Глава 7

– А еще есть Филевская линия, оттуда-то и расползается по метро всякая двухголовая, четырехногая и трехрукая пакость, – вещал ганзеец, шедший рядом с Данькой.

Догнали их почти сразу: не прошли и трехсот шагов от станции, как сзади окликнули. Тим было схватился за автомат, но ганзейцы агрессии не демонстрировали, наоборот, предложили идти вместе, раз уж на одну станцию держат путь.

– А вот еще есть такие тоннели, где группа из десяти пройдет наверняка, а по трое сгинут точно, – рассказывал толстяк, топорща блеклые усы, которых издали Тим и не заметил. – Про то, чтобы идти в одиночку, и не говорю. Я уж и не знаю таких смельчаков, хотя легенды ходят. Ваш брат-сталкер компании не любит, все как есть енду… инда… индивидуалисты, – наконец, справился он с явно сложным для него словом.

Тим промолчал. Может, он зря накручивал себя, но попутчики ему не нравились. В голову лезли предположения одно другого гаже. Ганзейцы вели их, словно под конвоем, и абсолютно неясно, что будет на станции. Чем живет «Белорусская» – радиальная, Тим имел очень смутное представление. Как он понял из разговоров у костра, вроде бы торговлей. На нее приходят составы с продукцией каких-то там ферм – кажется, свиных, – которую разгружают и переправляют на «Белорусскую» – кольцевую. Короче, не станция, а перевалочный пункт, таможня, на которой хозяйничают представители Ганзы. И они непременно заинтересуются странными сталкерами, вынюхивающими самые элементарные вещи, известные любому москвичу, и удивляющимися (морду до бесконечности держать кирпичом не выйдет) всяческим пустякам. И ведь ни отстать, ни убежать вперед теперь не получится, разве в какой-нибудь тоннель свернуть по дороге, должен же он появиться в конце концов?

Стены блестели в свете нескольких фонарей, где-то капала вода. Небольшой ручеек журчал между рельсами. Справа тоннель осыпался, образовав небольшую горку сантиметров в десять вышиной. Слева бетон разорвало невесть откуда здесь взявшейся черной породой, сияющей острыми гранями.

– Словно пророс, – заметил Тим.

– А так и есть, – ответил ему ганзеец с цепким взглядом. – По метрополитену таких кристаллов немало. И вот ведь незадача: вроде камень мертвый, а растет, в тоннель пробивается и пытается ветвиться, насколько выйдет. Заполняет все свободное пространство. При этом, дрянь такая, прочный очень. Просто так не сломать.

– Пакость… чертополох вонючий, – выругался толстый ганзеец, задев локтем один из отростков. Тот пропорол рукав с легкостью, а заодно зацепил и кожу. Кровь хлынула обильным потоком. Стоило первым каплям оросить соцветие мелких кристаллов в ноготь величиной, те засветились и принялись расти, за полминуты вымахав до размеров мизинца.

– Отойди сейчас же! – боец, пояснявший про кристаллы, ухватил толстяка за целый рукав и рванул подальше от «куста». – Обалдел? Хочешь тоннель перекрыть к червям кошачьим?

При чем тут черви и кошки, Тим не понял, а спрашивать поостерегся.

– Из них ножи хорошие делать можно, – заметил Данька.

– А и делают, – согласился идущий с ним, – только те, кто отодрать шип или отросток умеет. Голыми руками не выйдет, скорее без пальцев останешься.

– Хорошо хоть, не ядовитые, – проворчал толстяк. Он старался наложить себе что-то вроде жгута из оторванного рукава, но действовать одной рукой у него получалось плохо. Почему-то никто не приходил к нему на выручку.

– Дай помогу, – предложил Тим.

Толстяк глянул на него удивленно.

– Не суеверный, что ли?

– Делать мне больше нечего, – поморщился Тим. Загадывание на нечто большое и важное посредством мелкого всегда казалось ему глупым и даже недостойным. В поселке суевериями отличались несколько человек, причем выявить тенденцию не выходило, поскольку были среди них и молодые, и старые, и мужчины, и женщины. Пал Палыч однажды жаловался: мол, придет кто-нибудь с начинающимся неврозом, начнет рассказывать, а там полная фигня вроде случайно рассыпанного лукошка с кореньями. Однако человек загадал нечто архиважное, например проживет ли он этот месяц или погибнет от когтей волкодлака, подхватит какую-нибудь болезнь, угодит в трясину и мало ли какие еще беды. И вроде бы в поселке все образованные, старшие поколения так и вовсе почти сплошь с высшим образованием, а нет-нет, и начинают себя накручивать и страдать от выдуманной ими же самими приметы. Потому Тим предпочитал ничего такого в свою жизнь не допускать: у него и так жизнь была не особенно спокойная.

– Ну-ну… – очкарик прищурился и почесал подбородок. Бесцветные глаза с серыми точками, разбросанными вокруг зрачка по едва-едва заметной радужке, подозрительно прищурились. – Со мной один пацан служил – тоже так думал и законы подземки ни во что не ставил.

– Законы? – переспросил Данька.

– Нельзя у нечисти подземной жертв отбирать, иначе сам избранным ею окажешься.

Словно в подтверждение его слов откуда-то сверху донесся низкий гул. Тянущиеся вдоль стен провода едва заметно завибрировали.

– Да пошла она, нечисть ваша, – буркнул Тим, заканчивая перевязку. – Сколько там идти еще осталось?

– Скоро будем.

И они пошли, не обращая внимания на низкое гудение, которое довольно скоро закончилось.

– Башня стоит над нами, она и поет, – пояснил толстяк, отдуваясь и пятерней вытирая пот со лба. Напугался он, видать, изрядно и пока не отошел от пережитого. – В последние годы места в городе наверху не хватало, цены на землю подскочили до заоблачных высот, и тогда какой-то деятель придумал использовать пустые участки, даже название в обиход ввели – точечная застройка… – Он споткнулся, и Тиму пришлось ловить его за плечо. – Само собой, делали это с вот такенными конвертами через задницу и кабинеты чинуш – за взятки то есть, а потому и здания вырастали часто там, где раньше ни один нормальный строитель не возвел бы… ну или построил бы, а потом застрелился. Сколько случаев было: экскаватор до метро докапывался или подземные воды грунт подмывали. А потом еще и удивлялись, почему трещины по земле пошли, в некоторые даже машины проваливались. О каких-то мифических разломах в газетах писали…

– А башня чего? – не понял Данька.

– Так стоит, – повторил толстяк, – причем непосредственно над нами: высоченная, разрушается потихоньку, поскольку возводили ее на отшибись да отстань. Стекла, само собой, повылетали, и ветер снизу доверху гуляет, а отголоски мы здесь слышим.

– Вот, значит, как… – покивал Тим, задумавшись.

Нечто подобное – про жертву, которую забирают тоннели, – он уже слышал. Причем от той самой жертвы. Оттого было не по себе: с одной стороны, бредовые видения и разговор с Максимом не хотелось воспринимать реальностью, но с другой – Тим сам никогда не выдумал бы ничего подобного.

– Смотри, носом не пропаши, – раздался над ухом глумливый шепот.

Тим вздрогнул. Оказывается, он некоторое время шел с закрытыми глазами и чуть не заснул на ходу. Усталость брала свое, адреналин схлынул, а напряжение, в котором Тим пытался держать себя все время с тех пор, как их догнали ганзейцы, воспринималось самой настоящей пыткой. Нежеланные попутчики вели себя нарочито мирно, рассказывали местные побасенки, не воспринимаясь больше опасными.

«Зря, – подумал Тим. – Самое время для нападения».

– Так что нечисть-то? – поинтересовался Данька.

– Так вы же не суеверные, – усмехнулся шедший рядом с ним ганзеец: вроде и обычный парень с простецкой внешностью, но Тиму он не нравился едва ли не сильнее очкарика и проницательного, сопровождающих его.

– Послушать-то охота, – сказал Данька. – Выглядят как?

– То лишь те, кто за грань ушел, поведать в состоянии, – зловещим шепотом проговорил ганзеец. – Они видели, живые – нет. Говорят, нечисть вообще неосязаема, а еще может принимать обличья всякие. Вот вы думаете, с людьми идете, а на самом деле – нет, – захохотал он.

– Тихо ты, накликаешь, – пропыхтел толстяк. – К тому же, зачем на нечисть валить то, с чем люди и сами справляются? Человек человеку – та еще скотина. И столько, сколько люди наворотить способны, ни одной твари и не снилось.

«Сон разума рождает чудовищ. А мой разум спит особенно крепко», – услышал Тим и тотчас озвучил. Вряд ли подобное сказал классик, которого он изучал в так называемой средней школе. Фразы пришли в голову сами и были произнесены знакомым уже бархатным голосом со смесью иронии и сарказма.

– Хорошо сказано! – оценил шагающий рядом ганзеец.

– Точно-точно, – поддакнул другой. – Прямо про упырей с Красной Линии.

– Кровавой линии? – уточнил Данька. – Вампиры у вас там живут, что ли?

– Ну ты скажешь! – Толстяк рассмеялся и хрюкнул.

– Хотя кровь из народа они пьют так, что удивительно, как не захлебнулись еще. Подумать только: собственности нет, живут коммунами, зато вкалывают, аки рабы на плантациях.

Данька встряхнул головой, видно, сонная усталость одолевала и его.

– Чего? Не согласен? – спросил ганзеец. – Может, ты с красной ветки и есть. А ну, покажи паспорт!

Тим напрягся, скользнул кончиками пальцев по ремню, нащупывая оружие.

– Оставь парня в покое, – пропыхтел толстяк.

– Чем же плохо, когда от каждого по способностям да каждому по потребностям? – спросил Данька.

– Не… он таки коммуняка, этот… как его?.. жидо-красно-коричневый!

– Помолчи, Йося, – фыркнул ганзеец в очках и заговорил тихим, нарочито успокаивающим и усыпляющим тоном: – Плохо предопределенностью. Ты представь только: родился, пошел в ясли, пока родители вкалывают, причем даже не на себя и тебя, а на некое мифическое народное благо. Потом выучился – и тоже вкалывать за то же самое, пока не подохнешь. Причем не важно, насколько сильно ты стараешься, получать будешь столько же, сколько и остальные, а жиреть на тебе другие будут – приближенные товарища Москвина и он сам.

– Зачем же в таком случае стараться? – пожал плечами Данька.

– А затем, что с саботажниками и тунеядцами разговор особый – пулю в лоб. Все за тебя решают. Я вот слышал, даже женятся не по желанию, а с согласия партии. Прикинь, вызывают тебя на собрание и заявляют: женись на такой-то. И никого не волнует, любишь ты ее или, наоборот, терпеть не можешь.

– Положим, тут ты лишку хватил, – заметил толстяк. – До подобного идиотизма не дошли пока даже красные.

– В Ганзе не так, конечно же? – спросил Данька, но без интереса, лишь бы сказать хоть что-то.

– Само собой. У нас уровень благополучия зависит от каждого конкретного человека. Право сильного в том и заключается, чтобы взять все, причитающееся ему.

– А если не взял? – поинтересовался Тим.

– Значит, на одного хищника нашелся другой, еще более матерый.

– Философия крыс, – бросил неприязненно Данька.

– Или волков, – ничуть не обиделся ганзеец, – были когда-то такие твари.

– Нет, именно крыс. У волчьих с иерархией полный порядок, – заспорил Данька, а Тим почему-то не мог его остановить. Он силился сказать хоть слово, но губы словно слиплись, язык прирос к гортани.

– А мне без разницы, – фыркнул ганзеец, – и мужичкам, с которыми вы чаи гоняли, – тоже.

– Они-то здесь при чем?

Ганзеец фыркнул.

– А ты головой подумай, пораскинь мозгами, – добавил он и рассмеялся.

– Кто ж в наше время путничков за просто так потчевать станет, да еще на «Маяковской»? – риторически вопросил толстяк и тонко захихикал. – Останься вы на станции, обобрали бы и горло перерезали, когда отрава подействовала бы. Но вы с нами идти решили. Сами.

– По доброй воле, – вторил ему проницательный ганзеец.

– Крысы они и есть, – сказал Данька, а потом Тим понял, что спит, или же сбылись россказни про нечисть, поскольку идущие рядом ганзейцы внезапно обзавелись узкими мордами и голыми хвостами.

– Да-нь!.. – он, наконец, сумел разомкнуть непослушные губы, но звуки выдавливал невыносимо медленно, через силу. За то время, которое он потратил, произнося имя друга, тот успел поднять автомат и сразить первого ганзейца – того самого очкарика.

Упали на железнодорожные пути очки в круглой оправе, лишенные стекол. Кто-то – возможно, и Данька – наступил на них. Хруст прозвучал чуть ли не громче выстрелов.

– Сза-ди! – заорал (как ему показалось) Тим, но было поздно. Вторая крыса приставила автоматное дуло к боку Даньки и спустила курок.

Брызнуло алым, черными потеками запятнавшим стену тоннеля, откуда-то сверху раздался гул и будто бы дробь шагов, словно над ними пробежала гигантская сороконожка. Тим рухнул на колени – то ли подкосились ноги, то ли тело оказалось умнее. Пули пронеслись над головой, уходя во тьму. Кажется, стреляли не в него – в существо более опасное, прячущееся на потолке.

Следующий удар поверг его на землю. Очередная крыса заносила приклад автомата: видно, жалела пулю. В руку словно сам собой прыгнул пистолет, но ганзеец выбил его метким ударом, опрокинувшим Тима навзничь. Подкованный каблук опустился на запястье, лишь чудом не сломав кость, зато огненная боль привела в себя. Тим извернулся, перекатился на спину и ударил напавшего носком ботинка в висок.

«Вряд ли проломил, – отстраненно отметил он, – хотя именно в этом месте у человека самая хрупкая кость».

Ганзеец отшатнулся и осел на рельсы. Глаза его медленно стекленели.

– Да как же?! Как же так-то?! – выкрикнул кто-то. В голосе послышалась злоба и обида.

Очередной выстрел оглушил, а щеку обожгло, но Тим не стал обращать внимания. Он помнил о еще двух тварях, полагающих себя людьми, которых упустил из виду. Существо, убившее Даньку, лаяло по-собачьи и целилось в него. Тим и сам не понял, как успел выхватить из-за голенища нож и метнуть. Чемпионом в этом деле он никогда не являлся – удачные броски чередовались с позорными. Однако сейчас острие вошло аккурат в яремную впадину врага. Существо закашлялось, по подбородку потекли струи темной крови. Оно схватилось за рукоять, но, не сумев выдернуть нож, упало на пути.

– Ты же все равно сдохнешь! Сдохнешь! – последний оставшийся в живых ганзеец – толстяк – и не думал хвататься за оружие. Он стоял, вжавшись спиной в стену, и медленно превращался в крысу.

– Не дождешься, падаль, – прошипел Тим. Автомата у него не имелось, а убивать тварь, совсем недавно бывшую человеком, голыми руками он брезговал, как и поднять оружие, которого касались эти нелюди. Где потерял свой автомат, Тим не помнил. Он отдавал себе отчет в том, что находится под действием сильнейшего психотропного средства, вызвавшего галлюцинации.

– Тебе бы не понадобилось, а нам пригодилось, – продолжал толстяк. – Все ведь люди – братья и обязаны помогать друг другу. Почему ты с нами обошелся так жестоко?..

– Ничего себе жизненная позиция. – Тим отвернулся от него. Преодолеть всего несколько шагов оказалось невыносимо трудно. Его качало из стороны в сторону, от одной стены тоннеля к другой, но кое-как дойти до Даньки он сумел.

– Почему?! – взвыл за спиной толстяк. – За что ты нас?.. – задал он совершенно дурацкий вопрос. – Ты же все равно сдохнешь. От отравы антидот нужен, иначе загнешься. Мы же от мучений вас спасали. – Он шмыгнул носом и всхлипнул. – У Йоси семья осталась. У Гаврюши – двое мальцов. А ты… ты… Разве вещи и оружие – такая большая цена за милосердие? С собой на тот свет не унесешь.

– Милосердие? – переспросил Тим, не веря собственным ушам. – Тоже мне санитары леса…

Данька лежал на рельсах и стекленеющими глазами смотрел перед собой. Кровь была повсюду, но Тим не боялся запачкаться, тем более она не текла больше – сердце не билось.

– Дань, как же так?.. – хотелось кричать, плакать навзрыд, но Тим мог лишь смотреть.

Он потянулся закрыть другу глаза, но тотчас отдернул руку: зрачки дернулись, хотя ничего подобного попросту не могло быть.

– Даня?..

Синюшные губы дрогнули. Будь перед ним не Данька, Тим непременно отшатнулся бы. Происходящее более всего напоминало одну из тех страшилок, которыми они, будучи детьми, забравшись на какой-нибудь темный склад, любили пугать друг друга: об оживших мертвецах, например. Вот только Даньку он не боялся, наоборот, возблагодарил бы небо и землю, если бы тот поднялся. Тим и кровью бы с ним поделился – точно не пожалел бы.

– Живи, командир…

В следующий миг какая-то неведомая сила приподняла Тима над полом и швырнула в сторону. Он откатился, ударившись плечом, бок взорвался резкой, обжигающей болью, перед глазами побагровело, по ушам словно кто-то ударил со всей силы, но останься Тим на месте, добравшийся до автомата толстяк срезал бы его очередью. Ганзеец попытался выстрелить снова, но магазин опустел. Тогда он наклонился за валявшимся на путях «ярыгиным».

– Что, гаденыш, не ожидал? Думал, можно безнаказанно убивать хороших людей – свободных граждан Ганзы? – Толстяк обладал какой-то странной логикой, словно бы вывернутой наизнанку. Похоже, он искренне полагал, будто его товарищи убиты просто так, ничего плохого не делали, а оказывали услугу.

– Гражданин – не обязательно хороший человек, – пробормотал Тим.

Толстяк нацелил на него пистолет и широко осклабился, продемонстрировав желтые редкие зубы. Маленькое пистолетное дуло показалось огромным – чуть ли не пушечным. Наверное, вырвись из него пуля, тоже станет выглядеть ядром. Однако Тим точно знал: с ним не случится ничего непоправимого. Данька как-то дотянулся до него из потустороннего далека, в которое почти ушел. Он спас и хотел, чтобы Тим выжил, а последнее желание погибшего – свято.

– Гнида! – выкрикнул толстяк и спустил курок.

«Ярыгин» издал щелчок, но не выстрелил. Толстяк снова и снова давил на спусковой крючок – с тем же результатом. При использовании на холодную пистолет оставался верен себе и выдавал одну осечку за другой.

– Вот теперь я точно убью тебя. – Тим хотел подняться, но внезапно получил удар по раненому боку. Перед глазами полыхнуло ярчайшим белым светом, но он все равно успел заметить: голова толстяка раскололась, забрызгав стену тоннеля серым, алым и белым.

«Не хватает лишь черного для полного комплекта», – подумал Тим.

На этом сознание поплыло, но он все равно видел смутные силуэты и слышал голоса.

– Олег Николаевич, смотрите! – сказал кто-то совсем рядом слабеньким, шелестящим тенорком.

– Вижу, – глубоким диафрагмальным басом.

Если бы Тим мог, вздрогнул бы. Воображение тотчас нарисовало кого-то огромного и могучего. Такие голоса, как утверждала Марина Дмитриевна – учительница математики, заодно привившая ученикам умение разбираться в музыке, – идеально подходили оперным злодеям. До него было далековато даже лирическому баритону Кая, время от времени звучавшему у Тима в голове.

Раздалось несколько хлопков – словно некто со всей силы ударил в ладоши, но Тим не сомневался: именно так звучат выстрелы с накрученным на ствол глушителем. Затем некто дотронулся до его плеча и шеи, проверяя пульс.

– Силен, – прозвучал первый голос, как показалось, с уважением. – Стольких уложил.

– Действительно, неплох, – согласился бас.

– Жаль, не жилец. Ликвидировать?

– Его на «Маяковской» опоили, Олег Николаевич, – послышалось приглушенное, неприятное колоратурное сопрано, звучащее скрипом жестяной банки по стеклу. Кажется, Тим уже слышал его, но сейчас не мог припомнить, где и при каких обстоятельствах.

– Благодарю, Маряна, это меняет дело.

– Все равно не жилец, – настаивал на своем тенорок. – Первые две фазы миновали, сейчас он испытывает галлюцинации, в следующую начнет задыхаться, а там – или инфаркт, или инсульт, вы же знаете.

Обладатель оперного баса надолго замолчал, обдумывая сказанное, а затем наклонился к самому уху Тима и произнес:

– Хочешь жить?

Глупый вопрос! Конечно же он хотел, вот только открыть глаза и внятно сказать об этом оказалось невозможно.

– Значит, борись.

Как именно бороться, парень не понял, но приложил все силы, чтобы хотя бы пошевелиться. Открыть глаза не вышло, но нашарить чьи-то теплые пальцы и сжать их вполне удалось. Где-то рядом вновь пробежала сороконожка.

– Транспорт готов, Олег Николаевич!

– Хорошо, спасибо, – это неизвестному, должно быть, водителю. – Продержись полчасика, – уже Тиму. – На базе подлатаем тебя, инъекцию сделаем. Ты только не спеши умирать.

«Было бы куда спешить», – хотел ответить Тим, но не смог. И на этом все закончилось, поскольку оказался он невесть где и неясно когда.

Капала вода, разбиваясь о камень сотнями алмазных брызг, ветер шевелил кроны деревьев и шелестел в листьях.

«Почему ветер дует? – спрашивал в книжке для малышей воробышек и получал странный и такой детский ответ: – Потому что деревья качаются».

Стоял ясный летний день, но это нисколько не пугало: радиация здесь не убивала никого. Солнце светило ярко, просвечивая через тонкие светло-зеленые листочки, падая на лицо и ослепляя десятками солнечных зайчиков.

Тим шел босиком по траве, напоенной влагой после недавнего ливня, в коротких штанах и легкой светлой рубашке с рукавами, закатанными до локтей. В реальности не существовало подобных лесов – не уберегли люди, жившие на несколько поколений раньше. Правителей до катастрофы заботили вещи куда более прозаичные, чем сохранение природы, – амбиции, жажда наживы и желание свести противника в могилу любыми средствами.

Стоила ли победа над врагом пусть не гибели, но не ахти какого существования? Тим точно знал, что нет, и заранее плевать хотел на отговорки вроде: не мы таковы – жизнь такая; нам противостоят легионы сил зла; все во благо добра – и прочие дрянные лозунги.

Под ступней чавкнуло. Он со всего маху наступил в лужу, испачкавшись сам и изгваздав брючину, но не испытал по этому поводу ни малейшей досады. Вот так бы идти и идти, а лучше рухнуть в траву, растянуться в полный рост и смотреть в высокое, глубокое, синее небо с легкими, невесомыми мазками белых облаков. Однако его ждали. Кто именно, Тим не помнил, но почему-то был уверен, что стоит поторопиться.

Шаг, другой, третий. В траве зашуршало. С хлопками и свистом рассекая воздух широкими крыльями, на ветку ближайшего дерева взмыла крупная иссиня-черная птица с выдающимся клювом. Блестящий синий глаз оглядел Тима с головы до ног.

– Крак… хм… – издала птица, в интонации так и слышались скептические и язвительные нотки. Она склонила голову набок, смотря оценивающе и явно что-то прикидывая, а затем сорвалась в полет. Через некоторое время хитрое, скрипучее и вместе с тем мелодичное карканье донеслось откуда-то справа.

– Хорошо, пойду за тобой, – решил Тим. Он был уверен, что в любом случае доберется, куда нужно, но раз подобный попутчик готов оказать услугу и провести – не стоит отказываться.

Вскоре стволы расступились, образовав просвет, а после и отступили. Тим оказался на поляне, усыпанной мелкими желтыми и белыми цветами-звездочками, названия которых он не знал, и синими колокольчиками, над которыми с тонким звоном проносились толстобокие полосатые шмели. Правда, были они не обычными черно-желтыми, а сиренево-зелеными с россыпью оранжевых крапинок на голове и брюшке, словно некто разбрызгал краски и попал на насекомых.

Цветам не положено пахнуть шоколадом и апельсином, но Тим ощущал именно так. Более того, в реальном мире он понятия не имел о таких ароматах, а сейчас вдыхал с упоением, прекрасно зная, как они называются. Когда он дошел до центра поля, к уже имеющимся запахам примешались полынь и мед. Изысканную сладость источал большущий муравейник, доходящий ему до пояса. Проходы, по которым положено сновать рабочей мелочи, странно посверкивали. Приглядевшись, Тим рассмотрел маленькие оконца. Вместо стекол в них вставили слюдяные пластинки. Пальцы так и зачесались постучать в одно из них, Тим даже потянулся к ближайшему окну, но оно открылось само.

– Чего дурью маешься? – пропищал некто в малиновом облачении и зеленом колпаке. Описать существо Тим вряд ли сумел бы. Нечто среднее между насекомым и человеком, а рассмотреть детали парень не мог, хотя и очень хотелось. – Тебя там ждут, а ты?!

Издали донеслось осуждающее карканье. Тим выпрямился и поспешил туда.

Через некоторое время он взмок. Солнце поднялось в зенит и теперь, не стесняясь, поливало его золотисто-белым сиянием, по-прежнему неопасным, но вызывавшим страшную жажду. Тим попробовал бежать, чтобы как можно скорее преодолеть поле, но слишком скоро устал.

– Экий ты глупый, человечишка, – раздалось из-под земли. Он так и не разглядел, кто говорил с ним. – Тебе крылья даны, так и лети.

Не успел Тим возразить или вспомнить, что крыльев у него никогда не имелось, как его швырнул в воздух налетевший со спины ветер. Перед глазами все замелькало, закружилась голова, а дух перехватило. Нечто подобное он иногда испытывал, засыпая: будто внезапно падал в какую-то яму.

Ощущение прошло столь же быстро и неожиданно, как и накатило. Тим огляделся. Он стоял на каменном мысе. На принесенной сюда ветром земле росла редкая трава. В рыжий крутой склон, взбирающийся почти отвесно вверх, вгрызался кряжистый куст с чахлыми, но упорно пробивающимися желто-зелеными листиками и яркими алыми цветами. Тиму они казались каплями крови, но он вовремя отмахнулся от подобной ассоциации. Все страхи и мерзость он хотел оставить позади – в том, другом мире, полном лишений и гнуси.

«Что? Ну что мешало людям просто наслаждаться той жизнью, которая у них была?» – спрашивал он когда-то давно у Аленки, сидя в одном из складских помещений на спинке обветшалого кресла.

Девушка устроилась с большим комфортом – в плетеном кресле-качалке. Оно невыносимо скрипело под ее небольшим весом, но Аленку это не беспокоило. Она раздобыла где-то широкополую шляпу с синтетическим сиреневым пером и почерневший от времени кубок. Держась за тонкую витую ножку, Аленка делала вид, словно пьет изысканное вино, хотя никакой жидкости в кубке не было.

«Видимо, ни одного из нас никогда не устраивает та жизнь, которую ведем, – глубокомысленно ответила она. – Все хочется чего-то иного, новенького, необычного, не как у прочих людей. Родился, выучился, нашел кого-то, женился, вырастил детей, умер – идиотский цикл какой-то. Если все настолько предопределено, то и жить не стоит, поскольку все известно наперед. Я вот точно не хочу как все».

«Потому ты и пошла в патрульные?» – спросил Тим.

«И поэтому тоже, – сказала Аленка. – Иначе, как одноклассницы, уже света белого не видела бы за пеленками, готовками, уборками и прочими «удовольствиями», – сморщив нос, она криво усмехнулась. – Самое удивительное, они ведь на полном серьезе называют свою жизнь истинным бабским счастьем. Бабским! В восемнадцать-то лет! – Она поморщилась и передернула плечами, встряхнувшись, словно Лорд, когда того обливали из шланга. – Бр-р. Не хочу для себя такого. На фиг! Я человек, а не приставка к кухне или к мужу».

«Вот и я не хочу, – признался Тим. – Колодезов не понимает почему».

«С тобой иное совсем, – сверкнула глазами Аленка. – Ты же вырос в семье главы».

«Не назвал бы я наши отношения с Колодезовым семейными», – поморщился Тим.

«Я не о том. Тебе хочешь не хочешь, а приходится соответствовать. Стань ты обыкновенным, ну… например, поваром или техником, люди коситься начнут, решат, будто ты ущербный, раз не командуешь и в лидеры не выбился. – Аленка пригубила несуществующего вина и закинула ногу на подлокотник. – Понятно, что тебе плевать на подобные мнения, более того, только по-настоящему недалекие люди меряют детей по родителям или родственникам, однако тебя же самого гордость заест: она у тебя раздутая…» – И она весело рассмеялась.

«На себя посмотрела бы», – огрызнулся Тим.

«А я и не отрицаю. Однако в нашем с тобой положении лучше быть революционерами и максималистами, чем серой плесенью. Именно такие, как мы, толкают вперед общество обывателей, которым все равно, что жрать, лишь бы побольше, где и с кем спать, только бы мозг не слишком выносили. Потому за нас!» – и Аленка шутливо отсалютовала ему кубком.

«За нас с вами и черт с ними!» – поддержал тост Тим. Кубка у него не имелось, зато собственный кулак вполне его заменил.

Карканье в этот раз напомнило смех. Наваждение-воспоминание развеялось синим туманом, преобразовавшимся сизым облачком и полетевшим с мыса в далекие дали, до горизонта залитые светлой водой – Тим не заметил, как день сменился вечером, а небо стало закатным. А может, на самом деле успела промелькнуть-пронестись ночь, и над ним разворачивался величественный восход. Все небо затопило бледно-оранжевым, бежевым и нежно-розовым сиянием. Оно отражалось в спокойной водной глади.

Миг-другой, и вот из-за скалы показался забавный кораблик, приводимый в движение двумя огромными колесами, расположенными по бокам, и широким синим парусом на одинокой мачте. Из квадратной трубы, изогнутой буквой «Г», вырывался сиреневый дымок с охристыми и серебристыми искрами.

Тим застыл у самой пропасти, невесть как достигнув края мыса. Одно неверное движение – и полетит вниз на черные, окатанные волнами валуны, выступающие из морской пены. Из-под ноги посыпалась песчаная крошка и мелкие камушки. Впрочем, вряд ли ему позволили бы упасть – подхватили и поставили бы на место.

Главное, Тим находился там, куда стремился: он и не должен был попасть на борт, но проводить тех, кто отплывал, – обязан.

– Очнулся? – произнес где-то над ним завораживающий бас, и Тим распахнул глаза.