Мальчик глотает Вселенную

Это не рай. Это не ад. Это прогулочный двор второго отряда тюрьмы Богго-Роуд.

Он пуст. Ни единой живой души в этом месте, кроме… кроме человека в тюремной одежде, стоящего на коленях с лопаткой тюремного производства и ухаживающего за тюремным садом. В саду красные и желтые розы; кусты лаванды и фиолетовые ирисы под ярким солнцем и безоблачным голубым небом.

– Привет, малыш, – говорит человек, еще не видя меня.

– Привет, Дрищ, – произношу я.

Он встает и отряхивает почву с колен и ладоней.

– Сад выглядит по-настоящему великолепно, Дрищ.

– Благодарю, – откликается он. – Если мне удастся справиться с этими ублюдочными гусеницами, то с ним все будет в порядке.

Дрищ бросает лопатку и показывает головой в сторону.

– Пойдем, – говорит он. – Нам надо вытащить тебя отсюда.

Он идет через двор. Трава густая и зеленая, она поглощает мои ноги. Он подводит меня к толстой коричневой кирпичной стене, огибая камерный блок второго отряда. Веревка, завязанная узлами, свисает с крюка, засевшего высоко над нами.

Дрищ кивает на нее. Он сильно дергает за веревку дважды, чтобы убедиться, что она держится прочно.

– Полезай, малыш, – говорит он, протягивая мне веревку.

– Что это, Дрищ?

– Это твой великий побег, Илай, – отвечает он.

Я смотрю вверх на высокую стену. Я знаю эту стену.

– Это «Тропа Холлидея»! – говорю я.

Дрищ кивает.

– Полезай, – повторяет он. – У тебя мало времени.

– Управлять своим временем, так, Дрищ?

Он кивает.

– Прежде, чем оно управится с тобой, – продолжает он.

Я взбираюсь по стене, опираясь ногами на толстые узлы на веревке Дрища.

Веревка ощущается настоящей и обжигает мне руки, пока я поднимаюсь. Я добираюсь до верха стены, откидываю голову назад и смотрю вниз на Дрища, стоящего в густой зеленой траве.

– Что там за стеной, Дрищ? – спрашиваю я.

– Ответы, – говорит он.

– На что, Дрищ?

– На вопросы, – отвечает он.

Я стою на толстой кромке коричневой кирпичной тюремной стены и вижу под собой желтый песок пляжа, но этот пляж не сбегает к океанской воде, он ведет во Вселенную, в расширяющуюся черную пустоту, заполненную галактиками, планетами, сверхновыми и тысячами астрономических событий, происходящих одновременно. Взрывы розового и фиолетового. Вспышки ярко-оранжевого, зеленого и желтого, и все эти сверкающие звезды на фоне вечного черного полотна пространства.

И там на пляже девушка, окунающая пальцы ног в океан Вселенной. Она поворачивает голову и видит меня здесь, на стене. Она улыбается.

– Давай, – говорит она. – Прыгай! – Она машет мне рукой. – Ну же, Илай!

И я прыгаю.

Девочка спасает мальчика

«Форд-Метеор» мчится по Ипсвич-роуд. Кэйтлин Спайс левой рукой переключает передачу, слишком резко выкручивая руль в поворот на Дарру.

– И ты считаешь, что это я стояла на пляже? – спрашивает она.

– Ну… да, – говорю я. – А потом я открыл глаза и увидел свою семью.

Сперва я увидел Августа. Он смотрел на меня так же, как в машинном отделении часовой башни. Я подумал, что я все еще там, но затем увидел иглу капельницы, прилепленную к моей руке. Ощупал больничную койку. Мама бросилась к изголовью, когда увидела, что я очнулся. Она велела мне сказать что-нибудь, чтобы убедиться, что я действительно жив.

«Об… – сказал я, облизывая пересохшие губы. – Об…»

«Что, что, Илай?» – с тревогой спросила мама.

«Обнимите меня».

Мама задушила меня в объятиях, а Август сомкнул руки вокруг нас. Мама вымочила меня слезами и слюнями и повернулась к отцу, который сидел в кресле в углу палаты.

«Он и тебя имел в виду, Роберт», – сказала мама.

И это явилось для отца своего рода приглашением ко многим вещам, по поводу которых он делал вид, будто их не хочет, – начиная с объятий.

– А потом ты вошла в больничную палату, – говорю я Кэйтлин.

– И поэтому ты думаешь, что это я вернула тебя? – спрашивает Кэйтлин.

– Ну, это же нечто очевидное, не так ли? – откликаюсь я.

– Прости, что порчу магию, приятель, но это сделали медики Королевской Брисбенской больницы.

Машина задевает отбойник на Дарра-Стейшен-роуд. Ножевая рана в животе ноет, требуя внимания. Прошел всего месяц с событий в Сити-Холле. Мне стоило бы лежать в постели и смотреть «Дни нашей жизни». Мне не следовало бы находиться в этой старой машине. Мне не следовало бы работать.

– Извини, – говорит Кэйтлин.

Врачи говорят, что я ходячее чудо. Диковина медицинской науки. Лезвие ударилось в верхнюю часть моей тазовой кости. И эта кость удержала нож от проникновения глубже.

«У тебя, должно быть, крепкие кости!» – сказал доктор.

Август улыбнулся на это. Август сказал, что он говорил мне, что я вернусь. Август знает все, потому что Август на год старше меня и Вселенной.

Кэйтлин сворачивает на Эбрингтон-стрит, и мы проезжаем Дьюси-стрит-парк с крикетным полем и игровой площадкой, в котором я когда-то следил за Лайлом во время его полуночной прогулки за наркотиками к «Отвали-Сука» Данг. Целую жизнь назад. Другое измерение. Другой я.

Машина останавливается перед моим прежним домом на Сандакан-стрит. Домом Лайла. Домом родителей Лайла.

Мы восстанавливаем всю историю. С самого начала. Брайан Робертсон хочет все целиком. Взлет и падение Титуса Броза, человека, которому газеты Австралии посвящали первые полосы весь прошлый месяц. Брайан собирается превратить нашу историю в криминальный сериал из пяти частей, со специальными вставками от первого лица – от лица мальчика, который кое-что из этой истории видел собственными глазами, со своей точки зрения. В соавторстве. Кэйтлин Спайс и Илай Белл. Кэйтлин Спайс будет работать над гайками и болтами. А я – над цветом и деталями.

«Подробности, Илай, – сказал Брайан Робертсон. – Я хочу знать все до мельчайших подробностей. Все, что ты помнишь».

Я ничего не сказал.

«А как мы это назовем? – спросил Брайан на редакционном совещании. – Какой у нас будет заголовок для всей этой безумной саги? Придумайте мне его в трех словах».

Я промолчал.

Я стучу в дверь дома. Своего старого дома. Дверь открывает мужчина. Лет сорока пяти. Темная кожа африканца. Две улыбающиеся девчушки вьются возле его ног.

Я объясняю, зачем пришел. Я тот парень, которого пырнул Иван Кроль. Когда-то я жил здесь. Это отсюда забрали Лайла Орлика. Здесь и началась эта история. Мне нужно показать моей коллеге кое-что внутри моего старого дома.

Мы проходим по коридору к комнате Лины. Это комната настоящей любви. Это комната крови. Небесно-голубые фибровые стены. Бесцветные пятна там, где Лайл когда-то шпаклевал дыры. Теперь это спальня девочки. На односпальной кровати с розовым покрывалом лежат куклы. На стенах – плакаты с «Моими маленькими пони».

Африканского мужчину зовут Рана. Он стоит у входа в прежнюю спальню Лины. Я спрашиваю его, не будет ли он возражать, если я загляну внутрь встроенного гардероба. Рана не возражает. Я сдвигаю вбок дверцу шкафа. Толкаю заднюю стенку, и она выскакивает из пазов. Рана сильно удивлен этой потайной дверью. Я спрашиваю, не против ли он, если мы с Кэйтлин залезем в тайное помещение, встроенное в его дом. Он качает головой – не против.

Наши ноги ступают на холодную влажную землю. Кэйтлин щелкает своим маленьким зеленым фонариком. Небольшой круг белого света скачет по подземным кирпичным стенам тайной комнаты Лайла. И замирает на красном телефоне, стоящем на мягкой табуретке.

Я смотрю на Кэйтлин. Она глубоко вздыхает и отступает назад от телефона, как будто он может быть колдовской вещью, предметом, на который наложено заклятие при помощи черной магии. Я подхожу к нему ближе, потому что чувствую, что должен это сделать. Я останавливаюсь на месте. Стою в тишине какой-то долгий момент. И тут телефон звонит. Я растерянно оглядываюсь на Кэйтлин. Она никак не реагирует.

«Ринг-ринг».

Я придвигаюсь ближе к телефону.

«Ринг-ринг».

Я снова оборачиваюсь к Кэйтлин.

– Ты слышишь это? – спрашиваю я.

Я придвигаюсь еще ближе к телефону.

– Просто оставь его в покое, Илай, – говорит Кэйтлин.

Еще ближе.

– Но ты слышишь это?

«Ринг-ринг».

Моя рука тянется к телефону, я сжимаю трубку и уже подношу ее к уху, когда ладонь Кэйтлин нежно ложится на мою.

– Просто дай ему отзвонить, Илай, – мягко говорит она. – Что он такого собирается тебе сказать… – она кладет другую руку мне на затылок, и ее прекрасная нежная ладонь скользит вниз к моей шее, – чего ты уже не знаешь и так?

И телефон звонит снова, когда Кэйтлин прижимается ко мне, и звонит снова, когда она закрывает глаза и находит своими губами мои, и я запомню этот момент через звезды, которые вижу на потолке этой тайной комнаты, и вращающиеся планеты, которые окружают эти звезды, и пыль миллионов галактик, рассыпанную по ее нижней губе. Я буду помнить этот поцелуй через Большой взрыв. Я буду вспоминать конец через начало.

И телефон прекращает звонить.