Глава 21
Скороговорки… Черные слова на бледно-голубом фоне… Что это было? Какой-то курс ораторского искусства? Как трудно вспомнить. Нет, хотя он ясно видит экран, но на экране нечто непонятное: «Сла… шла Саса… сука!» Вздохнув, он попробовал еще раз. И еще раз… Язык как старая подметка. Почему-то… он не знает почему, но он должен, должен снова научиться говорить. Пока запинаешься, как идиот, с тобой и обращаются, как с идиотом.
«Могло быть и хуже. Гораздо хуже…» Он уже ест настоящую еду, а не подсахаренную водичку или жиденькую кашку. Уже целых два дня сам принимает душ и одевается. Теперь никаких больничных рубах. Ему выдали футболку и штаны. «Как корабельный костюм». Приятно, что они серые. Да, приятно, но тревожно. Потому что он не понимал, почему ему это приятно.
– Шла. Саша. По. Шоссе. И. Сосала. Сушки! Ха!
Он откинулся на подушки, задыхаясь, но торжествуя. И тут он увидел, что за ним с улыбкой наблюдает доктор Вербена.
Все еще не отдышавшись, он вместо приветствия махнул ей рукой. Она подошла и присела на краешек кровати. На ней привычный зеленый хирургический костюм, а в руке какой-то мешок.
– Ворон сказал, что ты полночи что-то бубнил, – заметила она. – А ты вовсе не бубнил, правда? Ты практиковался.
Он кивнул:
– Надо грить… Риказ… – Он прикоснулся к своим губам, потом обвел рукой комнату. – Сполняют.
– Вот как? – Она насмешливо приподняла брови, но глаза смотрели пристально и серьезно. Подвинувшись, она поставила между ними столик. – Ну, садись, я принесла тебе игрушки.
– Торое децво, – мрачно пробормотал он, снова поднимаясь на постели. Грудь все еще немного ныла. Ну что ж, по крайней мере он вроде бы избавлен от наиболее отталкивающих аспектов своего детства. И что дальше? Второе отрочество? Боже упаси. Может, через этот этап удастся перескочить. «Почему меня так пугает отрочество, которого я не могу вспомнить?»
Он рассмеялся, когда она вытряхнула из мешка на столик детали различного оружия.
– Тест, да? – Он начал собирать оружие. Парализатор, нейробластер, плазмотрон, игольник… Засунуть, повернуть, щелчок, ударом вогнать на место… Раз-два-три-четыре – и он выложил их рядом. – Кумуляторы пустые. Не даете мне ружия, а? Эти – лишние. – Он сгреб с полдюжины запасных элементов и ненужных деталей в отдельную кучку. – Ну вот. Теперь все.
И он довольно ухмыльнулся.
– Ты ни разу не направил их ни на меня, ни на себя, пока собирал, – с любопытством отметила она.
– А? Не заметил. – Но он сразу понял, что так оно и было. Потом неуверенно прикоснулся к плазмотрону.
– Когда ты это делал, у тебя ничего не включилось? – спросила она.
Он покачал головой, снова почувствовав бессильное беспокойство, но тут же оживился:
– А седня утром спомнил. Фанной. – Стоило только попробовать говорить быстрее, как слова отказывались повиноваться и путались.
– В ванной, – перевела она, подбадривая его. – Расскажи-ка. Попробуй говорить медленно.
– Медленно. Это. Смерть, – четко произнес он.
Она только моргнула.
– Ладно. Все равно расскажи.
– А. Да. Будто я маленький. Еду рхом. Старик тоже. Ферх на гору. Хлодно. Лошади… пхтят, как я. – Даже самого глубокого дыхания ему не хватало. – Деревья. Гора – две, три, росли деревьями – и единились новыми пластиковыми трубами. Ведут к домику внизу. Деда доволен… тому что трубы эф-фек-тивны. – Он постарался выговорить последнее слово полностью – и у него получилось. – И люди тоже довольны.
– И что они делают в этой сценке? – озадаченно спросила она. – Те люди.
Он снова представил себе картинку: воспоминание о воспоминании.
– Жгут дерево. Делают сахар.
– Получается бессмыслица. Сахар получают в биокотлах, а не сжигая деревья, – сказала Вербена.
– Деревья, – уверенно возразил он. – Коричневые сахарные деревья.
Выплыло еще одно туманное воспоминание: старик отламывает кусочек чего-то похожего на бежевый песчаник и кладет ему в рот попробовать. Он ощущает прохладное прикосновение узловатых старческих пальцев, сладость с привкусом кожи и лошадей. «Это было на самом деле. Деда». Но он по-прежнему не мог вспомнить никаких имен.
– Горы мои, – добавил он. Почему-то от этой мысли стало грустно, хоть и не понятно почему.
– Что?
– Собственность. – Он мрачно нахмурился.
– Еще что-нибудь?
– Нет. Все.
– А ты уверен, что все это тебе не приснилось?
– Нет. Фанной, – твердо повторил он.
– Очень странно. Это-то вполне понятно. – Она кивнула на собранное оружие и снова сложила его в мешок. – А то, – мотнув головой, она обозначила его рассказ, – не укладывается. Деревья из сахара, сдается мне, похожи на сказку.
«Не укладывается куда?» В порыве отчаяния он схватил ее за руку и умоляюще выговорил:
– Не кладвается куда? Что ты знаешь?
– Ничего.
– Ненчего!
– Мне больно, – спокойно сказала она.
Он сразу выпустил ее руку, но настойчиво повторил:
– Ненчего. Что-то. Что?
Вздохнув, она закончила укладывать оружие и пристально посмотрела на него.
– Мы и правда не знаем, кто ты. А еще точнее – не знаем, который из двух.
– Есть выбор? Скажи!
– Ты на… опасном этапе выздоровления. Амнезия после криооживления проходит обычно не сразу. Типичная кривая Гаусса. Сначала понемногу, потом все больше. А потом снова очень мало. Несколько последних пробелов могут остаться на годы. Поскольку у тебя не было серьезных повреждений черепа, мой прогноз – что ты в конце концов восстановишь личность полностью. Но…
Очень страшное «но». Он умоляюще посмотрел на нее.
– На данном этапе криооживленный настолько жаждет вернуть свою личность, что может подобрать неверную и начать собирать свидетельства вокруг нее. И тогда придется потратить несколько месяцев, чтобы снова все исправить. В твоем случае присутствуют некоторые дополнительные факторы и подобный поворот событий вполне возможен. Я должна быть очень-очень осторожной, чтобы не сказать тебе что-то, в чем я не уверена полностью. А это трудно, потому что я тоже гадаю – и так же настоятельно, как ты. Мне необходима уверенность, что все твои воспоминания действительно исходят от тебя, а не подсказаны мною.
Он разочарованно вздохнул и откинулся на подушки.
– Но существует возможность ускорить процесс, – добавила она.
Он снова стремительно сел.
– Какая? Гри!
– Существует препарат, который называется суперпентотал. Одна из его производных применяется как успокоительное при душевных расстройствах, но в основном его используют как средство для допросов. Называть его «сывороткой истины» неверно, но непосвященные настаивают на таком наименовании…
– Я… знаю спертотал.
Он нахмурился. С суперпентоталом связано что-то важное. Что именно?
– Он действует очень расслабляюще, а иногда у пациентов после криооживления включает механизмы воспоминаний.
– А!
– Но он вполне может поставить в неловкое положение. Под его воздействием люди охотно говорят все, даже самое потаенное, даже очень личное. Врачебная этика требует, чтобы я тебя предупредила. А еще у некоторых к этому препарату аллергия.
– А где… вас научили… чебной этике? – с любопытством спросил он.
Как ни странно, она поморщилась, а потом, пристально глядя на него, сказала:
– На Эскобаре.
– А мы сейчас?
– Пока мне не хотелось бы говорить.
– Как это может портить мою память? – возмутился он.
– Наверное, я уже скоро смогу сказать, – успокоила она. – Совсем скоро.
Он стиснул зубы и глухо застонал.
Вербена вытащила из кармана небольшую белую наклейку.
– Протяни руку. – Она приложила наклейку к сгибу его локтя, объяснив, что это проверка на аллергию. – Судя по тому, что мне известно о твоей работе, у тебя высокий шанс иметь аллергию. Искусственно вызванную.
Отклеив нашлепку, она пристально посмотрела на его руку. Там появилось розовое пятнышко, и она нахмурилась, с подозрением спросив:
– Зудит?
– Нет, – соврал он, сжимая вторую руку в кулак, чтобы не начать чесаться. Препарат, который вернет память! Ему он просто необходим. «Побледнее, чтоб тебя!» – мысленно приказал он розовому пятнышку.
– Кажется, у тебя наблюдается повышенная чувствительность.
– Ну, пжалуссста!
Она с сомнением покачала головой.
– Ну ладно… Что нам терять? Сейчас вернусь.
Очень скоро она принесла два инъектора и положила на столик у кровати.
– Это – суперпентотал, а это – нейтрализатор. Сразу же скажи, если вдруг почувствуешь себя как-то странно, может быть, появится зуд или трудно станет дышать или глотать, или язык начнет отниматься.
– Уже тнялся, – пробурчал он. – Ткуда смогу знать?
– Сможешь. А теперь просто ляг и расслабься. Скоро будешь вроде в полусне: тебе покажется, что ты паришь в воздухе. Считай обратно с десяти. Ну, начали.
– Десс… Вять… восьми… Семь. Шесть. Пять, тыре, три-два-дин. – Никакого полусна: он напряжен, нервничает и расстроен. – Это тот прат?
Его пальцы сами забарабанили по столику. Звук неестественно громкий. Все предметы в комнате видятся слишком резко, слишком четко. Лицо Вербены – незнакомое и жуткое – какая-то белая маска. И эта маска угрожающе придвигается.
– Твое имя? – прошипела она.
– Я… я… йа-йа… – Язык не слушался.
– Странно, – пробормотала маска. – Давление у тебя должно бы снижаться, а не повышаться.
И тут он вспомнил, что такое важное связано с суперпентоталом.
– Спертотал меня ждает…
Она покачала головой, показывая, что не понимает.
– …Збуждает… – заставил он повторить свой непослушный язык. Ему хотелось говорить. Тысячи слов рвались наружу, подталкиваемые нервным возбуждением. – Та-та-та!!!
– Это необычно. – Она хмуро посмотрела на инъекторы, которые все еще держала в руке.
– А то. – Лицо Вербены стало хорошеньким, кукольным. Сердце у него колотилось. Стены колыхались, словно он находился под водой. Огромным усилием воли он попробовал заставить себя расслабиться. Ему необходимо расслабиться!
– Ты что-нибудь вспомнил?
Ее темные глаза как озера, влажные и прекрасные. Ему хотелось окунуться в ее глаза, хотелось сделать ее счастливой, танцевать с ней, нагой, под звездами… Его бормотание вдруг вылилось в поэзию… в некотором роде. На самом деле это был крайне непристойный стишок, в котором обыгрывался очевидный символизм п-в-туннелей и скачковых кораблей. К счастью, выговорился стишок очень невнятно.
К его облегчению, она улыбнулась. Но с этим было связано и что-то совсем не смешное…
– Гда я прошлый раз его чтал, хто-то теня трашно збил. Тоже был под спертоталом.
Все ее прекрасное стройное тело вдруг напряглось.
– Тебе уже вводили суперпентотал? А что еще ты помнишь об этом?
– Его звали Гален. Лился на мнея. Не знаю чему. – Он вспомнил, как над ним колыхалось багровеющее лицо, источавшее смертельную ненависть. Как на него сыпались удары. Он поискал воспоминания о страхе и обнаружил, что страх почему-то был связан с жалостью. – Не пнимаю.
– А о чем еще он тебя спрашивал?
– Нпомню. Сказал ему еще стих.
– Ты читал ему стихи под суперпентоталом?
– Нсколько часов. Чертовски злил.
– Ты не поддался допросу под суперпентоталом! Потрясающе. Ну, тогда давай поговорим о поэзии. Но ты помнишь Сера Галена. Ага!
– Гален кладывается? – Он встревоженно наклонил голову. Ну конечно, Сер! Имя было важно – она его узнала. – Скажи мне!
– Я… не уверена. Каждый раз, когда мне кажется, что я сделала шаг вперед, мы уходим на два в сторону и один назад.
– Хотел бы пройтись с тобой, – признался он и с ужасом услышал, как описывает, коротко и грубо, что еще хотел бы с ней сделать. – А! А! Извините, миледи.
– Ничего, – утешила она, – это суперпентотал.
– Не… этто гормоны.
Она расхохоталась. Это подействовало ободряюще, но ненадолго. Пальцы начали теребить одежду, ноги задергались.
Она хмуро посмотрела на меддисплей:
– Давление у тебя все повышается. Хоть под суперпентоталом ты и очарователен, но реакция у тебя явно атипичная. – Она взяла второй инъектор. – Думаю, нам следует остановиться.
– Я ненормальный. Вы вынете мои мозги? – спросил он с подозрением, глядя на инъектор. И вдруг пришло озарение: – Эй! Я знаю, где я! Это Архипелаг Джексона!
С ужасом посмотрев на нее, он вскочил и бросился к двери.
– Подожди, подожди! – Она бросилась за ним. – У тебя реакция на препарат, стой! Давай, я ее нейтрализую! Роза, держи его!
Он увернулся от доктора Дюроны с конским хвостом, нырнул в лифтовую шахту и стал карабкаться по запасной лестнице. Все тело невыносимо болело. Мелькающий хаос коридоров, этажей, криков и быстрых шагов вдруг прекратился, и он оказался в знакомом вестибюле.
Он прошмыгнул мимо рабочих, тащивших антигравитационную платформу с ящиками, и выскочил за прозрачные двери. На этот раз силовой экран не сработал. Охранник в зеленой куртке повернулся к нему, словно в замедленных съемках, вытаскивая парализатор, и открывал рот, чтобы крикнуть. Крик тек медленно, как патока.
Беспомощно моргая глазами в слепящем сером свете дня, он разглядел эстакаду, стоянку, грязный снег. Гравий и лед больно врезались в ноги, но он все равно задыхаясь бежал через стоянку. Перед ним стена. В стене ворота открытые, а в воротах охрана.
– Не парализуйте его! – услышал он женский голос.
Он вырвался на грязную улицу, увернулся от какой-то машины. Слепящие серо-белые пятна чередовались с цветными. Открытое пространство по другую сторону улицы усеяно голыми черными деревьями. За стеной дальше по улице – еще здания, громадные и пугающие. Все кругом чужое, незнакомое. Он бросился туда, к деревьям. Глаза заволокло сиренево-серой пеленой. Холодный воздух обжигал легкие. Он споткнулся и упал на спину.
Полдюжины Дюрон набросились на него, как стая волков на добычу. Схватив за руки и за ноги, его подняли со снега. Подбежала перепуганная Вербена. Зашипел инъектор. Его, как овцу, поволокли через улицу и быстренько втащили в большое белое здание. В голове немного прояснилось, но грудь болела так, словно ее сжимали тисками. К тому моменту, как его уложили на кровать в подземной больнице, ложная паранойя, вызванная препаратом, развеялась, сменившись вполне реальной.
– Как ты думаешь, его видели? – озабоченно спросил грудной голос.
– Охрана ворот, – коротко ответил другой голос. – Посыльные.
– Еще кто-нибудь?
– Не знаю, – пропыхтела Вербена. – Пока мы за ним бежали, проехало штук пять автомобилей. В парке я никого не видела.
– А я видела вдали парочку, – сообщила еще одна доктор Дюрона. – Вдалеке, по ту сторону озера. Они на нас смотрели, но сомневаюсь, чтобы что-то разглядели.
– Да уж, посмотреть было на что…
– А что случилось на этот раз, Вербена? – устало спросила седовласая доктор Дюрона. Она прошаркала поближе и уставилась на него, тяжело опираясь на резную палку. Похоже, это не для форсу. Все ее слушались. Может, это и есть таинственная Лилли?
– Я ввела ему дозу суперпентотала, – сдержанно доложила Вербена, – чтобы попробовать включить память. Иногда криооживленным это помогает. Но у него началась реакция. Подскочило давление, накатила паранойя, и он кинулся бежать, словно борзая. Мы не могли его догнать, пока он сам не свалился в парке.
Боль немного отступила, и он заметил, что Вербена все еще не отдышалась.
Старая доктор Дюрона хмыкнула:
– И как суперпентотал, помог?
Вербена неуверенно сказала:
– Кое-что странное он вспомнил. Мне надо поговорить с Лилли.
– Да, да, и как можно скорее, – согласилась старая доктор Дюрона (значит, все-таки не Лилли). – Я…
Но тут его попытки говорить, заикание и дрожь вызвали конвульсии. Мир рассыпался на тысячи осколков. Очнувшись, он увидел, что две женщины удерживают его на постели, Вербена склонилась над ним, давая какие-то указания, а остальные Дюроны расходятся кто куда.
– Приду, как только смогу, – с отчаянием бросила через плечо Вербена. – Сейчас его оставить нельзя.
Старая Дюрона кивнула и ушла. Вербена отстранила поданный кем-то инъектор с противосудорожным средством.
– Запишите в его истории: этому человеку не вводить ничего, предварительно не проверив реакцию.
Она отослала почти всех помощников, и в палате стало темно, тихо и тепло. Постепенно дыхание выровнялось, но его все еще подташнивало.
– Извини, – сказала она, – я не думала, что суперпентотал приведет к такому.
Он попытался сказать: «Ты не виновата», – но дар речи снова покинул его.
– И-и-йа. Делал. Плохо?
Она слишком долго не отвечала, а потом наконец сказала:
– Может, все обойдется.
Через два часа за ним пришли с антигравитационной платформой и перевели из палаты.
– К нам поступают новые больные, – невозмутимо сообщила доктор Астра с короткой стрижкой. – Им нужна твоя палата.
Ложь? Полуправда?
Больше всего его озадачило то, куда они его перевели. Ему виделись запертые камеры, а вместо этого его подняли в грузовом лифте и уложили на раскладушку в личных комнатах Вербены. В коридоре целый ряд одинаковых дверей – видимо, на этом этаже жилые помещения Дюрон. Вербене были отведены гостиная (она же кабинет), спальня и ванная комната. Он ощущал себя не столько узником, сколько собачонкой, которую тайком поселили в женском общежитии. Хотя он заметил еще один мужской вариант доктора Дюроны, мужчину лет тридцати. Доктор Астра назвала его Ястребом. Цветы и птицы. В этой бетонной клетке все – цветы и птицы.
Еще чуть позже какая-то юная Дюрона принесла ему поднос с обедом, и он поел вместе с Вербеной за небольшим столиком, наблюдая, как за окном опускаются сумерки. Надо полагать, в его статусе пациента-пленного изменений не произошло, но было приятно выбраться из больничной палаты, освободиться от датчиков и грозного медицинского оборудования. И заниматься чем-то столь прозаическим, как обед с подругой.
Когда они поели, он обследовал гостиную.
– Можно посмотреть ваши вещи?
– Пожалуйста. Если у тебя что-то сработает, дай мне знать.
Она по-прежнему ничего не говорила о нем самом, но по крайней мере была готова говорить о себе. Во время разговора его внутреннее видение мира вдруг изменилось. «Почему у меня в голове сидят карты п-в-туннелей?» Может, его восстановление пойдет по трудному пути: сначала он узнает все, что есть во Вселенной, а то, что останется, дырка в форме карлика, методом исключения станет им. Пугающая перспектива.
Он посмотрел сквозь стекло на чуть заметное сияние, повисшее в воздухе, – словно тонкая золотая пыль. Теперь он опознал силовое поле – шаг вперед по сравнению с первым столкновением. Силовой экран был военного образца. Непроницаем ни для чего, начиная с вирусов и молекул газа и кончая… чем? Конечно, снарядами и плазменным огнем. Где-то поблизости должен находиться мощнейший генератор. Защита была явно позднейшей добавкой – первоначальная архитектура на силовой экран не рассчитана. За этим что-то кроется…
– Так мы и правда на Архипелаге Джексона? – спросил он.
– Да. О чем тебе это говорит?
– Опасность. Что-то нехорошее. А это что за место?
– Клиника Дюрона.
– Да, так? Чем занимаетесь? Почему я тут?
– Мы – личная клиника дома Фелл. Выполняем то, что им необходимо.
– Дом Фелл. Оружие. – Ассоциация пришла автоматически. Он обвиняюще добавил: – Биологическое оружие.
– Иногда, – признала она. – И биологическая защита тоже.
Может, он солдат дома Фелл? Или взятый в плен вражеский солдат? Но какая армия возьмет в солдаты карлика-полукалеку?
– Это дом Фелл велел меня сделать?
– Нет.
– Почему я здесь?
– Для нас это тоже загадка. Тебя прислали замороженным в криокамере. Все говорило о том, что подготавливали тебя в страшной спешке. Камера была в ящике, который пришел простой почтой, без обратного адреса. Мы надеялись, что, если мы тебя оживим, ты сможешь нам сказать.
– Тут что-то еще.
– Да, – честно призналась она.
– Но мне не скажете.
– Пока нет.
– А что будет, если я отсюда уйду?
Она явно испугалась:
– Пожалуйста, не надо. Тебя могут убить.
– Снова.
– Снова, – кивнула она.
– Кто?
– Это… зависит от того, кто ты такой.
Тут он сменил тему разговора, но потом еще три раза снова к ней возвращался, надеясь, что Вербена невольно проговорится. Вконец измучившись, он решил прекратить попытки, но даже в постели еще долго лежал без сна, терзая проблему, как хищник добычу. Но все это только окончательно заморозило ему мозги. «Утро вечера мудренее». Может, утро принесет что-то новое. В какой бы ситуации он ни находился, но стабильной такую ситуацию уж никак не назовешь. Он словно балансировал на лезвии ножа, балансировал над тьмой, скрывающей все, что угодно, – пуховую перину, заостренные колья или, может, вообще ничто, бесконечную пропасть.
Он не знал, какой смысл в горячей ванне и массаже. Вот с упражнениями все ясно: доктор Астра притащила в гостиную к Вербене велотренажер и велела ему крутить педали до полуобморока. Такая мучительная процедура наверняка полезна. Но пока никаких отжиманий: он попробовал было и рухнул, пискнув от мучительной боли. Да еще разгневанная доктор Астра на него наорала, запретив делать самовольные упражнения.
Доктор Астра сделала какие-то пометки и ушла, отдав его в нежные руки Вербены. Теперь он, распаренный, лежал на ее постели, завернутый в одно только полотенце по бедрам, а она обследовала мышцы спины. Когда массаж делала доктор Астра, пальцы у нее были как щупы. Руки Вербены ласкали. Строение голосовых связок не позволяло ему мурлыкать, и он время от времени только блаженно постанывал. Она дошла до ступней и пальцев ног, а потом снова двинулась вверх.
Уткнувшись лицом в подушку, он почувствовал, как еще одна система организма докладывает о готовности к работе – впервые после оживления. Лицо разгорелось от радости и смущения. «Она же твой врач. Ей следует это знать». Вербена и так прекрасно знает все его тело, снаружи и изнутри. Но он все равно продолжал прятать лицо.
– Переворачивайся, – сказала Вербена. – Пройдусь по второй стороне.
– Э-э… лучше не надо, – промямлил он в подушку.
– Почему?
– Гм-м… помните, вы все спрашивали, не сработало ли у меня что-то.
– Да…
– Ну… что-то сработало.
Она мгновение помолчала, а потом воскликнула:
– О! Тогда тем более переворачивайся. Мне надо тебя осмотреть.
Он вздохнул:
– На что только мы не идем ради науки.
Он перекатился на спину, и она сняла с него полотенце, спрашивая:
– Такое уже было?
– Не. Первый раз в жизни. В этой жизни.
Ее прохладные ловкие пальцы быстро и профессионально прикоснулись к нему.
– Это прекрасно! – с энтузиазмом сообщила она.
– Спасибо!
Она рассмеялась. Не нужно было никакой памяти, чтобы понять, насколько это хороший признак – когда женщина в такой момент смеется его шуткам. Осторожно, ласково, он притянул к себе ее лицо. «Да здравствует наука! Посмотрим, что будет». Он поцеловал ее. Она ответила. Он растаял.
Речь и наука на время были отброшены, не говоря уже о зеленом хирургическом костюме. Тело у нее было именно такое, каким он его себе и представил. Удивительное тело, особенно в сравнении с ним – жалким скелетиком, обтянутым бледной кожей.
Вдруг пришло осознание недавно пережитой смерти, и он принялся отчаянно, страстно целовать ее, словно она была самой жизнью, и он мог вобрать ее в себя. Он не знал, враг она или друг, хорошо он поступает или плохо. Но это было тепло, движение и жизнь – явная противоположность леденящей неподвижности криостаза. «Лови мгновение». Ведь его поджидала ночь, холодная и неумолимая. Она изумленно раскрыла глаза. Только трудности с дыханием заставили его действовать медленнее, разумнее.
Его уродливость должна была бы его тревожить, но не тревожила. Интересно почему? «Любовью занимаются с закрытыми глазами». Кто сказал ему это? И та же женщина говорила: «Все дело в движении». Тело Вербены было все равно что разобранное на части оружие: он знал, что надо делать, какие детали важны, а какие – просто для отвода глаз, хоть и не мог вспомнить, как он все это узнал. Инструкции остались, а инструктор был стерт. Такого тревожащего совокупления, знакомого и чуждого, он еще не испытывал.
Она задрожала, вздохнула и расслабилась, а он поцелуями проложил дорожку вверх по ее телу и шепнул на ухо:
– Наверное, отжимания мне пока не показаны.
– О! – Она открыла затуманившиеся глаза. – Боже! Да.
Несколько мгновений поиска – и они выбрали врачебно одобренную позицию: он лежал на спине, никак не напрягая грудь, руки или мышцы живота, – и наступила его очередь. Это казалось правильным: дамы вперед, и тогда в него не будут швырять подушками за то, что он сразу же заснул. Страшно знакомая картина, но детали все неправильные. Судя по всему, Вербена тоже раньше это делала – хотя, наверное, нечасто. Но с ее стороны особого умения и не требовалось. Его тело функционировало прекрасно…
– Доктор Д., – прошептал он ей, – ты гений. Эшк… Аск… Эск… Тот грек мог бы у тебя поучиться оживлению.
Она рассмеялась и улеглась рядом с ним, тело к телу.
«Мой рост не имеет значения, когда мы лежим». Это он тоже знал. Они обменялись теперь уже неспешными поцелуями, которые можно было смаковать, как десерт после обеда.
– У тебя это здорово получается! – пробормотала она, покусывая ему ухо.
– Угу… – Его улыбка погасла, и он устремил взгляд в потолок, хмурясь от вновь подступившего беспокойства. – Интересно, а я женат? – Она резко отстранилась, и он готов был язык себе прикусить при виде ужаса на ее лице. – Не думаю, – быстро прибавил он.
– Нет… Нет. – Она снова легла. – Ты не женат.
– Которым бы я ни оказался?
– Так.
Он помедлил, накручивая на пальцы длинные пряди ее волос, а потом аккуратно раскладывая их веером по шрамам, разбежавшимся у него по груди.
– И с кем, по-твоему, ты сейчас занималась любовью?
Она нежно прикоснулась изящным указательным пальцем к его лбу:
– С тобой. Просто с тобой.
Это было приятно, но…
– Любовь или лечение?
Она чуть насмешливо улыбнулась, очерчивая пальцами его лицо:
– Кажется, того и другого понемногу. И любопытство. И подходящий момент. Последние три месяца я была очень погружена в тебя.
Ответ производил впечатление искреннего.
– Кажется, подходящий момент ты создала сама.
На ее губах промелькнула ухмылочка.
– Ну… может, и так.
Три месяца! Интересно. Значит, он был мертв чуть больше двух. За это время на него должно было уйти немало денег и времени Группы Дюрона. Начнем с того, что три месяца труда этой женщины стоят недешево.
– Зачем все это? – спросил он, хмуро глядя в потолок. – Я имею в виду себя. Что вы от меня ожидаете? – Полукалека, заика, потерявший память и навыки, без гроша за своей безымянной душой. – Вы все ждете моего выздоровления, словно я – ваша надежда на спасение. – Он начал понимать, что даже жестко деловая физиотерапевт Астра мучает его ради его же блага. Она почти нравилась ему этим безжалостным напором. – Кому еще я нужен, что вы меня прячете? Врагам?
«Или друзьям?»
– Наверняка врагам, – вздохнула Вербена.
Он наконец замолчал. Она задремала, он – нет. Касаясь паутины ее темных волос, он размышлял. Что она в нем видит?
«…Мне она представилась хрустальным гробом заколдованного рыцаря… Я извлекла достаточно осколков гранаты, чтобы можно было не сомневаться, что ты не случайный свидетель…»
Так что предстоит какая-то работа. И Группе Дюрона не нужен обычный наемник. Если это – Архипелаг Джексона, то обычных боевиков тут можно нанимать целыми кораблями.
Но ведь он никогда и не считал себя обычным человеком. Ни секунды.
«Ах, миледи. Кем я должен быть для вас?»
