– Входи, входи, – крикнул полуглухой старик Малин, которая вошла вслед за ним в избу с таким низким потолком, что ей пришлось пригнуться, хотя в ней всего метр шестьдесят три.

– Садись, сейчас принесу тебе кофе. Он уже варится на плите. – Старик поставил ружье к стене и подошел к плите. – Кстати, а дама пьет такой кофе?

Малин кивнула и села на один из двух стульев за кухонный стол с клеенчатой скатертью в клеточку и с пластиковыми цветами в вазе с водой. До этого она пила кофе, сваренный на огне, только один раз, во время похода на лошадях в глуши региона Норрланд пятнадцать лет назад. Хотя был разгар суровой зимы, она отказалась пить из погнутого металлического ковша с дымящимся горячим кофе и признала свою ошибку лишь тогда, когда участники группы сделали вид, будто пьют божественный напиток.

Как она и предполагала, кофе оказался очень невкусным, и она до сих пор уверена в том, что остальные в глубине души были того же мнения, хотя сидели в снегу и утверждали, что ничего никогда вкуснее не пробовали.

– Надеюсь, дама также любит сладкий рулет, – сказал старик и поставил на стол поднос с несколькими кусочками рулета, в которых, судя по их виду, было так много консервантов, что они вместе с тараканами без проблем переживут третью мировую войну.

– Как я уже сказала раньше, мы полным ходом расследуем дело об убийстве, – произнесла Малин, пытаясь ускорить процесс. – Поэтому мне надо знать, известно ли тебе об этих двух детях и что ты можешь о них сказать.

Малин достала и раскрыла фотоальбом, который нашла в стене.

Мужчина, не посмотрев на фото в альбоме, спокойно налил кофе и сел напротив нее.

– Дама должна знать, что я с семнадцати лет работал в имении дворником, и смею сказать, что в то время не было ни мобильных телефонов, ни цветных телевизоров, а ириска стоила не больше эре, если купить пять штук.

– Да, были времена. Но ты же должен знать, кто это.

– Что?

– Я просто сказала, что ты должен знать этих двух детей, – произнесла Малин так громко, как только могла, одновременно пытаясь скрыть раздражение. Она начинала понимать, почему он ее не слышал, когда она кричала на хуторе.

– Знаешь, в то время можно было схватить девушку за задницу и назвать шоколадный шарик негритенком, не боясь, что тебя арестуют. Кстати, почему ты не попробуешь кофе?

Малин кивнула и заставила себя сделать глоток кофе, который к ее удивлению оказался вовсе не так уж плох.

– Семнадцать лет и бриллиантин на волосах. Да, тогда можно было потрахаться то тут, то там, когда меньше всего предполагаешь. Знаешь, я ходил по дворам и делал разную работу, да еще имел такой член, что никаких проблем у меня не было. Знаешь, как они меня называли? Негр. И знаешь почему?

– Спасибо, я пойду, – Малин встала.

– Что?

– Я же сказала, что у меня нет времени сидеть здесь и слушать твои мужские шовинистические истории, которые попахивают проклятой расистской пропагандой в духе Шведских демократов. Ты уж меня извини, но мне надо идти. Спасибо за кофе.

– Другое дело старый граф. Ему приходилось по меньшей мере принуждать, чтобы что-то вышло, – продолжил мужчина и покачал головой. – И он получил то, что заслужил.

Малин обернулась в дверях.

– Старый граф. Ты ведь говоришь о Хеннинге фон Юлленборге?

– Знаешь, он делал то, что хотел. Заставлял всех, кто ему нравился, пока мужчины были на работе. Чем моложе, тем лучше. Почему ты не пробуешь рулет? Может быть, на вид он опасный. Но гарантирую: он не кусается. – Старик протянул поднос.

Малин опять села, взяла кусок и попробовала.

– Ты хочешь сказать, что Хеннинг фон Юлленборг насиловал женщин в округе?

– Все знали, но никто не смел ничего сказать. Ведь это он заказывал музыку.

– А Вера Мейер? Он ее тоже изнасиловал?

– Что?

– Вера! Мейер! – закричала Малин так, что куски рулета вывалились у нее изо рта.

– Даме не надо кричать. Я еще не совсем глухой, только полуглухой. Да, какое-то время Вера была в большом фаворе. Помню одно лето, думаю, это был 1978 год. Он ходил туда каждый вечер, пока она не забеременела, и все стало не так забавно. – Старик покачал головой, взял в зубы кусок сахара, налил кофе в блюдечко и стал хлебать. – Но Вера была не единственной, кто от него понес. Далеко не единственной, если спросить меня.

– Я не понимаю одного. Ведь на его пенисе нашли кровь не Веры.

– Но она единственная, кто посмел обмануть его и взять у него деньги, не сделав аборта. А это был не хрен собачий, уверяю тебя.

– Значит, она тогда забеременела Дидриком и Новой?

– Что?

– Ничего, – сказала Малин, проклиная себя за то, что не дала ему просто говорить, пока брала еще один кусок рулета.

– Хотя она носила близнецов, это почти не было видно, – продолжил мужчина. – Она и до этого была большой, так что он, наверное, ничего не заметил. Подумал, что она сделала так, как он велел. Потому она родила их тайно в спальне и нигде не зарегистрировала. Первые годы даже не позволяла им выходить из спальни. Она так боялась, что он обнаружит детей и, может быть, даже нанесет им вред, что никогда не спускала с них глаз. Они не ходили в школу и не выходили на улицу, и не делали ничего другого. Но она научила их всему, что знала сама. Думаю, только когда им было лет шесть-семь, слухи о ее поступке распространились так далеко, что дошли до самого графа. – Мужчина покачал головой, взял в зубы еще один кусок сахара и отхлебнул кофе. – Он, понятно, был вне себя от бешенства и избил ее поленом прямо на глазах у детей. После этого она так и не оправилась. Но он еще не закончил расправляться с ними. Далеко нет, как оказалось. Он стал приходить к ним. Каждый день, а иногда даже чаще. Но теперь не из-за Веры, а из-за детей. И не только девочке приходилось вставать на четвереньки. Мальчику тоже. Иногда он разом брал обоих и заставлял их делать друг с другом такие вещи, о которых лучше не думать. Дама знает, эти вещи застревают в голове и загрязняют мысли.

Малин кивнула. Она его прекрасно поняла.

– Но если есть ад, – мужчина первый раз посмотрел ей в глаза, – то заверяю тебя, что он все еще горит.

В конце концов, детям надоело, и они отомстили, нанеся восемнадцать ударов ножом, а после этого исчезли, как дым.

До недавнего времени.