Глава 55
— Итак, есть Джем, Скаут и Дилл. Мы знаем, что их мир скоро изменится. И Страшила играет в этом главную роль, да?Да, ребята?
Класс спал с открытыми глазами, школьники сгорбились на стульях. Те, что еще не спали, уже утратили интерес. Мистер Торнхилл, учитель с заячьей губой, монотонно вел урок, скрипя по школьной доске маркером.
Скрип-скрип-скрип.
Урок литературы. Сэму она никогда не нравилась. Ему вообще не нравились школьные предметы, кроме, возможно, драмы. Он любил притворяться кем-то другим. У маленького школьного театра, с тяжелым занавесом и кипой декораций в углу, была своя атмосфера. Сэм хотел получить роль в выпускном спектакле, но боялся, что это будет мюзикл.
К черту.
Это старье даже не настоящая музыка.
Кто-то поднял руку, ответил на скучный вопрос Торнхилла. Сэм слышал только неясный шум, словно разговаривали в соседней комнате или под водой.
Он отбросил челку с глаз, покрутил в пальцах ручку и посмотрел на рисунки в своем блокноте. Девочки. Не тела, их ноги и груди его не интересовали. Скорее линии скул. Губы. То, как сияли их зубы, когда они улыбались. Но больше всего ему нравилось рисовать глаза, и у него хорошо получалось. Они смотрели на него со страницы, немигающие и совершенные.
Сэм вздохнул. Запах лука. Он купил мясной рулет во время ланча. Сэм выудил из кармана жвачку, бросил ее в рот и рассасывал, пока она не стала мягкой.
Синие чернила испачкали пальцы.
— Правильно, ребята. В конце романа, когда Аттикус уверен, что Джем убил Боба, он пытается договориться с шерифом, чтобы это сочли несчастным случаем. Как вы думаете, что это говорит о стандартах Аттикуса? О его морали? Ну? Кто-нибудь? Что это говорит о нем как об отце?
Над дверью рядом с часами был приколот американский флаг.
Блин, жду не дождусь, когда свалю отсюда.
Стрелки часов все никак не могли доползти до десяти минут четвертого. Ничего из того, о чем говорили учителя, не имело отношения к будущей жизни Сэма. Когда они поймут, что все их пустые слова разве что не дают уснуть?
Анна Гарленд сидела за первой партой, подперев голову ладонью. Ветерок от обогревателя играл ее светлыми кудрями. Футболка казалась ослепительно белой на фоне золотистой кожи. У Анны были круглые щеки. Сэму это нравилось. Она выглядела здоровой, чего он не мог сказать о других девчонках его возраста, многие из которых морили себя голодом и доводили свои тела до состояния скелета — просто ужас.
Анна нравилась ему тем, что была настоящей. Девушка с классической американской внешностью, пухлыми блестящими губами, благоухающая жвачкой и дорогим мылом. С низким, хриплым голосом. А еще она не трещала, словно сорока, как остальные девчонки. У них с Сэмом был свой тихий язык — слов им почти не требовалось.
Дружить с Анной было легко.
Они сблизились совсем недавно, и в конце месяца он решил пригласить ее на свидание «без всяких глупостей». В кино. Даже не в кафе. У него ведь не так много денег. Пару дней в неделю он подрабатывал в городском видеопрокате, но знал, что скоро потеряет место. Интернет их разорит.
Сэм грыз кончик ручки. Множество глаз, что следили за ним со страницы, принадлежали Анне. Маленькие блестящие зрачки, тяжелые веки. Он рисовал их грустными, как в жизни. И это тоже ему нравилось.
Печаль в ее глазах напомнила ему об отце. Он вытащил ручку изо рта, побарабанил ею по странице, подумал, как отец там, в подвале. Сэму не нравилось возиться с кровью и дерьмом, но ведь это долг сыновей — работать по дому, сжав зубы. Кроме того, папа сделал бы для него то же самое.
Скоро мы снова станем семьей.
Сэму очень хотелось рассказать кому-нибудь о Мужчине и об ужасных вещах, которые тот с ним проделывал много лет подряд, но он все обдумал: никто бы ему не поверил, а если бы это и случилось, ему ни к чему их жалость или симпатия. Он выше этого. Кроме того, часть его хотела похвастаться тем, что он сделал, описать силу, с которой нож входит в тело, звук рвущейся кожи, рассказать кому-нибудь, как чернеет среди ночи кровь. А это глупо.
Хотя и соблазнительно. Очень соблазнительно.
Ну и кому я расскажу?
Он не думал, что ровесники смогут его понять. Сэм пользовался популярностью в разных школьных группах, но не принадлежал ни к одной. У него не было настоящих друзей, только приятели, с которыми он мог переброситься парой слов. Ничего серьезного, но его вполне это устраивало.
Никто не поймет, через что он прошел. Что он совершил.
Возможно, только Анна.
Сэм знал, что в ее семье не все гладко, а значит, она могла понять. Но станет ли она сочувствовать? По опыту он знал, что слишком сильная откровенность ведет к антипатии. К страху.
Она могла убежать. Он не хотел этого. Будет так больно ее потерять.
Родители Анны развелись, она жила с матерью, которая встречалась с настоящим уродом вдвое младше ее самой, по словам Анны. Это смущало. Хотя ее отец был не лучше. Он оказался предателем, а никто — ни разведенки, ни их дочери — предателей не любит.
Поймет ли Анна?
Он крутил эту мысль в голове, разглядывал ее со всех сторон, словно оценщик — бриллиант. Сэм снова принялся грызть ручку. Он пытался побороть эту привычку, как и склонность к излишней рефлексии.
Маркер Торнхилла скрипнул по доске. Сэм вздрогнул. Несмотря на сонливую атмосферу в классе, он был на взводе. Мальчик сосредоточился на глазах, нарисованных в блокноте, и вскоре все звуки снова исчезли под водой, оказались в соседней комнате. Глаза смотрели на него. И не осуждали.
***
Молча, опустив голову, Маршалл сидел в лучах света, льющегося из окна. Он пришел в себя, содрогаясь, от слюны, попавшей в порез на груди. Прошел час, и солнце переместилось. Он скучал по нему, то и дело ерзал в веревках, открывая влажные струпья, только бы снова оказаться на свету. Не вышло. В голове гудело: звук напомнил ему об осенних мухах, обреченно бьющихся в стекла.
Перед глазами плыло, но сквозь марево он увидел Клэр, на полу, там, где раньше лежал Инди. Она перекатилась на спину, чтобы посмотреть ему в глаза, обнаженная и измученная.
— Маршалл, — сказала она. Застонала.
Женщина, на которой он женился и с которой потом развелся, опустила голову на цемент — на подушку рыжеватых волос. Он смотрел, как вздымалась и опадала ее грудная клетка — быстро, судорожно. Клэр разомкнула губы, ее горло напряглось, ногти царапали цемент. Изо рта вырвался розоватый комок — несформировавшийся младенец. Его лицо было гладким, за исключением глаз-щелок и тонкой прорези рта.
Проклятье, Клэр! Убери отсюда эту тварь! БОЖЕ!
(Не произноси его имя, Марс.)
(Не смей кричать!)
Мать и ребенка соединяла жилистая пуповина, змеившаяся изо рта Клэр. Женщина снова упала на спину, но наконец заговорила хриплым голосом.
— Пожалуйста, Марс, — сказала она, указывая на выродка. — Он твой.
Маршалл покачал головой. Оставь меня и забери с собой эту тварь.
Уходи, пока я снова тебя не возненавидел.
Он смотрел, как Клэр скорчилась и рыгнула. Пальцы вцепились в пуповину, и выкидыш пополз, оставляя на полу дорожку из слизи. Она подняла своего ребенка, сунула его в рот и съела.
***
Школьники устремились на улицу, проходя под распятием над главным входом. Похолодало. Ноябрьский воздух бодрил — тревожное затишье перед началом зимних бурь. Учителя шли к машинам, закинув рюкзаки за спины и спрятав руки в карманы. Большие желтые автобусы выруливали со стоянок и плыли по улицам, наполняя пространство выхлопами. В небе клубились тяжелые тучи, словно высасывая цвета, оставляя городу только серый.
Однако Сэма в автобусе не было. Он стоял позади школы с Анной, прислонившись к стене, впитывая тепло кирпичей. Они так раскалились, что спины жгло сквозь одежду.
Анна носила шапочку-бини и куртку из искусственной кожи, которую застегнула на все пуговицы. Гладкие и блестящие локоны спадали на плечи. Сэм хотел их потрогать. Они с Анной слушали его айпод — по наушнику на каждого.
— Мне нравится эта песня, — сказала она. Ее тихий голос струился по ветру, словно в нем пряталась скрытая сила. — Не в моем вкусе, но ничего. Грустная. Обычно я не слушаю печальные вещи.
Сэм кивнул. Песня кончилась, он забрал наушник и спрятал его под воротник. Глотнул пива из бутылки — одной на двоих. Оно было теплым и на вкус как моча, но лучше, чем ничего. Он взял его утром из холодильника. Алкоголь подействовал на них уже после первого глотка: Сэм и Анна начали смеяться, их речь становилась бессвязной.
Они прислонились друг к другу.
— Я хочу показать тебе кое-что, — сказал Сэм. — Только потому, что я тебе доверяю.
Анна смотрела на него, прикусив губу. Ему понравилось, как ее верхние зубы вонзились в блестящую плоть.
— Ладно. — Капелька пива сверкала в ямочке на ее подбородке. — Что?
— Мне немного страшно.
— Ты не должен бояться меня, Сэм Напье.
— Знаю, знаю. Это трудно. Кажется, никто не поймет. — Он с трудом подбирал слова. — Даже ты.
— Все нормально.
Анна коснулась его руки. Он почувствовал ее пульс.
Она была живой.
Его голос дрожал, как последние листья на деревьях вокруг пустой парковки.
— Я никому этого не показывал.
Сэм заглянул в ее большие карие глаза и увидел свое искривленное отражение. Ему нравилось быть у нее в плену.
Он гадал, как ей жилось с мамой и тем уродом. Плакала ли она по ночам? Проклинала ли отца за то, что предал и бросил их? Посылала ли его? Он думал, что это вполне возможно. За собственным отражением Сэм различал боль, а он знал кое-что о боли.
— Покажи мне, — сказала она.
***
Анна знала, что речь пойдет не о сексе: почувствуй она хоть малейшую двусмысленность, ушла бы задолго до этого. Она могла доверять Сэму. Он не походил на других парней его возраста. Он был хорошим.
Вымирающий вид.
Она рассталась со старшеклассником пять месяцев назад. Он променял ее на плоскогрудую девицу с костлявой задницей, которая вызывала у себя рвоту после каждого второго приема пищи. Анна понятия не имела, почему женщины Гарлендов притягивали лжецов.
Неужели у нас на лбу что-то написано? «Обмани меня»? Ага, конечно!
Легче поверить в простой, но печальный факт, что большинство парней — эгоисты. Но не Сэм. Он другой. Совсем другой.
— Покажи мне, — повторила она, сделав еще один глоток из бутылки, зная, что на горлышке останется ее помада и Сэм почувствует ее вкус. Она не возражала: это был он, а не тот старшеклассник или кто-то из мужчин, причинивших ей боль.
Анна смотрела, как Сэм медленно расстегивает рубашку. Она заметила, что пальцы у него трясутся. Сэм остановился, глотнул еще пива и облизал губы. Ей потребовалась вся смелость, чтобы не отвести взгляд, и она надеялась, что он поймет и оценит это. Кажется, так и вышло.
— Мне ты можешь показать.
***
Сэм хотел попросить ее звать его Ноем, но промолчал, просто сбросил рубашку и положил ее на колени. Он сидел на корточках, прижав руки к тощей груди. Под кожей, покрытой серебристыми волосками, почти не было мышц. Челка упала на лицо, скрыв глаза.
Сэм повернулся к ней спиной, и у нее перехватило дыхание. Перед глазами Анны предстало дерево шрамов. Оно пришло в движение, когда Сэм повел ключицами. Пересекающиеся линии белели в вечернем свете, как слоновая кость. Сэм никогда не чувствовал себя таким беззащитным. Эмоции переполняли его, но он не мог в них разобраться.
Что это? Смущение?
Волнение?
Чего он хотел? Заплакать или рассмеяться?
В конце концов, это не имело значения. Важно только одно: Анна не убежала. Она ему верила.
***
Она проглотила отвращение, протянула руку и коснулась его спины. Он напрягся, задрожал. Она смотрела, как он дышит. Его ребра топорщились, словно меха аккордеона. Анна гадала, кто сотворил с ним такое и сколько это продолжалось. Некоторые из отметин казались свежими, другие точно нанесли недавно, потому что их скрывали окровавленные бинты.
Трудно, наверное, хранить такую тайну. Физкультура, раздевалки…
Трудно, но возможно.
Секреты можно сохранить, если хочешь. Она и сама кое-что знала об этом. Все сводилось к выбору: либо держать рот на замке, либо довериться тому, кто тебе близок.
Сэм обернулся, но не взглянул ей в глаза. Пока нет. Скоро. На город опускалась тьма.
Он тихо прошептал:
— Хочешь, пойдем ко мне?
