Точность политиков и СМИ

В 2016 году была запоздало учреждена межпартийная парламентская группа по общественному правовому просвещению. Остается надеяться, что в качестве своего главного приоритета она будет рассматривать предоставление открытого доступа к закону.

Также эта группа стремится к тому, чтобы ее коллеги в Парламенте были более честными и информированными в своих публичных высказываниях. Разглагольствования об уголовном праве открывают легкую и зачастую являющуюся непреодолимым соблазном возможность набрать политический вес, и многие высказанные взгляды зачастую кажутся заточенными в угоду интересам какой-то партии, а не с целью достижения какой-то благородной цели.

Всегда найдутся «заднескамейщики» (рядовые члены Парламента), готовые осудить «возмутительные» расходы на субсидируемую юридическую помощь в каком-то скверном деле, о которых они узнали по газетным заголовкам, втирая электорату, будто утвержденный законом защитный механизм определения виновности в ходе справедливого суда является лишь излишним неудобством, выдуманным, лишь чтобы адвокаты могли и дальше набивать свои карманы. Когда судью распинают за вынесенный приговор, редко у кого из политиков находится достаточно смелости, чтобы встать на линию огня и заметить, что все факты не известны и что в большинстве случаев при выборе меры наказания судья ограничен факторами, находящимися вне его власти. Несущему новости своему электорату куда проще схватить вилку и присоединиться к разъяренным жителям, требуя в радиобеседе снять голову с плеч нерадивого судьи. Развязать руки обвинению во имя прав жертвы – это тот призыв, под которым большинство с радостью подпишутся. Общественные кампании в защиту прав обвиняемых должны проводить мы, питающиеся субсидируемой помощью пиявки, которым только и подавай, что защищать педофилов.

Введение в заблуждение по поводу существующего законодательства с целью получения поддержки в его изменении – это особенно распространенный, пускай далеко и не новый грех. Мы с вами уже обсуждали предложение парламентария Гарриеты Гарман запретить все вопросы, касающиеся половой жизни истца. Чтобы протолкнуть эту свою идею, миссис Гарман заверяла прессу, будто существующий на данный момент правовой критерий рассмотрения в суде истории половой жизни истца (11) «основан на идее о том, будто существует два типа женщин – целомудренные женщины, которым можно доверять, и падшие женщины, прежде занимавшиеся сексом, которым доверять не стоит». Более того, она заверяла, что подобные сведения подлежат рассмотрению в суде, даже «когда не несут доказательной ценности» (12).

Если бы это было правдой, то кампания миссис Гарман была бы совершенно уместной. Только это была неправда. Ни на йоту. Во-первых, никакие доказательства, будь то касающиеся половой жизни или чего бы то ни было еще, не подлежат представлению в суде, если они не имеют прямого отношения к делу и не несут «доказательной ценности», а сведения о половой жизни допускаются для рассмотрения только в случае, если их сокрытие может привести к вынесению присяжными ненадежного вердикта. Во-вторых, что куда более серьезно, целью предлагаемых мисс Гарман изменений было полное уничтожение из судов самого «понятия», на которое она так остервенело набросилась. Если судье покажется, что защита просит предоставить суду данные о половой жизни заявителя лишь с целью подорвать доверие к ней, – например, чтобы высказать миф, будто «нечистым женщинам» верить нельзя, – то закон это в явном виде запрещает. Если бы подобное действительно происходило в уголовных судах, то проблема была бы в том, что существующий закон не применяется должным образом. Было совершенно обманчиво утверждать, будто закон позволяет подобные вещи, а значит, должен быть изменен. Предлагаемый Гарман законопроект был фикцией и уму непостижимой наглостью, последствиями которого, как мы уже с вами видели, были бы чудовищные судебные ошибки.

Порой наши избранные представители даже не удосуживаются подготовить почву: они просто бегут прямиком в Палату общин с личным законопроектом, набросанным на пакете из-под чипсов, желая уничтожить привидевшуюся им в этот день химеру. В марте 2016 года член Парламента Филип Холлобон предложил законопроект с названием «Отправим их всех обратно» (13), – да-да, на полном серьезе, – нацеленный на автоматическую депортацию любого иностранца, осужденного за уголовное преступление, за которое теоретически можно было бы получить тюремный срок. Под это определение, как легко можно представить, подходит множество уголовных преступлений, за большинство из которых на практике никого не сажают. Если бы законопроект, который в итоге был отклонен, приняли, то в соответствии с ним автоматической депортации подлежал бы, например, иностранный гражданин, добропорядочно проживший в Великобритании последние двадцать лет и решивший забрать свою дочь из школы, чтобы поехать с семьей отдыхать (14). Или кто-то, поцеловавший своего партнера в общественном туалете (15). Или взявший с собой банку пива в автобус, направляясь на футбольный матч (16). Или написавший в «Твиттере» члену Парламента, что он трусливая нюня, предложившая самый тупой закон на свете (17).

Возникает логичный вопрос: как можно ждать от общественности точного понимания уголовного права, когда члены Парламента заходят настолько далеко, чтобы его исказить? С какой стати кому-либо тратить время на ознакомление с принципами правовой системы, которая, как заверяют в газетах их представители, является настолько дебильной?

И нельзя не затронуть вскользь и эти самые газеты, чье понимание закона – начиная от деталей и заканчивая основами – с каждым днем, кажется, становится все меньше и меньше. Финансовое удушение местных журналистов и судебных репортеров привело к тому, что газеты в своих новостях частенько полагаются на неполные полицейские пресс-релизы, либо же обрывочные рассказы жертв, или же непроверенные, ошибочные записи начинающего репортера. Добавьте к этому любую цитату очень кстати разгневанного члена Парламента, и в «Твиттере» уже назревает шторм, прежде чем кто-либо удосужится перепроверить факты.

Основные понятия – такие как разница между «невиновностью» и «отсутствием вины» – неправильно интерпретируются и подаются. Ни один редактор газеты не станет вмешиваться в одобренную колонку их звездного обозревателя, которая, узнав о помиловании в деле о сексуальном насилии, совершенно нелогично призывает завести дело против заявителя за «клевету». Редко когда кто-то удосуживается ознакомиться с полной версией замечаний при вынесении приговора, прежде чем устроить разнос судье за вырванные из контекста цитаты. Бритва Оккама выбрасывается в окно, – гораздо проще состряпать сенсацию из ограниченной информации, чем пригласить специалиста, чтобы тот дал более спокойное и приземленное объяснение. «Как можно было осудить/оправдать этого человека?!» – завопят читатели, так как газета не удосужилась сообщить о доказательствах, на основании которых присяжные вынесли свой вердикт.

На фоне всего этого становится понятней причина все большего непонимания закона общественностью: когда доступ к закону практически полностью ограничен и приходится полагаться на информацию из совершенно ненадежных источников, то путаницы и заблуждений попросту не избежать.

Со мной такого никогда не случится.

В-третьих, наконец, я боюсь, мы проявляем так мало интереса к уголовному правосудию из-за нашей беспечности. Люди не хотят тратить на это время, так как думают, что система их самих напрямую никогда не затронет. Как бы я ни старался возвысить уголовное правосудие до одного уровня с образованием и здравоохранением, подобные попытки обречены. Мы знаем наших терапевтов, бываем в наших больницах, видим, как образовательные стандарты отражаются в табелях успеваемости наших детей. Что же касается уголовного правосудия, то для большинства людей большую часть времени разговоры о нем совершенно абстрактны. Мы можем посочувствовать показанным по новостям жертвам насилия, цокнуть языком, узнав, что лондонская полиция раскрывает лишь шесть краж из ста (18), и с интересом смотреть один за другим документальные фильмы Netfix о судебных ошибках, однако пока мир уголовного права не доберется до вас, не вышибет вашу дверь и не завоет вам в лицо, между вами и системой всегда будет оставаться тонкий слой защитной пленки.

Нам не хочется думать о том, что мы можем стать свидетелями ножевого ранения мужа. Или что будем поддерживать жену во время суда над ее насильником.

Стоит только ее сорвать, и сочащиеся раны обнажаются, причем происходит это тогда, когда мы меньше всего этого ожидаем. Нам не хочется думать о том, что мы можем стать свидетелями ножевого ранения своего мужа. Или что будем поддерживать свою жену, когда будут судить ее насильника. Или что получим телефонный звонок о том, что празднование сданных на круглые пятерки экзаменов у нашего сына зашло немного далеко и закончилось тем, что он сел за руль «Ягуара» отца одного своего приятеля, чтобы покататься, и на полной скорости врезался в фонарный столб, убив трех своих пассажиров. Или о том, что нашего дедушку обвинят в сексуальных домогательствах к маленьким мальчикам в 1950-х, когда он работал начальником отряда бойскаутов. Подобное не происходит с людьми вроде нас. Уголовные суды – не место для таких, как мы. Нам уж точно никогда не понадобится субсидируемая юридическая помощь.

Но подобные вещи происходят. В суде может оказаться каждый, равно как и юридическая помощь может потребоваться любому. Уголовные суды зачастую представляют как проходной двор для самых неприглядных членов общества, и в подобном образе многие находят успокоение. Что ж, статистика не врет, – большинство преступлений действительно совершают состоявшиеся преступники. Немалая часть моей профессиональной жизни заключается в пролистывании списка судимостей преступников, с которыми мне вряд ли когда-то удастся сравниться по продолжительности знакомства с судами. И некоторые из них непременно будут мерзкими уголовниками, которые попытаются обыграть систему, и мысль о том, что потраченные на доказательство их очевидной вины деньги могли бы быть направлены на школы или больницы, до боли отталкивающая.

Зацикливаясь на этом, однако, мы повторно наступаем на те же самые риторические грабли тех, кто поставил систему уголовного правосудия на колени. Во-первых, это ложное убеждение не учитывает тех многих людей – около 137 000 в 2016 году, – которые каждый год впервые попадают в систему уголовного правосудия, прежде никогда не попадая в подобные передряги (19). Некоторые из них будут сомнительными пареньками, для которых это событие станет первой ступенью карьерной лестницы, ведущей ко все более серьезным преступлениям и, соответственно, ко все более длинным тюремным срокам. Многие, однако, окажутся хорошими людьми со своими недостатками – такими, как наши родные, друзья, соседи и коллеги по работе, – которые совершили ошибку. Людьми вроде нас с вами. Забывая об этом, мы забываем о своих корнях, о нашей общей заинтересованности в системе, разработанной не в качестве конвейера для осуждения неисправимых, а как возможность справедливого и человечного обращения друг с другом, когда кого-то из нас обвиняют в непорядочности.

Кроме того, нас также призывают не обращать внимания на слово «обвиняемый». Многие, впервые попавшие в систему, окажутся невиновными и выйдут по другую сторону с незапятнанной репутацией. Также невиновными будут и некоторые из вышеупомянутых «очевидно виновных» парней, которых ошибочно опознали, сочли виновными за компанию или же, в самом худшем случае, подставили полицейские, решившие не мудрить и повесить дело на одного из обычных подозреваемых. И такой несправедливый обвинительный приговор – это не просто вопрос принципа, а, если говорить менее путаными словами, вопрос практичности. Вам же не нужно, чтобы полиция сцапала какого-то воришку после того, как вашу квартиру обнесли. Так как принцип работы воров-домушников в том, чтобы ограбить, дождаться, пока хозяева восполнят украденное, а потом пойти на второй заход, то в ваших интересах, чтобы полиция взяла нужного человека.

О том, что мы все в равной степени зависим от работающей системы правосудия, даже если и не обдумываем возможность когда-либо столкнуться с ней напрямую, почему-то, боюсь, было позабыто. Мысленно лишая «преступников» человеческого облика и отчуждаясь от них, мы психологически отгораживаемся от того, что на самом деле имеет к нам самое прямое отношение. Мы не зацикливаемся на затратах Национальной системы здравоохранения на лечение болезней или травм, вызванных образом жизни человека, – вместо этого мы говорим сочувственно, ну или как минимум прагматично: «На все милость Божья». Мы желаем лучшего лечения и большего количества ресурсов для людей, которых не знаем, насколько бы неприятными или незаслуживающими они ни были, по этой самой причине. Любой министр здравоохранения, решившийся сказать, будто наличие «одной из самых щедрых систем здравоохранения в мире» является самоочевидным основанием для ежегодного сокращения бюджета, закрытия больниц и полного лишения некоторых людей права на бесплатную медицинскую помощь, на день бы не задержался. Боль других людей мы инстинктивно расцениваем как свою собственную.

Моя наивная, безнадежная мечта о том, что в один прекрасный день мы осознаем, что нормально функционирующее, доступное уголовное правосудие важно не меньше, чем обязательное медицинское страхование. Что каким-то образом мы претерпим массовый сдвиг сознания, благодаря которому начнем понимать, что суды и субсидируемая юридическая помощь нужны не только для справедливо обвиненных плохих людей, но также и для ошибочно осужденных хороших людей, ошибочно осужденных плохих людей, справедливо осужденных хороших людей и всех, кто не вписывается в полной мере только в одну из этих категорий. Пускай я и мечтаю о невозможном. При наступлении подобной утопии мы могли бы начать привлекать внимание общественности и государственное финансирование к системе уголовного правосудия, с нескрываемым желанием улучшить нечто, первые принципы чего мы гордо считаем основой нашей национальной идентичности. Возможно, мы даже научимся ее любить.

Моя наивная, безнадежная мечта о том, что в один прекрасный день мы осознаем, что нормально функционирующее, доступное уголовное правосудие важно не меньше, чем обязательное медицинское страхование.

А мы должны. Пускай все, что было написано на предыдущих страницах и может быть воспринято выражением полного отчаяния, в нашей системе правосудия много и фундаментально хорошего. Лежащие в ее основе принципы, какой бы случайной и непоследовательной ни была их эволюция, не просто так были распространены по всему миру: презумпция невиновности и бремя доказывания, право на справедливый суд, право на независимого юридического представителя, равенство сторон, независимая, беспристрастная и непредубежденная коллегия судей, призванная разрешать вопросы факта, а также остальные горячо обсуждаемые, неисчерпаемые аспекты правовой нормы, на которых зиждется наше современное общество, все являются самоочевидно необходимыми для нашего инстинктивного представления о правосудии. И наша верность всем этим принципам зачастую является беспрекословной, если не на практике, так в теории уж точно.

А еще есть люди. Потрясающие, великолепные люди. Защищающие нас, рискуя своими жизнями, полицейские; обвинители и служащие прокуратуры, упорно продолжающие свой труд, несмотря на жесткую нехватку ресурсов; солиситоры защиты, несущиеся в полицейский участок в одиннадцать вечера, а потом снова в четыре утра, после чего в суд к девяти утра, оттуда к пяти вечера в офис, после чего в десять вечера домой, чтобы заново начать свой суточный цикл неблагодарной помощи лишенным голоса членам нашего общества; судьи и магистраты, день изо дня берущие на себя тяжесть принятия меняющих жизни решений под пристальным взором общественности; всеми позабытые, но при этом незаменимые работники судов, ведущие расшатанные вагонетки суда по извилистым рельсам; работники службы пробации и тюремные надзиратели, изо всех сил старающиеся спасти тех, кого спасать бесполезно, своей работой делая наш сон безопасней; осмелюсь сказать, что даже некоторые из барристеров заслуживают упоминания. Все эти люди и многие другие, о ком я не упомянул, каждое утро выходят на свою тяжелую работу, где им приходится делать свое дело в условиях жестких ограничений, и задерживаются на ней часами ради сохранения целостности нашей системы правосудия. Делают они все это без устали, с черным юмором и беспрестанной преданностью своему профессиональному долгу, а это делает мою работу, несмотря на многочисленные ее недостатки, настоящей привилегией.

В распоряжении имеются все строительные блоки, из которых можно построить что-то грандиозное. И мне пришло на ум, что, пожалуй, именно поэтому так сложно поднять шумиху. Неоспоримое превосходство того, как мы вершим уголовное правосудие, – не то что эти двинутые американцы, – заложено у нас в менталитете. Если люди что-то и узнают о нашей системе правосудия, так это то, что она лучшая в мире. Если попросить их обосновать, они запросто могут запнуться и пролепетать что-нибудь про Великую хартию вольностей, однако саму суть они усвоили. Возможно, подобная слепая вера и ведет к заблуждениям, а также к тому разрыву, который наблюдается между нашими словами друг другу о нашей правовой системе и нашим пониманием ее работы на практике.

В конечном счете это возвращает нас к различию, проведенному в начале главы Уильямом Гаддисом, между законом и правосудием. У нас есть система законодательства. Если за ней правильно ухаживать и снабжать необходимыми ресурсами, то она также является и системой правосудия. Только вот синхронность никто не гарантирует. Когда принципами правосудия пренебрегают, нам только и остается, что лепетать цитату Гаддиса. В книге «Frolic of His Own» проводится угрюмое различие между зациклившейся на себе алчной юридической профессией и забытым коллективным понятием правосудия. Я не имею права оспаривать его критику американской судебной культуры 1990-х годов. Более того, я бы согласился, что закон, как в США, так и в Великобритании, на протяжении истории частенько расходился с правосудием, причем вина за это лежала на работающих в системе людях, – адвокатах и судьях, – не реже, чем на самой системе. Но если говорить об Англии и Уэльсе 2018 года, то я бы сказал, что расхождение между уголовным законодательством и уголовным правосудием лежит где-то еще. Речь идет не о каком-то внутреннем враге, предающем наши идеалы правосудия, – нет, врага нужно искать снаружи. Вся опасность сегодня исходит не от исполнителей, а от руководства, – это государство переставляет фигуры и дергает за ниточки, управляя беспорядочными танцами, рассмотренными нами на страницах книги.

Как бы то ни было, конечный результат тот же самый. Как только мы теряем правосудие из виду, оно убегает куда-то прочь, оставляя нас с номинальной законодательной системой, но уже без системы правосудия.

Пока мы не поймем и не признаем этого, предпосылкам для улучшений взяться будет попросту неоткуда. Заезженная пластинка будет и дальше проигрываться по кругу. Ошибочные обвинительные приговоры, рассыпающиеся позиции обвинения, проваленные расследования, недофинансированная защита, постоянные задержки, повторяющиеся переносы, ошибки при разглашении материалов и ведомственное безразличие будут и дальше осуждаться в комнатах для облачения. Все эти проблемы, проанализированные и понятые в юридических и академических кругах, и дальше не будут их покидать. Те, кого превратности судьбы еще не завели в зал суда, и дальше будут их игнорировать, а те, кого система призвана защищать, будут и дальше страдать от них в тени безмолвия.

Я надеюсь, что эта книга внесет свой скромный вклад и поможет нам чуточку ближе «подползти» к свету, к которому мы все неизменно тянемся.