24. Если бы только у меня было СЕРДЦЕ

Спустя где-то месяц после IPO, в ноябре 2014 года, я получил предложение от Gawker Media, блог-платформы из Нью-Йорка, известной не только некоторыми непристойностями, но и своей хорошей расследовательской журналистикой. Они хотели, чтобы я написал о Кремниевой долине в блоге под названием Valleywag. После долгих месяцев, проведенных в роли антрополога в HubSpot, изучая тамошнее коренное население, все более тяготящееся моим присутствием, я наконец-то возвращаюсь в родное племя.

По чистой случайности в день, когда я ждал официального письма с предложением от Gawker, у нас с Троцким должен был состояться ежегодный анализ деятельности. Я хотел пропустить это собрание, потому что догадывался, что он вновь начнет меня оскорблять. Анализ не имеет никакого смысла, потому что, как только я получу весточку от Gawker, мое заявление об уходе не заставит себя долго ждать. С другой стороны, а зачем пропускать? Я уверен, что у Троцкого запланировано что-то особенное. Помимо этого, если я действительно собрался продолжать с этой «антропологией», стоило довести дело до конца.

Троцкий назначил собрание в маленькой комнатке на четвертом этаже, в помещении, названном в честь Дастина Педрои, игрока «Ред Сокс». Эту комнату называют переговорной, но она размером с кладовку. Здесь есть два стула и маленький круглый столик между ними, достаточного размера для того, чтобы уместить на нем два ноутбука. Одна стена комнаты – стеклянная, как и дверь в нее, так что любой проходящий мимо может увидеть, что там происходит.

Когда я подходил, Троцкий разговаривал с девушкой по имени Кейси. Они улыбались, смеялись, в общем хорошо проводили время. Я бродил по коридору и ждал своей очереди. Через несколько минут Кейси вышла из комнаты, вся сияя. Ее разбор прошел хорошо! «Привет!» – бросила она.

Когда я вошел, то увидел раскрытый ноутбук Троцкого на столе и обиженное выражение на его физиономии. Сразу стало ясно, что все добром не кончится. Какое-то время я придерживался точки зрения, что Троцкий на самом деле не хотел говорить то, что говорил мне, что он издевался надо мной только потому, что Череп приказал ему сделать все, чтобы я уволился. Но в последнее время я изменил свое мнение. Я начинал думать, что Троцкий балдеет от этого.

Сперва он рассказал о проведении анализа. Нас оценивают по трем категориям: результаты работы, HEART и VORP. В каждой категории нам дают оценки от одного до пяти. Числа придают этому процессу научности, или, как тут любят говорить, на основе данных. Ранее ежегодный анализ состоял в основном из разговора с боссом. Но HubSpot любит цифры.

Результаты работы. «Я поставлю тебе тройку», – решил Троцкий. Он поднял глаза на меня, затем устремил свой взор на свой Macbook Air, как будто там на экран выведена матрица из цифр и данные, подтверждающие оценку, которую он мне выставил.

Три, я полагаю, означало, что я – адекватный сотрудник. Конечно же не отличный и даже не хороший. Но неплохой и не ужасный. Думаю, это как отметка «С» за контрольную. Средний балл. Ничего особенного, но все в порядке.

Троцкий вновь смотрел на меня, как будто ждал ответа. Я пожал плечами. Что я мог сказать? Я полагал, что отлично поработал в качестве подкастного секретаря. Мы успели взять интервью у нескольких замечательных гостей. Сайт подкаста выглядит великолепно. Нас одобрили iTunes Store. Мы опережали план. Но я здесь не затем, чтобы спорить. Я здесь, чтобы послушать, что скажет этот чудила. Если он ставит мне тройку, так тому и быть.

Следующий критерий – HEART, акроним, созданный Дхармешем в рамках культурного кодекса.

Буквы означают «скромность, эффективность, адаптивность, незаурядность и прозрачность». Троцкий как ни в чем не бывало рассказывал мне об этом, как будто HEART – это то, что двое взрослых мужчин, два нормальных взрослых человеческих существа, должны воспринимать на полном серьезе и уметь обсуждать.

За HEART Троцкий поставил мне «два». Вот это уже неприятно. Я не совсем безнадежен по HEART – я не Железный Дровосек из «Волшебника страны Оз», но и в то же время, как говорит Троцкий, у меня дефицит СЕРДЦА. Есть такое где-то, но оно очень маленькое.

Троцкий не объяснил, как он высчитал этот балл, жаль. Я бы хотел, чтобы он разобрал акроним и объяснил, какой балл он мне дал по каждому отдельному пункту из пяти категорий, а затем сложил бы сумму этих чисел и разделил на пять, чтобы получить окончательный результат второго показателя. Что, получилось ровно два? Или два с хвостиком? Есть ли вероятность, что он округлит в большую сторону? Над каким из пяти пунктов мне нужно поработать больше всего? Я незаметен? Или непрозрачен? Я могу не быть скромным по своей натуре, но я определенно продемонстрировал желание не поскромничать и взять на себя работу секретаря подкаста после работы в Голливуде над ТВ-шоу, номинированным на «Эмми». Я думаю, что эффективно поработал над подкастом, и уж точно мне пришлось продемонстрировать свои навыки к адаптации.

Но, в любом случае, у меня двойка. Ниже среднего. Как и со своей первой оценкой, я не спорю с Троцким, не пытаюсь торговаться или договариваться. Я просто слушаю.

Третья категория – VORP, система оценки, позаимствованная Халлиганом из Главной лиги бейсбола. VORP означает ценность запасного игрока. VORP – это жестокая, бессердечная метрика, и странно ставить ее рядом с HEART. Это как поставить фото Гордона Гекко рядом с фото дала-ламы. VORP противопоставляется HEART. Это анти-HEART. Это бесСЕРДечно.

В этой категории я думал, что получу кол или ноль или даже минус, если такое возможно. Мне платят много денег за работу, которую может делать стажер, за работу, которую изначально планировалось воспринимать как частичную занятость ассистента Черепа. Планировать гостей на подкаст, таскать стаканы с водой для Черепа и его гостей в студии – не те задачи, которые требуют больших затрат. Моя зарплата достаточно высока. Она вообще-то выше, чем у Троцкого, потому что ему хватило ума согласиться на более низкую зарплату в обмен на большее количество опционов. В любом случае, мне платят как высшему руководителю, а занимаюсь я секретарской работой. Мой коэффициент VORP должен быть самым низким, чем у кого-либо другого из сотрудников за всю историю компании.

Но Троцкий щедр. По VORP он дал мне два балла.

Он закрыл крышку своего Macbook Air и смотрит на меня.

– Итак, – произнес он, – что ты думаешь?

Я думал, что мне хочется разразиться смехом. Кому придет в голову воспринимать весь этот вздор всерьез? HEART? Серьезно? Я будто в сцене из «Офисного пространства». Как может быть, что мы двое сидим в нелепой оранжевой кладовке и говорим о такой смехотворной бредятине? Нет никаких реальных данных, стоящих за этими баллами. Троцкий их просто от балды называет.

Может быть, он полагал, что может задеть мои чувства. Но я только что провел четыре месяца в Голливуде, работая с одними из лучших сценаристов телевидения, и меня пригласили вернуться к работе над вторым сезоном. Через несколько часов мне предложат писать статьи для одного из самых известных техноблогов в мире. Троцкий мог выдать мне негативную отметку размером в дохреллион, и мне было бы все равно.

– Ну, – помедлил я, – все вполне честно.

Мне очень хотелось встать и уйти, но баллы – это было только начало. У Троцкого была припасена еще пара тузов в рукаве. Я чувствовал себя так, как будто меня задержала полиция и подвергла допросу без предоставления представительства защиты моих правовых интересов. Разве я лишен права на один телефонный звонок? Или чего-то в таком же духе?

Своим самым что ни на есть официальным тоном, тем, которым он говорит что-то по-настоящему мерзкое, когда хочет, чтобы я знал, насколько ему жаль, что приходится это делать, Троцкий сообщил, что есть еще одна часть аттестации. Для анализа каждого человека от него потребовали собрать отзывы от коллег о конкретном сотруднике.

Вот дерьмо. Начинается. Я ждал, что он откроет свой ноутбук и зачитает несколько цитат обо мне, которые пройдут через грудную клетку и угодят прямо в сердце. Возможно, это на самом деле будут отзывы коллег, а может быть, он сам их и выдумал. В любом случае, это будет отстой. Я собрался с духом.

– Я попросил двух людей, – начал он. – Попросил двух сотрудников, работающих с тобой, сказать о тебе пару слов. Я послал им имейл, но они промолчали. Я написал им еще раз, просил их несколько раз, но они так и не ответили.

– Вау, – протянул я. – Может, они просто забыли это сделать, как думаешь?

Он поморщился и помотал головой:

– Не думаю.

Он ждал. Я ждал. Я не знал, что сказать.

– Получается, у меня нет отзывов о тебе. Как ты думаешь, что это говорит о тебе?

Звучит так, будто это риторический вопрос, но по его лицу видно, что он ждет, что я что-нибудь скажу.

– Что ж, – предположил я, – полагаю, это не хорошо, так? – Я немного ссутулился в своем кресле. Дал информации осесть. – Я имею в виду, что если люди ничего не говорят – это почти настолько же плохо, как если бы они говорили что-то плохое, верно? То есть, предположительно, самое плохое из того, что может случиться с тобой на работе – это когда тебя отвергают или игнорируют коллеги. Так что, я полагаю, это означает, что я действительно не нравлюсь здешним обитателям и они не хотят меня здесь видеть. То есть ни один человек не сказал обо мне ничего хорошего? Правда?

Последняя фраза была моей последней попыткой обнаружить хотя бы немного симпатии в свой адрес – возможность для него сказать: о, все не так плохо, и он уверен, что некоторым людям я нравлюсь.

Вместо этого он кивнул, соглашаясь.

– Хмм, – протянул он с сочувствующей гримасой на лице, как бы говоря, что знает, как это должно ранить, и ему действительно очень жаль, что он должен быть тем, кому приходится мне об этом говорить.

– Кого ты спрашивал? – поинтересовался я. – Кто эти двое?

– Я не могу сказать, – куражился Троцкий. – Опрос гарантирует конфиденциальность. – Затем, после паузы, он продолжил: – Ну, одним из этих людей была Трейси.

Трейси – вице-президент бренда и шумихи, дама, для которой Клавитарный Медведь играл на вечеринке в честь ее дня рождения. Это миниатюрная женщина тридцати лет с черными как смоль волосами. Ее рабочее место в трех столах от меня, и она действительно мне нравилась. Я считал ее своим другом. Я не мог поверить, что она отказалась дать обо мне комментарий для аттестации.

Почему-то это известие добило меня. Я могу свыкнуться с низкими баллами. Но вот эта информация действительно задела меня за живое. До того момента я втихаря смеялся над этой чепухой. Я был способен не принимать ее близко к сердцу. Но теперь больше не мог. Как бы сильно ни хотел, не мог сделать так, чтобы это меня не задевало.

Я расстроен частично из-за того, что́ Троцкий говорит мне, но больше от того, что вообще оказался тут. О чем я думал, когда соглашался на эту работу? Почему потратил на нее столько времени? Как я оказался запертым в этой комнате с татуированным садистом, разыгрывая психолога, ставящего эксперимент на самом себе?

Как последний идиот, я начал ему отвечать. Я что-то бормотал. Говорил все начистоту. Рассказал Троцкому, как это все меня разочаровывает, что ничего подобного со мной в жизни не приключалось, а под «подобным» я подразумевал все это, весь этот хренов год в HubSpot. Двадцать пять лет моя карьера шла в гору. Каждый раз мне подворачивалась работа лучше предыдущей. Я получал повышения и прибавки. И был счастлив! Я обожал свою работу. Я завел хороших друзей – друзей на всю жизнь, людей, с которыми постоянно поддерживаю связь.

– Может быть, я не создан для работы в маркетинге, – оправдывался я. – Это ничего. Но я никогда не работал в таком месте, где не завел бы друзей. Я никогда не был в таком месте, где все настолько ясно дают тебе понять, что ты им не нравишься и что они не хотят тебя тут видеть. На какой-то работе тебе нравится меньше, на какой-то – больше, но я никогда не чувствовал себя одиноким, как чувствую себя здесь.

Я прожил всю жизнь, думая, что в принципе я приятный человек, который может завести новых друзей и влиться в компанию. Но здесь я столкнулся с миром, где меня откровенно не желают видеть. Частично виноват мой характер, частично – возраст. По всей видимости, я пересек какую-то незримую линию и теперь живу в Стране Стариков. Вот что меня здесь коробит. Вот с чем заставила меня столкнуться эта работа: я стар. Несколько месяцев назад мне исполнилось пятьдесят четыре. Сто лет назад это была средняя продолжительность жизни в США. В этом возрасте меня бы несли на кладбище.

Но я здесь. И что на самом деле удручает, так это то, что это полностью моя вина. Если бы я мог управлять своей жизнью лучше, я бы сейчас уже ушел на пенсию. Я бы стал врачом, в чем и состоял мой изначальный план, которого мои родители хотели, чтобы я придерживался. Большинство моих друзей по колледжу стали врачами. Сейчас они все на пенсии или на частичной занятости. Они движутся поступательно. Заработав свои деньги, они обеспечили себе жизнь. В то же самое время я работаю как проклятый, и мне все еще необходима зарплата. В моем возрасте нельзя мириться с тем, что тебя унижает какой-то клоун типа Троцкого. И тем не менее я здесь.

– Все это очень удручает, – сказал я.

Троцкий улыбался. Я дал ему возможность ответить. Он говорил, что хочет рассказать кое-что, вспомнив о том моем комментарии про друзей на работе.

– Когда я дал согласие здесь работать, – продолжил он, – я знал, что буду работать с тобой. Поэтому я связался с одним человеком, который тебя знает, с которым ты работал. Я спросил его о том, какой ты. Знаешь, что он мне ответил? Он сказал: «Умный парень, но едкий».

Он глазел на меня в ожидании ответа.

– Все знают, что я едкий, – пожал я плечами. – Это моя фишка.

– Думаю, я неясно выразился, – исправился Троцкий. – Ты сказал, что всегда на предыдущих работах заводил друзей, но, может быть, на самом деле это было не так. Вот что я имел в виду.

– Я всегда уходил без осадка в душе. У меня остались связи в Fоrbes, люди, которых я знаю уже пятнадцать лет, и мы все еще хорошие друзья. То же самое и с Newsweek.

– Что ж, – продолжал гнуть свою линию Троцкий, – Нет сомнений в том, что тебе они нравились. Но я полагаю, что твое восприятие возникавших ситуаций отличалось от восприятия других, окружающих тебя людей.

– Что ты хочешь этим сказать? Что и тем людям я тоже не по нраву? Что я на протяжении долгих лет считал этих людей своими друзьями, когда на самом деле они тайно меня ненавидели?

Он сделал странное движение, как будто пожав плечами, и улыбнулся, словно говоря: полагаю – это так.

– С кем ты говорил? Кто сказал тебе, что я едкий?

– Я не могу тебе этого сказать.

– Ладно. Хорошо. Но знаешь, рассказать эту историю было настоящим скотством с твоей стороны. Потому что теперь я буду постоянно думать о том, кто это был. Кто такое мог тебе сказать? Кто этот человек, которого я воспринимаю как друга и который на самом деле поливает меня говном за моей спиной? Понимаешь, о чем я? Это не будет давать мне покоя.

– Я знаю, – ответил Троцкий, радостно щерясь. – Считай это моим подарком тебе.

Я вышел в коридор, двигаясь, как зомби. Мы разговаривали на четвертом этаже, с видом на атриум. Внизу, на первом этаже, двадцать с лишним хабспоттеров сидели за столами, пили кофе и назначали встречи. Внезапно послышался взрыв хохота – три человека покатывались со смеху. Их голоса поднимались по атриуму и эхом отражались от потолочных окон.

Я стоял, пошатываясь. Сердце учащенно билось. Лицо, я уверен, стало пунцовым. То, что мне только что рассказал Троцкий о людях, которые меня не любят, – есть в этом хоть частичка правды, или он сам все выдумал? Неужели на самом деле в Forbes или Newsweek работает какой-то мой бывший коллега, который бегает туда-сюда и рассказывает всем, что я придурок? Трейси на самом деле отказалась давать комментарий для моей аттестации? Я не имею ни малейшего понятия, как это все воспринимать.

Я позвонил своей подруге из Нью-Йорка и рассказал ей, чтó только что случилось, как HubSpot дает людям оценки по HEART и что у меня с этим проблемы.

– Ты серьезно? Вот умора! – рассмеялась она.

– Ну, – ответил я, – и да, и нет.

Я начал ей рассказывать об остальном, о том, как никто не нашел для меня теплого слова при оценке моей работы, и что, предположительно, все мои бывшие коллеги меня тоже терпеть не могут, а тут еще открылась дверь из северного крыла здания, и оттуда вышла моя душевная подруга Трейси, бодрый вице-президент бренда и шумихи, шагая по вестибюлю с широченной улыбкой на лице.

– Эй, привет! – крикнула она и помахала мне рукой, как будто она супер-пупер как рада меня видеть.

– Привет! – ответил я, изобразив улыбку.

Может, она думала, что я не знаю, как она вонзила мне нож в спину, отказавшись от комментария для моей аттестации. Или, может быть, она знала. Знала, что Троцкий собирается мне об этом рассказать, и нарочно вышла сюда, потому что хотела увидеть мое лицо после того, как я обо всем узнаю. Может ли она и вправду не любить меня так сильно? Она вообще может быть мерзкой, да еще и настолько?

Внизу, в атриуме, детишки все еще смеялись и шумели. У них собрание! Насчет маркетинга! Это место такое крутое! Это лучшее время в их жизни.

Я побежал к своему рабочему столу и схватил куртку. Запихнул свой ноутбук в рюкзак. Руки у меня тряслись. В вестибюле я пялился на дверь лифта, ожидая, когда она откроется. Наконец это произошло, и я поехал вниз, на первый этаж, прошел мимо охранника, лениво помахавшего мне и пожелавшего «доброго вечера».

Наконец я оказался на улице и, пытаясь спрятаться в своем пальто от ноябрьского ветра, заспешил к машине. Уже был вечер. Солнце неуверенно пронизывало тьму, покидая небо. Добравшись до дома, я сразу же позвонил шеф-редактору Gawker и дал согласие на работу.