Сексуальное насилие над детьми

Сексуальное насилие над детьми – это вид абьюза, при котором взрослый или старший подросток использует ребенка для сексуальной стимуляции. К формам сексуального насилия над ребенком относятся, в частности, предложение или принуждение того к сексуальным действиям (вне зависимости от результата), непристойное обнажение с целью удовлетворить собственные сексуальные желания, запугать или склонить ребенка к сексуальному контакту, физический сексуальный контакт с ребенком, использование того для производства детской порнографии.

Есть мнение, что насилие – это именно изнасилование или насильственные действия сексуального характера, а все остальное таковым не является. Но на самом деле это понятие включает многое – все то, что мы называем «совращение», «развращение» и «попытка изнасилования». Сексуальное насилие над детьми чаще всего строится через постепенное сближение с ребенком и пошаговое нарушение его личных границ.

Сексуальные надругательства предполагают ряд оскорбительных действий: неуместные прикосновения, проникновение, принуждение к сексу, изнасилование, попытки изнасилования, интернет-груминг, домогательства, вуайеризм, эксгибиционизм и создание или распространение непристойных изображений. Это может произойти в любом месте – в доме и за его пределами, в школе, в микрорайоне и общине, в учреждениях социального обеспечения и правосудия, в государственных и туристических учреждениях. Совершить насилие могут взрослые или сверстники, действующие в одиночку или группой.

Дедушка потрогал внучку между ног – это насилие. Отчим показал ребенку порнографию – это насилие. Дядя регулярно и целенаправленно распахивает халат перед племянницей и демонстрирует гениталии – это насилие. 12-летний брат играет с пятилетней сестрой в доктора и трогает ее за интимные части тела – это насилие.

Все эти действия влекут серьезные последствия для эмоциональной сферы ребенка, поскольку являются травмирующими. Например, у ребенка могут сформироваться страх перед окружающими людьми и недоверие к ним, появиться депрессия и суицидальные мысли, повышенная тревожность, нарушения пищевого поведения или сна, агрессия, глубокое чувство вины. В дальнейшем, если не будет оказана профессиональная помощь, проблемы способны усугубиться и перерасти в хроническую депрессию и тревожность, посттравматическое стрессовое расстройство, самоповреждающее поведение или попытки суицида, хронические боли необъяснимой этиологии.

Один из материалов, опубликованных в издании «Батенька, да вы трансформер» в цикле «Крик за стеной», посвящен именно этому виду преступления: на протяжении десятилетий несколько поколений сестер и их детей подвергались насилию со стороны одного родственника.

ИСТОРИЯ НАСТИ. ОБЯЗАТЕЛЬНО ПРИЕЗЖАЙ В ГОСТИ

Каждое утро на протяжении пятидесяти лет для Димы начиналось одинаково: он выходил из дома в спортивном костюме и бежал. Больше всего ему нравилось бегать вдоль Фонтанки: когда сил было много, он добирался до Адмиралтейских верфей и обратно. Осенью дул сильный, пронизывающий ветер, Дима натягивал шапку на уши и все равно бежал. После того, что он пережил в блокаду, плохая погода его не пугала.

8 сентября 1941 г. ему только-только исполнилось пять лет, но запомнил он многое: как вначале втроем, а чуть позже вдвоем в обнимку грелись на одной кровати и как однажды его сестренка спустилась одна на улицу и навсегда исчезла.

Многие привычки Дима приобрел за эти 872 дня: всю свою жизнь он просыпался без будильника в одно и то же время, ел одну и ту же пищу, изнашивал одежду до дыр, вел аскетичный, без излишеств, холостяцкий образ жизни. Ему нравились стабильность и уверенность в том, что завтра день будет точно таким же, как сегодня.

Регулярные занятия спортом тоже делали его жизнь упорядоченной. Спортом он перестал заниматься ближе к семидесяти; до этого каждый день были интенсивные пробежки, отжимания, приседания, повороты вбок направо, повороты вбок налево – и домой.

Там он снимал футболку, подходил в растянутых синих трениках к большому зеркалу, стоящему на позолоченных массивных ножках в коридоре, и смотрел на себя: невысокий, худощавый, но жилистый, впалые щеки, плешивая голова и голубые глаза. В юности он тоже не отличался особой красотой и ярко выраженной мужской харизмой, но для старика довольно неплохо сохранил выносливость тела, ясность ума и бодрость духа.

Однажды – кажется, настолько давно, будто бы и не было этого никогда – он был женат на грубой и пышногрудой женщине с густыми черными волосами. За семь лет семейной жизни он зачал с ней ребенка, симпатичную розовощекую девочку. Он любил с ней возиться и играть, но, когда той исполнилось шесть, жена позвала двух широкоплечих ребят с квадратными лицами. Они почему-то схватили его за шею и навсегда выволокли из дома.

Его здоровье в последнее время серьезно пошатнулось: острых болезней никаких не было, просто тело стало слабым, изношенным, дряхлеющим. Все началось в магазине: он стоял на кассе и почувствовал, как по его ноге щекотно стекает что-то теплое.

– Что это? – удивился он и посмотрел вниз.

Моча просочилась в ботинок и оставила маленькую желтую лужу на кафельном полу продуктового.

Он продолжил смотреть вниз, и люди, стоявшие в очереди, тоже посмотрели и отошли немного в сторону.

Дима подумал: «Уйти или остаться, ведь передо мной всего лишь один человек?»

И достоял. Расплатился за покупки и пошел домой.

– Описался, – сказал он про себя. – Надо же, описался. Я описался.

Тогда-то Дима впервые подумал, что нужен кто-то, кто сможет его похоронить.

Из родственников у него имелись только бывшая жена и дочь, которой самой было уже ближе к пятидесяти. Они не виделись много лет, и встретить ее пятидесятилетней женщиной он был не готов, поэтому не позвонил. Многие друзья уже померли, как и его двоюродная сестра, которую Дима очень любил. Но были живы ее дочери; молоденькими они приезжали к нему в гости смотреть на белые ночи.

Он достал маленькую записную книжку и начал листать, смачивая пальцы липкой слюной.

– Та-а-а-к. Алена, – сказал он и вышел в коридор.

Там был домашний телефон и стоял красный стульчик. Дима позвонил.

– Алло.

– Алло, Алена? Алена?

– Да, дядь Дима, привет. Что-то случилось?

– Случилось.

– Что такое?

– Заболел.

– Чем?

– Что-то с почками, наверное.

– С почками?

– Ага.

– Зачем звонишь?

– Да я… В общем, просто не хочу умирать один. Думал, может, кто из племянниц приедет, поухаживает за мной.

– Дядь Дим, ты чего?

– А я вам комнату в центре…

– Что?

– Комнату. В центре. За уход.

– Пошел к черту, – засмеялась Алена и положила трубку.

Не сказать, чтобы женщина не нуждалась в деньгах. Она осмотрела свою комнату: в этой малосемейке Алена жила последние тридцать лет, здесь воспитала сына и из этого же дома отправила его в счастливую семейную жизнь. Всю жизнь проработала продавщицей в магазинах, а там что ни месяц, то штраф и никакой стабильности.

Предложение стать обладательницей комнаты в Питере было привлекательным, но абсолютно невозможным по ряду личных причин.

Настя не любила спать на раскладушке, но в этот раз отключилась сразу, как только легла: двое суток она провела в поезде, ворочаясь с боку на бок и заправляя вылезающие концы простыни обратно под жесткий рыжий матрац. В поезде было жарко, душно и на весь вагон воняло китайской лапшой. Где-то на полпути зашли сразу десять мужчин с загорелыми, красными лицами. Они закинули большие черные сумки на полки, скинули дешевые синтетические кроссовки и расположились каждый на своем месте. В нос сразу ударил резкий запах мужицкого пота. Так, уткнувшись лицом в казенное полотенце, Настя доехала до Санкт-Петербурга, где ей предстояло сдать экзамены, поступить в институт и впервые в жизни увидеть белые ночи.

На перроне ее должен был встретить Дима – старый родственник, у которого Настя собиралась жить ближайшие три недели, пока сдавала экзамены. По рассказам близких, родственник был классный, обитал где-то рядом с Невой, на улице Марата. Рядом с его домом, говорила мама, когда-то жила няня Пушкина.

Поезд прибыл поздно вечером. Настя схватила чемодан и вместе с толпой вышла на свежий воздух. Когда толпа расступилась, она увидела щуплого старика, который помахал ей рукой и кивнул.

– Дядя Дима? – спросила она.

– Ага, – ответил он. – Я тебя помню еще малюткой! Подросла.

Настя улыбнулась:

– А я вас и не помню почти.

– Ну, конечно. Когда я к вам приезжал, тебе было лет восемь-девять, не больше. Такая маленькая сладкая девочка и – посмотри-ка, какая теперь.

Дима улыбнулся:

– Ну, пойдем. – Взял чемодан и повел за собой. – Каталась когда-нибудь на метро?

– Не-а, – ответила девушка.

– Оно у нас самое глубокое в мире. Как дела у мамы?

– Все хорошо, – ответила она, хотя на самом деле это было неправдой.

У Насти с мамой, Антониной, сложились сложные отношения: та много пила, всем завидовала и меняла одного плохого мужика на другого. Ее первым мужем был отец Насти, Сереженька, который лупил супругу по поводу и без. Вторым стал Андрюшка – когда выпивал, то постоянно лез в драки, и однажды его таки зарезали. Третьим мужем был таксист Николашка, спокойный и тихий ровно до того момента, пока Тоня сама не превращалась в монстра. Она доводила его до бешенства, бросалась с кулаками и успокаивалась только, как говорил Коля, от «хорошего леща».

Среди всех этих скандалов, пьянок и слез Настя росла, к удивлению матери, самостоятельной, ответственной и серьезной. Она никогда не была сложным подростком, хорошо училась и мечтала быстрее сбежать из дома. Для переезда выбрала культурную столицу России – Санкт-Петербург, куда отправилась сразу после окончания школы.

Она помнила, что в Питере у нее есть двоюродный дед, который приезжал семь лет тому назад на похороны двоюродной сестры, ее бабушки: они оба выжили в блокаду и всегда с сердечностью относились друг к другу.

На похоронах жарило солнце и летали черные мухи. После похорон Дима запрыгнул в грязный пазик, в котором ехали самые старые бабки и неприхотливые дети. Настя запомнила, как он сел рядом и сказал:

– Обязательно приезжай в гости. Санкт-Петербург – самый красивый город на земле. Ночью светло как днем и повсюду стоят дворцы.

Когда Настя усаживалась за столом рядом с мамой, она спросила:

– А ты когда-нибудь была в Санкт-Петербурге?

– Была.

– Что видела?

– Ничего особенного не припомню.

– А белые ночи?

– Ночи как ночи. Ничего особенного, – сказала мама, но Настя ей не поверила и решила, что, когда вырастет, обязательно переедет.

Так и случилось: она окончила школу и поехала. Первый день у дяди прошел хорошо, на второй она отправилась в институт, отнесла документы и прогулялась немного по городу вместе с дядей Димой.

Но уже ночью почувствовала нечто странное, открыла глаза и увидела дядю, сидящего на диване и пристально изучающего ее торчащую из-под одеяла ногу.

– Почему не спишь? – спросила она.

– В это время я всегда плохо сплю. Чтобы сладко спать, мне нужна полная темнота.

– Хорошо, а я еще посплю. Завтра сложный день.

– Ложись, – сказал он и закинул ноги обратно на диван, – я, пожалуй, тоже.

А утром случилось необъяснимое. Она прошла по длинному темно-бордовому коридору, прыгнула в ванную комнату и посмотрела в неровно обрезанное зеркало, криво висящее на крашеной бежевой стене. В загаженном засохшими соплями и брызгами мятной пасты отражении увидела себя – веснушки и большой отцовский нос. Почистила зубы и вернулась в комнату, в которой всегда была идеальная чистота. Дядя Дима жил в коммуналке с общим туалетом, ванной, кухней и помещением, в котором ровными рядами стояли десять холодильников. Стены дома были толстыми, потолки высокими, атмосфера мрачной.

В стариковской комнатушке к завтраку уже был накрыт стол: две металлические кружки с чаем и сахаром, блюдце с двумя кусками масла для двух бутербродов, две тарелки с кашей и пиала сгущенки. Дима вообще очень любил сладкое и иногда, в редкие минуты слабости, в полном одиночестве мог выпить банку сгущенного молока за раз.

Настя встала из-за стола, отнесла на подносе грязную посуду и вернулась в комнату. Там в бело-синих полосатых семейных трусах стоял семидесятилетний старик. Девушка удивилась, прошла мимо блестящего столика и наклонилась за рюкзаком. Дядя Дима подошел ближе – девушка выпрямилась, в животе засвербело.

– Что такое? – спросила она и словно в замедленном кадре увидела, как его морщинистая, с обгрызенными ногтями и торчащими заусенцами рука потянулась к ее чистой и белой ручке. Он взял ее ладонь, положил поверх ситцевых трусов. Настя почувствовала член и наконец сообразила отдернуть руку.

– Никогда больше так не делай, – сказала она.

– Ну пожалуйста, – жалобно протянул он, – ты такая сладкая.

Настя резко повернула голову в сторону буфета, схватила с незастекленной полки фарфоровую фигурку собаки, замахнулась и со всей мочи ударила дядю Диму в висок.

Старик упал.

Настя схватила рюкзак и выскочила на улицу. Она бежала на автобусную остановку со слезами на глазах: в руках была стопка каких-то бумаг и документов, которые то и дело выпадали и, кружась, опускались на брусчатку. Опоздать было не только обидно и стыдно, но и очень глупо: первый экзамен был по русскому языку, она знала его на отлично, долго готовилась, а тут такое.

Впервые мама Насти приехала в Санкт-Петербург вместе с сестрой и своей мамой посмотреть на газовую колонку. Газовая колонка – большая, белая, с оранжево-синим огнем внутри – всех напугала: агрегат был большой, непредсказуемый и, как предупредил дядя Дима, очень опасный. Если выключить воду раньше, чем газовую колонку, то дом взорвется и погибнут люди.

– И вы тоже, – засмеялся он и похлопал девчонок по щекам.

Тоне было пять, а ее сестре Алене – двенадцать. У Алены были блестящие длинные волосы по пояс, аккуратный вздернутый носик и крепкое, плотное тело. У Тони на висках завивались легкие кудряшки, не в пример сестре она была худой, угловатой и какой-то колючей.

Ближе к ночи, когда мама и дядя по-родственному опрокинули несколько рюмок коньяка, а младшая сестра уснула на диванчике, Алена присела у окна и посмотрела на большую бетонную стену напротив с единственным маленьким окном где-то сбоку.

Этот тесный и мокрый город ей не нравился, хотя завтра ей обещали показать какую-то крепость, музей уродств и памятные для их семьи места.

– Пора спать, – сказала мама и расправила постели.

Дима же устроился прямо на полу между зеленым диваном и пружинистой раскладушкой, на которой тихо посапывала младшенькая Тоня.

Среди ночи Алена почувствовала прикосновение горячих губ ко лбу. Заботливый дядька, склонившийся над ее лицом, шепнул:

– Тише, тише, девочка. Скажи, а можно я тебя потрогаю? – И погладил по руке. – В семье, где люди любят друг друга, все так делают. Я только по руке, честно. Только поглажу. А ты лежи.

Алена осталась лежать, прикрыла глаза и притворилась, что спит, пока любящий дядя наглаживал ее маленькое тело.

Тоня стояла на Стрелке Васильевского острова и курила. В последний раз она была здесь десятилетней девчонкой – восторженной, доверчивой и счастливой. Девчонкой, которая думала, что важнее всего в этой жизни встретить принца. Тоня очень хотела стать красивой, но даже в том малом возрасте казалась юной женщиной. У нее были ярко-красные губы, которые она постоянно кусала и потом руками отдирала засохшую кожу, белые волнистые волосы и неприлично припухшие для детских лет молочные железы. Ей нравилось быть в центре мужского внимания.

В Санкт-Петербург она вернулась из-за квартиры. После неудачного звонка Алене старик позвонил Тоне. Запинаясь и стесняясь, он повторил все то, что сказал другой племяннице, и Тоня, к его удивлению, попросила время на раздумье.

Чувство собственного достоинства боролось в ней с банальной мерзкой жадностью. Она часами переходила из гостиной в кухню, из кухни в прихожую, из прихожей в уборную и вспоминала, как позволяла ему трогать себя за грудь, испытывая омерзение, тошноту и брезгливость. Дядя был так добр и заботлив: два дня водил ее и маму по зеленым садам, ставил свечки за упокой в полуразрушенных церквях и так интересно рассказывал о львах, разевающих пасти на каждом городском углу.

А на третьи сутки стал шептать ей слова о семье и нежности и все повторял:

– У меня такие чудесные племянницы.

Голос его был слегка охрипшим, а вид – плаксивым.

Он благодарил ее за то, что она сделала все, о чем он просил, а она сидела, схватившись за металлическую раму прыгучей раскладушки, и смотрела в пустое пространство перед собой.

И прямо сейчас Тоня снова должна была вернуться в ту комнату: пройти через трамвайные пути, протиснуться между низкими домами, открыть тяжелую входную дверь и подняться наверх.

Он сказал ей вчера перед тем, как она села в самолет:

– Ты только звони в дверь дольше, пожалуйста. Я сейчас плохо слышу.

И ей стало жалко тонкое тело на худеньких ножках, которое вскоре должно разложиться под брошенной на дешевый гроб коричневой землей.

Она ненавидела город, и белые ночи, и маленькие речные пароходики, и влажную одежду, которая в его квартире сохла неделями, – ненавидела и его. Она приехала сюда, чтобы быстрее расправиться с дядькой, продать его комнату и на эти деньги расплатиться с кредитами.

Тоня в тот же вечер после его звонка пролистала несколько объявлений, прикинула возможную стоимость стариковского имущества и даже взгрустнула – было бы честно поделиться наваром с сестрой.

– Понятно, – ответила ей Алена, когда узнала, что Тоня собирается в Санкт-Петербург.

– Посмотрю, как он там.

– От него не убудет, ты же знаешь. Еще нас тобой переживет.

– Ну, – попыталась сохранить спокойный голос Тоня, – и хорошо, пусть переживет.

– Я бы так не сказала. Точнее, я удивлена, что этот старикан так долго держится.

Обе засмеялись.

– Ты же помнишь, как мама говорила: мы, петербуржцы, так просто не сдаемся. Видимо, правда.

– Может, и правда, только наша-то сдалась намного раньше.

– Это да.

– Удачи тебе там. Береги себя.

– Спасибо. Передам дяде от тебя привет!

– Вот уж этого делать совсем необязательно.

– Злая ты, Аленка, стала с годами.

– Взаимно. Не болей.

В университет Настя все-таки опоздала. Она прошла по пустому коридору мимо аудитории, в которой другие подростки, нервно грызя ручки, сдавали экзамен.

– Будет глупо стучаться, – подумала она и дошла до стенда с объявлениями.

Там она зачем-то прочитала объявление о дате и времени следующего экзамена – через три дня была запланирована история – и, плотно сжав губы, вышла из большого здания авиационного университета. Села в автобус и еще долго не могла заставить себя вылезти хоть на какой-нибудь остановке. Идти в злополучную комнату той самой коммунальной квартиры совсем не хотелось, но больше ей идти было некуда. Ближе к вечеру она все-таки спустилась в метро и поехала обратно. Ее одолевали страхи: она боялась увидеть старика мертвым, но еще больше боялась увидеть его живым.

Она позвонила, но дверь открыла недовольная соседка.

– Здравствуйте, – сказала Настя, но женщина смотрела на нее озлобленно.

– Дим, – сказала она, – пришла твоя.

Настя переступила порог, чувствуя себя виноватой. Ни слова не говоря, она сразу улеглась спать.

Дядя Дима подошел к ней и сказал:

– Давай не будем ссориться. Давай ты будешь хорошей со мной, а я буду очень хорошим с тобой.

– То есть? – девушка посмотрела на пластырь, приклеенный к его виску.

– Ну, ты же меня понимаешь.

Настя вскочила с постели, закинула в рюкзак вещи, вышла из дома и навсегда исчезла из квартиры «любимого» дяди. Уехала молча в направлении Москвы, оставив школьный аттестат в университете, плюнув себе под ноги и в голос разрыдавшись на перроне.

Прошло много лет. Настя думала, что со всем справилась и воспоминания того дня на нее практически никак не влияют. Единственное, что она заметила, – отсутствие физического влечения к худым мужчинам маленького роста: их тощенькие ручки и ножки вызывали в ней омерзение и ассоциации с дядей Димой.

В тот день Настя привычно села в машину, чтобы добраться до дома, – обычно ей требовалось полтора часа и тридцать любимых треков. Но сегодня лил дождь – с такой силой, что дворники не успевали очищать лобовое стекло. Темнота наступила неожиданно.

Испугавшись, она притормозила около заправочной станции и взяла в руки телефон. Последнее время они мало разговаривали с мамой. Случалось это только в те редкие дни, когда Тоня выходила из запоя и превращалась в человека, способного хоть немного поинтересоваться чужой жизнью. Последние годы ей не слишком везло: уволили с работы, мужчины уходили один за другим, дни тянулись бесконечно.

Чтобы подготовиться к телефонному звонку, Насте требовалось несколько недель, и сегодня был один из тех дней.

– Какие люди! – воскликнула мама, и Настя сразу поняла, что та уже была пьяна.

– Привет, мам. Ты как?

– Нормально я. А ты?

– Стою на обочине, жду, когда стихнет ливень.

– А у нас тоже дождь. У меня теперь каждый день дожди. Каждый. Божий. День.

– В смысле «теперь»?

– Я переехала в Питер!

Настя удивилась.

– Когда?

– Два месяца уже, – заплетающимся языком проговорила Тоня. – Надо чаще звонить матери.

– А что ты… что ты там делаешь?

Тоня ответила:

– Жду, когда помрет старик, чтобы забрать у него хату.

– Какой старик?

– Какой-какой! Дядь Дима!

Настя удивилась:

– Мама, зачем? Зачем тебе его комната? Ты вообще понимаешь, что он за человек?

– Конечно, понимаю.

– Это самая большая сволочь, которую я когда-либо встречала.

– О! Еще одна, кто его не любит. Тебе-то что он успел сделать?

– Приставал ко мне. Лапал меня.

Тоня ненадолго замолчала, а потом произнесла тихим голосом:

– Как? Тебя тоже?

– Почему «тоже»? А кого еще?

– Меня.

– Мама…

– Что он сделал с тобой?

– Пытался потрогать.

– Это хорошо, потому что меня он все-таки изнасиловал.

Насте показалась, что она задыхается. Она отложила телефон в сторону и заревела.

После телефонного звонка дочери Тоня позвонила сестре. Захлебываясь слезами и соплями, она неразборчиво что-то говорила, и Алена уже хотела бросить трубку, как услышала сквозь бормотания:

– Дядь Дима… ее… тоже.

– Кого?

– Настьку.

– Сволочь. Меня тоже.

– Господи, Ален. Алена! Он же педофил! Я ведь… он же…

Женщины замолчали.

Тоня зашла в комнату к дяде. Он лежал на старом диване, сложив на груди руки как мертвец. Несколько минут пьяная женщина боролась с желанием взять подушку и придушить его, пока спит. Она встала рядом с ним и громко произнесла:

– Ну и сволочь же ты.

Он открыл глаза:

– Что?

– Сволочь, сволочь, сволочь!

Дима закрыл глаза:

– Я надеюсь, вы простите меня, когда умру.

Тоня засмеялась, вытащила чемодан и отправилась к шкафу.

– Ты куда?

– Домой.

– Домой? Что? Что?! А как же я? Я не хочу умирать, Тоня! Не хочу умереть один!

– Я приехала сюда не ради тебя.

– Я перепишу на тебя комнату завтра же утром, только останься. У меня большая пенсия, а у тебя ничего нет за душой – покупай себе все, что хочешь.

Пару месяцев назад Тоня приехала сюда, думая, что за свою боль сможет получить хотя бы материальное вознаграждение, но вместо этого каждый день боролась с желанием перерезать себе вены в ржавой ванной этой громадной десятикомнатной коммуналки. Она вышла из комнаты и, вытащив бутылку водки, хлопнула дверцей холодильника. Стоявшие наверху блестящие рюмки и ложки ударились друг об друга и громко звякнули.

Тоня вышла из квартиры и, как и все предыдущие маленькие девочки, побывавшие в гостях у заботливого родственника, просто молча вернулась домой.

Известно, что спустя четыре месяца после того телефонного разговора с дочерью Тоня вернулась обратно в Санкт-Петербург. С каждым днем дяде Диме становилось хуже, он все чаще лежал в больнице и становился, по словам Тони, все невыносимее. Тоня при этом тоже стала часто болеть – один раз ее увозили в больницу с белой горячкой, второй – в психиатрическое отделение после попытки самоубийства.

После последнего эпизода Настя забрала маму к себе и заставила пойти к психотерапевту.

Дядя Дима так и не написал дарственную на комнату, как изначально обещал.

Тоня и Алена не общаются.