Матильда вспомнила, что всего лишь несколько лет назад у нее был воображаемый приятель. Приятель, который был только ее и о котором она никому не рассказывала. Она звала его Эрикссон. Это имя придумала не она. Просто его так звали. Эрикссон, и все тут. Иногда, оставаясь одна, она говорила с ним, словно он сидел напротив нее за столом или лежал рядом в постели, когда она засыпала.

Но как только другой человек находился в той же комнате, Эрикссон заползал ей в голову, и ей не надо было говорить с ним. Он и так все понимал, словно они могли читать мысли друг друга. Одно время она считала, что он один из ее игрушечных мишек, хотя в глубине души предполагала, что, возможно, по-настоящему он не существует.

То же самое было с Гретой. Она будто существовала, и в то же время нет. Матильда словно полностью в это верила, хотя знала, что на самом деле этого не может быть. Единственная разница – теперь тайный приятель был у них один на двоих, у нее и у Эсмаральды.

Они провели несколько сеансов за занавеской в подвале, и стало казаться совершенно естественным говорить с Гретой. От того страха, который она испытывала в первый раз, почти ничего не осталось. Совсем как у настоящего человека, у Греты могло быть плохое настроение, а иногда она совершенно не хотела идти на контакт. Но в основном она пребывала в радостном состоянии и соглашалась говорить обо всем, кроме себя самой.

Как только их вопросы касались того, кем она была и как умерла, Грета начинала дуться, и указка примерзала к доске уиджа. Один раз тишина настолько затянулась, что девочки стали волноваться: а вдруг Грета не захочет снова выйти с ними на связь? И только когда они обещали никогда больше не задавать этот вопрос, она согласилась говорить с ними.

Они также не спрашивали о неверности мамы Матильды. Хотя Матильде было любопытно, и у нее накопилась масса вопросов, она не хотела возвращаться к этому. В ней все еще сидело неприятное чувство после первого раза. Как после того случая, который она не могла помнить, потому что была слишком мала, когда она опрокинула на себя кастрюлю с кипящей водой и обварила половину верхней части тела.

Эсмаральда считала, что даже если у них есть ключ, который может открыть двери в массу различных комнат, некоторые комнаты лучше оставить в покое. И, может быть, подруга права. Но это не меняло того, что ее мама отсутствовала уже целых два дня.

Матильда попыталась выяснить у Теодора, знает ли он что-то, но брат только посмотрел на нее таким взглядом, будто понятия не имел, о чем она говорит. А когда она объяснила, пожал плечами, сказал, что его это не волнует, и закрылся в своей комнате.

От папы она также не получила никакого ответа. У нее даже не было шанса спросить. Как обычно, у него на работе случилось что-то супер-мега-важное, и ему пришлось отменить и ужин, и сюрприз на выходные. Ужин и сюрприз. Сначала она обрадовалась, когда он сказал им о своей задумке, и чуть было не лопнула от любопытства, что это за сюрприз, но через несколько минут поняла, что тут за версту пахнет разводом.

Как бы там ни было, она решила спросить Грету напрямую. Пусть Эсмаральда говорит, что хочет, ей надо знать.

– В комнате есть добрые духи? – спросила Эсмаральда, как только они сели, зажгли живые свечи и положили указательные пальцы на планшет, лежавший посреди старой доски уиджа.

Почти сразу же планшет под их пальцами уехал в левый угол доски.

– ДА…

– Это Грета?

Планшет зашевелился, но остался в углу. Иными словами, это Грета, подумала Матильда и обменялась взглядом с Эсмаральдой, которая ждала, что она задаст вопрос.

– Моя мама. С кем она вместе?

– Ты действительно уверена, что хочешь туда войти? – Эсмаральда выглядела по-настоящему обеспокоенной.

Матильда кивнула и стала ждать, когда планшет опять задвигается. Но ничего не происходило, и через какое-то время у нее заболело плечо от того, что она все время держала руку вытянутой.

– Во всяком случае, Грета, похоже, не считает, что нам туда надо, – продолжила Эсмаральда.

– Но я хочу знать. Слышишь, Грета?! Мне плевать, что это неприятно! Я должна знать, в чем дело!

– Тебе не нужно ей кричать. Она слышит… – Эсмаральду прервали – вздрогнув, планшет пополз вниз к нижней дуге букв и остановился так, что в отверстии они увидели букву Н. Затем планшет быстро показал на букву Е в верхней дуге, а потом вернулся на нижнюю дугу и показал Т, где и остановился.

– Нет, – сказала Матильда, ничего не поняв.

– Это может означать смерть, – пояснила Эсмаральда. – Что кого-то уже нет. Так может быть?

Как по команде планшет пошел вверх к левому углу.

– ДА…

– Нет? Что значит нет? – Матильда почувствовала, как все больше раздражается. – Я спросила, с кем моя мама.

– НЕТ…

– Ты понимаешь, к чему Грета клонит? – спросила Матильда, и Эсмаральда покачала головой. – Кто-то умер? – продолжила она, почувствовав, как злость сменяется все большим волнением. Что-то случилось?

– ДА…

– Это моя мама? Ты ее имеешь в виду? – спросила она и поняла, что плачет. – Это она умерла? – Только через какое-то время планшет пополз вверх к луне в правом углу, и Матильда смогла выдохнуть.

– НЕТ…

– Послушай, может быть, нам лучше закончить? – предложила Эсмаральда.

– Нет, я хочу знать. Ты слышишь, Грета. Я не собираюсь заканчивать, пока не получу ответ! – выкрикнула она.

– НЕТ…

– Кто умер? Ты понимаешь, что она хочет сказать?

– Нет, – ответила Эсмаральда. – Но я действительно считаю, что сейчас мы лучше всего закончим и попытаемся в другой раз.

– А что если это еще не случилось?

Эсмаральда пожала плечами.

– Грета, мы хотим поблагодарить тебя за сегодняшний разговор и теперь прощаемся с тобой…

– Нет, мы совсем не прощаемся, – перебила ее Матильда. – Мы не закончили. Грета, кто-то умрет? Ты это хочешь сказать?

– Матильда, нам не надо этого делать, – сказала Эсмаральда, пока указка двигалась вверх к ДА в левом углу. – Поверь, мне совсем не…

– Кто умрет? Грета, я хочу узнать, кто!

– Матильда, – попыталась Эсмаральда.

– Кто?

Указка так быстро стала двигаться по доске и по двум дугам из букв, что за ней было трудно уследить. Но Матильда без проблем фиксировала каждую букву, которая появлялась в маленьком отверстии, где на короткое время останавливалась указка. Но слово или фамилия, которое образовывали буквы, было слишком знакомым, чтобы она могла его воспринять.