солдат. Явно не пограничники – строевики из вермахта. Воротники расстегнуты, молодые, белобрысые, на ремнях каски и патронташи, за спинами карабины «маузер». Один из немцев заметил людей на противоположном берегу – что-то резко бросил своим. Все повернулись – даже купальщики. «Самое время поприветствовать друзей из соседнего государства, – мелькнула смешная мысль. – Гутен таг, камараде, и все такое. Пару лет назад именно так бы и сделали. Но все изменилось».

Солдат скинул с плеча карабин, манерно приставил приклад к пузу, стал шутливо изображать выстрелы: «Паф! Паф!» Остальные ржали как кони. Другой продемонстрировал неприличный жест. Соблазн ответить был велик. Но наши не шевелились, угрюмо смотрели из машины. Сопровождающие тоже помалкивали. Немцы перестали глумиться, купальщики вылезли из воды, собрали одежду, и вся компания скрылась в кустах.

– А ведь могли и боевым шмальнуть, – проворчал Малютин. – Всякие бывали инциденты. Видать, разглядели, что мы не в форме. Тьфу, какие же варвары… Ладно, Максим Андреевич, пора возвращаться. В пяти верстах отсюда, если на север, хутор Гремячий, где погибла группа Берзина. Он обозначен на крупномасштабной карте. Место для переправы, если придется идти на ту сторону, рекомендую присмотреть еще севернее. Там вереница излучин, перепад глубин, много растительности. Солдаты вермахта там не появляются, только пограничные патрули. Стационарные посты отсутствуют. На сопредельной территории – польский городок Кущице. Я мог бы найти надежного человека из местных, знающего район, но не уверен, что это целесообразно.

– Не стоит, – согласился Максим. – Справимся сами, начнем уже завтра, скажем, под видом рыбаков… У вас найдутся снасти?

– Может, вам еще и улов обеспечить? – усмехнулся Малютин. – Ладно, рассмотрим этот вопрос. Разворачивайся, Максим Андреевич, давай выгребать отсюда…

Автоматная очередь прогремела, когда до заставы оставалось метров двести. Как раз проезжали просвет между дебрями ивняка. Стреляли с другого берега. Кучка пуль перекопала грунт перед колесами, пыль взметнулась столбом. Максим резко ударил по тормозам:

– Пригнитесь, Пал Егорович!

Еще одна очередь. Теперь уже пули свистели над головой. Малютин сполз с сиденья, начал яростно ругаться. Хрустнул рычаг передач, Максим собрался проскочить опасный участок. Но стрелки издевались – пули взбивали землю прямо под колесами.

Баранку влево – фаэтон съехал в кювет, накренился. Максим схватил за рукав ворчащего секретаря горкома. Тот опомнился, выдернул руку, сам, отдуваясь, начал выбираться из машины. Они скатились в канаву под треск хвороста, распластались на земле. Вторая машина чуть не протаранила первую, водитель успел остановиться, но тоже съехал в кювет. Народ высыпался в канаву как горох.

– Павел Егорович, с вами все в порядке? – кричали охранники.

– В порядке, в порядке, – огрызался Малютин. – Эй, архаровцы, не вздумайте стрелять! Нас же провоцируют!

Это не было похоже на провокацию – пули могли и зацепить. Малютин продолжал оглашать пространство нелитературными оборотами – безобразие, чуть первого секретаря не подстрелили!

– Вот же суки, вконец обнаглели… – негодовал он. – Чуют свою безнаказанность, знают, что не ответим… А протест начнем выражать, сделают круглые глаза – мол, мы ничего не знаем, мы строго придерживаемся соглашений, мир, дружба, вы сами затеяли эту провокацию, чтобы скомпрометировать мирную немецкую армию.

Бойцы рассыпались по канаве, приготовили оружие. Неподалеку лежал Сосновский, злобно пыхтел, норовил приподняться и обиженно поглядывал на командира группы.

– И что мы смотрим, как слон на посудную лавку? – разозлился Шелестов. – Еще не научены горьким опытом?

– Ага, еще не научены, – согласился Буторин. – Откуда ему взяться, этому горькому опыту-то?

– У нас по другой части горький опыт, – вставил Коган.

Сосновский стал нервно хихикать – приключение, черт возьми. Выдержку не потеряли и то ладно. Шелестов медленно приподнялся. Потом передумал, водрузил кепку на подвернувшуюся под руку ветку, выставил вверх.

– Ага, там такие идиоты, – прокомментировал Сосновский.

– Разговорчики, – буркнул Максим. – Так, Павел Егорович, рисковать своими буйными головами мы не будем. Всей компанией ползите по канаве метров тридцать, пока вас не прикроет ивняк на берегу. Да головы не поднимайте, к земле прижимайтесь. Согласитесь, лучше чуток поползать, чем заказывать поминки?

– Послушай, Максим Андреевич… – закряхтел Малютин, – ты чего тут раскомандовался?

– Ситуация требует, – не смутился Шелестов. – Вы командуйте своим горкомом, городом, чем угодно, а сейчас уж позвольте мне распоряжаться. Пусть останется водитель второй машины и делает, как я.

Они ползли по канаве, вовсю крыли презренную Германию. У Сосновского проснулось чувство юмора, вспомнил про гусеницу-сороконожку.

Максим вскарабкался на водительское сиденье, при этом сгибался в три погибели, чтобы голова не торчала над бортом. Краем глаза удостоверился, что плечистый паренек во второй машине копирует его действия. Машина рывками пошла задним ходом на дорогу. Баранку вправо, и она, как ошпаренная, ринулась вперед.

Опять застучала очередь. Автоматчик поздно среагировал – пули просвистели между машинами. А ведь явно не на устрашение стреляли!

Второму водителю хватило сноровки не отстать, а потом остановиться, не протаранив головную машину. Опасную зону они проскочили. Возмущенные спутники погрузились в машины, колонна продолжила движение.

Проклятие какое-то – снова загремели выстрелы! Теперь уже впереди, в районе заставы. Навстречу бежали возбужденные пограничники, махали руками.

– Да что там у вас происходит, черт возьми? – гневно закричал Малютин.

– Обстреливают, товарищ секретарь горкома! – с какой-то детской обидой выкрикнул молодой лейтенант. – Мы-то тут при чем? Никакого повода не давали! Из штаба дивизии приехали на рекогносцировку местности – вот их, видать, и засекли, стали пугать!

– Какого хрена им тут надо? Кто их приглашал?

– А мы без понятия, товарищ первый секретарь! У них свое начальство!

– Раненых нет?

– Пока обошлось… Вы прямо не езжайте, опасно. Метров через тридцать лесная дорога отворачивает, вот по ней и давайте, она объездная. У заставы как раз к речке выедете…

Несколько минут колонна волоклась по лесу, объезжая пни и опасные буераки. Выстрелы оборвались. У заставы, под защитой лесистого косогора, стояла потрепанная «эмка». Из раскрытого капота валил дым. Кашлял чумазый водитель, пытаясь устранить неисправность. Мялись в стороне два старших лейтенанта с петлицами пехотинцев. Незнакомый грузный подполковник ругался с начальником заставы. Щеки его раздувались от бешенства.

– Что творится у вас на заставе? – крыл он громовым басом. – Нас чуть не подстрелили!

Максим по команде Малютина притормозил рядом с «эмкой».

– А вы еще кто такой? – разорялся Малютин, спрыгивая с подножки. – Какого черта вас сюда принесло?

– Я выполняю приказ своего начальства и не обязан отчитываться перед каждым встречным-поперечным! – нервно выкрикнул подполковник, после чего стушевался, разглядев, кто перед ним. – Простите, товарищ первый секретарь горкома, не узнал. – Он уже не кричал, а раздраженно выдавливал слова. – Подполковник Градов, начальник разведотдела 23-й дивизии. По приказу комдива Драгунского проводим рекогносцировку местности в районе крепости. Вот полюбуйтесь, обстреляли. Хорошо, что сами целы. Пуля двигатель пробила, до заставы доволоклись и стали. И что теперь? Кто ущерб возмещать будет?

Подполковник Градов тяжело дышал.

«Испугался товарищ, – мысленно отметил Максим. – Возможно, не участвовал еще в боевых действиях, все больше по учениям да по картам…»

– А вы ноту протеста напишите, товарищ Градов, – посоветовал Малютин. – И в германский МИД отправьте, голубиной почтой. Может, прислушаются.

– Для вас это шуточки, товарищ Малютин, – вспыхнул Градов.

– А вы будто первый день служите, – парировал секретарь, – и не знаете, что происходит на границе. Был приказ: не раздражать немцев. А уж они научились отличать наши зеленые фуражки от атрибутов регулярной армии. Не собираюсь вмешиваться в ваши военные дела, но послушайте совета: держитесь подальше от этих мест, не надо здесь высовываться. Они внимательно следят за нашей стороной и только ждут повода.

Шелестов снова скромно молчал, держался в стороне.

Подполковник даже не косился на «всяких штатских». Он искренне высказывал возмущение, хотя, согласно должности, должен был разбираться в ситуации.

«Интересно, он тоже в списке? – размышлял Максим, запуская двигатель. – Почему бы нет? Должность козырная. Малютина знает, а вот Малютин его – похоже, нет…»

– Товарищ лейтенант, оставьте нас, пожалуйста, – строго повторил Малютин.

– Виноват, товарищ первый секретарь горкома, не положено, – возражал офицер НКГБ, доставивший арестанта на дачу Малютина. – Мне строго-настрого приказано находиться рядом с задержанным и ни на минуту его не оставлять.

– Вы в своем уме, лейтенант? – возмутился Малютин. – Вы понимаете, с кем разговариваете? Немедленно выйдите и ждите в коридоре. Ничего не сделается с вашим задержанным.

Лейтенант ГБ побледнел, замялся, но предпочел не лезть в бутылку. Приказ приказом, но перед ним первое лицо в городе! Он с подозрением покосился на Максима, сидящего в углу с постной миной, встал, одернул гимнастерку и вышел.

«Крут Павел Егорович, – с усмешкой подумал Максим. – Не боится ничего, даже грозного НКГБ. Чего ему бояться, когда за плечами такой покровитель?»

Настала тишина.

Арестанта по фамилии Костров привезли на дачу несколько минут назад. Малютин сдержал обещание: Максим присутствовал при беседе. Подвалы под домом не отличались разветвленностью, но были оборудованы всем необходимым, включая электричество и вентиляцию. Арестант сидел на табурете, скрестив ноги. Форма покрылась грязью, порвалась в нескольких местах. Мужчина сильно осунулся, был страшно бледен, небрит. Глаза ввалились. Неделю назад это был представительный чин, а сейчас превратился в пародию на человека. На губе запеклась кровь, глаз распух, на веке чернела короста.

– Здравствуй, Николай, – проговорил Малютин.

– Здравствуй, Пал Егорович… – выдавил Костров, поднимая голову. – Вот и встретились мы с тобой, и недели не прошло… Кто это? – Костров повернул голову, подозрительно посмотрел на Максима.

– Мой помощник, – небрежно бросил Малютин. – Так, незначительная фигура для поручений. Пусть сидит.

– Боишься, что брошусь? – догадался Костров. – Охранника позвал на всякий пожарный?

– А ты не бросишься, Николай? – Малютин с угрюмой миной вертел в руках карандаш.

– Да вроде не должен, – пожал плечами арестант.

Он сделал попытку продохнуть, закашлялся. Смотреть на это совершенно не хотелось. Еще неделю назад Максим сам был не лучше. Ощущение знакомое: служишь верой-правдой, не последний вроде человек, все по струнке перед тобой ходят, и вдруг – бац…

Костров с усилием продышался, глаза наполнились слезами, он шмыгнул носом.

«Еще немного – и сломается, – констатировал Максим, – подпишет, что угодно».

– Прости, Николай, – буркнул Малютин. – Не знал, что с тобой так поступят. И сообщили мне об этом поздно.

– Как же так, Пал Егорович? – изувеченные губы исказила карикатурная улыбка. – Работал, как мог, старался, ни о чем таком не подозревал… Только не говори, что это требуется Родине, не поверю… Мы ведь многого добились в своей работе, ты вспомни… Секретарь предисполкома Решетников – он ведь оказался махровый враг, в квартире под полом радиостанцию нашли… А эти якобы немецкие колонисты, прибывшие из Одессы, которых мы неделю выслеживали и взяли, когда они на электростанции диверсию пытались устроить… Разве это не конкретные результаты работы? Да я ночами не спал, Инга забыла, как я выгляжу… Посмотри, что они со мной делают, Павел Егорович. Спать не дают. То настольную лампу в рожу, то кулаком в зубы… Они не только в халатности и некомпетентности меня обвиняют – навесили ярлыков, дескать, я с румынской и венгерской разведкой спелся, прячу их агентов в городе, разлагаю свой коллектив. Будто я специально группу Берзина под удар поставил – напел им небылиц, они и отправились на хутор, где их положили… Вот скажи, разве это не бред? Ты запомни этих нелюдей – следователи Архипов и Терешкин, сволочи те еще, причем некомпетентные, в элементарных вопросах не разбираются…

«А ведь сам, поди, людей допрашивал, – мрачно подумал Шелестов, – разве должность к тому не обязывает?»

– Павел Егорович, ты же знаешь меня… – Арестант опять зашелся пугающим кашлем.

– Знаю, Николай, конечно, знаю, – вздохнул Малютин. – Насколько можно узнать человека за четыре месяца… Скажи мне честно, Николай, как подобает коммунисту: ты вовсе не чувствуешь себя виновным?

– Но не в предательстве же! – вскинул голову Костров. – Не в пособничестве нашим врагам! А этим только дай волю, увлеклись, сами не соображают, что делают…

– В городе действует разветвленная сеть немецких агентов, Николай, – вкрадчиво сказал Малютин, – вы брали одного, другого – их меньше не становилось. Берзина отправили на усиление, поскольку плохо справлялись. Ты должен был работать с ним в полном взаимодействии. Берзин что-то выяснил, потянул за ниточку. Возможно, след был ложный, и все же он вошел в контакт с врагом. Пусть Берзин волк-одиночка, не желал делиться лаврами, все хотел сделать сам, но ты-то как это проворонил? Почему не пристроил своего человека в его группу? Почему все пустил на самотек? Ты виноват, Николай, признайся. Ты самоустранился, потерял хватку.

– Ладно, Пал Егорович, я все понял, – вздохнул арестант. – Что ты хочешь от меня? В дом свой позвал. Может, ужином накормишь?

– Накормил бы, – крякнул Малютин. – Да, боюсь, не поймут такого панибратства. Сам понимаешь, в той же кухне варился. Хорошенько подумай, вспомни последний день, когда ты видел Берзина и его людей. Любая ниточка, любое неверно брошенное слово. Может, кто из твоих людей мог слышать? Помоги, Николай, и обещаю, к тебе отнесутся по-человечески.

– Да обдумался уже, Пал Егорович… – взмолился арестант. – Берзин тем еще партизаном был, никогда ничем не делился, только с других требовал. Как же, он ведь из самой области…

– А ты еще подумай, – настаивал Малютин. – Глядишь, и родится чего.

– Ладно, подумаю… – Арестант опустил голову. – Что с моей супругой, Пал Егорович?

– В порядке твоя Инга, не волнуйся. Никто ее не собирается арестовывать. Я присмотрю за ней, пока ты… ну, сам понимаешь.

– Пал Егорович, может, замолвишь за меня словечко? – Костров поднял голову, губы его задрожали. – Ты ведь не последний человек, сделай что-нибудь, похлопочи, я по гроб жизни не забуду… Ведь не враг я, пойми, не враг. Сам не понимаю, за что страдаю…

– Ладно, – поморщился Малютин. – Сделаю все возможное, чтобы облегчить тебе существование, поговорю кое с кем. А ты подумай, о чем я тебя просил, это очень важно.

Арестант закивал, снова зашмыгал носом.

На душе остался осадок. Заходило солнце, тускнели дневные краски. Максим приводил в порядок мысли, со своими людьми почти не контактировал. На дачу прибыли двое в штатском с удостоверениями НКГБ. Малютин представил их лично: старший лейтенант Цветков, старший лейтенант Малашенко. Люди проверенные, не первый год в органах. Им можно доверять. У них имеются все полномочия, они имеют право добывать от имени Малютина любые нужные сведения. Один из них будет постоянно сидеть на телефоне, другой – бегать по поручениям, если таковые появятся.

– Не волнуйся, Максим Андреевич, – шепнул Малютин, – эти двое не подведут и не спалят. Знаю их лично, еще по Тбилиси.

Перед закатом Шелестов вышел на крыльцо. Перехватил задумчивый взгляд Екатерины, отозвался вежливой улыбкой. Малютин гулял по садику с женщиной. Максим всмотрелся. Это была не достопочтенная Анастасия Львовна. Такая же высокая, стройная, но моложе лет на семь, бледная, с поджатыми губами, одетая в серый пуловер и длинную темную юбку. Малютин поддерживал даму под локоток, что-то участливо ей внушал. Максим догадывался, кто это. Он подошел поближе, секретарь мазнул его взглядом – нейтральным, не возражающим. Женщина передернула плечами. Ее, похоже, знобило. Дама была хороша собой, осанистая, с хорошей фигурой, но удлиненное лицо портили бледность и круги под глазами. Красивые глаза ее затянула пелена. Волосы прятались под бесформенным беретом. Она ежилась, нервно шевелила пальцами.

– Познакомьтесь, Инга Александровна, – сказал Малютин, украдкой выдав взгляд – многозначительный, но непонятный. – Мой помощник, Максим Андреевич Шелестов, сотрудник городского комитета партии. Ответственный и добросовестный работник. К сожалению, не знает вашего мужа, поскольку человек новый. Инга Александровна Кострова – вы уже догадались…

Шелестов учтиво кивнул. Очевидно, земля слухами полнилась. Узнав, что Кострова привезут к Малютину, безутешная жена (пока еще жена) поспешила нанести сюда визит.

– Здравствуйте, Максим Андреевич. – Она сглотнула, удостоив Шелестова безразличным взглядом.

– Вот, пытаюсь объяснить Инге Александровне, что случилось недоразумение, и очень скоро все должно разрешиться. – Малютин не верил своим словам и даже не старался это скрыть. Но женщине он сочувствовал и испытывал неловкость. – Еще раз вас прошу, Инга Александровна, попытайтесь успокоиться, все будет хорошо. Сейчас очень непростое время, возможны любые эксцессы, люди нервные, все напряжены, могут совершать непродуманные поступки…

Объезжать болезненную тему на кривой козе у Павла Егоровича получалось неубедительно. Женщина ему не верила, окружала себя невидимым коконом. А что касается фразы «очень непростое время», то она универсальная для этой страны, применима для всех без исключения веков и эпох.

– Я не могу понять, Павел Егорович, почему такое случилось, – невнятно бормотала женщина, – в чем провинился мой Николай? Он работал, как вол, приходил домой поздно ночью – уставший, разбитый. Часто оставался на работе до утра. Если ему инкриминируют контакты с нашими врагами, то я могу ответственно заявить: их не было! Он бы физически не смог вступить ни в какой контакт…

– Мы сами плохо понимаем, что происходит, – тактично отзывался Малютин. Он явно начинал тяготиться присутствием женщины, но заставлял себя проявлять вежливость. – Я постараюсь все выяснить и в ближайшие дни принять все возможные меры.

– Но вы же разговаривали с моим мужем…

– Прошу извинить, Инга, но мнение Николая – субъективное, я не могу на него опираться при выяснении обстоятельств.

– Господи, что же мне делать… – шептала женщина, – это так неожиданно, ужасно, невероятно… Помогите, Павел Егорович, очень вас прошу, вы же главный человек в этом городе, вам все по силам. А мы с Николаем будем вам очень признательны…

Малютин продолжал смущаться. «Главный человек» – формально это так. Но царь и бог – следственные органы, ранее НКВД, теперь НКГБ. У них свое начальство, свои весомые полномочия и возможность ударить по кому угодно (с санкции начальства, разумеется), вплоть до высших партийных бонз.

– Инга Александровна, я вам уже пообещал, что сделаю все возможное, – твердил Малютин. – А вам следует успокоиться, не думать о плохом. Поезжайте домой, выпейте что-нибудь успокоительное, отдохните. Будет трудно, всегда обращайтесь, телефон вы знаете.

– Хорошо, Павел Егорович, я пойду, не буду вам докучать. – Женщина вздохнула. – У вас и без меня много дел…

– Хотите, я вас отвезу? – неуверенно предложил Малютин. – Или Акулов отвезет. Уже вечер, скоро стемнеет…

– Не надо беспокоиться, Павел Егорович, я сама доеду на автобусе, здесь неподалеку останавливается мой маршрут. Ведь добралась же сюда сама…

– Могу я отвезти, – негромко предложил Максим.

– Да, конечно, – встрепенулся Малютин. – Это отличное предложение. Товарищ Шелестов вас отвезет. Не стоит вечером одной ходить по городу. Эти автобусы ходят в час по чайной ложке. Действуйте, Максим Андреевич, а потом доложите, что довели Ингу Александровну до квартиры.

Женщина равнодушно пожала плечами. Ей было безразлично, с кем и на чем.

Дорога заняла не больше пятнадцати минут. Машина с горкомовскими номерами уверенно ехала по городским кварталам. Движение к вечеру спало. Прохожие тоже попадались нечасто. Завершили работу предприятия и магазины. В центре работали несколько ресторанов, в сквере гуляла шумная компания.

Инга молчала, ежилась, теребила застежку сумочки. Максим иногда поглядывал на нее, но не решался завести беседу. Подъехав к нужному дому на улице Фрунзе, он сбросил скорость, въехал во двор, окруженный платанами.

– Вы знаете, где я живу? – насторожилась Инга.

– Знаю дом, – отозвался Максим. – Павел Егорович показывал. Номер квартиры не знаю.

– 24-я, на втором этаже, это последний подъезд…

Он съехал с дорожки, поставил громоздкую машину под кустами. В доме обитали представители советской и партийной «аристократии» – здесь стояли пара «эмок», поблескивающий свежей краской «ГАЗ-61».

– Спасибо, Михаил Алексеевич… – вздохнула женщина. – Дальше я сама дойду.

– Максим Андреевич, – поправил Шелестов. – Впрочем, это не важно. Я обязан довести вас до квартиры, это приказ Павла Егоровича.

– Как вам будет угодно. – Она пожала плечами и стала выбираться из машины.

Он придержал тяжелую дверь подъезда, пропуская женщину. Свет в подъезде не горел, она нащупывала ступени. Максим терпеливо ждал, не зная, должен ли он ей помочь. В подъезде было глухо и гулко, с улицы едва просачивался вечерний свет. Женщина возилась с ключами, у нее дрожали руки. Дверь отворилась, из квартиры пахнуло воском, словно там жгли свечи. Зажегся свет в прихожей.

– Вот я и дома, спасибо, Максим Андреевич… – Она поколебалась. – Не хотите войти?

– Разве что воды испить, – улыбнулся он, – а то в горле пересохло. Не волнуйтесь, я на минутку.

Он переступил порог, задержался на коврике. Женщина, сутулясь, блуждала по просторной квартире, включала свет. Загорелась люстра, пара настенных светильников. Очертились двери в комнаты, их было не меньше трех, осветился проход на кухню. Там тоже загорелся свет, звякнул стакан – она наливала воду. Потом вышла со стаканом, протянула его Максиму.

– Не могу без света, – объяснила женщина, – страшно становится. Даже по ночам не выключаю. – Она ежилась, отводила глаза. – Вчера ночью от шума проснулась, на кухню захожу, а там мыши – страшные, не боятся ничего. Я чуть от страха не умерла… Ладно, дело житейское. – Она махнула рукой, пошутила с натугой: – Говорят, мыши – признак достатка…

Шелестов выпил, поблагодарил.

– Вы совсем одна?

Женщина вздохнула:

– Одна.

– Понятно… У вас продукты есть?

– Да, спасибо, все есть. Крупы, растительное масло, сухари… – Она печально улыбнулась. – Насушила пару недель назад, чтобы хлеб не портился, а Николай даже взять с собой не смог…

– Вы не работаете?

– Сейчас нет… Я окончила текстильный факультет Иваново-Вознесенского политехнического института, это было в 1925 году. Очень рано вышла замуж. Николая постоянно переводили – то в Хакасию, то на Украину, то в Западно-Сибирский край, у меня нигде не получалось работать больше двух лет. К тому же неустроенный быт. В конце 1939-го приехали сюда. Николаю выделили эти хоромы, думали наконец-то заживем нормальной жизнью… – Глаза женщины наполнились слезами.

– Муж никогда не говорил с вами о работе? – рискнул спросить Максим. Женщина сделала недоуменное лицо, задумалась. – Особенно в последнее время, – добавил Максим.

– Знаете, нет… Ни в последнее, ни до того… Я видела, как он устает, спина у него болела. Мог за ужином пропустить стопку-другую, но никогда не позволял себе лишнего… Он ограждал меня от своей работы, понимаете? Берег, чтобы я ни о чем не знала. Я иногда спрашивала, а он словно каменную стену воздвигал, переводил разговор на другую тему. Иногда оцепенение на него накатывало, сидел неподвижно, будто витал где-то…

– Инга Александровна, спасибо за воду, мне надо идти.

Она немного оживилась, но когда он уходил, снова поникла, потускнели глаза.

Когда он вышел из подъезда и направился к машине, неожиданно – как головой о футбольную штангу – свет фонаря в глаза:

– Не спешите, гражданин, предъявите документы!

Силуэты в фуражках с карабинами, повязки на рукавах. Максим ничем не выдал своего испуга. Нахмурился, стараясь не щуриться. Глупо устраивать потасовку – место неподходящее, к тому же их было двое, а третий грамотно держал дистанцию и скинуть карабин с плеча мог стремительно.

– В чем дело? – проворчал Максим. – Я работаю в горкоме партии, выполняю поручения первого секретаря Малютина… – Рука медленно потянулась во внутренний карман пиджака за документами.

– Хорошо. Стойте спокойно, – документы у него отобрали, старший наряда начал при свете фонаря вчитываться. Замешкался: очевидно, не каждый день приходилось сталкиваться с подобными бумагами. Поколебавшись, вернул их Максиму, посмотрел в лицо. Шелестов мысленно чертыхнулся – надо же, подфартило.

– Этого мало, сержант? Справку о смерти показать?

Второй боец приглушенно хихикнул. Первый издал что-то невнятное, осветил номер стоящей неподалеку машины.

– Это ваша машина?

– Это государственная машина, – поправил Шелестов. – Находится на балансе горкома, во временном распоряжении первого секретаря, поручения которого я выполняю. Еще вопросы, товарищи? Прошу простить, у меня мало времени.

– Хорошо, все в порядке. – Сержант козырнул.