Глава 42
Вода, ледяными каплями окатившая ноги Маршалла, вырвала его из сна.
— Проклятье! — закричал он, дернувшись от шока: Маршалл снова оказался в подвале. Веревки врезались в запястья и лодыжки. Все мышцы свело. — Прочь от меня, урод!
Верни меня в мой кошмар.
Жирный мужчина, стоя спиной к Маршаллу, поливал пол из шланга. Струя переливалась разными цветами. Раздавшаяся талия под пластиковым фартуком, руки как свиные окорока, женственные быстрые движения. Широкие плечи. Только теперь Маршалл понял, кто перед ним: не Напье, а второй мужчина с детской площадки, здоровяк с тонким голосом, задыхавшийся от волнения.
Неуверенный в себе.
— П-п-помогите.
Толстяк резко развернулся, струя описала дугу. Вода брызнула на ноги Маршалла, он увидел усталые слезящиеся глаза. Двойной подбородок.
— Отпустите меня. Я просто уйду. Никому не скажу…
Струя иссякла: мужчина закрыл сопло рукой в резиновой перчатке.
— Ни слова, приятель. Нет. Ты не скажешь мне ничего нового. — Слова он произносил так же неловко, как и двигался.
Ты, похоже, не в себе, друг.
Маршалл не мог изгнать нотки снисходительности из внутреннего голоса. Если честно, это ему даже нравилось. Если он разыграет карты правильно, то получит преимущество.
Нажрался. Ха. Старое выражение отца. Он часто говорил так, сидя в уютном кресле в их доме в Джеймсбридже — в далекие, полные счастья дни, когда почту доставляли регулярно и автобусы возили его в мэйтлендский кинотеатр строго по расписанию.
— Ты не первый человек, которого привязывают к этому креслу, знаешь ли. Похоже, и не последний. Заткнись, ладно? Как я уже сказал, не хочу тебя слушать.
Волна гнева поднялась в груди Маршалла и вырвалась наружу криком:
— Отпусти меня, жирный урод!
— Пусть ваши камни и трости переломают мне кости, но на насмешки мне плевать. Кричи сколько влезет. Никто тебя не услышит.
Крик умер в горле Маршалла, когда он заметил, что обезглавленный парень исчез. Тело и все остальное.
— Так-то лучше. Тишина никогда не повредит, — сказал толстяк, убирая шланг в манящую нишу под лестницей, затем снова вышел на свет — лысеющая голова под лампочкой утонула в тени. — Ты только посмотри на себя.
Маршалл опустил голову:
— Исчезни.
— Да, да. Успокойся уже. Чем скорее ты перестанешь злиться, тем быстрее все кончится. Смирись, и больно не будет. Уж поверь старине Джо.
Джо.
Маршалл вывел это имя на изнанке черепа окровавленным пальцем.
Джо снял перчатки и, положив руки на бедра, наклонился вперед.
— Хочешь отлить? — промурлыкал он, подняв брови. — Если да, то лучше скажи мне. Гай не любит грязи, а мне все равно. Я привык. У меня больная жена. Так что, если решишь по-маленькому сходить или по-большому, не молчи.
Маршалл и не догадывался, как сильно хотел отлить, пока мужчина не заговорил об этом. Его мочевой пузырь распирало. Казалось, будто живот распух. Новое, необычное и страшное чувство.
— Ответ у тебя на лице написан, приятель.
Джо хлопнул по бедрам и прошаркал за лестницу.
Шорох пластиковых пакетов. Лязг металла о металл.
Стыд камнем застрял в горле Маршалла.
Джо вернулся с зеленым больничным мочеприемником в руках.
— Та-да! Не думаю, что его мыли с прошлого раза. Ну да ладно. — Он пересек комнату, скрипя галошами по бетону. Маршалл видел его кривые деревенские зубы — слишком много пломб. Джо встал перед ним на колени и вздохнул.
Ненавижу тебя.
Жирный урод.
Мудак.
Школьные ругательства всплыли в его памяти. Маршалл сжал подлокотники кресла изо всех сил. Унижение липло к коже гнилым саваном.
Жирные пальцы Джо схватили резинку его трусов, скользнули внутрь и ниже. Тело Маршалла напряглось, как струна, когда мужчина обхватил его член и сунул в мочеприемник.
Урод. Извращенец. Ублюдок.
— Что? Не идет? Хочешь, чтобы Джо тебе спел? Досчитай до десяти. Иногда это помогает.
Маршалл зажмурился и сосредоточился на собственном дыхании. Он сжался, словно пружина. Нарисовав этот образ, Маршалл представил, как кольца медленно раскручиваются. В паху стало жечь: пружина медленно разжималась. Маршалл позволил ненависти просочиться наружу.
— Вот и все! — сказал Джо.
Струя зажурчала по пластику — все пронзительнее по мере того, как бутылка наполнялась.
— Не так уж и трудно, да?
Маршалл кипел от гнева. Бутылка с хлюпаньем стукнула о бетонный пол.
Джо хихикнул и, закашлявшись, склонился над ним.
— Помни, приятель: стряхнуть больше двух раз — уже онанизм!
Щелкнула резинка.
Маршалл рванулся вперед, насколько позволяли веревки, и вонзил зубы в щеку Джо. Горячая кровь брызнула ему в рот. Рыча, он тряс головой, как бешеный пес. Джо оглушительно завизжал, но Маршалл не отпустил его. Он смотрел в свиной глаз толстяка и видел собственное отражение.
Жирная рука размахнулась и ударила Маршалла по щеке. Он взвыл, голову повело. Капли крови брызнули в воздух — они принадлежали им обоим. Маршалл выпрямился в кресле, моргнул несколько раз, чтобы отогнать боль. Его улыбка была такой же красной, как у клоуна в его сне. Зубы в крови.
— Я тебя укусил! Укусил!
Руки Джо метнулись к разорванной правой щеке, он заскулил сквозь растопыренные пальцы. Обежав кресло, Джо стал пинать пленника в голень — снова и снова. С каждым ударом боль становилась сильнее, но оно того стоило. Маршалл это заслужил.
Да, приятель.
Пинки прекратились. Джо заходил кругами, громко топая.
— Ах ты засранец. Ты за это ответишь. Пусть только Гай узнает. Он в тебе новых дырок наделает. Дерьмо. — Продолжая бормотать, как обиженный ребенок, Джо поднялся по лестнице… и остановился.
Толстяк развернулся и спустился в комнату, затем наклонился, поднял мочеприемник и вылил содержимое на голову Маршалла. Вонючая коричневая жидкость окутала его теплотой, но время тошноты еще не настало. Пока. Их взгляды встретились, и Маршалл, хотя по его лицу струилась моча, захохотал ужасным, презрительным смехом.
Джо отшвырнул бутылку.
— Хочешь кусаться как собака — сдохнешь как собака. Думаешь, ты сделал мне больно, приятель? Плевать. Я фермер. Меня уже кусали животные. Ох, мы тебя выдрессируем, песик. Сделаем это очень ме-е-едленно.
Его слова резали, как скальпель.
Маршалл смотрел, как Джо, держась за щеку и ругаясь, с трудом поднялся по лестнице и вышел. Кровавый след тянулся по цементу свидетельством краткого триумфа, оборванного словами-скальпелями, что теперь, когда Маршалл остался один, вонзались в него глубже и глубже. Сквозь невидимые порезы в душу Маршалла пробиралась паника. Отвратительное чувство, как и вкус мяса у него во рту.
Откуда-то сзади донесся тихий скрежет.
