Глава 42
Четыре бравых наемника, с телами созданными для сражений. Каждый из них прошел войн больше, чем о существовании которых было известно не только широкой публики, но и некоторыми государственным организациям.
И все же — их тело растерзаны. Кровь стекала по стенам, к которым несколько из вояк были прибиты будто бабочки в альбоме юного натуралиста. Бронники растерзаны и следы длинных когтей виднелись по всему коридору.
Оторванные конечности, висящие на трубах и искрящих проводах внутренности. Запах будто на скотобойне и абсолютно пустые, искаженные ужасом глаза.
Первобытным ужасом. Тем самым, что не искоренить тренировками и стычками с противником на огневом рубеже. Этот ужас порождался инстинктами. Памятью о тех временах, когда ютясь в пещерах, человек боялся ночи потому что знал, что та может принести на порог.
И именно тогда и появилась сама суть порога, дома — его особенной магии, благодаря которой нечисть не могла без приглашения зайти внутрь.
Так что, кто бы не сотворил это, он не был из числа нечистых, повязанных с тьмой. И, учитывая, что Алекс не ощущал ни капли покалывания на кончиках пальцев — магия тут тоже не была замешана.
Лишь едва заметный, тонкий запах серы, оставленный демоническим присутствием одержимого.
Дум выругался и, подойдя к одному из трупов, вытащил из груды плоти, в которую тот превратился, торчащий наружу магазин того же типа, что и у Уилсона Младшего.
Дернув затвор, Дум посохом открыл стальную, с закругленными углами дверь, ведущую в подсобной, переоборудованной помещение.
Небольших размеров, но достаточное, чтобы там поместилась стойка с одним единственным предметом. Стеклянный купол, эту стойку накрывавший. А еще фигура среднего роста, спрятанная в балахон.
— Тот-кого-нельзя-называть? — спросил Дум, припоминая похожую сцену из одного популярного в прошлом кино.
Фигура не пошевелилась. Но Алекс стал отчетливее ощущать привкус серы.
— Странно слышать это от темного мага.
— Стереотипы, — пожал плечами Дум, а затем резко вскинул дуло пистолета, направив его на незнакомца. — а теперь живо назови свое имя и легион, к которому ты принадлежишь, иначе я уничтожу твою оболочку.
Фигура засмеялась. Неприятно. Отрывисто. Искусственно… Как смеются социопаты.
Демоны не были социопатами… вернее — человеческие эмоции им были так же не понятны, как людям непонятен и чужд сам хаос.
— Вижу ты понял, Александр, — “злодейский злодей” специально сделал ударение на имени Дума, давая понять, что все произошедшее имеет личные мотивы. — Я долго ждал этого момента… удивительно, но оказывается — не я один. Мой компаньон предложил свою помощь и я не мог не согласиться.
— Долго ждал? — переспросил Дум, а затем выругался. Проклятые еноты видимо успели его покусать… — Слушай, ублюдок, мне плевать кто ты, какую там ты себе обиду на меня придумал — в Маэрс-сити плюнуть не куда, чтобы не попасть в человека или иное существо, которое хочет меня убить. Но, сука, ты мне отпуск испортил. И этого я простить не могу.
— Простить… прощение… удивительное слово, Александр. Наполненное таким глубоким смыслом, но столь небрежно разбрасываемое людьми по свету. Простить одно. Простить другое. А откуда берется это прощение — они не думают. Не думают, что каждый раз, кого-то прощая, отнимают частичку своей души. Она восстановиться, как восстановиться после твоего ритуала, но… Это больно, Александр. Прощать. Я не смог.
— Блять, ну серьезно? — расстроился Алекс. — Я пришел сюда подраться. Нормально. По-мужски, да простит меня феминизм. А ты стоишь и зачитываешь мне первую страницу брошюры “Злодейский Злодей для начинающих”.
Дум отмахнулся пистолетом, а затем опустил его.
— Тусуйся тогда один, а я сваливаю.
С этими словами он развернулся на пятках, а затем, так же стремительно, из-под локтя, вскинул посох. Несколько десятков печатей слились и сформировали огромную пентаграмму, сияющую магией тьмы, крови и демонов.
Молния, вылетев из её центра, расцарапала воздух когтями демонического пламени и взревела пастью волка, попытавшегося дотянуться алыми клыками до фигуры в балахоне.
Но та лишь подняла руку и магия Алекса, на которую тот потратил не меньше двух третей совокупного запаса энергии источника и накопителя, попросту втянулась в серую кожу, обтянувшую когтистую ладонь одержимого.
— Дешевый трюк, Александр. Я ожидал от тебя большего. Ты в…
— В жопу поди, ожидатель.
Алекс стукнул посохом о пол и под ногами фигуры вспыхнула вторая печать, которая мгновенно превратила сталь в кипящую кислоту. И фигура, с тем же криком, что когда-то Алекс падал в канализацию, полетела куда-то в черные недра ниже ватер линии.
— Попробуй законы физики поглоти, мразь! — выкрикнул Дум, а потом задумался. Он все еще находился по дурманящим эффектом собственного ритуала, так что соображал туго. — Нет, пресно получилось… не чувствует моей к нему глубокой антипатии… нужно жестче.
Алекс почесал дулом затылок, выругался от боли, когда задел ссадину, оставленную нагой, а затем нагнулся над чернотой провала и проорал:
— Арривидерчи, долбоеб!
Кивнув самому себе, Дум развернулся и подошел к стеклянному куполу. Действовать надо было быстро. То, что где-то там, на глубине Локи знает какого масштаба, дуэт из непонятного имбецила и не менее недальновидного демона тонули в воде и сражались с Нагами, означало лишь одно.
Поголовье Наг явно измельчает уже в самом ближайшем времени.
Алекс встал практически вплотную к грузу.
Что появилось раньше — бог или вера в бога?
Возможно, ответ на этот вопрос находился прямо напротив Дума.
Старые легенды бритов описывали этот меч, как тяжелый бастард, украшенный вязью символов и рун таинственного и магического символа. Японцы, как длинную полоску стали черного цвета, найденного богом в теле убитого чудовища. Кто-то говорил, что Парацельс владел мечом, с заточенным внутрь демоном — таким тяжелым, что десять мужчин не могли его поднять.
Меч-кладенец, выточенный для славянских богатырей из стали упавшей на гору звезды.
Меч Калад-колг, выкованный феями.
Индейцы верили, что этот меч был языком солнца — чистым пламенем, которым мог владеть лишь верховный жрец.
У этого меча имелась тысяча имен и еще больше обликов. Он яркой нитью пронизывал историю мира, но люди забыли про него. Забыли про его историю.
И они видели его так, как хотели видеть. Как сталь, как огонь, как волшебство, заключенное в грани железного клинка.
Но Алекс помнил о правде, пелена лжи спала с его глаз.
Он видел правду.
Он видел самое первое оружие, которым владел человек, когда делал первые шаги по миру, который едва сам и не погубил. И эта смерть, вся смерть, любая смерть, принесенная болью и отчаяньем, созданная насилием, была рождена в это мече.
Алекс смотрел на деревянную палку с заточенными и обугленными краями. Рукоять её была обвязана веревкой, сделанной из волокон лиан и трав.
Старый, покрытый никогда не исчезающими пятнами крови, местами потрескавшийся.
Люди тоже помнили правду.
Они говорили, что человек перестал быть обезьяной, когда взял в руки палку. Что же — они не ошибались. Человек перестал быть животным, когда стал убивать не только ради защиты. И палка это была вовсе не палкой…
— Прочь, — процедил Дум, отгоняя наваждение, пытавшееся проникнуть в его разум. — Ты меня не подчинишь, жалкая палка.
Артефакт манил его. Обещал силу и власть. Обещал подарить магию столь древнюю и столь могучую, что с её помощью можно было уничтожать и создавать целые миры.
Праотец всех убийств. Создатель войн и разрушения. Геноцида. Один из истинных всадников Апокалипсиса в его изначальной, первозданной форме.
Вот что сейчас лежало перед Алексом.
Война.
Её квинтэссенция.
И все, что отделяло Дума от того, чтобы его душа была уничтожена этим созданием — тонкая полоска стекла с подведенным к постаменту кабелем.
Поэтому что сделал Алекс?
Все верно — ударом окутанного лиловым пламенем посоха, он рассек кабель, а затем единственным выстрелом разбил стеклянный купол.
