Наука не может заменить Бога

В «Дневнике писателя» Достоевский продолжает развивать мысль, что наука не может различать добро и зло, что претензии ее на то, что она может заместить Бога, являющегося «компасом» в мире добра и зла, есть шарлатанство и духовная слепота: «Наука не в силах решить проблему личности. Она атомизирует личность, сводит ее до безличного; она неспособна быть созидательной силой личности. Она не в состоянии также решить общественные проблемы, ей недостает творческой сущности, динамиса. Поэтому в качестве созидательной силы не может выступать ни личная, ни общественная научная нравственность. Законы духа человеческого науке не известны; не известен ей и корень зла». Еще: «Наука станет бессмысленной, если пожелает стать смыслом жизни человеческой, его этикой и верой. Последнее слово такой науки есть самоубийство…»

О том, что наука призвана заменить этику, рассуждает и Великий инквизитор в романе «Братья Карамазовы»: «Знаешь ли Ты, – говорит инквизитор своему Христу, – что пройдут века и человечество провозгласит устами своей премудрости и науки, что преступления нет, а стало быть, нет и греха, а есть лишь только голодные». «„Накорми, тогда и спрашивай с них добродетели!" – вот что напишут на знамени, которое воздвигнут против Тебя и которым разрушится храм Твой», – заключает свою мысль инквизитор.

Итак, наука, по инквизитору, с одной стороны, оправдает дурные поступки людей отсутствием «хлеба» (т. е. внешними условиями жизни). С другой стороны, она способна обеспечить их этим самым «хлебом» (устроить комфортные условия жизни). И тогда дурные поступки людей исчезнут сами собой. Нетрудно вспомнить, что в советское время, когда в вузах преподавался так называемый «исторический материализм», молодежи внушали, что надо изменить «экономический базис» общества – перейти от капитализма с частной формой собственности на средства производства к социализму с общественной формой собственности, и тогда все встанет на свои места. Люди будут сыты, люди будут счастливы, а, следовательно, станут образцово-показательными. А если кто-то допустит какой-то асоциальный поступок, то это будет исключением, которое лишь подтвердит общее правило: сытый человек не может поступать дурно. А самое главное – наука позволит создать такой общественный порядок, при котором Бог людям не понадобится. Они отвергнут Христа.

Позволю себе отступление от произведения Достоевского, сделав экскурс в наше недалекое прошлое. Безумную идеологию Великого инквизитора пытались воплотить в жизнь в Советском Союзе. Я прекрасно помню XXII съезд КПСС (осень 1961 года), на котором в торжественной обстановке была принята третья программа партии. Эта программа предусматривала построение коммунизма и обещала, что уже в 1980 году люди окажутся в «светлом коммунистическом будущем». Было обещано, что будет достаточно «хлеба» и все будут «накормлены». Для достижения коммунизма были определены три следующие задачи: 1) в области экономической – построить материально-техническую базу коммунизма (т. е. выйти на первое место в мире по производству продукции на душу населения; достигнуть наивысшей в мире производительности труда; обеспечить самый высокий в мире жизненный уровень народа); 2) в области социально-политической – перейти к коммунистическому самоуправлению и бесклассовому обществу; 3) в области духовно-идеологической – воспитать нового, всесторонне развитого человека.

Я прекрасно помню те два десятилетия между 1961 и 1980 годами. Все было брошено на решение первой, экономической задачи. Основные надежды возлагались на научно-технический прогресс, который позволит создать качественно новые производительные силы.

Что касается третьей задачи, то о ней не часто вспоминали. Толком никто не понимал, что значит «новый, всесторонне развитый человек». Третья задача решалась по «остаточному принципу». Не только в силу слабого ее понимания партийно-государственным руководством страны, но и потому, что партийные идеологи наивно полагали: «новый человек» сам возникнет чудесным образом на базе новых производительных сил. Главное – «накормить» человека, и он станет «новым», «всесторонне развитым», «нравственным». Понятно, что разработчики и исполнители третьей программы партии были далеки от понимания того, что хотел сказать Достоевский в «Великом инквизиторе» (впрочем, скорее всего, они просто не были знакомы с этим произведением писателя, который в СССР квалифицировался как «реакционный»). Понятное дело, что коммунизм так и не появился. А что касается человека, то за прошедшие почти шесть десятилетий с момента принятия той «коммунистической» программы он действительно стал «новым». В том смысле, что он еще больше одичал, находясь в токсичной атмосфере материализма – сначала социалистического, а позднее капиталистического.

Анализируя философию Достоевского, известный сербский православный мыслитель преподобный Иустин (Попович) обращает внимание на то, что человек осознанно или неосознанно пытается с помощью науки избавить себя от той свободы, которая ему становится невыносимой. Наука должна избавить человека от мук совести, постоянной головоломки различения добра и зла. Именно так смотрят на науку некоторые герои романов Федора Михайловича: «Причина всех несчастий и страданий заключается в свободе, с которой человек рождается. Психологически вполне оправданно видеть в свободе человеческой личности причину всех несчастий и страданий. На самом деле современная наука представляет систематически организованное восстание против свободы, против той наиболее роковой привилегии, которую имеет человек. Сводя всю многообразную жизнь существ, твари к необходимости, наука подводит под нее и самого человека, чтобы избежать мук в связи с решением кошмарной проблемы свободы. Тем самым она опосредованно бунтует против таким образом устроенного человека: реальность свободы в мире необходимости невозможна; а если и возможна, то настолько ужасна, что ее следует уничтожить и объявить ненужной. Это наука и делает: необходимость управляет всем механизмом мира, а человек является деталью этого механизма».

А если в мире царит необходимость и только необходимость, то тогда остается сделать еще один шаг и признать: «свобода немыслима и не нужна, необходимость – все и вся. Выраженное этической терминологией это звучит: нет преступления, нет греха, зло является необходимостью. А если так, то современная наука представляет не что иное, как непрестанное утверждение, что вся жизнь является неоправданным и невыносимым ужасом, абсолютно неоправданным, ибо все происходит по необходимости. В таком случае научный оптимизм – абсолютная невозможность». Нам уже несколько веков твердят о том, что наука и техника несут спасение и освобождение человечеству, а вот герои романов Достоевского и сам Федор Михайлович в «Дневнике писателя» развенчивают ставший уже к середине XIX века привычным «научный оптимизм».

Не надо, конечно, думать, что Федор Михайлович был уж совсем одинок в своем скептицизме по поводу общепринятых в «образованном» обществе упований на науку. Было на Руси немало православных людей, которые прекрасно понимали, что ни один народ (и уж тем более русский) не сумеет устроиться на началах науки и разума. Устраиваться люди должны на началах веры в Бога, соблюдении Его заповедей и уповании на Его промысл о человеке.