Пузырек имеет размер спелой сливы. Там, где следует быть черенку, выступает из него шейка горловины, заткнутая крохотной пробочкой. Сквозь пробочку продета нить, снабженная биркой.

Безупречная округлость пузырька возбуждает фантазию. Легко увидеть мысленным взором тугую пламенистую каплю, которую стеклодув только выцепил из тигля и держит на конце трехфутовой трубки. Сейчас приложит губы к другому концу, и от усилия его легких капля вспухнет, одновременно теряя цвет. Начнет остывать, запечатлевая своим телом давление воздуха, а мастер будет понемногу покручивать трубку и поддувать, чтобы не дать стеклу перекоситься или сжаться от холода. Пузырек запомнит и дыхание мастера, и неспешное верчение трубки, и поддон с песком, в который он – новорожденный – будет уложен. Любой предмет помнит руку создателя…

Но помнит также и руки тех, кто брал его и наполнял. Отпечаток этих рук, невидимый глазу и нестираемый, лежит на стекле. Иона чувствует отпечаток всякий раз, когда вынуждена сама прикоснуться к пузырьку: липкий холодок на подушечках пальцев. Время вдруг становится скользким, как детская горка зимою. Сознание съезжает в декабрь и обнаруживает себя в подземелье на окраине Уэймара.

Подвал заполнялся дощатым треском: кайры сбивали крышки с бочек. За каждым ударом смрад разложения делался все удушливей. Иона стояла у дверей, скрещенными на груди руками отгораживаясь от смерти. Было холодно.

В другом помещении ждал своей участи преступник. Он делил комнату с двумя кайрами и трупами своих бывших слуг. Сквозь дверной проем достигал слуха Ионы тихий, неразборчивый шепоток преступника. Минуты спустя его оборвал окрик стража. Отозвались эхом шаги, приблизились к Ионе.

– Миледи, – кайр Хильберт возник перед нею.

– Говорите, кайр.

– Пленник пытался подкупить меня. Отрезать ему губы, миледи?

Она была слишком занята – старалась не впустить в свою грудь холод смерти. Потому не сразу поняла вопрос, и вместо Ионы подал голос Сеймур – капитан стражи:

– Сколько денег он посулил?

– Не деньги, кайр. Он говорит о каком-то снадобье. Оно, якобы, жизнь продлевает. Всех этих людей, – Хильберт обвел глазами бочки, – убили ради снадобья. Оно, вроде как, из людей получено.

– Снадобье из людей?!

– Это не я выдумал. Так говорит пленник. Сделать, чтобы он умолк?

– Нет, – сказала Иона, – я хочу понять…

Мартин Шейланд состоял из огромных выпученных беспокойных глаз. Еще – из губ: дрожащих, скользких от слюны, червеподобных. Понятно становилось желание Хильберта срезать их с лица.

Заметив Иону, Мартин сжался. Чутьем, каким владеют звери и безумцы, он ощущал то, что она носила в себе. Потому всегда, от самой первой встречи, питал к ней животный страх.

– Какое снадобье… – заговорила Иона и споткнулась о выбор местоимения.

«Ты» – для самых близких и родных, для детей и для слуг. «Вы» – для дворян и вассалов, для воинов, врагов, убийц. Но Мартину не подходило ни то, ни другое. Мартин был «он». Никаким иным словом Иона не могла прикоснуться к нему.

– Какое снадобье… он имел в виду?

Тем же чутьем Мартин понял, что Иона, глядя в сторону, обращается все же к нему. Отрыгнул кашицу из слов:

– Миледи, мы делали опыты… Эксперимент – очень, очень важный! Почти получилось. Отпустите меня – возьмите себе. Возьмите снадобье и отпустите!

– Какое снадобье? Что за опыты?

Он бормотал, направляемый вопросами, а картина все не желала складываться. Линдси и Джейн, и леди Минерва – до сих пор Ионе думалось, что их похитили ради изнасилования. Похоть безумца принимает идовские формы. Но кайры нашли в бочках и мужчин, и старушек, а Мартин твердил и твердил: «Опыты… снадобье… из жидкостей тела… эссенция жизненной силы… возьмите себе, миледи!»

Наконец, Иона что-то поняла:

– Он убивал людей, чтобы выжать жизненную силу?

– Да, миледи.

– Он хотел выпить эссенцию и стать сильнее?

– Бессмертным! Бессмертие, м-м-миледи! Мы уже на пороге…

– Он изготовил эликсир бессмертия?

– Почти, миледи, почти! Не абсолютный, но хороший. Уже действовал! Выпейте, миледи… отпустите!..

– Где он? – спросил Сеймур.

Мартин указал. Воин вынул кирпич из стенной кладки. В нише стоял один пузырек – с крохотной пробочкой и биркой на нити. Сеймур принес его. Мартин облизывал губы, приклеившись взглядом к пузырьку. Имей он хоть шанс вырвать снадобье у кайра и выпить – пошел бы на риск.

Иона взяла пузырек. Холод пронизал ткань перчатки, прошил руку до локтя. Ей стоило усилий не выронить флакон.

– Хочешь сказать, – спросил Сеймур у Мартина, – если я вспорю твое брюхо, а ты хлебнешь из пузырька, то кишки вползут обратно, будто змеи, и рана заживет?

– Н-н-нет!.. Несовершенный эликсир, не спасает от смертельных ран… Но снимет болезнь, продлит молодость, отодвинет смерть! Кто выпьет, тот проживет много, много дольше!..

Иона молчала, потрясенная леденящей силой снадобья. Чья-то душа, исторгнутая из тела, сконцентрирована в нескольких каплях жидкости и заключена в стекло. При всей близости своего знакомства со смертью, Иона никогда не встречала подобного.

Ошибочно трактовав ее молчание, Мартин зашептал:

– Хотите, миледи, я изготовлю абсолютное?.. Недолго, несложно! Верните мне Янмэй. Она сбежала – а вы верните. Из нее выйдет настоящее, безукоризненное!.. Вечная жизнь, м-миледи! Вечная м-молодость! Прекрасно, миледи, правда?

– Он думает, – спросила Иона, – я могу одобрить его поступок? Он действительно так думает?

Сеймур выхватил меч и плашмя ударил Мартина по лицу. Нос расплющился, кровь залила подбородок.

– Думай, когда говоришь с леди Ориджин!

Кайр нацелил клинок в шею Мартину:

– Миледи?..

Вблизи никогда не увидишь свою ошибку. Только потом, с расстояния времени, но – не в упор…

– Нет, Сеймур. Заприте его в нижнем круге темницы. Дождемся решения графа Виттора.

Муж Ионы – теплый. Конечно, он – не овечка: бывает и зол, и когтист, и вспыльчив, и обиду, случается, носит в себе подолгу, чтобы после выплеснуть ядом в лицо. Но нет в нем острых ледяных кристаллов. Дотронься – под пальцами мягко.

– Душа моя, что стряслось, пока я был в отъезде?..

Твой брат, любимый, оказался безумным зверем. Он чуть не убил твою пленницу, и мне пришлось ее отпустить. Ионе понадобилось время, чтобы объяснить все как следует, графу Виттору – чтобы осознать.

– Мартин виновен в убийствах?!

– Он в нижнем круге темницы. Спроси у него обо всем, он не станет отпираться.

– Ты бросила его в камеру нижнего круга?..

– Чего еще заслуживает преступник?

– Он – мой брат!

– Потому он жив и ждет твоего решения.

Гнев закипел в муже, засверкал сквозь зрачки.

– Это мой замок, моя земля, мой брат!

– Не отрицаю.

– Почему ты считаешь, что вправе решать?!

– Я оставила решение тебе.

– Как одолжение! И лишь потому, что речь – о моем брате! Любого другого вассала ты казнила бы на месте!

– Не отрицаю и этого.

– Зачем ты отпустила Минерву?

– Я задолжала ей две жизни – Джейн и ее собственную. Леди Минерва хотела свободы. Я не могла отказать.

– Ты отпустила ее, не советуясь со мной!

– Я поступила по чести. Разве не это ты посоветовал бы мне, если б мог?

Он задавил в себе ярость, прикусил стиснутыми челюстями. Ионе захотелось приласкать его, задобрить.

– Дорогой, – сказала она, – любимый… Не гневайся, я прошу тебя…

– Оставь! – огрызнулся муж и вышел прочь.

Когда, спустя пару часов, Виттор вновь нашел ее, он был спокоен. Не спокойствием поверх затаенной обиды, но тем спокойствием, что родится от сосредоточенной, целенаправленной работы мысли. Нечто случилось за краткое это время.

– Дорогой, ты получил новости?

– Душа моя…

Он усадил ее и обнял. Сказал:

– Мне очень жаль… Северяне попали в засаду генерала Алексиса. Войско мятежников разбито. Твой брат исчез… возможно, погиб.

Муж принялся гладить ее по волосам и уговаривать:

– Все образуется… Мы справимся, милая… только не плачь.

Известие, от которого мир должен был рухнуть, прошло ознобом по спине Ионы, дрожью по пальцам – но не более того. Новость была страшна, но не так, как думал Виттор.

Многие считали, что Иона унаследовала от Светлой Агаты ее дар – ясновидение. Они ошибались. Отец с его беспощадной логикой, пронзительно умный брат – вот кто действительно мог вычислить, вывести будущее, словно формулу. В сравнении с мужчинами своей семьи, Иона была слепым котенком. Но одно событие она ясно чувствовала на любом расстоянии – смерть и страдание близких. Потянувшись душою на восток, к местечку Пикси в полях меж двух рек, Иона ощутила искристый мороз – гибель шести тысяч северян, соотечественников. Но Эрвин и Роберт, и Деймон были живы – их боль она не спутала бы ни с чем.

– Эрвин победит, – сказала Иона мужу.

Он помедлил, выбирая, что бы на это ответить.

– Да, конечно.

Она взяла лицо мужа в ладони.

– Дорогой, пойми меня. То, что я сказала, – не метафора, не иллюзия. Победа Эрвина состоится не в моих фантазиях и не на звезде. Он проиграл битву, но выиграет войну. Верь мне!

– Душенька, мы должны смотреть правде в глаза. Войско Эрвина разбито и бежит на север, искровые полки его преследуют. Эрвин пропал, оба Нортвуда в плену. Остатки кайров лишились командования. Их полное истребление – вопрос времени.

– Это обманный маневр, – ответила Иона. – Эрвин победит.

– Обманный маневр ценою четверти войска? Избавься от пустых надежд. Чем дольше удержишь их, тем больнее будет.

– Мы выиграем войну, – вот все, что она нашла в ответ.

– Откуда такая вера?

Я верю в Эрвина потому, что он – это я. Его душа – моя душа. Не верить в него – значит, не верить в себя, а тогда и жить-то незачем.

Но муж не понял бы этого. Иона сказала то, с чем справился бы его рассудок:

– Эрвин предупреждал меня об этом маневре.

Граф Виттор впитал ее взгляд… и рывком поднялся, оттолкнув жену.

– Ты лжешь! Я прощаю лишь потому, что ты убита горем. Но больше никогда – никогда!! – не смей мне лгать!

Да, она лгала. И при этом была абсолютно честна.

Птицы хлынули из Уэймара во всех направлениях, больше других – на юг. Вооруженные люди возникли и в замке, и снаружи, под стенами. Отряды Шейланда готовились выступить куда-то.

Ионе долго не удавалось вызвать мужа на новый разговор. Одиночество, слишком смятенное, терзало ее. Нашла успокоение в разговоре с Сеймуром.

– Вы верите, что мы победим?

– Миледи, какие могут быть сомнения? Армию ведут три Ориджина. Сразу три! Возможно ли, чтобы они проиграли?!

Слепая, наивная преданность Сеймура согрела ей сердце. Она бы обняла кайра, если б могла себе это позволить. А так лишь тронула пальцами его плечо.

– Я очень признательна вам…

– Миледи, все кайры верят в герцога! Спросите любого.

– Жаль, что мой муж не берет с них примера. Не знаете ли, что за отряды он собирает? Думает бежать?

– Вероятно, миледи.

– Мы останемся. Эрвин велел сохранить Уэймар.

– Мы выполним любой ваш приказ, а этот – особенно охотно.

Целый день она тщилась вызвать мужа на разговор. Лишь в спальне, дождавшись его далеко за полночь, обрела возможность.

– Я вижу, что ты готовишься покинуть город. Мне следует обсудить с тобою. Я намерена…

– Покинуть город?.. – Виттор невпопад хохотнул. – Зачем же – чтобы доказать владыке свою нелояльность? Милая моя, ты так бесхитростна порою! Конечно, мы остаемся. Отряды, которые ты видела, я пошлю на юг – в помощь владыке Адриану.

Это не уложилось в ее голове.

– Прости?..

– Мы имели способ убедить императора в своей преданности: подарить ему леди Минерву. Ты упустила ее, и теперь не остается ничего другого, как послать свое войско ему в помощь.

– Убедить императора?.. В чем?! Мы подняли мятеж! Мосты сожжены за нами!

– Мы, любимая?.. Не мы, а только твой братец. Немного стараний, и Адриан поверит, что мы и он – разные силы.

– Дорогой, я не могу понять тебя. Прошу, скажи другие слова. Которые не будут звучать так, словно мы предаем мою семью!

– Я – твоя семья! И я спасу тебя, если не станешь мне мешать!

Он порывисто, зло отшвырнул халат, навис над нею голый, опрокинул на постель.

Интимная близость с мужем всегда сбивала ее с толку. Бывала приятна, иногда даже очень, но всегда – странна, с ноткою неясного Ионе чувства. Сейчас хотелось искренности, а не этого, странного. Иона выскользнула из-под мужа, соскочила на пол.

– Постой. Ответь мне: ты говорил с Мартином?

– Не до Мартина. Он наделал глупостей, но не в них наша проблема. Сперва решим то, что действительно важно!

– Ты говорил с ним или нет? Если да, то как можешь называть это глупостями?! Твой брат свихнулся и убил тридцать человек!

– Вот именно – жалкие тридцать душ! Если не задобрим Адриана, здесь будет целый город трупов! Пойми ты это, наконец!

– Ты знал, что он делает!.. – бросила Иона в желании унизить, сделать больно.

Тут же устыдилась мерзкого своего порыва, хотела метнуться к мужу, обнять, просить прощения… Но слова, слетевшие с языка, отозвались жутким подозрением: а вдруг действительно знал? А вдруг Мартин – лишь орудие мужа?!

– Нет, нет!.. Скажи мне, что это не так! Поклянись Праматерью, что не ты приказал ему!..

– Как ты смеешь?.. – прошипел муж. – Как ты можешь подозревать?! Женушка…

Последнее слово прозвучало самым страшным из оскорблений. Виттор надел халат. Выходя, швырнул через плечо:

– Клянусь Праматерью Вивиан.

Иона провела ночь одна, в глубоком смятении. Она была беспомощна в семейных ссорах, не имела никакой защиты от родственных плевков, вроде этой «женушки». Ее не готовили к тому, чего не могло случиться с нею. Герцог Десмонд и леди София иногда гневались друг на друга, обжигая холодом; был даже год, когда ненавидели друг друга, – но семейных ссор не устраивали ни разу.

Однако не ссора ранила глубже всего, и не мужнин малодушный трепет перед тираном. Озлобленная клятва в дверях – она была, кажется, правдива. Именно оговорка – «кажется» – не дала Ионе сомкнуть глаз.

Утром от кайра Сеймура она узнала новость.

– Миледи, птица…

Хватило взгляда в лицо и первого звука голоса. Слова лишь уточнили то, что сердце поняло сразу.

– Птица из Лабелина. Герцог Эрвин взял Фаунтерру. Генерал Стэтхем разбил Алексиса. Мы на пороге победы!

Она стала выспрашивать – неспешно, подробно, чтобы дать себе время насладиться. Слишком истосковалась по радости, свету.

– Я должна сообщить мужу, – сказала Иона, когда Сеймур исчерпал слова.

– Вероятно, он уже знает…

Недомолвка оцарапала слух.

– В чем дело, Сеймур?..

– Две птицы улетели из замка. На восток и юго-восток – в Лабелин и Фаунтерру, скорее всего. Ваш лорд-муж пишет вашему лорду-брату…

А вчера писал императору. Да, так и было. Одна ночь, чтобы обратно сменить сторону.

– Граф Виттор в своем праве, – сказала Иона с нажимом, убеждая не Сеймура, а себя. – Он не давал Эрвину клятв.

– Да, миледи.

– Он считал, что Эрвин погиб. Никто не обязан хранить верность мертвецу. Граф Виттор не заслужил упрека.

– Да, миледи…

Кайр Сеймур Стил служил капитаном ее личной стражи. Меж ними установилось уже то особое доверие – почтительно дистанцированное, но трогательно безграничное – какое изо всех отношений на свете окрашивает лишь одни: отношения леди с ее вассалом. Иона затруднялась представить что-либо, о чем Сеймур побоялся бы ей сказать. Потому сейчас его молчание казалось вопиющим.

– Сеймур, прекратите это. Я должна знать, что у вас на уме.

– Миледи, герцог Эрвин простит, что граф Виттор переметнулся, узнав о поражении при Пикси. Я знаю: он сам просил графа в случае неудачи мятежа защитить вас любой ценой. Связавшись с Адрианом, ваш лорд-муж поступил именно так, как хотел герцог Эрвин. Но, миледи… Сложность в другом… Если союзники герцога делают снадобья из крови людей, ему стоит об этом знать. Вы или я обязаны сообщить ему. Возможно, герцог решит отказаться от таких союзников.

– Мне не по нраву то, что вы говорите. Не союзники, а только один жестокий безумец. Мой муж ничего не знал об этом. Мартин действовал тайком, его жертвы – на его лишь совести!

– Вы напишете об этом брату, миледи?

– Конечно.

– А уверены ли вы, что вина – на одном Мартине?

Иона могла бы разгневаться. Даже – должна была! Но одной лишь ночью ранее она сама усомнилась в Витторе. Глупо злиться на того, кто высказывает вслух твои же мысли.

– Мой муж невиновен, – отрезала Иона. Твердо, но с секундным промедлением.

– Миледи, я только хотел сказать… Вы имеете способ убедиться. Тот пузырек с эликсиром – если дать его графу…

Иона поняла, о чем говорил кайр. Мерзкая, недостойная проверка. Грязь…

– Я не сделаю этого.

– Да, миледи.

Граф Виттор встретил ее раскрытыми объятиями – и смехом.

– Ха-ха-ха! Ты – гений стратегии, душа моя! Ясновидящая! Светлая Агата! Какой же я дурак, что не поверил тебе!..

– Пустое… – Иона дала себя обнять. – Не стоит разговоров… Просто порадуйся со мною.

– О, да! Радуюсь ото всей души! Не могу передать, как счастлив, что ты – моя! Самая светлая головушка на всем Севере!..

Он целовал ее, осыпая комплиментами. Ссоры будто и не было. Сомнения словно забылись. Безоблачность…

Не этого она ждала. Неловкости, стыда, поисков самооправдания… Она не знала, что ответить самодовольству мужа.

– Отчего ты смурна?

– Я тяжело пережила вчерашнюю нашу беседу… Прости, но не могу забыть.

– Ой… – веселье слетело с него. – Это ты извини меня, любимая. Я повел себя непозволительно. Усталость тому виной, и еще…

Виттор понизил голос:

– Думаешь, мне приятно заискивать перед Адрианом? Думаешь, по своему желанию это делал?.. Я должен оберегать наше будущее. Порою за него приходится платить: гордостью, амбициями, мечтами. Не подумай, что это был легкий выбор.

– Да, милый.

– Тяжело, мучительно признавать себя слабым. Но куда опаснее – отрицать реальность. Ты понимаешь меня?

– Ты готов был пожертвовать честью, чтобы обелить меня перед Адрианом, и так спасти. Я должна была понять это вчера и с благодарностью принять жертву. Прости, что не сделала так. Прости и за то, что усомнилась в тебе. Я верю, что ты не знал о деяниях брата.

– Пустое, любимая! Главное – ссора позади, и мы снова вместе.

От нежной его улыбки Иона опешила – будто тропа перед нею внезапно оборвалась в пустоту. Слишком быстро, слишком просто. Не испив до дна чашу. Не из самой глубины. Север так не прощает…

Однако, если подумать, здесь – не Север. Граф Виттор – мягкий, легкий человек, за то я его и полюбила. О том и мечтала, чтобы жизнь перестала быть каменною глыбой. Легко поссорились, легко обиделись, легко простили – разве не таких отношений хотела всю свою жизнь?..

Виттор – хороший человек. Он не похож на северян, но это же достоинство, а не вина! Эрвин тоже не похож. Разве стала бы я проверять Эрвина?!

Я не сделаю этого. Если сделаю, то прокляну себя за низость, за неверие. Нет.

Нет!..

Покончив с объяснениями, граф Виттор принялся за завтрак.

– Кушай, милая. Попробуй блины с лососиной – очень хороши… Сегодня я должен навестить городской магистрат. Не желаешь ли составить компанию? Это развлечет тебя. Замок слишком мрачен, сидеть в нем безвылазно – тебе во вред. А после магистрата, если пожелаешь, поедем в театр…

Его голос – такой спокойный, будничный – увлекал Иону прочь от той точки времени, где они с мужем чуть было не стали врагами. Слишком быстро…

Чувствуя холод в руке, Иона поставила на стол пузырек.

– Дорогой, посоветуй… Перед арестом Мартин дал мне это снадобье… Что с ним делать?

– Снадобье?.. – Виттор поднял брови. Ни тени понимания на лице.

– Мартин говорил что-то о жизненных силах… Я ничего не поняла.

– Любимая, послушай. К несчастью, рассудок моего брата затуманился. Я уже вызвал лучших лекарей, они приложат все усилия и вернут Мартину ясность мысли. Но до тех пор не придавай значения его словам – в них смысла не больше, чем в чихании кошки. Вылей эту дрянь и забудь.

Ни следа алчности на его лице, ни тени догадки в глазах. Муж понятия не имел, что в пузырьке, и даже не пытался узнать. Иона вздохнула с облегчением.

Но сохранила пузырек. Он проделал с нею путь до Фаунтерры и теперь лежал в ящичке бюро во дворцовых покоях. Иона не посмела вылить снадобье. Она не знала, что делать с душой человека, заключенной в стекло. Как и с семейными ссорами.

Как и с людьми, которым доверяла на девять десятых.

* * *

Если бы леди Иону Софию Джессику спросили, что на свете более всего интересует ее, она по очень недолгом раздумье ответила бы: знаки. Случается так, что какая-нибудь вещица, черточка, увиденная сценка, пойманный ухом обрывок беседы – словом, что-либо незначительное – врезается в сознание и не дает покоя. Что-то побуждает тебя упорно искать в этом смысл. Чем менее заметно содержание знака, чем сомнительней само его наличие – тем сильнее манит тебя разгадка. Самое важное всегда скрыто лучше всего. Крохотная морщинка на переносице любимого человека, несомненно, значит куда больше, чем самый громкий и развязный смех. Так и мироздание проявляет свои величайшие тайны в едва заметных черточках.

Знак, смысл которого ясен, теряет свою привлекательность. Пугающий пузырек с чужой душою нес трагичный, но очевидный смысл. В нем не содержалось загадки.

Гадание с леди Минервой, последнею картой которого выпал шут, недолго будоражило любопытство. Оно ясно пророчило императору поражение, тайну составляло лишь значение джокера: указывает ли он на Адриана, опозоренного и осмеянного после разгрома, либо на действительного шута – Менсона? Пришел день – и тайна разрешилась: Иона узнала, что Менсон заколол Адриана. Многих потрясло это событие: шут славился собачьей преданностью владыке. Иона же не увидела ничего странного: знаки давно говорили, что так и будет.

Совсем иное дело – знаки неясные, говорящие неизвестно о чем, да и говорящие ли?..

Таковою была, например, кобыла. Вернувшись из деловой своей поездки граф Виттор привез трех новых лошадей. Две очень хороши, а третья – подлинная красавица игреневой масти, горячая, трепетная, со влажными глазами и шелковыми девичьими прядями. Иона видела много прекрасных лошадей, встречала и получше этой. А время было такое, что не о кобыле в пору думать: Эрвин проиграл битву, муж свирепел из-за потерянной пленницы, мужнин брат заточен в подземелье… Выкинуть бы из головы кобылицу. Где-то там муж ее купил, кому-то хотел перепродать, а скорее, подарить нужному человеку… Но чувство – шершавое беспокойство мысли – не давало забыть. Лошадь – знак. Иона тянулась к неясному смыслу, как язык во рту против воли теребит больной, шаткий зуб.

Много более глубоким символом оказалось перо. В день, когда леди Минерва бежала из темницы, кайры нашли в ее комнате дневник. Стопка листов была прошита грубой нитью и заложена пером в том месте, где леди Минерва окончила записи. Перо не гусиное, какое используют обычно при письме, и не голубиное, что может попасться человеку, имеющему дело с почтой, а – вороново. Длинное, безупречное формою, чернее самой ночи. Будь перо еще немного глаже, в нем бы виделись отражения; будь оно еще чуть острее, сравнялось бы со стилетом. Иона даже затаила дыхание, потрясенная грозным предвестием.

Спустя ночь она встретила леди Минерву и узнала о злодеяниях Мартина, нашла десятки сгнивших тел. Но поразительно: перо предвещало не это! Вернее, не только это. Чернота пера была мрачнее поступка Мартина; значимость – глубже нелепых и безнадежных поисков бессмертия. Позже, оставив за спиной конфликт с мужем и ужас поражения, освободив мысли от тревог о близких, Иона снова вернулась к перу. Что же оно значило?..

Перо могло быть символом леди Минервы. Хотя на ее гербе изображена чайка, Минерва носит в себе много вороньего: черноту горя, проклятье ума, глубоко затаенную любовь к смерти – Ионе ли не распознать ее… Впрочем, вернее перо указывало на другого человека.

В городе Лабелине – гнезде исконного врага, новом вассальном владении брата – Иона встретилась с семьей. Мать и отец с сотнею самых верных воинов держали путь в столицу, чтобы разделить торжество Эрвина. С ними был Джемис Лиллидей и еще один спутник.

– Марк Фрида Стенли, Ворон Короны. Мы встречались с вами, миледи, в некоем сумрачном месте. Вы так любезно угощали меня фруктами!..

Ворон!..

– Это ваше перо? – спросила его Иона.

– Боюсь, что нет, миледи. Оно слишком роскошно, мои поскромнее.

– Возможно, вы правы… Но если бы на этом пере вы принесли мне новость, какова бы она была?

Марк принес даже две новости. Одна – о Предмете, через который можно было говорить с хозяином Перстов. Мать беседовала с ним и просила исцелить отца в обмен на Предмет.

– Говорила с Адрианом?.. – удивилась Иона. – Разве он не погиб?..

– Говорила с хозяином Перстов, миледи. Этот человек – не Адриан, в чем и состоит мое второе известие.

Вес этого открытия навалился на плечи Ионы не сразу, но постепенно, как шапка снега, что скапливается на крыше и проламывает черепицу.

Тиран и деспот мертв, права дворян защищены, древний закон восстановлен. Южный Путь и Земли Короны отныне принадлежат Ориджинам. Герцогство навеки избавлено от нищеты, а Эрвин покрыл себя славой. Да, где-то бродит еще неведомый злодей с Перстами – но что он такое в сравнении с поверженным уже владыкой? Победив льва, кто станет бояться шакала?! Так смотрели на дело отец и мать, так же подумала сперва Иона. Но с каждым часом все мрачнее, тревожнее делалось на душе.

Рельсовая дорога оказалась разрушена, и Ориджины двинулись на юг верхом, повторяя недавний путь батальонов Эрвина. Сразу за городом Иона увидела два больших совершенно новых кладбища: северное и имперское. Каждую могилу отмечала лишь крохотная ямка вместо погребального колодца да вколоченная в землю доска с нацарапанным именем воина. Целый лес складывался из этих досок, а южнее – еще один. Северяне повязывали на доски черные ленты, имперцы – алые. Под порывами ветра ленты дрожали, разливая по полям море шорохов. Иных звуков не было – лишь шуршанье материи да редкий посвист ветра. На несколько миль вокруг…

Перо могло быть символом этих тысяч душ, их знаком вопроса: зачем?.. Ради чего?.. Однако ни один ворон не кружил над кладбищами. Странное зрелище, таинственное само по себе: поля мертвецов – без единого стервятника!.. Только пара волков раскапывала чью-то могилку, и кайр Джемис пристрелил их.

А вороны встретились позже. И даже с лихвою. Там, где спешно отступали, сжигая мосты, последние полки Алексиса, а следом быстрейшим маршем шли батальоны северян – тут уж никто не тратил времени на рытье могил. Наспех присыпали покойников мерзлым грунтом – и довольно. Тут не было больших сражений, лишь налеты северной конницы на арьергард искровиков, да еще запоздалые смерти от прошлых ран. Потому и тела встречались по одному-два, зато часто. Стоя у одного, можно было разглядеть следующее темным холмиком в снегу. От него – следующее… Вороны кружили над этими дорожными метками, присаживались, долбили клювами тонкий земляной покров. Леди София предлагала двинуться другой дорогой, но другой-то не было – за краем полосы, утоптанной войсками, поля скрывал глубокий снег.

Въезжали в деревни, чтобы пополнить запасы провианта. Деревни были черны. Облако мертвенной, молчаливой безысходности над каждою. Крестьяне не прятались – обреченно выходили навстречу кавалькаде, скидывали шапки и, не услышав еще никакого вопроса, говорили:

– Ничего нету, добрые господа. Что было – все забрали. Сначала красные, потом ваши. Ничего не осталось, добрые сиры.

По лицам видно было – правда.

– Мы не отнять хотим, а купить!

– Продали бы, но ничего не имеем. Простите, милорды…

В каком-то хуторе капитан эскорта осерчал и приказал устроить обыск. Крестьяне ведь не свои, а путевцы – в недавнем еще прошлом враги. Их, вроде, не жалко… Перевернули все, от погребов до соломы на крышах.

– Не трудитесь, милорды… До вас уже искали, и не раз…

Действительно – ничего. Пустота.

– Как же вы живете? – поражались воины, только что чинившие обыск.

– Ну, мало как… Доели, что по углам оставалось… Теперь собаки, коты… Ворону можно подстрелить, если зазевается.

– Ворон есть нельзя – у них мясо порченое.

– Прожарить – и ничего…

Леди София распорядилась дать крестьянам денег.

– Благодарствуем, миледи… – отвечали без особой радости.

Можно было понять: деньги – хорошо, но еды за них не купишь. Все съестное на десятки миль вокруг выгребли фуражиры двух армий.

Ориджины сильно отклонились от маршрута, сделали крюк на восток, чтобы пополнить запасы в городах. Заехали в Излучину, затем в Ниар – уже в Землях Короны. Города чернели тою же вороньей безнадегой. Не было изможденных лиц и шальных от голода глаз, но было уныние, до того повсеместное, что трудно дышать.

– Вас тоже война коснулась? – спрашивал у горожан Марк. Ориджинов и кайров боялись, а с Марком могли пооткровенничать. После он пересказывал остальным.

– Нет, война мимо прошла… Был мор той весною, но летом кончился…

– Отчего же вы мрачные, как гробы?

– Останешься нищим, тоже, поди, веселиться не станешь.

– А обнищали отчего?..

Мало-помалу выяснялось: Ниар обглодали сборщики податей. Имперским налоговым министерством назначена норма сборов: не подушно, а со всего города и с каждого ремесленного цеха. Был мор – кто умер, кто сбежал, город обезлюдел… а норма-то осталась прежняя! На каждого мещанина теперь двойная нагрузка. И сборщики как назло озверели: война идет – стало быть, все можно, любые средства хороши.

– Не отчаивайтесь, судари, – пыталась утешить их леди Иона. – Тиран мертв, скоро канут в прошлое его порядки…

– При тиране-то как раз было неплохо… – отвечал кто-то смелый. На него шикали со всех сторон, он быстро исправлялся: – Ну, в смысле, в мирное-то время нам давали поблажку с налогами. Началась война – стало круче, а как владыка уехал бить степняков – так совсем худо сделалось. Каждую неделю налетают волки… Кто там в столице остался заместо Адриана?.. Нелюдь какой-то…

Болтуна заставляли умолкнуть. Мещане наперебой уверяли Иону, что вот как раз в последнюю неделю – когда утвердилась в столице власть северян – вроде бы стало чуток полегче…

От Ниара к Фаунтерре ехали вдоль рельсовой дороги, и тут увидали странное зрелище: мужики воровали провода. Взбирались по лестнице на столб, орудовали пилой и клещами, потом скручивали медных змей тугими мотками, закидывали в сани. Впрягались вместо лошадок сами же мужики, волокли куда-то.

Капитан эскорта рассудил, что эти молодчики воруют собственность герцога Эрвина. Изловил, велел раздеть догола и высечь на морозе. Милостью леди Софии воры лишились только кожи на спине, но не жизни.

– Какого черта вы это делаете? – поинтересовался кайр Джемис.

– Жить-то на что-то надо, добрый сир…

– Продаете провода? Кому они нужны?!

– Ездят дельцы, скупают… Когда новая владычица решит починить дороги, понадобятся ей провода. Вот ей и продадут… Или ейному министру…

– Ах, мрази! На каторгу бы вас всех!

– Да можно и на каторгу, – безропотно соглашались воры. – Там хоть кормят…

Вороново перо. В черной своей смысловой глубине оно вмещало все это: кладбища, разруху, озверелых сборщиков, полумертвых крестьян. И не только это – еще больше и глубже, и чернее.

В какой-то час Иона подумала: перо – символ нашей победы. Имперский герб – перо и меч. Мы сокрушили Корону, выбили клинок, осталось перо, да и то – черное. Империя не была нашим врагом. Был – один человек, и его мы даже не знаем. Мы одержали воронью победу. Торжествуют стервятники, но не люди.

* * *

Но вот – наконец – путешествие завершилось. Сотни башен на спинах холмов, блестящие дуги мостов над Ханаем, остров в тысяче огней. Фаунтерра.

Столица – первая из городов и сел – лучилась радостью. Повсюду светили фонарики – не искровые, так масляные. Блестели над улицами гирлянды, стекла пестрели новогодними рисунками. Дороги полнились людьми, лошадьми, телегами, голосами, криками, топотом, руганью, хохотом; площади были тесны от прилавков и бочек, храмы заливались праздничными песнями. Город бурлил жизнью – наконец-то, хоть один!

Ворон Короны, правда, и здесь заметил кое-что странное: необычно много констеблей на улицах. Прежде полиция старалась не мозолить глаза горожанам: стояли где нужно на постах, когда нужно прохаживались патрулями, но не больше необходимого. Теперь же синие тулупы и мохнатые шапки с кокардами маячили тут и там – на каждом перекрестке, во всякой подворотне.

Леди София предположила:

– Видимо, после войны начался разгул преступности.

– Или разгул полиции, – ответил Марк.

Несмотря на констеблей, Ионе становилось теплее.

Она ждала победы брата, как самого счастливого дня во всей жизни. Победа состоялась давно – уже месяц назад, но счастье все откладывалось… Даже нет, не отодвигалось, а тускнело, затуманенное, омраченное чем-то. Преступлением Мартина. Ссорою с мужем. Вестью о гибели Красавчика Деймона и сотни других славных кайров. Неизвестным хозяином Перстов. Кладбищами в полях. Голодными селами. Вороновым пером…

Но вот теперь – сумрак позади. Фаунтерра наполнена светом, Фаунтерра празднует. Скоро Иона увидит брата. Ныне – тот самый день счастья!

На Соборной площади кавалькаду Ориджинов встретил полицейский конвой, усиленный дюжиной алых гвардейцев. Кайры не встречали – леди София не стала предупреждать сына, желая доставить ему внезапную радость. А вот констебли вовремя спохватились, доложили вышестоящим, и вышестоящие эти вышли засвидетельствовать почтение. Гвардейский полковник, шериф Фаунтерры со своим помощником, а подле шерифа – худая высокая леди, сияющая платиной волос. Первым человеком, кто заговорил с ними в столице, была герцогиня Аланис Альмера.

– Леди София Джессика, леди Иона София!.. В столице было сумрачно все дни, пока мы ждали вас.

Хороводом закружились приветствия. Леди София обняла Аланис, высказала соболезнования, назвала: «бедное дитя». Офицеры Ориджинов осыпали комплиментами герцогиню, а столичные офицеры – леди Иону. Подойдя к экипажу, в котором везли лорда Десмонда, Аланис изысканно поприветствовала его сквозь шторку. Не получила ответа, но и не ждала его. Ворон Короны осторожно спросил о полиции. Аланис могла и не говорить с простолюдином, однако ответила: полиция на улицах по ее распоряжению. Герцогиня теперь – бургомистр столицы, и радеет о полной безопасности города. Потому мобилизованы все констебли, наняты новые. Во время осады столицу затопила преступность, но с этим вот-вот будет покончено. Казематы уже переполнены арестантами…

– О боги, – спохватилась она, – зачем я тревожу вас этими мерзостями! Лучше позвольте проводить вас во дворец и подарить долгожданный отдых.

Иона глядела на нее, такую деловито-сияющую, и думала: темный шрам на лице напоминает перо. В Аланис тоже есть «но». Притаилось в скулах, более резких, чем прежде, в губах, истонченных и бледных, в глазах с инеем. Она всегда высоко несла себя, всегда кичилась красотою, породой, изяществом. И теперь кичится – но другим. Так дымчатое серебро ценно именно дымкой, не-блеском, благородством своего изъяна. Каким-то способом Аланис шагнула вперед и стала на годы старше Ионы. Захотелось осознать, понять эту перемену, заглянуть в глубину, которой прежде не было. Иона спросила так, чтобы не слышали другие:

– Чего тебе стоила эта война?

Аланис прежде была красивее Ионы, но глупее и грубее. Иона ждала услышать об одной из очевидных утрат: смерти отца и брата, потере герцогства, шраме на лице. Однако Аланис ответила:

– Иллюзий.

Иона показала ей перо:

– Как считаешь, на что оно похоже?

– Черно, как плащ, остро, как точный расчет. И весьма эффективно, если смочить кончик чернилами. По мне, оно – символ хорошего правителя.

– Я предпочла бы власть голубиных перьев, а не вороньих.

– Возможно, – согласилась герцогиня.

И в этом тоже было «но»: прежняя Аланис не умела не спорить.

На Дворцовом Острове простолюдинов отделили от процессии.

– Марка Фриду Стенли приказано доставить на особую квартиру, – сообщил вахтенный капитан.

В голосе не было угрозы, и Ворон Короны покорно проследовал за капитаном. На прощанье сказал Ионе:

– Миледи, черное перо – мрачный символ. Верните фрукты, хрусталь, алые платья – они вам больше к лицу. Перья оставьте воронам, вроде меня.

А пятью минутами позже Иона встретила брата.

Первою бросилась в глаза проседь в его висках, и сердце вздрогнуло от острого сочувствия. Эрвин сделался старше на десятилетие, если не на целую жизнь. Но стал от этого лишь глубже и краше.

Кинуться к нему, целовать его ладони, обнимать, купаясь в тепле… Вечно быть рядом – тихой, незаметной, обратиться в одни лишь чувства и делать только одно: чувствовать его. Иона не могла сказать ни слова – только лучилась ему навстречу. Когда он подошел и взял ее за руки, вымолвила:

– Я люблю тебя.

– Не так сильно, как я тебя, сестрица!

Все кристаллы льда в ее душе расплавились, испарились. Северная Принцесса?.. О, нет! Принцесса ландышей и мотыльков, принцесса свечей на торте!.. Хотя она и понимала, что Эрвин шутит. Он не мог любить ее сильнее – это в принципе невозможно.

– Давай никогда не расставаться. Никогда!..

– Ну, разве для того, чтобы в очередной раз умереть.

– Умоляю, не умирай больше!

– О, мне и самому не хочется. Веришь, это так наскучило за время осады…

Хорошо, что ужин был не официальным, а камерным – лишь Ориджины, их старшие вассалы и леди Аланис Альмера. Иона не смогла бы нацепить торжественную маску, но в том и не было надобности. Не стесняясь никого, она откровенно любовалась братом. Даже не разменивалась на слова: видеть – уже столь сильное счастье, что сердце грозит разорваться.

Аланис сидела по левую руку от Эрвина, иногда прикасаясь к нему, иногда обращаясь вполголоса. Ненавязчиво но ясно она подчеркивала свою с ним близость. Строго говоря, Аланис была для него скверной партией: изуродованная, лишенная владений, запятнанная интригами отца. Эрвин мог претендовать на брак с императрицей, Аланис не место рядом с ним. Но Иону переполняло тепло, которое можно раздавать без счету, радоваться за кого угодно. Она искренне желала счастья Аланис. А окажись подле Эрвина крестьянка или горничная – пожелала бы и ей.

Иона мало говорила, большею частью беседу вели Эрвин и леди София. Мать использовала все поводы для гордости и расспрашивала сына о самых громких триумфах: Мудрая Река, Уиндли, Дойл, первый и второй Лабелин. Эрвин отвечал с самоиронией, весьма его красившей.

– План битвы при Мудрой Реке?.. Матушка, вас обманули: не было там никакого плана! Просто мы с Робертом и Блэкберри перегрызлись на совещании, не сумели договориться и поперли через реку в трех разных местах. Бедных путевцев это запутало – они-то ждали единого войска… Я возглавлял атаку при Уиндли? Матушка, убейте – не вспомню. От страху все из головы вылетело… Вот при первом Лабелине кем-то я командовал, это было. Шестеро молодчиков подскакали ко мне и спросили: «Милорд, мы едем пугать путевцев! Не желаете ли с нами?» Черт меня дернул согласиться…

Разговор коснулся Красавчика Деймона и остальных погибших. Помянули их добрым словом, помолчали. Выпили за их счастье на Звезде. Вспоминали с душою, печалились искренне. У Роберта и Эрвина глаза блеснули влагой. Однако Ионе не впервые подумалось: северяне поминают мертвых не так, как другие. Путевец или уэймарец говорит о смерти как о потере, северянин – как о зимних морозах: холодно, скверно, но кто ждал иного?..

О здоровье отца не говорили: Эрвин повидал его сразу по приезде и все отлично знал. В теле лорда Десмонда считанные мышцы сохранили подвижность. О том, чтобы сесть или хотя бы повернуть голову без чужой помощи, речь давно уже не шла. И хуже всего – по мнению самого же отца хуже – что в таком состоянии он мог прожить еще год, второй, третий. Рано или поздно он устанет от беспомощности и унижения, отдаст приказ кому-то из вассалов. Вассал не рискнет обнажить меч без согласия правящего герцога, придет с вопросом, и Эрвину придется решить… Наступила за ужином такая минута, когда все притихли, думая об одном и том же. Лишь Аланис не поняла причину молчания и невпопад заговорила о столичных делах. Эрвин прервал ее холодным взглядом, а леди София поспешно сказала, стараясь сгладить неловкость:

– Я боюсь верить, но думаю, у Десмонда появился шанс. Будучи в Запределье, кайр Джемис захватил один Предмет. А Марк сумел, при помощи этого Предмета, заговорить на расстоянии с самим хозяином Перстов!..

Понукаемая вопросами Эрвина, леди София рассказала всю историю говорящего Предмета и своего соглашения с неведомым преступником. Чем дольше слушал Эрвин, тем сильнее вытягивалось его лицо.

– Матушка, матушка!.. Постойте!.. Вы хотите сказать, что имели действенный способ найти хозяина Перстов? И променяли его на иллюзию шанса исцелить отца?!

– Нет, милый, ты совершенно неправ. Никакая не иллюзия, а вполне весомая возможность! Подумай: разве человек, способный повелевать Предметами, не сможет вылечить хворь? Все болезни подлунного мира – пустяки перед силою Предметов! Потому Праматери никогда не хворали! Об этом нет ни слова в священном писании.

– Конечно, ни слова! Представьте Янмэй со всем ее пафосом, пишущей в дневнике: «Давеча заболела простудой. Сопли лились в три ручья, а чихала так, что чуть глаза не выскочили. Выпила какой-то микстуры, теперь маюсь несварением желудка…» Кто же пишет такое о святых?!

– Не богохульствуй, будь добр. Если Праматери желали исцелить хворого, то всегда могли это сделать. Всякому это известно, и не смей отрицать.

– Хорошо, хорошо, Праматери могли… Но с чего вы взяли, что хозяин Перстов тоже сможет?! Он-то не Праматерь!.. И главное: если даже сможет, то зачем ему помогать нам?! Потому только, что дал вам слово?..

Леди София притихла, пристыженная. Иона знала, что еще в Первой Зиме мама выслушала почти те же слова от отца. Но теперь к леди Софии пришла нежданная помощь – Аланис вмешалась в беседу:

– Милый Эрвин, если твой лорд-отец выздоровеет, вернешь ли ты ему герцогство?

– Без колебаний. У отца будут все права на него. Я же порадуюсь, что он возьмет на себя управление Первой Зимой, ведь у меня множество дел в столице.

– А знает ли хозяин Перстов, что ты настолько предан отцу?.. Я имею в виду: не хочет ли он исцелить лорда Десмонда, чтобы посеять вражду внутри Дома Ориджин?

– Умно… – признал Эрвин. – Обоснованная версия. Пожалуй, матушка, отчасти вы правы: мы можем надеяться.

Леди София гордо подняла подбородок:

– Когда я выживу из ума, дорогой, непременно извещу тебя об этом. А до тех пор не смей считать свою мать глупой овечкой.

– Приношу извинения, миледи. Я обрадовался преждевременно…

– Ах, негодный!

Они посмеялись. Вернув серьезный вид, леди София спросила:

– Скажи, когда ты планируешь сообщить о непричастности Адриана?

– Простите, мама?..

– Подлинный хозяин Перстов – не Адриан. После моей с ним беседы это совершенно очевидно. Коронация была, кажется, самым подходящим моментом, чтобы очистить имя владыки. Однако в дороге мы беседовали со многими людьми, и никто не говорит ни о каком хозяине Перстов. Вся Империя продолжает верить, что Эвергард и пленников за Рекою сжег Адриан. Когда ты развеешь это заблуждение?

Теперь и Эрвин стал очень серьезен.

– Матушка, я прошу вас, а также всех за этим столом. Ни с кем, ни при каких условиях не упоминайте никакого хозяина Перстов. Злодеем был Адриан, и теперь он мертв. Самозванец Галлард, восстание на Западе, пропавшая графиня Нортвуд, малолетняя пьянчуга на престоле – довольно хаоса в этой несчастной стране! Не хватало только слухов про таинственного Властелина Перстов!

Леди София попыталась возразить, и Эрвин добавил, понизив голос:

– Я сказал: «Прошу»?.. Простите, неудачная фигура речи. Я приказываю молчать о хозяине Перстов. До тех пор, пока не прикажу обратного.

Все затихли, несколько ошарашенные. Лицо леди Аланис имело такое выражение, будто она лучше других поняла смысл приказа.

* * *

Так было заведено у брата с сестрой, что, встретившись после долгой разлуки, первым делом они обсуждали самое важное. А самым важным оба считали то, что волнует. Глупость ли, мелочь, пустяк – не суть. Если это беспокоит, значит, это важно.

Такие разговоры не предназначались для чужих ушей, потому после ужина Иона укрылась в своих покоях, попросив Сеймура не впускать никого, кроме брата. Очень скоро Эрвин пришел в гости.

– Как вы обустроились, леди Иона София? По нраву ли вам покои? – широким жестом он обвел комнату. – Вы знаете, любезная леди, что все гостевые покои дворца обставлены и украшены в стиле разных земель Империи. В предыдущие визиты вам всегда предоставлялись комнаты северного убранства – на том глупом основании, что вы северянка. Но я преломил скучную традицию и выбрал для вас самую южную изо всех комнат! Довольна ли моя милая леди?

Комната была насквозь пронизана духом Шиммери – таким, каким представляла его Иона. Горы бархатных подушек, полотняные шкафы, стенные панели в резных цветочных узорах, картины с диковинными пестрыми тварями. В воздухе плывет аромат благовоний из двух высоких бронзовых чаш, журчит вода в крохотном мраморном фонтане.

– Миледи в полном восторге! Когда я попаду в настоящее Шиммери, там все должно быть именно так! В противном случае мне придется захватить Юг и полностью его переделать!

Она усадила Эрвина за столик, сплетенный из виноградной лозы.

– Однако, милорд, я хотела бы начать беседу с главного. Что у вас на сердце?

– О!.. – Эрвин ответил с усмешкой. – Пока шла война, меня беспокоили только две сущности: Адриан с его войском и мои собственные офицеры. Но теперь наступил мир… и тревожным стало все. Во всем вокруг есть подвох, каждую минуту что-нибудь идет не так. Не хватит тысячи глаз, чтобы за всем уследить, и ночи – рассказать обо всех проблемах.

Иона готова была слушать хоть десять ночей подряд и всем видом показала это, но Эрвин покачал головой:

– Лучше начни ты, подай пример. Что тебя беспокоит?

Слуги уже убрались в покоях, и не столь уж многочисленные вещи Ионы растворились в недрах шкафов, бюро и комодов. Однако самое сокровенное она сама спрятала под замок, едва войдя в комнату. Теперь Иона повернула колесики на ящичке секретера, четыре цифры ее даты рождения встали в ряд, и пружина вытолкнула ящик из ниши. Там лежала шкатулка из белого дерева. Иона открыла ее. На бархатном ложе покоились стеклянный пузырек и вороново перо. Иона взяла пузырек платочком, и даже сквозь ткань ощутила холод.

– Это – все, что осталось от человека. Не знаю, кем он был, какое носил имя. Его и еще тридцать невинных замучил насмерть брат моего мужа.

Она рассказала Эрвину все – от первых подозрений Минервы до конфликта с Виттором. Эрвин слушал с предельным вниманием, однако Иона догадалась:

– Ты уже знаешь?..

– Мне было важно услышать из твоих уст. Но да, история мне знакома. Первым поведал ее секретарь Итан Гледис. Он твердил, что Мартин Шейланд едва не убил ее величество, и требовал предать злодея имперскому суду. А вторым рассказчиком стал граф Виттор. Он прислал курьера с депешей, в которой описал действия брата как досадное следствие душевной болезни.

– Виттор писал тебе?..

– Конечно. Странно было ждать иного.

– И что ты думаешь обо всем этом ужасе?

Эрвин взял пузырек, выдернул пробочку. Осторожно приблизил к носу и тут же брезгливо отдернулся.

– Редкостная дрянь… Не думаю, что оно хотя бы простуду вылечит.

– Я не о том спрашиваю! – воскликнула Иона. – Что думаешь о поступке Мартина?

– Мое мнение сильно зависит от твоего ответа на один вопрос. А именно: причастен ли граф Виттор?

– Нет.

– Ты уверена?

– Да.

Иона рассказала о проверке, устроенной мужу.

– Весьма разумно, – похвалил Эрвин. Протянул паузу. – Однако…

Иона покраснела от стыда. Конечно! Эта проверка отдавала позором и бесчестием, нельзя было опускаться до нее!

– Ты должен меня понять… – прошептала Иона.

– Я хорошо тебя понимаю. А ты меня – едва ли. Будь добра, напомни, какой приказ я дал тебе в Первой Зиме?

– Беречь союз с графством Шейланд.

– Именно. Для достижения цели от тебя требовалось совсем немного – любить мужа. Я не сказал прямым текстом, но это казалось очевидным. Любить своего мужа – неужели сложно?

– Я люблю его!

– В таком случае, где он? Почему не приехал с тобою?

– У него были важные дела…

– Неужели?

– И еще он побоялся гнева императрицы. Она прислала голубя, требуя выдать Мартина на суд. Виттор остался в Уэймаре, чтобы не…

Иона осеклась, заметив насмешку в глазах брата.

– Гнев императрицы – о, боги, как это ужасно! Придя в ярость, ее величество может… дай-ка подумать… выпить лишний кубок орджа? Сразить противника смертоносным сарказмом?.. Сестра, порою ты наивна, как младенец! Шейланд боится нас с тобой!

– Боится нас?.. Но почему?

– Потому, что ты недостаточно любишь его. Виттор совершил глупость – после нашего поражения при Пикси хотел переметнуться к Адриану. Едва я взял столицу, он одумался. И ты могла показать, что, как верная жена, будешь с ним всегда и везде, разделишь любые невзгоды, защитишь и поддержишь. Могла даже сказать мужу, что скроешь от меня его метания! Но ты, напротив, дала понять, как глубоко осуждаешь малодушие Виттора, не поверила его клятве и учинила унизительную проверку. Всем видом ты показывала, что не доверяешь столь мелкому существу, как твой муженек. И хуже всего, говорила не от себя лично. Я же тебя знаю! Ты осудила его со всею надменностью Дома Ориджин, окатила всем высокомерием Севера! Вот почему он не приехал.

Когда Иона сумела вымолвить хоть слово, она прошептала:

– Ты несправедлив ко мне… Я поступила, как велела честь…

– Именно! Ты выше Виттора, и честь велит не скрывать этого. Но теперь послушай, что скажу я. Граф Виттор Шейланд – уникальный человек в экономике. Он талантливый финансист, и при этом – лорд. Деньгами Адриана заправляла свора низкородных собачек – министр налогов и сборов, казначей, сборщики податей… Но за всеми ними присматривал финансовый советник – граф Виттор Шейланд! Не имея личного доступа к казне, он мог разобраться во всех делах и отчетах, и указывал владыке, если видел что-то подозрительное. Так Адриан держал в узде чиновничью свору. Твой муж, не имеющий войска и доблести, был бесполезен на войне. Однако теперь, когда пришел мир, я чертовски рассчитывал на его помощь!

– Но, Эрвин!..

– Послушай далее. Братья Крейг и Дональд Нортвуды бились рядом с нами в двух крупнейших сражениях: при Пикси и в Лабелине. Правда, при Пикси оба ухитрились попасть в плен, потому в Лабелине их полками командовал наш граф Лиллидей – именно ему медведи обязаны небывалой эффективностью в том бою. Однако теперь братья-Нортвуды имеют дерзость верить, что выиграли войну наравне с нами! Расхаживают, гордые как индюки, требуют несусветной доли трофеев, владений в Южном Пути и – хуже всего – придворных должностей. Я каждый день сочиняю сказки, чтобы удержать этих костоломов в стороне от управления Империей. Замечу: у меня имелось два отличных способа подчинить Нортвудов – леди Сибил и граф Элиас. Оба стоят в иерархии выше сыновей. Сибил болезненно тщеславна, Элиас устал от жизни, я с легкостью контролировал бы обоих. Но Сибил исчезла неизвестно куда, а Элиас – в плену у графа Виттора. Того самого, которого ты не сочла нужным полюбить и приласкать!

Непослушными от горечи устами Иона произнесла:

– Эрвин, я другого от тебя ждала…

– Как и я от тебя! Ты могла помочь мне, а вместо этого – лелеяла свою высокородную гордыню!

Иона долго не находила слов. Обида сбила ее с ног, обезоружила, оглушила.

Некстати вспомнилась Аланис Альмера. Циничная, нечуткая, полная прагматизма – вот она все бы рассчитала наперед, прежде чем спорить с мужем. От этой мысли становилось особенно горько.

Однако Иона овладела собою. Взяла в руки ладони Эрвина, встретила его взгляд.

– Прости меня. Я позволила себе проявить чувства, не подумав о последствиях. Отец всегда предостерегал от этого.

Эрвин помолчал еще. Но вот его взгляд смягчился, губы дрогнули в слабой улыбке.

– И ты меня прости. Я слишком перегружен политикой, от нее становлюсь раздражительным, мелочным, нервным. Меж тем все нынешние неурядицы – чепуха. Главное – мы живы, и Фаунтерра – наша. Осенью я не смел и надеяться на это.

Он поцеловал запястья сестры. Нежданное тепло растрогало ее, комок подкатил к горлу.

– Хочешь… хочешь, я сейчас же уеду назад в Уэймар? Успокою мужа, уговорю, привезу любой ценою!

– О, нет! Ты и шагу не сделаешь из дворца, пока мы вдоволь не наговоримся! А с Виттором – придумаем что-нибудь. Возможно, высочайшее помилование Мартину Шейланду уладит все конфликты…

Ионе очень хотелось думать, что Эрвин шутит. Спросить напрямую она не решилась. По крайней мере, не сейчас.

Брат сменил тему:

– Что за перо, сестрица? Ты еще не рассказала о нем.

– Я нашла его в Уэймаре при очень странных обстоятельствах… Мне думается, перо – это знак.

– О, нет!

В притворном ужасе Эрвин схватился за голову. С детства он добродушно посмеивался над сестринской любовью к мистике: «Моя птичка-сестричка снова унеслась в заоблачные выси!..» Иона не оставалась в долгу: «Мой бедный слепой кротик! Застрял в норе материального мира и боишься даже выглянуть…»

– Да-да, знак. Я поведала бы тебе его значение, но поймешь ли…

Эрвин стер улыбку с лица.

– Твоя ирония звучит вымученно. Видимо, знак действительно важен. Я внимательно слушаю.

Иона рассказала все, что успела передумать о черном пере, изложила поочередно все трактовки. По мере рассказа в душе нарастало волнение. Делалось настолько сильным, тяжелым, горячим, что сложно было не закричать.

– Сегодня я окончательно поняла значение пера. Оно страшно. Ты шел на войну, чтобы защитить справедливость, свергнуть тирана, восстановить законы. И ты победил, слава Агате. Но всю мою дорогу из Уэймара – целый месяц – я вижу плоды этой победы. Тысячи погибших воинов, кладбища на мили. Десятки тысяч голодных крестьян – отчаявшихся, лишенных надежды. Праздничная столица – несуразное кичливое пятно роскоши среди моря печали. Мертвый Адриан… Каким бы он ни был, но ведь не он владел Перстами. Не он сжигал людей в Запределье, не он убивал тебя. А настоящий преступник так и остался в тени… Теперь я знаю: перо стервятника – символ нашего триумфа. Только падальщикам война принесла счастье. Мы одержали воронью победу – вот каков смысл знака.

Иона перевела дух и сказала с мольбою:

– Если можешь, скажи мне, что это не так.

– Воронья победа?.. – ответил Эрвин по недолгом размышлении. – Конечно, воронья! Хотя я делал все, чтобы вышло иначе. Взял Дойл ценою двадцати пяти жизней, а Лабелин – ценою десяти. Захватил дворец Пера и Меча почти без боя, и Престольную Цитадель с ним вкупе. Договаривался с подлецами и бандитами, рисковал жизнью на поединке чести. Но выходило иначе, не по-моему. Боги войны брали свое, как ни крути. Здесь, во дворце, одного за другим провожая на Звезду лучших воинов, я понял кое-что. Не бывает чистых побед. Любой триумф – пожива стервятникам. Желаешь победу – бери воронью. Не хочешь такую – не будет никакой.

Эрвин сломал перо, точь-в-точь как Светлая Агата на иконе. Только черное вместо белого.

– Вот он, выбор: плати цену и бери, либо не плати – и не бери. Третьего не дано.

Иона взяла обломок из рук брата.

– Я мало знаю о войне, а ты теперь знаешь все… Но позволь мне сохранить свою веру: случаются и голубиные победы. Возможно сделать выбор, что не принесет страданий никому.

– Быть может, ты права, – ответил Эрвин.

Он говорил тоном новой странной Аланис, научившейся не спорить.