31

Адреналин

Еще одно ночное прибытие в еще один отель, подумал Хуан Диего, но он прежде уже видел вестибюль этого отеля «Аскотт» в Макати-Сити, где, по настоянию Мириам, он должен остановиться, когда вернется в Манилу. Как странно: он регистрировался с Дороти там, где ему запало в память появление Мириам, на которую тогда все смотрели не отрываясь.

Хуан Диего помнил, что от лифтов в вестибюле до стойки регистрации было далеко.

– Я немного удивлена, что моя мать еще не… – заговорила Дороти.

Она оглядывала вестибюль, когда появилась Мириам. Хуана Диего не удивило, что охранники не сводили глаз с Мириам на всем ее пути от лифта до стойки регистрации.

– Какой сюрприз, мама, – лаконично сказала Дороти, но Мириам не обратила на нее внимания.

– Бедняжка! – воскликнула Мириам, обращаясь к Хуану Диего. – Полагаю, ты уже достаточно насмотрелся на призраков Дороти – любому после порции текилы привидятся эти испуганные девятнадцатилетние ребята.

– Ты хочешь сказать, что теперь твоя очередь, мама? – спросила Дороти.

– Не груби, Дороти, – сказала ее мать. – Секс – это не так важно, как ты думаешь.

– Ты шутишь, да? – спросила Дороти.

– Самое время… Это Манила, Дороти, – напомнила Мириам.

– Я знаю, который час, я знаю, где мы, мама, – сказала Дороти.

– Хватит секса, Дороти, – повторила Мириам.

– Разве люди отказались от секса? – спросила Дороти, но Мириам снова проигнорировала ее.

– Дорогой, ты выглядишь усталым – меня беспокоит твой усталый вид, – говорила Мириам Хуану Диего.

Он смотрел, как Дороти покидает вестибюль. Она обладала грубоватым шармом, которому трудно было противостоять; охранники ели глазами Дороти, идущую навстречу им, к лифтам, но они смотрели на нее совсем не так, как на Мириам.

– Ради бога, Дороти, – пробормотала себе под нос Мириам, увидев, что дочь ушла в гневе. Только Хуан Диего слышал ее. – Все по-честному, Дороти! – крикнула ей вслед Мириам, но Дороти, похоже, не услышала; двери лифта уже закрывались.

По просьбе Мириам администратор «Аскотта» перевел Хуана Диего в номер с полностью оборудованной кухней на одном из верхних этажей. Хуану Диего, разумеется, не нужна была кухня.

– Я подумала, что после депрессивного «Эль-Эскондрихо», который почти на уровне моря, ты заслуживаешь вид сверху, – сказала ему Мириам.

Хотя это и был вид сверху из отеля «Аскотт» на Макати-Сити, «Уолл-Стрит» Манилы – деловой и финансовый центр Филиппин, – он мало чем отличался от большинства ночных городских видов с небоскребами: однообразие полутемных или черных окон офисов компенсировалось яркостью освещенных окон отелей и жилых домов. Хуан Диего не хотел показаться неблагодарным за усилия Мириам, но городской пейзаж перед его глазами был таким же, как везде (без каких-либо национальных черт).

И там, куда Мириам водила его ужинать, – совсем рядом с отелем, в «Айяла-центре», – атмосфера в магазинах и ресторанах была рафинированной, но подверженной быстрым переменам (торговый центр, например, уже переехал в международный аэропорт или к нему поближе). И все же, возможно, именно безликость ресторана в «Айяла-центре» и транзитно-чемоданная атмосфера «Аскотта» с его вечными бизнесменами спровоцировала Хуана Диего рассказать Мириам об очень личном – о том, что случилось с добрым гринго; это касалось не только сожжения на basurero, но и каждой стихотворной строчки «Дорог Ларедо», слов, произнесенных с меланхоличной монотонностью. (В отличие от доброго гринго, Хуан Диего не умел петь.) Не забывайте, что Хуан Диего был с Дороти в течение нескольких дней. Должно быть, он счел Мириам лучшей слушательницей, чем ее дочь.

– Разве вы не плакали бы, помня, что вашу сестру убил лев? – спрашивала детей Мириам в «Энкантадоре»; а потом Педро уснул, прижавшись головой к груди Мириам, словно его околдовали.

Хуан Диего решил, что должен говорить с Мириам без остановки; если он не даст ей открыть рот, возможно, она не околдует его.

Он все говорил и говорил об el gringo bueno. Не только о том, как обреченный хиппи подружился с ним и Лупе, но и о поручении, которое затруднительно выполнить, поскольку Хуан Диего даже не знает фамилии доброго гринго. Именно из-за Манильского американского кладбища и Мемориала Хуан Диего оказался на Филиппинах, но он сказал Мириам, что не надеется найти реальную могилу пропавшего отца хиппи – там одиннадцать мест захоронений, а он не знает фамилии отца.

– Но обещание есть обещание, – так Хуан Диего сказал Мириам в ресторане в «Айяла-центре». – Я обещал доброму гринго отдать от его имени дань памяти его отцу. Я думаю, что кладбище довольно огромное, но я должен туда съездить – я должен хотя бы увидеть его.

– Но не завтра, дорогой, – завтра воскресенье, и не обычное воскресенье, – сказала Мириам. (Вам уже понятно, как запросто было сорвано намерение Хуана Диего говорить без остановки; подобное часто случалось с Мириам и Дороти, эти женщины знали что-то такое, чего он не знал.)

Завтра, в воскресенье, была ежегодная процессия, известная как праздник Черного Назарянина.

– Эта штука прибыла из Мексики. Испанский галеон доставил ее в Манилу из Акапулько. Думаю, в начале шестнадцатого века статую привезли монахи-августинцы, – сказала Мириам.

– Назарянин – черный? – спросил Хуан Диего.

– Черный не по расе, – пояснила Мириам. – Это деревянная статуя Иисуса Христа в натуральную величину, несущего свой крест на Голгофу. Возможно, статуя была сделана из какого-то темного дерева, но она не предполагалась черной – она обгорела.

– Ты хочешь сказать, что она обуглилась? – спросил Хуан Диего.

– Она горела по меньшей мере три раза, первый раз во время пожара на борту испанского галеона. Эта штука прибыла обугленной, но после того, как Черный Назарянин добрался до Манилы, было еще два пожара. Церковь Куиапо была дважды уничтожена огнем – в восемнадцатом веке и в тысяча девятьсот двадцатых годах, – ответила Мириам. – А в Маниле было два землетрясения: одно – в семнадцатом веке, другое – в девятнадцатом. Церковь носится с тем, что Черный Назарянин пережил три пожара и два землетрясения, и эта штука пережила освобождение Манилы в сорок пятом году – между прочим, одну из страшнейших бомбардировок на Тихоокеанском театре Второй мировой войны. Но какой смысл носиться с деревянной скульптурой, которая «выживает», – скульптура из дерева не может умереть, так ведь? Эту штуку просто опалило огнем несколько раз, и она стала еще темнее! В Черного Назарянина еще и стреляли – кажется, в щеку. Совсем недавно, в девяностых годах. Как будто Христос недостаточно страдал на пути к Голгофе. Черный Назарянин пережил шесть катастроф – как естественных, так и неестественных. Поверь мне, – сказала вдруг Мириам Хуану Диего, – тебе не стоит завтра покидать отель. Манила – это хаос, когда поклонники Черного Назарянина устраивают свою сумасшедшую процессию.

– Там тысячи демонстрантов? – спросил Хуан Диего.

– Нет, миллионы, – ответила Мириам. – И многие из них верят, что прикосновение к Черному Назарянину исцелит их от всех болезней. Много пострадавших во время процессии. Есть мужчины-поклонники Черного Назарянина, которые называют себя «Hijos del Señor Nazareno» – «сыновья Господа Назарея», – и их преданность католической вере заставляет их «отождествляться», как они выражаются, со страстями Христа. Может быть, идиоты хотят страдать так же, как страдал Иисус, – сказала Мириам. От того, как она пожала плечами, Хуана Диего пробрал озноб. – Кто знает, чего хотят истинно верующие?

– Может, я отправлюсь на кладбище в понедельник, – предположил Хуан Диего.

– В понедельник в Маниле будет хаос. Требуется день, чтобы очистить улицы, а все больницы будут еще возиться с ранеными, – сказала Мириам. – Поезжай во вторник – лучше днем. Самые большие фанатики едут туда с утра пораньше, как только начинают пускать. Утром не стоит.

– О’кей, – сказал Хуан Диего.

Просто слушая Мириам, он почувствовал себя таким же усталым, как если бы шел в процессии, посвященной Черному Назарянину, страдая от неизбежных травм и обезвоживания. Несмотря на усталость, Хуан Диего сомневался в словах Мириам. Ее голос, как всегда, был властным, но на этот раз сказанное ею казалось преувеличением, даже неправдой. Хуану Диего представлялось, что Манила огромна. Разве могла религиозная процессия в Куиапо и в самом деле задеть район Макати?

Хуан Диего выпил слишком много пива «Сан-Мигель» и съел что-то странное; причиной его плохого самочувствия могло стать что угодно. Он подозревал в этом блинчики по-пекински с утятиной. (Зачем класть в блинчик утятину?) И Хуан Диего не знал, что съел лечон кавали – жареную свинину со шкуркой, пока Мириам не сообщила ему об этом. Колбаса, поданная с майонезом багун, тоже застала его врасплох. Позже Мириам сказала ему, что майонез был приготовлен с приправой из ферментированной рыбы, которая, по мнению Хуана Диего, и вызвала у него несварение желудка и изжогу.

На самом деле, возможно, вовсе не филиппинская еда (или слишком много пива «Сан-Мигель») расстроили его желудок и заставили почувствовать себя больным. Скорее всего, его расстроило слишком узнаваемое безумие ревностных поклонников Черного Назарянина. Конечно же, опаленный Иисус и его обугленный черный крест явились из Мексики! – размышлял Хуан Диего, пока они с Мириам поднимались на эскалаторах в огромном торговом «Айяла-центре», пока они – все выше и выше – поднимались на лифте в свой номер в «Аскотте».

И снова Хуан Диего почти не замечал, как исчезает его хромота, когда он идет куда-нибудь с Мириам или Дороти. А Кларк Френч атаковал его своими сообщениями. Бедняжка Лесли продолжала писать Кларку; она хотела, чтобы Кларк знал: его бывший учитель попал «в когти литературного сталкера».

Хуан Диего не знал о существовании литературных сталкеров; он сомневался, что они осаждали Лесли (пишущую студентку), но она сообщила Кларку, что Хуан Диего соблазнен «фанаткой, которая охотится на писателей». (Кларк упорно называл Дороти просто «Д.».) Лесли передала Кларку, что Дороти – «женщина с, возможно, сатанинскими наклонностями». Слово «сатанизм» никогда не оставляло Кларка равнодушным.

Причина, по которой от Кларка пришло так много сообщений, заключалась в том, что Хуан Диего выключил свой сотовый телефон перед рейсом из Лаоага в Манилу; только по выходе с Мириам из ресторана он вспомнил, что надо его снова включить. К тому времени воображение Кларка Френча разыгралось не на шутку – он предполагал нечто ужасное, он рвался помочь.

«С вами все в порядке? – так начиналось его последнее сообщение. – А что, если Д. – сатанистка? Когда я увидел Мириам, то подумал, что она сатанистка!»

Хуан Диего заметил, что пропустил и сообщение от Бьенвенидо. Это верно, что Кларк Френч почти все организовал в Маниле для Хуана Диего, но Бьенвенидо знал, что бывший учитель мистера Френча уже вернулся в город и сменил отель. Сообщение Бьенвенидо не противоречило предостережениям Мириам насчет воскресенья, но было не столь категорично.

«Завтра лучше залечь на дно из-за толпы на процессии в честь Черного Назарянина. По крайней мере, надо избегать любой близости к маршрутам шествия, – написал ему Бьенвенидо. – В понедельник я буду вашим водителем – у вас по плану публичное интервью с мистером Френчем, а потом ужин».

«ЧТО за публичное интервью в понедельник, Кларк, и ЧТО за ужин потом?» – немедленно написал Кларку Френчу Хуан Диего, прежде чем обратиться к сатанинской теме, которая так взволновала его бывшего ученика.

Кларк позвонил, дабы все объяснить. В Макати-Сити, совсем рядом с гостиницей Хуана Диего, был небольшой театр – «маленький, но приятный», как выразился Кларк. В понедельник вечером в театре после спектакля его труппа устраивает на сцене интервью с авторами. Местный книжный магазин предоставляет экземпляры книг авторов для подписания; Кларк часто бывает интервьюером. Затем ужин для постоянных участников встреч с писателями в этом формате. «Людей не много, – заверил его Кларк, – но для вас это возможность завести какие-то контакты с вашими филиппинскими читателями».

Кларк Френч был единственным известным Хуану Диего писателем с наклонностями публициста. И как публицист, Кларк упомянул под конец СМИ. На сцене и на ужине будут журналисты, один или два, но Кларк сказал, что предупредит Хуана Диего, с кем надо быть поосторожней. (Кларку следовало бы сидеть дома и писать! – подумал Хуан Диего.)

– И там будут ваши друзья, – неожиданно сказал Кларк.

– Кто, Кларк? – спросил Хуан Диего.

– Мириам и ее дочь. Я видел список гостей на ужин – там просто написано: «Мириам и ее дочь, друзья автора». Я думал, ты знаешь, что они придут, – сказал Кларк.

Хуан Диего внимательно оглядел свой гостиничный номер. Мириам была в ванной. Время – почти полночь. Вероятно, она собиралась ложиться спать. Приковыляв на кухню, Хуан Диего понизил голос, продолжая разговаривать с Кларком по сотовому.

– Д. – это Дороти, Кларк, Дороти – дочь Мириам. Я переспал с Дороти до того, как переспал с Мириам, – напомнил Хуан Диего своему бывшему студенту-писателю. – Я спал с Дороти до того, как она встретилась с Лесли, Кларк.

– Вы соглашались, что плохо знаете Мириам и ее дочь, – напомнил Кларк своему старому учителю.

– Как я уже говорил, они для меня загадка, но у твоей подруги Лесли свои проблемы – Лесли просто ревнует, Кларк.

– Я не отрицаю, что у бедняжки Лесли есть проблемы… – начал было Кларк.

– Одного из ее мальчиков потоптал буйвол, а потом его ужалила розовая медуза, плавающая вертикально, – прошептал Хуан Диего в мобильник. – Другого мальчика ужалил планктон, похожий на презервативы для трехлеток.

– Только не напоминай мне про жалящие презервативы! – воскликнул Кларк.

– Это не презервативы – это жалящий планктон выглядел как презервативы, Кларк.

– Почему вы шепчете? – спросил Кларк своего старого учителя-писателя.

– Я с Мириам, – прошептал Хуан Диего, хромая по кухне и стараясь не спускать глаз с закрытой двери ванной.

– Не буду вас задерживать, – прошептал Кларк. – Я думал, вторник подойдет для американского кладбища…

– Да, подойдет, – перебил его Хуан Диего.

– Я также вызвал Бьенвенидо на утро вторника, – сказал Кларк. – Я подумал, может, вы захотите увидеть национальную святыню, Деву Марию Гваделупскую – ту, что здесь, в Маниле. Это всего несколько зданий, только старая церковь и монастырь – ничего такого грандиозного, как у вас в Мехико. Церковь и монастырь находятся в трущобах, в Гваделупе-Вьехо – трущобы на холме над рекой Пасиг, – продолжал Кларк.

– Гваделупе-Вьехо – трущобы, – машинально повторил Хуан Диего.

– У вас усталый голос. Мы это обсудим позже, – резко сказал Кларк.

– Guadalupe, sí… – начал было Хуан Диего.

Дверь в ванную была открыта; он увидел Мириам в спальне – на ней было только полотенце, и она задергивала шторы.

– Значит, «да» по поводу Гваделупе-Вьехо – хотите туда? – спрашивал Кларк Френч.

– Да, Кларк, – ответил Хуан Диего.

Район Гваделупе-Вьехо не походил на трущобы – для ребенка свалки Гваделупе-Вьехо больше походил на конечный пункт. Хуану Диего казалось, что на Филиппины его привело скорее само наличие национального святилища Богоматери Гваделупской в Маниле, чем сентиментальное обещание, данное доброму гринго. Именно район Гваделупе-Вьехо, а не Манильское американское кладбище и Мемориал, казался тем местом, где загнется – если прибегнуть к бесцеремонному словарю Дороти – читатель свалки из Оахаки. И если это правда, что он помечен печатью судьбы, разве не Гваделупе-Вьехо предначертан для Хуана Диего Герреро?

– Ты дрожишь, дорогой, тебе холодно? – спросила Мириам, когда он вошел в спальню.

– Нет, я только что говорил с Кларком Френчем, – ответил Хуан Диего. – Мы с Кларком проводим на сцене мероприятие – я буду давать ему интервью. Я слышал, будешь ты с Дороти.

– Мы нечасто бываем на литературных мероприятиях, – улыбнулась Мириам. Она расстелила полотенце на ковре себе под ноги, со своей стороны кровати. Она уже была под одеялом. – Я вынула твои таблетки, – сказала она как ни в чем не бывало. – Я не поняла, что тебе нужно на ночь – лопресор или виагра, – в своей небрежной манере бросила Мириам.

Хуан Диего отдавал себе отчет, что он чередует свои ночные состояния: он выбирал ночи, когда хотел почувствовать адреналин; он смирялся с другими ночами, когда знал, что будет чувствовать себя неполноценным. Он понимал, что опасно пропускать прием дозы бета-блокаторов – в частности, чтобы разблокировать адреналиновые рецепторы в организме, позволить себе выброс адреналина. Но Хуан Диего не помнил, когда для него стало привычным принимать на ночь «лопресор или виагру», как выразилась Мириам, – видимо, полагал он, довольно давно.

Хуана Диего поражало, насколько схожи Мириам и Дороти; и это не касалось ни их внешнего вида, ни сексуальных привычек. Сходство этих двух женщинах было в том, как они манипулировали им, – не говоря уже о том, что, когда он находился с одной из них, то чуть ли не забывал о другой. (Однако, даже забывая об одной, был одержим ими обеими!)

Хуан Диего подумал, что есть слово, обозначающее то, как он вел себя не только с этими женщинами, но и при приеме бета-блокаторов. Он вел себя по-детски, размышлял Хуан Диего, почти так же, как они с Лупе вели себя с Девами, сначала предпочитая Деву Гваделупскую Марии-монстру, пока Гваделупская Дева не разочаровала их. И тогда Дева Мария действительно что-то сделала – достаточно убедительное, чтобы привлечь внимание детей свалки: не только трюком «нос за нос», но и своими недвусмысленными слезами.

«Аскотт» не имел ничего общего с «Эль-Эскондрихо» – никаких призраков, если только призраком не была Мириам, и сколько угодно розеток, куда Хуан Диего мог подключить для зарядки свой сотовый телефон. Тем не менее он выбрал розетку в ванной возле раковины, потому что ванная была приватным пространством. Хуан Диего надеялся, что Мириам – призрак она или нет – заснет раньше, чем он выйдет из ванной.

«Хватит секса, Дороти», – вспомнил он эту часто повторяемую фразу Мириам, а затем – ее недавнюю: «Секс – это не так важно, как ты думаешь».

Завтра воскресенье. Хуан Диего должен был вылететь домой, в Соединенные Штаты, в среду. Хуан Диего подумал, что с него хватит не только секса, но и этих двух загадочных женщин, кем бы они ни были. Хуан Диего подумал, что один из способов избавиться от одержимости ими – это перестать заниматься с ними сексом. Пользуясь резаком, он разделил одну из продолговатых таблеток лопресора пополам; он принял предписанную ему дозу бета-блокатора плюс эту дополнительную половинку.

Бьенвенидо сказал, что в воскресенье «лучше залечь на дно»; Хуан Диего заляжет на дно, это точно, – будучи в заторможенном состоянии, он пропустит бо́льшую часть воскресенья. И дело было не в толпе и не в религиозном безумии процессии в честь Черного Назарянина, которую Хуан Диего намеренно пропустил. Ему хотелось, чтобы Мириам и Дороти просто исчезли; он чувствовал себя заторможенным, как обычно, чего ему и хотелось.

Хуан Диего пытался снова стать нормальным, не говоря уже о том, что он старался, хотя и запоздало, следовать предписаниям врача. (Как часто, если не всегда, его лечащий врач Розмари Штайн занимала его мысли!)

«Дорогая доктор Розмари», – начал он свое сообщение, снова сидя со своим малопонятным мобильником на унитазе в ванной. Хуан Диего хотел сказать ей, что он позволил себе некоторые вольности с приемом лопресора; он хотел объяснить свои необычные обстоятельства, связанные с двумя интересными (или, по крайней мере, заинтересованными в нем) женщинами. Однако Хуану Диего хотелось заверить Розмари, что он не одинок и не жалок; он также хотел пообещать ей, что перестанет валять дурака с назначенной ему дозой бета-блокаторов. Впрочем, ему показалось, что прошло несколько часов, прежде чем он набрал «Дорогая доктор Розмари» – дурацкий сотовый телефон был оскорблением для любого писателя! Хуан Диего никак не мог вспомнить, какую дурацкую клавишу надо нажать, чтобы буква получилась заглавной.

И тут Хуану Диего пришло в голову более простое решение: он может послать Розмари его фотографию с Мириам и Дороти на станции «Коулун»; таким образом его сообщение будет и короче, и смешнее. «Я встретил этих двух женщин, которые заставили меня химичить с приемом лопресора. Не бойтесь! Я вернулся на правильный путь и снова воздерживаюсь. С любовью…»

Разве это не самый короткий способ признаться доктору Розмари? И в интонации никакой жалости к себе – ни намека на тоску или упущенную возможность той ночью в машине на Дьюбук-стрит, когда Розмари схватила в руки лицо Хуана Диего и сказала: «Я бы попросила вас жениться на мне».

За рулем сидел бедняга Пит. Бедная Розмари попыталась уточнить свои слова. «Я просто имела в виду, что могла бы это предложить» – вот как Розмари выразилась. И не глядя на нее, Хуан Диего понял, что она плачет.

Что ж, Хуану Диего и его дорогому доктору Розмари лучше не вспоминать ту ночь в машине на Дьюбук-стрит. И как ему послать ей фотографию, сделанную на станции «Коулун»? Хуан Диего не знал, как найти фотографию на своем дурацком мобильном телефоне, не говоря уже о том, чтобы прикрепить ее к тексту. На приводящей его в бешенство клавиатуре маленького телефона не было даже клавиши «очистить». Нужная для «clear» клавиша была помечена «CLR», – по мнению Хуана Диего, на ней хватало места еще для двух букв. Он сердито очистил свое сообщение Розмари, по одной букве за раз.

Кларк Френч знает, как найти фотографию, сделанную молодым китайцем на станции «Коулун»; он может показать Хуану Диего, как отправить фотографию с текстовым сообщением доктору Розмари. Кларк знает все, кроме того что делать с бедняжкой Лесли, думал Хуан Диего, ковыляя к кровати.

Не было ни лая собак, ни кукареканья петухов, но – в отличие от той ночи в канун Нового года в «Энкантадоре» – на сей раз Хуан Диего не слышал дыхания Мириам.

Мириам спала на левом боку, повернувшись к нему спиной. Хуан Диего подумал, что мог бы лечь на левый бок и обнять ее; ему хотелось положить руку ей на сердце, а не на грудь. Он хотел проверить, бьется ли ее сердце.

Доктор Розмари Штайн могла бы сказать ему, что в других местах пульс ощущается лучше. Естественно, Хуан Диего ощутил Мириам – ее груди! – но он не ощущал ее сердцебиения.

Пока он ощупывал Мириам, его ступни коснулись ее ступней; если Мириам живое существо, а не фантом, она наверняка почувствует его прикосновение. Тем не менее Хуан Диего храбро пытался доказать свое знакомство с миром духов.

Мальчик, родившийся в Герреро, был знаком с духами; Оахака была городом, полным Святых Дев. Даже то место, где продавали Святых Дев для рождественских празднеств, – магазин на Индепенденсиа, – даже любая из тех секс-кукол, копий знаменитых Дев города, – были немножко святыми. А Хуан Диего был ребенком из «Дома потерянных детей»; несомненно, монахини и два старых священника в храме Общества Иисуса открыли читателю свалки мир духов. Даже хозяин свалки был верующим; Ривера почитал Марию. Хуан Диего не боялся ни Мириам, ни Дороти – кем бы они ни были. Как сказал el jefe: «Мы не нуждаемся в объяснении, что такое чудо, а что не чудо – мы его видели».

Не имело значения, кем или чем была Мириам. Если Мириам и Дороти были личными ангелами смерти Хуана Диего, его это не впечатляло. Они не будут его первым или единственным чудом. Как сказала ему Лупе: «Мы чудотворны». Вот во что верил Хуан Диего или во что он пытался верить, во что искренне хотел верить, продолжая прикасаться к Мириам.

Тем не менее внезапный, резкий вдох Мириам испугал его.

– Полагаю, эта ночь – с лопресором, – произнесла она своим низким, хрипловатым голосом.

Он попытался ответить ей небрежно:

– Откуда ты знаешь?

– Твои руки и ноги, дорогой, – сказала Мириам. – Твои конечности уже холодеют.

Это правда, что бета-блокаторы снижают кровообращение в конечностях.

Хуан Диего проснулся только в полдень в воскресенье, и у него замерзли руки и ноги. Он не удивился, что Мириам ушла и не оставила ему записки.

Женщины знают, когда мужчины не желают их: призраки и ведьмы, божества и демоны, ангелы смерти – даже девственницы, даже обычные женщины. Они всегда это знают – они могут сказать, когда вы перестали желать их.

Хуан Диего чувствовал себя таким заторможенным; позже он не вспомнит, как миновали это воскресенье и воскресная ночь. Даже дополнительной половинки таблетки лопресора оказалось слишком много. В воскресенье вечером он выбросил неиспользованную половину таблетки в унитаз, он принял только предписанную дозу своего лопресора. Хуан Диего проспит до полудня понедельника. Если и были какие-то новости за выходные, он их пропустил.

Студенты-писатели в Айове называли Кларка Френча «католиком-благодетелем» и «тупилой», а пока Хуан Диего спал, Кларк был занят проблемами Лесли. «Я считаю, что бедняжка Лесли в первую очередь заботится о вашем благополучии» – так начиналось первое сообщение Кларка. От него, конечно, было еще несколько сообщений – в основном об их интервью на сцене. «Не волнуйтесь, я не стану спрашивать вас, кто писал за Шекспира, и мы постараемся обойти стороной вопрос об автобиографической литературе!»

И еще о бедняжке Лесли. «Лесли говорит, что она не ревнует – она не хочет иметь ничего общего с Д., – было в следующем сообщении Кларка. – Я уверен, что Лесли очень озабочена тем, какими чарами, какой жестокой черной магией Д. околдовала вас. Вернер сказал маме, что водяного буйвола ПОДСТРЕКАЛИ к тому, чтобы он напал и стал топтать его. Вернер сказал, что это Д. засунула гусеницу буйволу в нос».

Кто-то лжет, подумал Хуан Диего. Он допускал, что Дороти вполне могла засунуть гусеницу как можно глубже в ноздрю буйволу. Хуан Диего также допускал, что это мог сделать и юный Вернер.

«Это была желто-зеленая гусеница с темно-коричневыми бровями?» – написал Хуан Диего Кларку.

«ИМЕННО!» – ответил ему Кларк. Видимо, Вернер хорошо разглядел гусеницу, подумал Хуан Диего.

«Определенно черная магия, – написал Хуан Диего. – Я больше не сплю с Дороти и ее матерью», – добавил он.

«Бедняжка Лесли будет сегодня на нашем мероприятии, – ответил Кларк. – А Д. там будет? С МАТЕРЬЮ? Лесли говорит, она удивлена, что у Д. есть мать».

«Да, Дороти и ее мать будут там» – таково было последнее сообщение Хуана Диего Кларку. Ему доставляло некоторое удовольствие посылать его. Хуан Диего заметил, что при низком уровне адреналина легче заниматься бессмыслицей.

Не потому ли и пенсионеры довольствуются тем, что слоняются у себя по двору, играют в гольф или занимаются всякой ерундой – например, рассылают эсэмэски, одна другой занудней? – подумал Хуан Диего. Возможно, заурядный быт более терпим, когда чувствуешь себя заторможенным?

Он не ожидал, что новости по телевизору и в газетах, которые отель доставлял ему в номер, будут посвящены исключительно процессии в честь Черного Назарянина в Маниле. Все новости были местными. В воскресенье он был настолько не в себе, что не заметил дождя, который моросил весь день, – это был «северо-восточный муссон», по сообщению газеты. Несмотря на погоду, около 1,7 миллиона филиппинских католиков (многие из них босиком) вышли на шествие; к верующим присоединились 3500 полицейских. Как и в предыдущие годы, говорилось о нескольких сотнях раненых. Береговая охрана сообщила, что три почитателя упали или спрыгнули с моста Кесон; береговая охрана также известила, что развернула несколько поисковых групп на надувных лодках для патрулирования реки Пасиг – «не только для обеспечения безопасности почитателей, но и для наблюдения за любыми посторонними лицами, которые могут создать непредвиденные обстоятельства».

Что за «непредвиденные обстоятельства»? – подумал Хуан Диего.

Процессия всегда возвращалась в церковь Куиапо, где совершалось действо, называемое «пахалик», то есть церемония лобызания статуи Черного Назарянина. Толпы людей стояли в очереди, толпились у алтаря, ожидая возможности поцеловать статую.

А теперь по телевизору выступал врач, снисходительно говоривший о «незначительных травмах», полученных 560 участниками крестного хода в этом году. Доктор упорно напирал на то, что все сильные порезы и ссадины были ожидаемыми. «Типичные травмы, получаемые в толпе, например при спотыкании – босые ноги просто напрашиваются на неприятности», – говорил врач. Он был молод и с виду нетерпелив. А проблемы с животом? – спросили молодого доктора. «Причина – плохая пища», – сказал доктор. А как насчет растяжений и вывихов? «Большинство травм в толпе – это результат падений от толчков и тычков», – вздыхая, ответил доктор. А все эти головные боли? «Обезвоживание – люди пьют недостаточно воды», – сказал доктор с растущим презрением. Сотни участников шествия лечились от головокружения и затрудненного дыхания – некоторые теряли сознание, было сказано доктору. «Незнание правил шествия!» – воскликнул доктор, всплеснув руками; он напомнил Хуану Диего доктора Варгаса. (Молодой доктор, казалось, готов был крикнуть: «Проблема в религии!»)

Как насчет случаев боли в спине? «Она может быть вызвана чем угодно – определенно усугубляется при всяких толчках и тычках», – ответил доктор, закрывая глаза. А гипертония? «Может быть вызвана чем угодно, – повторил доктор, не открывая глаз. – Скорее, причина в самом этом марше». Его голос почти затих, затем молодой доктор внезапно открыл глаза и заговорил прямо в камеру: «Я скажу, для кого хороша процессия в честь Черного Назарянина. Процессия хороша для мусорщиков».

Естественно, ребенка свалки уязвило это уничижительно звучащее слово «мусорщики». Хуан Диего представил себе не только los pepenadores с basurero, – вдобавок к мыслям о профессиональных сборщиках мусора в лице детей свалки Хуан Диего с сочувствием подумал о тамошних собаках и чайках. Но молодой доктор говорил не уничижительно; уничижительным, и весьма, было его отношение к шествию в честь Черного Назарянина, но, говоря, что процессия хороша для «мусорщиков», он имел в виду, что она хороша для бедняков – тех, кто следовал за участниками процессии, подбирая и «обналичивая» выброшенные бутылки с водой и пластиковые контейнеры с остатками еды.

Ах да, бедные люди, подумал Хуан Диего. Конечно, история связывала Католическую церковь с бедными людьми. Хуан Диего обычно ссорился из-за этого с Кларком Френчем.

Конечно, Церковь была «искренней» в своей любви к бедным людям, как всегда утверждал Кларк, – Хуан Диего не оспаривал этого. Почему бы Церкви не любить бедных людей? – как правило, спрашивал Кларка Хуан Диего. Но как насчет контроля над рождаемостью? И как насчет абортов? Хуана Диего бесила «социальная повестка дня» Католической церкви. Политика Церкви – против абортов, даже против контрацепции! – не только подвергала женщин «порабощению деторождением», как называл это Хуан Диего; политика Церкви оставляла бедных бедными или делала их еще беднее. Бедные люди продолжали размножаться, не так ли? – донимал Кларка Хуан Диего.

Хуан Диего и Кларк Френч постоянно ссорились из-за этого. Если тема церкви не поднималась сегодня вечером, когда они были на сцене или когда они обедали после, то как она могла не подниматься следующим утром, когда они были вместе в римско-католическом храме? Как могли Кларк и Хуан Диего ладить в церкви Богоматери Гваделупской в Маниле, не возвращаясь к столь насущному для них разговору о католичестве?

Одна только мысль об этом разговоре заставила Хуана Диего вспомнить о его адреналине, а именно о потребности в нем. Хуан Диего хотел не только секса, но и выброса адреналина, которого ему не хватало с тех пор, как он начал принимать бета-блокаторы. Читатель свалки впервые столкнулся с историей католичества на опаленных страницах книг, которые он вытащил из огня. Находясь в «Потерянных детях», он думал, что понимает разницу между неоспоримыми религиозными тайнами и придуманными самим человеком правилами Церкви.

Хуан Диего размышлял о том, что, если утром он собирается с Кларком Френчем в церковь Богоматери Гваделупской, то, может быть, стоит сегодня пропустить прием лопресора. Зная, кто такой Хуан Диего Герреро и откуда он родом, то есть если бы вы на месте Хуана Диего отправились в Гваделупе-Вьехо с Кларком Френчем, разве вам не захотелось бы получить как можно больше адреналина?

И еще тяжкое испытание на сцене и ужин после него… Остался сегодняшний вечер и завтра, и это все, подумал Хуан Диего. Принимать или не принимать бета-блокаторы – вот в чем вопрос.

Сообщение от Кларка Френча было коротким, но емким. «С другой стороны, – писал Кларк, – давайте начнем с того, что я спрошу вас, кто писал за Шекспира, – тут, понятно, у нас нет разногласий. Это высветит тему личного опыта как единственно настоящего базиса для написания художественной литературы. Понятно, что и тут у нас нет разногласий. Что касается тех, кто считает, что за Шекспира сочинял кто-то другой, то они недооценивают роль воображения или переоценивают личный опыт – это и есть их логическое обоснование собственной автобиографической прозы, вам не кажется?» – написал Кларк Френч своему бывшему учителю литературного мастерства. Бедный Кларк – он все еще теоретик, вечно юный, вечно затевает споры.

Дайте мне адреналина, это все, что мне нужно, подумал Хуан Диего – еще раз решив не принимать бета-блокаторы.