НАСТОЯЩИЙ РУССКИЙ МЕДВЕДЬ
С майором все вышло так, как предполагала пугающе умная женщина. Даже лучше.
Полицейский не поверил своему счастью, когда получил из рук консультанта похищенную реликвию. Горячо поблагодарил за то, что сенсей не передал свиток напрямую американцам, хотя те наверняка богато наградили бы своего спасителя.
Деликатный вопрос о личности преступника разрешился без осложнений.
Маса сообщил, что вор оказался человеком чести и вернул святыню добровольно, чтобы не пострадал престиж страны Ямато.
— Кто-нибудь вроде старинного «благородного вора» Сиракабы Тацумасы? — сам того не зная, попал прямо в точку Баба. — У нас в полицейской академии был спецкурс «Японские криминальные организации как носители национального духа». Там в основном рассказывали про историю якудзы, но была и потрясающе интересная лекция про Китодо, Путь Благородного Вора. Значит, это почтенное ремесло не угасло? Расскажите!
— Не могу, — сурово ответил Маса. — Дал слово.
— Понимаю. Что ж, пускай ваш благородный вор остается на свободе. Такой способный и патриотичный человек может пригодиться, не теряйте с ним контакт.
— Не потеряю, — пообещал сын «благородного вора», про которого, оказывается, читают лекции в академии. Таким отцом можно гордиться!
Вторая часть беседы сначала тоже шла по плану. Маса спросил про убийство белогвардейца, предложил поучаствовать в расследовании — и майор ничего странного в том не усмотрел. Но возникло затруднение.
Баба посопел, покряхтел, подергал пышный ус.
— ...Понимаете, сенсей, я вообще-то не имею права говорить об этом с штатскими. Тут дело не уголовное — политическое, — наконец сказал он. — Поэтому я не мог попросить вас о помощи, хотя дело зашло в тупик. Русские невероятно утомительная нация. Они все время создают мне проблемы. Во-первых, есть белые русские и красные русские. Они мало того что враждуют между собой, так еще и внутри каждого лагеря идет борьба. Там черт ногу сломит! Есть белые, которые за принца Никораи, есть белые, которые за принца Кириру; есть белые, которые за барона Урангери, а есть которые сами за себя — вроде этого Сэмёнофу.
«Первые трое — великий князь Николай Николаевич, великий князь Кирилл Владимирович и барон Врангель», мысленно перевел Маса.
— ...Друг друга они ненавидят и очень легко убивают — привыкли ни во что не ставить человеческую жизнь. Красные не лучше. У них две соперничающие группировки: одну возглавляет партийный вождь Сутарин, другую — победитель в гражданской войне Тороцуки. В министерстве иностранных дел тоже две фракции. Министр Титерин и его заместитель Ритубинофу воюют между собой. Каждый проводит свою линию, присылает своих ставленников. Посольство, как осиное гнездо! Наши шпионы вконец запутались, кто там за кого.
Баба явно говорил лишнее, но, видно, у человека наболело.
— А лично мое положение усложняется еще и тем, что, кроме непосредственного начальства, есть один большой человек там... — Полицейский показал на потолок — Не могу вам назвать имя... Он очень интересуется русскими, а я многим ему обязан и должен считаться с его указаниями. О, как мне пригодилась бы ваша помощь в расследовании дела об убийстве русского переводчика! Но привлечь частного детектива я не могу.
— А если я сам себя привлеку? — сказал тогда Маса. — Атаман никак не может найти нового переводчика. И тут появляюсь я, предлагаю свои услуги...
— В самом деле! — вскричал Баба. — Я совсем забыл, что вы долго жили в России! Подождите, сенсей, я позвоню начальнику отдела.
И всё быстро решилось. Частного детектива Масахиро Сибату подключили к расследованию в качестве внештатного агента Токко. Майор торжественно приколол новому коллеге под лацкан жетон сотрудника секретной полиции. Носитель грозного знака мог потребовать содействия от любых представителей власти, а при необходимости даже произвести арест.
Теперь Баба заговорил совершенно свободно и сообщил массу информации, в основном бесполезной. Описание бурной биографии генерал-лейтенанта «Гуригори-Михайробити Сэмёнофу», главнокомандующего Дальневосточной армии и «сёгуна Забайкальского казачьего войска», Маса в основном пропустил мимо ушей. Навострил уши, только когда начался рассказ о жизни Семёнова в Японии.
В страну эмигранта пустили при условии, что он не будет заниматься политической деятельностью. Атаман ею и не занимался — все его усилия были направлены на то, чтобы получить назад замороженный в банке золотой запас, двести тонн благородного металла. На пригородной вилле Момидзихара белый сёгун проживал с семьей и с личной охраной из казаков.
— Мы знаем, что они вопреки закону вооружены до зубов, но смотрим на это сквозь пальцы, — говорил майор. — Единственное условие, что за территорию виллы никто из русских огнестрельного оружия не выносит, — иначе немедленная депортация. Атаман был очень этим недоволен. Мы его успокаивали, объясняли, что Япония законопослушная страна, на улицах здесь не стреляют. Однако события показали, что не очень законопослушная. Две недели назад генерал возвращался из Токио со своим адъютантом и переводчиком Бура... Бураго... Чёрт знает, как это произнести.
Баба показал протокол, где значилась невообразимая для японца фамилия «Благовещенский».
— На пустыре на них напали трое неизвестных. Капитана убили, атамана повалили, но он расшвырял нападавших и убежал. Он мужчина вот такого роста, вот с такущими плечами и кулаками. Одним словом, богатырь и герой. Русский герой, — поправился полицейский. — Потому что японский герой, конечно, не стал бы убегать — предпочел бы погибнуть в неравном бою.
— А зачем его повалили? Почему просто не застрелили? — спросил Маса.
— Тут две версии, и мы не знаем, какая из них правильная. А может, обе неправильные. — Майор вздохнул. — Если на атамана напало ГПУ (это советская тайная полиция, вроде нашей Токко), то у их заграничной резидентуры теперь новая мода. Они не убивают вождей эмиграции, а выкрадывают их. Чтоб допросить или, если получится, перевербовать. Если же покушение устроили люди из белого лагеря, то у них просто могло не быть огнестрельного оружия. Вы знаете, как строго у нас карается нарушение этого закона. В общем, мы ни черта не знаем. Только — что нападавших было трое. Инцидент произошел поздно вечером, в темноте, лица преступников были закрыты масками. Атаман даже не разглядел, японцы они или нет. А может, разглядел, но не хочет нам говорить...
— Это всё, что вы можете мне сообщить? — спросил Маса, которому показалось, что Баба чего-то не договаривает.
— По обстоятельствам дела, увы, всё. Но... — Майор понизил голос. — Человек, имя которого я не буду называть, — (быстрый взгляд на потолок), — очень встревожен. Он имеет на атамана большие виды. Потому что Сэмёнофу — искренний друг нашей страны, ценный союзник. «Это настоящий русский медведь, послушный хозяину и грозный для врагов, — сказал мой покровитель. — Заиграешь музыку — пустится в пляс, а натравишь на неприятеля — задерет».
Наше правительство держит Семёнова на цепи, чтобы грозить Советам белогвардейским мятежом на Дальнем Востоке, догадался Маса. Наверное, это полезно как аргумент в какой-нибудь закулисной торговле, однако к моему делу отношения не имеет.
Про политику он расспрашивать не стал, но нужно было выяснить кое-что существенное.
— Если Семёнов так ценен, вы, должно быть, приставили к нему агентов Токко для охраны?
Это сильно осложнило бы кражу. Пожалуй, даже сделало бы ее невозможной.
— Нельзя. Официальная охрана эмигрантского предводителя вызвала бы протесты со стороны Москвы. А раздражать советское посольство мне запрещено. Сейчас идут очень важные переговоры о нефти и рыболовстве.
— Соо ка, — протянул Маса. Это означало «в самом деле?» и при определенной интонации выражало вежливое недоверие. — Может быть, ваши агенты приглядывают за атаманом неофициально?
— Агенты в штатском тоже не задействованы. Это приказ моего непосредственного начальства, — твердо ответил Баба. — И я рад, что такой человек, как вы, окажется рядом с генералом. Будете ему дополнительной защитой.
Что ж, сказал себе Маса, препятствий для проведения операции «Белое золото», кажется, нет. Карма решительно ведет меня маршрутом, известным ей одной.
Сначала благородный помощник благородного мужа становится благородным ронином, потом превращается в благородного вора. Сколь же широки горизонты благородства!
* * *
Вилла с красивым названием Момидзихара, Долина Осенней Листвы, находилась в стороне от населенных кварталов, среди заливных рисовых полей. Ветхая, потрескавшаяся стена в два человеческих роста, над нею черепичные крыши нескольких приземистых построек. Во двор заглянуть не удалось. На стук в калитке открылась щель, в ней появились два глаза — не круглые, а нормальные, раскосо-карие. Маса удивился, что вход стережет японец, но голос с сильным русским акцентом настороженно спросил: «Нан-но ё?», «Чего надо?» Это был азиат, но не японец. Кажется, среди забайкальских казаков много бурят.
— Добрый вечер, я по объявлению. Ищу место переводчика, — учтиво сказал Маса по-японски.
В «Japan Times» действительно из номера в номер печатали объявление: «В высокопоставленное европейское семейство требуется опытный русско-японский переводчик. Оплата по договоренности».
— Нихонго вакаранай, — ответила калитка.
Пришлось повторить то же самое по-русски.
Но и после этого дверь не отворилась.
— Его превосходительство уехали по делам, а во сколько вернутся, неизвестно. После приходите.
Щель захлопнулась. Подождать в доме визитеру не предложили.
За годы, проведенные вдали от любимой России, Маса немного отвык от простоты ее обычаев и испытал теплое, ностальгическое чувство. О, милая страна, где никто не притворяется приятным и где улыбаются лишь тем, кого искренне любят!
Делать нечего, придется подождать снаружи.
По насыпной дорожке, с обеих сторон от которой последним закатным отсветом розовела вода полей,
Маса дошел до кустарников, что тянулись вдоль неширокого канала. На той стороне теснились одноэтажные домишки. Для сёгуна и владельца золотых ящиков странновато было селиться в столь неавантажном районе. Должно быть, выбирая резиденцию, атаман думал не о престиже, а о безопасности.
Масе пришла в голову отличная идея. Если засесть в кустах, можно посмотреть на Григория Михайловича Семёнова, когда тот будет возвращаться домой, и составить о белом рыцаре, кровожадном чудовище и настоящем медведе предварительное впечатление.
В более молодые годы ждать, ничего не делая, для Масы было бы мукой, но возраст научил путника великой мудрости: праздность — одно из роскошеств жизни.
Сидеть на траве под ветвями ивы, над тихо журчащей водой, любоваться затухающими красками дня было наслаждением. Засинели сумерки, принеся с собой прохладу. Очертания мира смягчились, окна и бумажные сёдзи домов наполнились теплым сиянием. Идиллический, вневременной пейзаж! Он выглядел точно таким же во времена, когда здесь прятался отец, приглядываясь к той же самой усадьбе и тоже прикидывая, как бы ее обчистить. Расчувствовавшись, Маса прошептал на разных языках слово, которого никогда в жизни не произносил: «Тити, daddy, padre, папа, батя-сан...» Покойный господин, взирая из иного мира на своего заблудшего соратника, должно быть, морщился, зато отец наверняка был горд и рад. Яблоко прикатилось назад к яблоне, с которой когда-то упало...
На мосту загорелся электрический фонарь, будто напоминая, что времена Тацумасы миновали, что ныне двадцатый век. От яркого, не по-японски вульгарного сияния мир утратил изысканную неопределенность, поделился на две части: освещенную и темную, очевидную и сокрытую. А минуту спустя донесся еще один звук, которого в эпоху Эдо быть не могло: шуршание резиновых шин.
По улице, мерно выбрасывая колени, топотал рикша в надвинутой на глаза соломенной шляпе. На сиденье развалился огромный человек в сдвинутой на затылок шляпе-канотье.
Не мой ли это едет, подумал Маса, приподнявшись. Словно в ответ седок взмахнул ручищей и громким, хмельным голосом, отчаянно фальшивя, запел: «По ди-и-ким степям Забайкалья-а-а, где зо-олото моют в гора-ах!» Ну конечно, что еще может петь атаман Забайкальского войска?
На него устраивают покушения, а он раскатывает в темноте один, без охраны и еще поет! Прав Баба — это настоящий герой. Или настоящий дурак. Хотя одно другому не мешает, а даже помогает. Вот предварительное впечатление, которое произвел на наблюдателя Григорий Михайлович Семёнов.
С человеком подобного склада можно особенно не хитрить. Прямо сейчас и познакомимся, подумал Маса, поднимаясь на ноги.
Но выйти из кустов не успел.
На мосту случилось нечто поразительное. Коляска вдруг резко накренилась, массивная туша немелодичного певца вывалилась наземь, сверху на нее обрушилась двухколесная повозка. Самое удивительное, что неуклюжий рикша, умудрившийся опрокинуть свой нехитрый экипаж на ровном месте, не кинулся поднимать пассажира, а подбежал и с размаху двинул его ногой по голове. Канотье откатилась к перилам.
С того берега, из темноты, появились две быстро движущиеся фигуры. Один человек был в кепке, второй простоволосый, но у обоих лица обмотаны черными тряпками.
Опять покушение! Маса пригнулся, еще не решив, что делать.
Атаман приподнялся, держась за ушибленную голову, но на него навалились втроем: двое прижали к земле, у третьего в руке что-то блеснуло. Нож? Нет, шприц! Версия майора про то, что атамана хотят убрать белые, отпадает, хладнокровно отметил Маса. Напали красные. И это не убийство, а похищение.
— Суки! Не возьмете! — хрипло вопила по-русски жертва нападения.
— Держите крепче! Стукни его по башке, оглуши! — орала по-японски кепка. — Никак не попаду!
Надо было решить логическую задачу. Что выгоднее для операции «Белое золото»: спасти превосходительство или пусть его лучше заберут советские агенты, легче будет добраться до слитков?
Но самое интересное только начиналось. На мост выбежали еще двое. Эти были в кимоно, размахивали короткими мечами, только один держал вакидзаси в правой руке, а другой в левой.
Стало совсем шумно. Все кричали: и забайкальский сёгун, и те, кто на него напал, и те, которые напали на напавших. Помалкивал только Маса. Наблюдал, чья возьмет.
Те, что колошматили атамана, распрямились. Человек в кепке рванул что-то из-за пояса. Вспышка, выстрел. Первый меченосец упал, остался левша. Точным — пожалуй, даже элегантным — движением он ударил стрелявшего рукоятью в висок, клинок вонзил в грудь рикше, хотел выдернуть, но меч застрял. Тогда рубака выпустил оружие и схватился врукопашную с последним из предположительных красных. Замелькали руки, ноги. Противники осыпали друг друга быстрыми ударами. Левша был явно ловчее. Сочный удар. Простоволосый шмякнулся задницей о низкие перила, едва через них не перевалившись.
Левша нагнулся, с хрустом выдернул свой вакидзаси. Второй — тот, что у перил, — полез в карман. Должно быть, за пистолетом. Ну-ка, кто быстрее? Маса, как и положено японцу, болел за холодное оружие.
С утробным ревом левша налетел на врага, воткнул в него сталь, но нарвался на выстрел. Оба качнулись, накренились, рухнули с моста. Вода встретила их громким всплеском. Плюх! Получилась ничья: счет один — один.
Только что было очень шумно, а теперь стало совсем тихо. Всё интересное происшествие не заняло и полминуты. На перевернувшемся экипаже еще вовсю крутились колеса.
На мосту осталось четыре тела. Застреленный в кимоно лежал скрючившись. Заколотый рикша навзничь. Человек в кепке ничком. Эти трое были неподвижны. Шевелился только Семёнов. Приподнялся на локте, помотал здоровенной, коротко стриженной башкой.
Выбора у Масы теперь не осталось — только предстать спасителем.
Он выбежал на мост, наклонился над атаманом. Лицо у белого вождя было широкое, скуластое, с торчащими в стороны усищами. Маленькие глазки глядели мутно.
— Ты... кто? Что это... тут? — спросил его превосходительство, с трудом ворочая языком. Поглядел вокруг. Сощурился. — Плывет всё... Это ты их положил?
Полупустой шприц валялся на земле. Всю дозу генералу вколоть не успели, а половины оказалось недостаточно, чтобы отключить здоровенного детину.
— Эти люди переубивали друг друга, — сказал Маса по-русски, потому что благородный человек не станет присваивать чужие заслуги.
Атаман потер лоб. Сказал сам себе:
— Черт. Я, кажется, стал понимать по-ихнему. Или мерещится... Дрянь какую-то всадили... Морфий что ли? Эй, японец. Помоги встать...
От усадьбы с топотом бежали люди. Кричали:
— Григорьмихалыч! Атаман!
— Не тронь его! Убью! — заорал передний — кривоносый, с золотой серьгой в ухе. Наставил на Масу «маузер».
Слава богу, генерал Семёнов что-то соображал. И с каждой секундой все лучше. Только ноги его не держали. Если б не Маса, упал бы.
— Отставить! — приказал атаман. — Это хороший японец. Он меня спас... Уберите пушки, чай не дома. Сейчас полиция явится. Увидят «маузеры» — беда.
Казаки обступили своего предводителя со всех сторон. Маса с девятнадцатого года не видел столько чубатых мужчин свирепой наружности. К генералу они обращались по имени-отчеству и на «ты» — это было необычно.
Все вопили, перебивали друг друга.
— Григорьмихалыч, ты целый? Дай пощупаю! А кто эти-то? Не русские, японцы! Кем подосланные? Краснюками или говнюками?
Маса догадался, что ко второй категории у семёновцев относились собратья по белому лагерю, враждебные их атаману.
— После разберемся. Ходу, казаки, ходу отсюда! — оборвал галдеж генерал. — Мертвяков в воду, и домой. Живо!
А чего тут разбираться, подумал Маса. Всё и так понятно. На Семёнова напали агенты ГПУ. На агентов напали якудза — по мечам ясно. Почти наверняка из «Хиномару-гуми». Потому что здесь их территория, и потому что Сандаймэ Тадаки давно связан с Бабой. Вот почему на вопрос о негласном наблюдении майор ответил с некоторой уклончивостью: люди из Тонко этим-де не занимаются, начальство запретило. Однако оставить русского сёгуна без охраны Бабе не велел его потолочный покровитель. Должно быть, майор попросил Сандаймэ приставить к атаману сопровождающих. Вот почему Семёнов преспокойно разъезжает в одиночестве. Знает, что его охраняет якудза.
За перила полетело одно тело, потом второе, но человек в кепке, когда его подняли за руки и за ноги, застонал.
— Григорьмихалыч, с этим чего? Он живой. Топить или как?
— Я тебе утоплю, дурень! В дом несите. Допросим. Живее, живее!
— Давай мы и тебя понесем. Ишь, как тя качает-то.
Атаман отмахнулся.
— Сам дойду. Вот он мне поможет. — Обнял Масу за плечо. — Я тебе, мил человек, еще спасибо не сказал. Айда с нами! Буду тебе свое казацкое аригато говорить. Понял? Вакару?
— Вакару, вакару, — терпеливо сказал Маса, с трудом обхватывая большого человека за его трудно обхватываемое туловище.
Что ж, знакомство с владельцем золотых ящиков начиналось удачно.
* * *
Внутри бывшая самурайская усадьба выглядела так же запущенно, как снаружи. Луна освещала большой одноэтажный дом с потемневшими стенами, заросший травою двор, какие-то сараи. Заинтересовала Масу только чахлая ольха, лепившаяся к самой дальней части стены. На нее в случае чего можно будет вскарабкаться и спрыгнуть на ту сторону.
Чувствовать себя вором, даже благородным, было странно, но — признаемся самому себе — интересно. Очень бодрило. Будто тебе снова восемнадцать, ты отчаянный якудза и не знаешь, что случится завтра. Наверное, именно такое ощущение описывает великий Тотомото-но Хиросукэ в своем знаменитом стихотворении:
В декабре жизни
Дунул мартовский ветер.
И будь что будет!
(Старый котяра, правда, всего лишь женился на семнадцатилетней куртизанке, но сказано красиво.)
К казакам, выбежавшим на выстрелы, прибавился еще один — тот самый бурят или кто он там, что давеча выглядывал в щель. Должно быть, он был в карауле и не мог отлучиться со своего поста. Всего, стало быть, охранников семеро, отметил Маса.
Едва войдя во двор, атаман задал часовому вопрос не вполне понятного смысла:
— Что она, Михайлов? Слыхала пальбу?
— Никак нет, детей перед сном купает, — ответил бурят Михайлов. — Они орут, вода плещет.
— Слава богу. — Семёнов облегченно выдохнул. — Водки мне. А то на ступеньки не взойду. Башка кружится.
Кто-то бросился в дом, через минуту вернулся с граненым стаканом, до краев наполненным прозрачной жидкостью. Это не водка — спирт, определил Маса по резкому запаху. Среднего японца такая доза убила бы на месте, генерал же заглотнул ее в три булька. Рыкнул, крякнул, тряхнул головой. Настоящий русский медведь!
— Другое дело.
И действительно, после этого поднялся на веранду собственными ногами, без поддержки. От спирта его превосходительство не опьянел, а наоборот пришел в себя.
Казакам сказал:
— Ступайте.
Масу поманил за собой.
Полутемный коридор вел куда-то вглубь дома, но хозяин повернул в первую же дверь направо.
Там оказалась просторная, странновато обставленная комната. Над большим столом великолепная хрустальная люстра, а стулья самые простецкие. В углу серебрится окладами многоликий иконостас, вдоль стен поблескивают стеклянные витрины с какими-то знаменами и мундирами, а мебели почти нет.
— Живу по-походному, биваком, — сказал Семёнов, оборачиваясь к спутнику.
При ярком свете оказалось, что атаман молод, лет тридцати пяти, и, кажется, совсем не медведь. Глаза смотрели внимательно, сочные губы приязненно улыбались. И голос звучал совсем не так, как на мосту, — приятно, даже мягко.
— Давайте познакомимся как следует. Кто вы, загадочный незнакомец? Почему знаете русский? И, главное, откуда вы так внезапно и так кстати появились? — Огромная пятерня сильно, но в то же время деликатно сжала гостю руку. — Однако позвольте сначала представиться самому. Генерал-лейтенант Григорий Михайлович Семёнов, атаман Забайкальского казачьего войска, главнокомандующий разных армий и прочая, и прочая.
Титулование было ироническим.
Грубая внешность в сочетании с вежливыми манерами — это очень обаятельно, подумал Маса. А еще атаман хорошо чувствует людей и знает, как с кем разговаривать. Это задатки прирожденного вождя. Нужно быть очень осторожным.
— Меня зовут Кацура, — назвался Маса заранее придуманной фамилией, которая для русского уха звучит хорошо, прямо по-казацки. — Я много лет прожил в России. Узнав, что вам требуется переводчик, пришел наниматься на работу. Охранник сказал, что вы еще не вернулись, и я решил подождать около моста. Увидел, как на вас сначала напали трое неизвестных, как потом прибежали двое с мечами, как они сражались между собой и перебили друг друга. Когда я приблизился к вам, всё уже закончилось.
— Не скромничайте, господин Кацура! — воскликнул атаман. — Другой пустился бы наутек, а вы не побоялись прийти мне на помощь! Вы человек хороший, и не робкого десятка, я таких люблю. Все хорошие люди друг другу братья. А плохих я подле себя не держу. Мы с казаками все между собой на «ты», по-родному — генерал или простой урядник, неважно. Коли будете служить у меня, тоже станете братом. Знаете что? Давайте выпьем на брудершафт по-нашему, по-казачьи, с шашки.
Не дожидаясь согласия, Семёнов подошел к стене, где было развешено оружие. Вынул из серебряных ножен шашку. Взял со стола графин, наполнил две стопки, ловко пристроил их на клинок.
Это старинный прием, с помощью которого русские приручают иностранцев: внезапный переход к задушевной сердечности, подумал Маса. Он опрокинул стопку. Потом, как положено, раскрыл объятья и троекратно ткнулся в пушистые усы. Атаман лобызался всерьез, в губы, с чмоканьем.
Голубые навыкате глаза подернулись слезой.
— Вот это по-нашему. Тебя как звать?
— Горо, — назвал Маса первое пришедшее в голову имя.
— Будешь Егор. А я Григорий. Ты мне теперь брат. Ну-ка скажи: «Григорий, ты мне брат».
Подумалось: все-таки это чересчур стремительно даже для русской сердечности. Наверное, что-то сугубо сибирское. Эй, Баргузин, пошевеливай вал.
Семёнов понял смущение новообретенного брата по-своему.
— Не беспокойся, Егор. Братство братством, а служить будешь не за просто так. Все по земле ходим. Соловей не поклюет — не запоет. Сколько жалованья хочешь? Сто иен в месяц хватит? — Широкий взмах от плеча. — Эх, хочешь двести? Мне кто полюбился, тот полюбился!
— Спасибо.
Маса хотел по привычке поклониться, но атаман без церемоний взял его за голову и распрямил.
— У нас только иконам кланяются. Сладились за двести? — Снова крепкое рукопожатие. — Аванс выдать не смогу, наличность кончилась. Всем пока плачу векселями. Мой банковский консультант говорит, что в декабре подскочат цены на золото. Тогда продам очередной слиток и со всеми рассчитаюсь.
— Какой слиток? — изобразил удивление Маса.
— Ты не слыхал про мое золото? — удивился и Семёнов. — О нем все наши который год говорят. Это, брат, огого какая история! — Он очень оживился. — Я же спас от большевиков золотой запас Российской империи! Двести тонн золота! Передал на сохранение японцам, а они, суки... — Атаман сбился. — К тебе не относится, это я про подлых японцев, а ты какой надо японец. В общем, не отдают они мне золота. Главное, я же не для себя, я для Белого Дела!
— Как же вы... как же ты можешь продать слиток, если подлые японцы не отдают золото? — продолжил свою игру Маса.
— А я четыре ящичка себе оставил. На оперативные расходы.
Брат Григорий хитро подмигнул. Было видно, что рассказывать об этом ему приятно.
— Хочешь покажу?
Маса кивнул, не веря своему везению.
— Пойдем.
Семёнов повел его в угол, мимо стеклянных шкафов, содержимое которых теперь можно было рассмотреть вблизи. В одном висел русский генеральский мундир с золотыми погонами и орденами. В другом парчовый монгольский халат. В третьем китайская церемониальная куртка магуа с Орденом Двойного Дракона на груди.
— Мои регалии, — кивнул на всю эту красоту хозяин. — Я ведь еще монгольский князь и китайский мандарин первого класса.
Он остановился подле стенного шкафа, к дверцам которого были приделаны скобы и висел большой замок
— Ключ всегда при мне, рядом с нательным крестом, — сказал Семёнов, вытягивая из-под рубашки цепочку. — Сезам, откройся!
Наверное, моя настоящая карма — благородное воровство, если добыча так легко, сама собой, идет ко мне в руки, подумал Маса.
За дверцей на крепких деревянных полках стояли четыре небольших ящика.
— Который на тебя смотрит? — спросил атаман. — Пускай этот, крайний.
Откинул крышку с самого левого. Электрический свет заиграл веселыми бликами на плотно сдвинутых брусках.
— Берем любой.
В лапище Семёнова слиток казался совсем маленьким.
— На, подержи. Три фунта чистейшего царского золота!
Маса рассмотрел слиток Клеймо 999 пробы, двуглавый орел, штамп казначейства, пятизначный порядковый номер.
— Убедился? В каждом ящике таких двадцать четыре штуки. Сейчас они идут по 4800 долларов, а в конце года, если верить консультанту, цена подскочит минимум до пяти с половиной. Тут я тебя, голубчик, и превращу в тленную бумагу. — Генерал бережно взял слиток, поцеловал его, положил обратно. — Тогда сразу твое жалованье и выдам. А будешь работать молодцом — еще и с премией. Так-то, брат Кацура.
Он приобнял Масу за плечо, оставив дверцу открытой.
На сердце заскребли кошки. Человека, который тебе доверился, обокрасть — плевое дело. Хоть прямо сейчас: стукнуть ребром ладони по кадыку, взять ящик, да вынести. Ну, у ворот еще бурята Михайлова перевести в горизонтальное положение. Вот и вся «операция». Можно, пожалуй, еще и за вторым ящиком вернуться. Только будет ли такое воровство благородным?
А в следующую минуту настроение у Масы совсем испортилось.
— Леночка, Мишенька, поцелуйте папу — и спать, — раздался молодой женский голос.
В гостиную с визгом ворвались девчушка и мальчуган, оба лет трех-четырех, налетели на атамана, обхватили его ножищи справа и слева.
— Ленусик, Михасик, — заурчал медведь, обнимая обоих сразу. Подхватил, посадил девочку на одно плечо, мальчика на другое.
Подошла румяная красавица со сложенными в венец русыми волосами, в красивом переливчато-бархатном платье.
— Грегуар, прекрати баламутить детей! — строго молвила она. — Я их потом не уложу. Я что сказала? На пол!
— Сейчас, сейчас, — засуетился белый рыцарь, кровожадное чудовище. — Подите, подите. Слышите — мама ругается. Душенька, это Егор Кацура, мой новый переводчик. Очень хороший человек. А это моя супруга, Елена Викторовна.
— Бурят? Якут? — подозрительно спросила супруга. — Пьете много?
— Я японец. Совсем не пью.
— Это хорошо. — Суровая госпожа Семёнова помягчела. — Собутыльников ему и так хватает.
— Ле-еночка, — укоризненно протянул его превосходительство.
Но жена не слушала. Она присела, чтобы вытащить из-под стола Михасика.
— О том, что было на мосту, молчок, — шепнул атаман. — Она мне голову оторвет.
Маса кивнул. Его сердце когтили уже не кошки, а тигры.
Григорий Семёнов ему все больше нравился. Верный признак настоящего героя — быть подкаблучником. Взять того же Геракла, которого Омфала заставила прясть. Или покойного господина, никогда не умевшего противиться воле любимой женщины. Масахиро Сибата знал про себя, что и сам поступал бы также. Собственно, уже поступил: не по своему же хотению оказался он в роли благородного вора?
Только что тут благородного? Эх...
В дверь сунулась знакомая кривоносая физиономия с серьгой в ухе. Выразительно зашевелила бровями.
Атаман поманил пальцем.
— Чего тебе, Мандрыка?
— Энтот очухался, — тихонько сообщил помощник. — Мы его малость поспрошали, но молчит, гнида.
— «Поспрошали» они, — так же вполголоса передразнил Семёнов. — По-японски, что ли? Пойдем, Егор, попереводишь. — И сладким голосом супруге. — Леночка, ты укладывай деточек. У нас тут небольшое дело.
— Не напиваться! И не шуметь! — погрозила пальцем Елена Викторовна.
— Ни-ни, мы тихонько.
Втроем они прошли длинным коридором, спустились по лестнице в погреб.
Там горела керосиновая лампа, полукругом стояли казаки, смотрели сверху вниз.
— А ну, братцы, расступись, — велел Семёнов.
Расступились.
На земляном полу сидел человек с опущенной головой. Одно ухо, багровое и распухшее, оттопыривалось. Из рассеченной брови сочилась кровь. Рядом валялась кепка.
Услышав тяжелые шаги, пленник поднял голову, и Маса испытал пренеприятное ощущение, называемое по-французски «дежавекю». Это как дежавю, только еще хуже.
На земле сидел, моргал узкими глазами Момотаро Кибальчич.
