Юродивых бог уберег
Русские люди всегда состраданием славились. Постучится в дом путник – накормят, обогреют. К оступившемуся милость проявят и понимание. А больного человека жалеют и оберегают.
Но были на Руси люди особые. Юродивыми их звали, потому как точно и не знали, больные ли они – без ума ли по свету ходят, злодеи ли они, праведники ли. Странными их считали. И кто-то боялся, стороной проходил; кто-то ругал и отталкивал; а кто-то святыми считал.
И. Прянишников «Калики перехожие», 1870.
Доподлинно известно про них, что сами они отказывались от всех благ и обрекали себя на муки только по велению сердца и разума своего. А может, то и не муки вовсе были…
Дома у юродивых не было. Про семью свою они не помнили, а может и не знали никогда. Жили где придется. Ели как получится. Спали когда хотелось. Из одежды – только то, что на них надето было – лохмотья грязные. Стыда не боялись. И правду они говорили всегда. Богатому или бедному в лицо – все равно.
Многие считали юродивых лицедеями, потому как любили они вещать среди толпы большой на площадях да у храмов божьих. Но ведь и молчать юродивые могли. Молчания юродивого еще больше боялись, считали, что копится в нем правда горькая в эти минуты. Слышать потом ту правду многим невмоготу было. Про грехи говорили юродивые громко, не скрывая ничего, а про радости не говорили – считали, что тайна это у каждого своя, скажешь громко о ней – назавидуют другие люди в ответ много лиха. Людям плохого не желали они.
Василий Блаженный (XV–XVI вв.) – самый известный юродивый Руси. В его честь назвали собор, расположенный на Красной площади, в самом центре главного города России.
Милостыню юродивые принимали, но не себе брали – отдавали тем, кто нуждался. Себя таковыми не считали. Много рассказывают про святого юродивого Василия, Блаженным его в народе назвали. По площади Красной – что самый центр Москвы – он бродил босой всегда, людям будущее пророчил, болезни мог видеть и исцелять. Однажды царь Иван Грозный лично насыпал Василию золота щедро. Проследили за Василием слуги царские и увидели, что тот купцу «в красных ризах» царев подарок передал. Царь гневаться начал, но потом узнал, что купец-то разорился давно, только одежды красные у него и остались. Не решался купец милостыню просить, а Василий душу его прочитал. Понял тогда царь все о юродивом, уважать стал, прислушиваться.
А вот еще про Василия видели-то многие и записали. Василий свободен от одежд был. Немного только материей прикрыт. И остального не надо ему было. Однажды девицы две, что первый раз такое видели, посмеялись на Василием по невежеству своему, но сразу ослепли. Одна из них поняла, в чем дело, и упала на колени прощения просить. А Василий спросил: « Отселе не будешь ли паки смеятися невежественно?» Исцелил, конечно, Василий и ее и вторую.
Обид ведь не запоминали юродивые никогда, оставляли тем, от кого пошли эти обиды. Поэтому и не обижали их люди, знали, что все вернется к ним же. А юродивые продолжали жить на белом свете да радоваться этому.
Юродивые даром особым предвидения владели. Считалось, что когда-то, еще совсем в стародавние времена, самый мудрый из волхвов, умирая, передал страннику бесприютному свой дар божий. Так и пошел тот странник, свет души особый раздавая задаром. Так ли это было – не знает никто. Но верили юродивым.
Слух ходил про юродивых, что те язык зверей, птиц понимают. Не раз такое замечено было. Часто с юродивым собака рядом была. Грела, защищала, еду добывала. Душа душу понимала.
Как юродивые с земли уходили?… Кто замерзал в стужу лютую, а кто тихо садился и засыпал. Никого не беспокоили уходом своим – потому как светлые были.
Русские люди, как и многие на земле, с древности верили, что смерть человека – это часть жизни. Наступает время, и человек освобождается от слабого тела, но душа продолжает жить и, возможно, новое тело себе найдет.
О покойнике хлопотать -в дальний путь провожать
Много лет назад, когда еще Русь деревянной была, хоронили людей, как и роды принимали, как и свадьбы справляли, так, как Мать-природа то определила. Уважали смерть русичи. Потому и похоронные обряды величавые были.
Похоронные причитания по своей сути были добрыми прощальными песнями. С лаской и тоской причитальщицы рассказывали о смерти человека.
Укатилося красное солнышко
За горы оно да за высокие,
За лесушка оно да за дремучие,
За облачка оно да за ходячие,
За часты звезды да подвосточные!
Покидат меня, победную головушку,
Со стадушком оно да со детиною,
Оставлят меня, горюшу горегорькую,
На веки-то меня да вековечные!
Некак ростить-то сиротных мне-ка детушек!
Будут по миру оны да ведь скитатися,
По подоконью оны да столыпатися,
Будет уличка ходить да не широкая,
Путь-дороженька вот им да не торнешенька.
Без своего родителя, без батюшка
Приизвиются-то буйны на них ветрушки,
И набаются-то добры про них людушки,
Что ведь вольные дети безуненные…
Изначально славяне умерших на костре сжигали, считали – так легче душе от тела освободиться для другой жизни. Но позже, уже когда на Руси церкви появились, стали мертвых хоронить в земле, кладбища, то есть погосты, делать. Только погостить и пойти дальше душа могла, поэтому и погостом место то звалось. Погостить ей можно было всего три дня, а потом дальше – место в другом мире определять. А тело бренное, уже свою службу сослужившее, в земле оставляла душа. Поэтому и считали русичи, что не хоронят тело, а в другой дом отправляют жить, в домовину, или, по-другому, в гроб.
У русичей хорошим делом было заранее себе гроб приготовить: не спеша, по нраву. Для этого инструмент отдельный брали. Доделывали гроб на чердаке (под покровительством богов), обычно там и оставляли, тщательно собрав все стружки, опилки в мешочек, вместе с инструментами, который в гробу оставляли, гроб плотно крышкой закрывали до своей поры-времени. Иногда в такой гроб зерно насыпали. А потом на посев или на милостыню, к церкви когда шли, брали. Особенно верили, что пшеница, насыпанная в гроб, заранее приготовленный, продлит жизнь человеку на долгие года. Не оставляли, в общем, гроб пустым – иначе он смерть притянет к себе.
В. Перов «Проводы покойника», 1865.
Ни за что не позволяли детям малым к гробу прикасаться, смертной приметой это считали. И никогда, даже на чердаке, не ставили гроб поперек – тогда вся семья могла уйти на тот свет.
Гроб делали только по размеру умершего. В верхней части, что совсем узкая – только под голову – была, окошки часто из бычьего пузыря делали, и душа, пока помнила, могла подлетать к своему телу иногда и наблюдать, хорошо ли все. В средней части гроба плохой приметой считалось пустое место оставлять – к болезни кого-то близких, а то и к смерти. А к ногам гроб снова зауживали, но там же немного совсем места оставляли.
Соломкой, на которой покойника омывали, самое дно гроба выстилали. В простых домах гроб просто из досок делали, что от дуба, клена или ели брали, на досках кресты углем рисовали. А в домах, что побогаче – тканью доски обтягивали и выстилали материей, гроб украшали кружевом черным и крестами золочеными.
Умершего, прежде чем в гроб положить, в загробное путешествие снаряжали. Не раньше, чем через два часа после смерти омывали тело тщательно, волосы укладывали, если нужно – лицо подкрашивали. Чистую, лучшую одежду надевали. Чаще всего ту, в которой когда-то ходили под венец. А если под венец еще не ходили, то тем более так покойного одевали. Нельзя было что-то из одежды живых брать. Примета плохая – смертная. Еще красного цвета в одежде не допускали. Это цвет крови – значит покойник кого-то кровного за собой потянет.
Потом клали покойника в гроб, который выставляли на лавку так, чтобы головой покойник к красному углу лежал, а ногами – к выходу. Монетки поверх закрытых глаз клали. Не нужно было покойнику глаза открывать, живых видеть – за собой может позвать, увести. Монетки эти потом в гроб клали, с собой покойник их забирал.
Двери никакие не закрывали – знали точно, что душе свобода нужна. Первые три дня рядом с телом она бродит, неприкаянная, не знает, что случилось с ней. И не дай бог испугается – испуг тот в доме застынет навсегда. Чтобы тело лучше хранилось, к среднему пальцу правой руки медную проволочку привязывали и другой ее конец в сосуд с землей втыкали. Считали, что земля поддерживает в это время умершего.
Наши предки кисель почитали: «То и благо, у кого есть кисель да брага». Кисель изначально и лакомством и едой считали, и напиться и наесться вдоволь можно было, еще и лакомство. Кисель варили на ягодах или молоке, добавляли для густоты муку и сахар. Ближе к нашему времени научились крахмал использовать. Часто загустевший кисель резали кусками и так ели – подобно пирогу.
Про кисель есть выражение «за семь верст киселя хлебать». Сейчас оно в широком смысле означает – пустую бесполезную поездку, напрасно потратить много времени.
Но исторически не все так просто было. Хлебать кисель – так говорили про поминки. Поэтому самое первое значение выражения – «идти далеко на поминки». И семь верст – это явно другое село было (больше 7 километров по современным меркам). Если поминки были в бедном доме, то кисель и был главным поминальным блюдом. Стоило ли идти в другое село, тратить целый день, чтобы попить простого киселя?.. Через века прошло именно это ироничное значение.
Еще известно, что чаще всего киселем и молоком детишек, умерших, не доживших до 40 дней, поминали. В этом было свое значение – и сытно, и сладко, и легко на том свете душе святой младенческой было с такой едой. И скорее всего, именно вследствие этого появилось в детских сказках выражение «кисельные берега, молочные реки», которое чуть ли не рай земной обозначает.
Еще обычай был: ставили стакан с чистой водой к образам в красном углу и хлебом ржаным накрывали, там же лампаду зажигали. Свечи восковые у изголовья ставили. Закрывали белой материей все зеркала в избе, через которые вход в темные миры открыт был. Белый цвет – цвет чистоты и рая. Всем спокойнее было, и душе умершего, и живым.
В ноги покойнику самое необходимое складывали для дальнего пути. Плотнику – топорик, швее – иголочку с подушечкой, детям – игрушки деревянные, больному— рубашку его нательную. Монеток немного клали покойнику с собой – на первое время. Когда хоронили тех, кого колдунами и ведьмами считали, освященные в церкви предметы в гроб помещали – хлеб, травы. Верили, что крест из осины не пустит их блуждающую душу обратно в мир белый. Гребень костяной или деревянный, которым покойника в последний путь причесывали, обязательно в гроб укладывали. Самоубийце – мака, мелких зерен или гороха немного бросали в гроб, чтоб некогда ему было про грешное думать.
Как все убирали, так сразу плакать начинали, причитать, голосить – не плакали только ночью. Ночью оставляли тело отдыхать. Закрывали лицо покойника белым платком и оставляли в тишине. Спать в это время можно было только детям малым да женщинам, у которых роды скоро. Оплакивать приглашали всех женщин села. В белых платках они садились на лавки по бокам от усопшего и пели-причитали о боге, о рае, о жизни. Стихи для упокойных плачей из поколения в поколение передавали, потому все женщины их знать должны были. Мужчины во время плача во двор выходили скорбеть. Три дня положено было покойника в избе держать. Иногда раньше уносили на погост: если болел сильно или тело искалечено было. Перед выносом родственники все прощались с ним, в венчик целовали и тоже слова в путь говорили хорошие. До сих пор, кстати, так заведено: о покойнике либо хорошо, либо ничего. Только с добром русичи в путь последний провожали.
