Глава 9
Когда Майлз понял, что лифт идет не вниз, а наверх, ему ненадолго полегчало. Значит, это случится не в подземном гараже. Вот Галени скорее всего прикончат там, чтобы не перетаскивать труп, но Майлз в этом смысле не представляет собой проблемы.
Комната, в которую его втолкнули те двое, оказалась кабинетом, на удивление светлым, несмотря на непрозрачные оконные стекла. На прозрачной полке стояли диски с базами данных, в углу – обычный комм-пульт. Сейчас на его экране светилось изображение камеры. Галени все еще лежал, парализованный, на полу.
Старший из тех, кто участвовал в похищении Майлза, сидел у затемненного окна на банкетке с мягким сиденьем и рассматривал инъектор, только что извлеченный из упаковки. Так. Значит, намечается не казнь, а просто допрос. Или по крайней мере допрос перед казнью. Если, конечно, этот тип не намерен попросту отравить его.
Майлз оторвал взгляд от сверкающего инъектора. Мужчина пошевелился, повернул голову и изучающе поглядел на него прищуренными синими глазами, потом скосил глаза на экран комма. Благодаря какому-то случайному совпадению позы, Майлз вдруг понял, с кем имеет дело, хотя явного сходства с капитаном Галени не наблюдалось, если не считать необычной бледности. На вид человеку с инъектором было около шестидесяти. Коротко остриженные седеющие волосы, морщинистое лицо, грузное тело, явно не принадлежавшее спортсмену или человеку, поддерживающему форму. На нем была земная одежда, отстающая примерно на одно поколение от исторических мод, которые демонстрировала нынешняя молодежь и которые Майлз вместе с Элли имел удовольствие наблюдать в пассаже. Его можно было принять за бизнесмена или преподавателя – за кого угодно, только не за террориста.
Если не учитывать его убийственной напряженности. Именно в этом – судорожно сжатых руках, раздутых ноздрях и жесткой линии рта – Сер Гален и Дув Галени – члены одной семьи, отец и сын.
Гален встал и обошел вокруг Майлза. У него был брезгливый вид человека, рассматривающего не слишком удачную скульптуру. Майлз стоял неподвижно, чувствуя себя совсем коротышкой без сапог. Наконец-то он оказался в самом центре своих напастей, обнаружил их тайный источник. И центром этим был человек, обходивший его кругом и разглядывавший с ненасытной ненавистью. Или, может быть, оба они, отец и сын, были двойным центром, сведенные вместе и наложенные друг на друга, как двойной фокус эллипса, чтобы получился наконец некий дьявольски идеальный круг.
Майлз казался себе до жути маленьким и хрупким. С Галена станется переломать ему все кости – с тем же отсутствующим видом, с каким Элли Куин грызет ногти. Просто чтобы снять напряжение.
«Видит ли он меня вообще? Или он видит только предмет, символ, обозначающий врага? Не покончит ли он со мной, как с какой-то аллегорией?»
– Так, – заговорил Сер Гален. – Наконец-то передо мной оригинал. Не слишком внушительный вид для того, кто украл у меня преданность сына. И что он в тебе нашел? Но вообще-то ты неплохо представляешь Барраяр. Чудовищный сын чудовища-отца: моральный генотип Эйрела Форкосигана, выставленный во плоти на всеобщее обозрение. Может, есть все-таки в мире справедливость.
– Очень поэтично, – с трудом выдавил Майлз. – Но поскольку вы меня клонировали, вы должны знать, что биологически это неверно.
Гален угрюмо улыбнулся.
– Не стану настаивать. – Он завершил очередной круг и остановился напротив Майлза. – Наверное, ты не виноват в том, что появился на свет. Но почему ты так и не восстал против этого чудовища – твоего отца? Он сделал из тебя то, что ты есть… – Широкий взмах руки Галена словно стер с лица земли нелепую, искореженную, подростковую фигуру, стоящую перед ним. – Какой властью обладает этот диктатор, если может гипнотизировать не только собственного сына, но и чужих сыновей? – Лежащая ничком фигура на комм-экране снова притянула к себе взгляд Галена. – Почему ты идешь за ним? Почему за ним идет Дэвид? Что за извращенное удовольствие получает мой сын, вползая в мундир барраярского громилы и шагая следом за Форкосиганом?
Гален очень неубедительно изображал насмешку: в его голосе была неподдельная боль.
Вспыхнув, Майлз отрезал:
– Но мой отец никогда не бросал меня в беде!
Голова Галена дернулась, последний намек на веселье исчез. Он резко отвернулся и двинулся к банкетке за инъектором.
А Майлз мысленно проклял свой длинный язык. Если бы не его мальчишество и тщеславное желание оставить за собой последнее слово, этот человек продолжал бы говорить, и он узнал бы что-то полезное. А теперь говорить будет он, а узнавать – Гален.
Двое охранников взяли его за локти. Тот, что стоял слева, поднял рукав. Ну вот, начинается. Гален прижал инъектор к вене на локтевом сгибе Майлза, и тот услышал шипение, а потом ощутил легкое жжение.
– Что это? – успел спросить Майлз. Он успел заметить, каким детски слабым и неуверенным стал его голос.
– Суперпентотал, разумеется, – деловито бросил Гален.
Майлз не удивился, хотя внутренне весь сжался, зная, что его ждет. Он изучал фармакологию суперпентотала, его применение и действие в курсе безопасности в Императорской военной академии Барраяра. Средство использовали для допроса не только в имперской службе, но и по всей галактике, поскольку это был почти идеальный препарат – безвредный для допрашиваемого даже при повторных дозах и обладающий сокрушающей эффективностью. Правда, он не представлял опасности вообще, а в частности… Существовало мизерное количество несчастных, у которых была на него естественная или искусственно созданная аллергическая реакция. Майлза никогда не считали нужным подвергнуть операции по созданию искусственной аллергии: он представлял собой гораздо большую ценность, чем любая секретная информация. Другие агенты-шпионы были не столь удачливы. Анафилактический шок – это еще менее красивая смерть, чем дезинтеграционная камера, к которой обычно приговаривают шпионов.
Майлз в отчаянии ждал, когда превратится в маразматика. Адмиралу Нейсмиту приходилось присутствовать при многочисленных допросах с применением суперпентотала. Это средство вызывало мощный прилив добродушия и болтливости и уносило всю способность логически мыслить. Наблюдать такое было забавно – человек вел себя как кошка, хлебнувшая валерьянки. Еще несколько секунд – и он сам превратится в такую вот кошку.
Отвратительно думать, что капитан Галени был так же постыдно обработан. Да еще четыре раза кряду, судя по его словам. Неудивительно, что он такой дерганый.
Майлз почувствовал, как у него колотится сердце, словно от слишком большой дозы кофеина. Его зрение обострилось до почти болезненной четкости. Контуры предметов начали светиться, а сами предметы почти физически стали давить на него. Гален, отступивший к пульсирующему окну, превратился в обнаженную электросхему, включенную в цепь и полную смертельного напряжения.
О нет, на добродушие это не походило.
Видимо, наступает естественная кома. Майлз сделал последний вдох. Вот удивятся допрашивающие…
Но, к великому изумлению Майлза, он продолжал тяжело дышать. Значит, это не анафилактический шок. Просто еще одна чертова индивидуальная реакция. Он только надеялся, что это не вызовет тех кошмарных галлюцинаций, которые случились после чертова успокоительного, которое ему дал когда-то неопытный доктор. Вдруг Майлзу захотелось кричать. Его зрачки резко дергались в ответ на малейший жест Галена.
Охранник пододвинул Майлзу стул и помог усесться. Майлз благодарно упал на сиденье, сотрясаясь от безудержной дрожи. Ему казалось, что сознание разрывается на части, как ветхая ткань, а потом куски складываются обратно, словно на экране кто-то крутит запись фейерверка сначала в одну, потом в другую сторону. Гален хмуро смотрел на него.
– Опиши процедуры системы безопасности для входа и выхода из барраярского посольства!
Наверняка они уже выжали эту информацию из капитана Галени – значит, просто проверяют действие суперпентотала.
– …действие суперпентотала. – Майлз услышал, как повторяет вслух свои мысли. О дьявол! Он надеялся, что его индивидуальная реакция включает в себя способность не вываливать свои мысли наружу. – …Что за отвратительная картина…
Качая головой, Майлз уставился на пол у своих ног, словно ожидая увидеть там месиво из кровавых кусочков собственного мозга.
Сер Гален шагнул вперед и рывком приподнял ему голову, прошипев сквозь зубы:
– Опиши процедуры системы безопасности для входа и выхода в барраярское посольство!
– Этим занимается сержант Барт, – импульсивно начал Майлз. – Несносный болван! Никакого savoir-faire, полнейший солдафон.
Не в силах остановиться, он выдал не только шифры, пароли, места установки сканеров, но и расписание дежурств, свое личное мнение обо всех служащих, в придачу едко раскритиковав недостатки системы безопасности. Одна мысль влекла за собой следующую взрывной цепочкой, наподобие цепочки шутих. И Майлз говорил как заведенный, весело и бессвязно.
Он не только не мог остановиться сам – Гален тоже был бессилен остановить его. Обычно допрашиваемые под суперпентоталом, увлекаемые ассоциациями, отклоняются от предмета, и лишь постоянные подсказки следователя возвращают их к теме. Майлз обнаружил, что проходит через то же самое, только со страшной, небывалой скоростью. Обычных допрашиваемых можно остановить словом, но Майлз замолкал только тогда, когда Гален отвешивал ему несколько тяжелых пощечин. Тогда Майлз сидел некоторое время молча и тяжело дышал.
Пытка не входила в программу допроса под суперпентоталом, потому что счастливо одурманенные жертвы попросту не чувствовали боли. С Майлзом было иначе – боль то приливала, то уходила; то он испытывал сонливость, то мука обжигала его, полностью опустошая разум. К собственному ужасу, он вдруг расплакался. Потом так же неожиданно перестал, глупо икая.
Гален стоял как зачарованный и рассматривал Майлза с явным отвращением.
– Что-то не так, – пробормотал один из охранников. – Он что, нейтрализует действие суперпентотала благодаря какой-то новой обработке?
– Да нет, какая там нейтрализация, – возразил Гален и взглянул на часы. – Он не скрывает информацию. Только дает больше, чем надо. В тысячу раз больше.
Комм настоятельно засигналил.
– Я подойду, – предложил Майлз. – Наверное, это меня.
Майлз вскочил со стула, но колени у него подогнулись, и он повалился лицом в ковер. Жесткий ворс уколол щеку. Двое охранников тут же подняли его и снова усадили на стул. Комната медленно плыла кругами, то в одну, то в другую сторону. На вызов ответил Гален.
– Докладываю. – Из комма раздался собственный решительный голос Майлза в его барраярском воплощении.
Лицо клона показалось Майлзу не таким уж знакомым, как то, которое он каждый день видел в зеркале.
– У него пробор не на ту сторону, – заметил Майлз, ни к кому не обращаясь. – Ах нет…
Все равно никто его не слушал. Майлз начал размышлять об углах падения и отражения, и его мысли со скоростью света отскакивали от зеркальных стен его пустого черепа.
– Ну как? – Гален тревожно подался к пульту.
– Я чуть не провалился в первые пять минут. Тот здоровый сержант-водитель в дендарийской форме оказался чертовым кузеном. – Голос клона звучал тихо и напряженно. – К счастью, мне удалось превратить недоразумение в шутку. Но они поселили меня с этим подонком. А он храпит.
– Вот уж точно, – подхватил Майлз как ни в чем не бывало. – А чтобы развлечься по-настоящему, подождите, пока он начнет во сне заниматься любовью. Черт, хотел бы я, чтобы мне снились такие сны. У меня бывают только кошмары: например, я играю в поло против команды мертвых цетагандийцев, а мячом служит голова лейтенанта Марко. Она кричит каждый раз, как я ударом гоню ее к воротам. А потом я падаю и попадаю под копыта…
Никто не обращал на него внимания, и бормотание Майлза стыдливо заглохло.
– Тебе придется иметь дело со множеством людей, которые его знали, прежде чем все будет кончено, – резко ответил Гален изображению дубль-Майлза. – Но если тебе удастся обмануть Форпатрила, ты сможешь продержаться где угодно…
– Можно обманывать всех некоторое время или некоторых все время, – прочирикал Майлз, – но Айвена можно обманывать всегда, везде и повсюду. Он ни на что не обращает внимания.
Гален бросил на него раздраженный взгляд.
– Посольство – идеальный испытательный микрокосм, – продолжил он, обращаясь к комм-пульту, – перед твоим выходом на большую арену Барраяра. Присутствие Форпатрила дает тебе великолепную возможность практиковаться. Если он тебя раскусит, что ж, мы найдем способ убрать его.
– Угу. – Похоже, клона это слабо утешило. – Пока мы не начали, мне казалось, ты набил мне голову всем, что только можно знать о Майлзе Форкосигане. А потом, причем в последнюю минуту, ты выясняешь, что все это время он вел двойную жизнь… Что еще ты пропустил?
– Майлз, мы уже все это обговорили…
Майлз с изумлением понял, что Гален называет клона его именем. Неужели он настолько слился со своим персонажем, что собственное имя отбросил за ненадобностью? Странно…
– Ты всегда знал, что будут существовать пробелы и тебе придется импровизировать на ходу. Но лучшей возможности, чем его случайный визит на Землю, у нас не будет. Бессмысленно ждать еще полгода, а потом пытаться устроить подмену на Барраяре. Нет. Сейчас или никогда. – Гален сделал глубокий вдох, успокаиваясь. – Так. Ночь ты провел нормально.
Клон фыркнул:
– Угу, если не считать того, что меня чуть не задушила проклятая черная шуба.
– Что? А, живой мех. Разве он не подарил его своей бабе?
– Оказывается, нет. Я чуть не обделался, прежде чем до меня дошло, что это такое. Даже кузена разбудил.
– Он что-нибудь заподозрил? – стремительно бросил лже-Майлзу Гален.
– Я сказал ему, что увидел страшный сон. Похоже, с Форкосиганом такое частенько случается.
Майлз рассудительно кивнул:
– И я вам говорил то же самое. Оторванные головы… сломанные кости… изуродованные родственники… необычные изменения важных частей моего тела…
Похоже, суперпентотал оказывал странное воздействие на его память: именно это, вероятно, и делает его таким эффективным допросным средством. Недавние сны вспоминались Майлзу сейчас гораздо отчетливее, чем сразу после пробуждения. Хотя это было великим утешением – что они имели свойство забываться.
– Форпатрил говорил что-нибудь об этом утром? – спросил Гален.
– Нет. Я с ним почти не разговариваю.
– Это на меня не похоже, – услужливо вставил Майлз.
– Делаю вид, что у меня небольшой приступ депрессии, которые описаны в докладе о его психоукладе… А это кто? – Клон вытянул шею, пытаясь разглядеть Майлза.
– Сам Форкосиган. Мы ввели ему суперпентотал.
– А, хорошо. А то меня все утро домогаются по шифрованному комм-каналу его наемники – ждут указаний.
– Мы договорились, что ты будешь избегать их.
– Прекрасно, только скажи им об этом сам.
– Когда ты сможешь получить приказ о возвращении из посольства на Барраяр?
– В любом случае не так скоро, чтобы удалось избегать контактов с дендарийцами. Я заговорил об отъезде с послом, но оказалось, Форкосиган возглавляет поиски капитана Галени. Посол очень удивился, что это мне вздумалось уехать в такой момент, и я пошел на попятную. Капитан Галени еще не передумал относительно сотрудничества с нами? Если нет, тебе самому придется устроить мне приказ о возвращении, подсунув его курьеру.
Гален замялся:
– Я посмотрю, что тут можно предпринять. И ты не теряй времени даром – пытайся все устроить сам.
«Разве Гален не знает, что нам известно о предательстве курьера?» – подумал Майлз с почти нормальной четкостью. Ему удалось удержаться и только чуть слышно пробормотать эту мысль.
– Ладно. Ты обещал, что оставишь Форкосигана в живых, пока я не улечу. Без него мне не ответить на кое-какие вопросы. И вот первый, кстати. Кто такая лейтенант Боун и что она должна делать с избытком от «Триумфа»? Она не сказала, избыток чего.
Охранник ткнул Майлза в бок:
– Отвечай!
Майлз постарался мыслить и говорить четко:
– Боун – бухгалтер флота. Надо думать, она должна поместить остаток на инвестиционный счет и, как обычно, поиграть с ним. Остаток – это избыток денег. – Майлз чувствовал необходимость в этом разъяснении. И вдруг он горько рассмеялся: – Но им хватит его ненадолго, уверен.
– Этого достаточно? – спросил Гален, обращаясь к лже-Майлзу.
– Пока что – да. Я сказал Боун, что она опытный офицер и должна сама проявлять инициативу, но мне интересно, что именно я приказал ей сделать. Ладно, с этим все. Теперь следующий вопрос. Кто такая Розали Крю и почему она подала в суд на адмирала Нейсмита о возмещении убытков в размере полумиллиона федеральных кредиток?
– Кто? – разинул рот Майлз, искренне изумившись. Охранник снова ткнул его. – Что?
Майлз пытался в своем одурманенном уме перевести кредитки в барраярские марки с большей точностью, нежели просто «жуткое количество деньжищ!». На мгновение ассоциации, связанные с именем Розали Крю, оказались заблокированы, но потом исправно ожили.
– Боги, да это же бедная служащая из винного магазина! Я спас ее от верной гибели в огне. Почему она подала на меня в суд? Почему не подать на Данио, ведь это он спалил магазин… Ну конечно, у него нет денег…
– Но мне-то что с этим делать? – спросил клон.
– Ты хотел быть мной, – огрызнулся Майлз, – вот и соображай. – Но мысли все равно заработали. – Подай на нее ответный иск за ущерб здоровью. По-моему, я надорвал себе спину, когда взваливал ее на закорки. До сих пор ломит…
Тут вмешался Гален.
– Игнорируй это дело, – приказал он. – Ты выберешься отсюда раньше, чем оно получит ход.
– Ладно, – с сомнением отозвался Майлз-клон.
– И оставишь дендарийцев расхлебывать кашу? – возмутился Майлз. Он зажмурился, пытаясь соображать вопреки ужасному головокружению. – Хотя, что тебе дендарийцы. Но если ты не полный идиот, тебе должно быть до них дело! Они рискуют жизнью ради тебя… меня… А ты готов предать их, даже не поинтересовавшись, кто они, что они такое…
– Вот именно, – вздохнул клон. – Кстати, кто или что такое эта коммандер Куин? Ты выяснил или нет? Может, это его баба?
– Мы просто добрые друзья, – фальшиво пропел Майлз и не менее фальшиво рассмеялся. Он кинулся к пульту (охранники бросились навстречу, но опоздали) и, перебираясь через стол, зарычал в экран: – Не прикасайся к ней, ты, дерьмецо! Она моя, слышишь? Моя, только моя. Куин, Куин, прекрасная Куин, вечерняя звездочка, милая Куин! – распевал он во все горло, пока охранники оттаскивали его обратно. И только удары кулаков заставили Майлза замолчать.
– Я думал, он у тебя на суперпентотале, – удивился клон.
– Да. Так оно и есть.
– Не похоже!
– Мне тоже все это не нравится. У него вроде бы не должно быть искусственной реакции… А если мы с ним промахнулись, на кой нам черт сохранять ему жизнь в качестве банка данных? Чего стоит такой банк?
– Великолепная мысль! – нахмурился клон. Он оглянулся через плечо. – Мне пора. Выйду на связь вечером. Если буду жив.
И он исчез в сопровождении раздраженного гудка.
Гален снова вернулся к Майлзу со списком вопросов: о барраярском Генштабе, об императоре Грегоре, о том, чем обычно занимается Майлз в столице Барраяра – Форбарр-Султане… И бесконечные вопросы о дендарийских наемниках. Содрогаясь, Майлз отвечал, отвечал и отвечал, не в силах управиться со стремительным потоком собственной речи. Но где-то на середине допроса он вдруг припомнил некую стихотворную строчку и закончил тем, что прочитал весь сонет целиком. Пощечины Галена не могли его сбить: цепочка ассоциаций оказалась настолько сильной, что разорвать ее было невозможно. После этого Майлз уже с большим или меньшим успехом мог игнорировать допрос. Лучше всего воспроизводились произведения с четким ритмом и размером: плохие эпические поэмы, непристойные застольные песни дендарийцев – словом, все, что вспыхивало в мозгу от случайного слова или фразы допрашивающих. Память его оказалась феноменальной. Лицо Галена мрачнело.
– С такой скоростью допроса мы просидим с ним до самой зимы… – высказался наконец один из охранников.
Кровоточащие губы Майлза раздвинулись в маниакальной улыбке.
– «Быть иль не быть? Вот в чем вопрос, – прочирикал он. – Что благородней духом – покоряться пращам и стрелам яростной судьбы…»
Он знал эту древнюю пьесу с детства и сейчас живой, ритмичный стих неумолимо вел его за собой. Похоже, Гален заставит его замолчать, только избив до потери сознания. Майлз еще не дошел до конца акта, как двое рассвирепевших охранников поволокли его вниз и швырнули в камеру.
Но там скорострельные нейроны продолжали бросать его от стены к стене: Майлз расхаживал и декламировал, усаживался, вскакивал со скамейки. За женщин он читал высоким фальцетом, почти что пел. Добравшись до последней строки, он упал на пол и лежал, жадно ловя ртом воздух.
Капитан Галени, который забился на край скамьи и последний час сидел, зажав ладонями уши, рискнул поднять голову.
– Вы закончили? – мягко спросил он.
Майлз перекатился на спину и тупо уставился на осветительную панель.
– Гип-гип-ура грамотности… Меня тошнит.
– Неудивительно. – Галени и сам казался совсем больным. Он еще не пришел в себя после парализатора. – Что это было?
– Вы о чем – о пьесе или химсредстве?
– Пьесу я узнал, спасибо. Что за средство?
– Суперпентотал.
– Вы шутите.
– Какие шутки! У меня часто бывает странная реакция на лекарства. Есть целый класс успокоительных, к которым мне нельзя прикасаться. Видимо, суперпентотал из этой компании.
– Вот так везение!
«…На кой нам черт сохранять ему жизнь в качестве банка данных…»
– Не думаю, – сухо заметил Майлз. Он с трудом поднялся на ноги и бросился в туалет. Там его вывернуло наизнанку, и он потерял сознание.
Майлз пришел в себя и сразу почувствовал, как немигающий свет над головой колет глаза. Он прикрыл лицо рукой, стараясь спрятаться от него. Кто-то (Галени?) положил его на скамью. Сам Галени спал напротив, тяжело дыша. На краю скамейки Майлза стояла тарелка с остывшим обедом. Видимо, была глубокая ночь. Майлз с отвращением взглянул на еду и убрал ее с глаз долой, под скамейку. Время ползло адски медленно – медленнее не бывает. Он ворочался, метался, садился, снова ложился… Все тело болело, к горлу то и дело подступала тошнота. Даже сон не шел.
На следующее утро, после завтрака, охранники взяли не Майлза, а Галени. Во взгляде уходящего капитана отразилось суровое отвращение. Из коридора тут же донесся шум жестокой потасовки: Галени старался заставить применить против себя парализатор – зверский, но эффективный способ избежать допроса. Ему это не удалось. После марафонского промежутка времени тюремщики вернули его глупо хихикающим.
Галени бессильно лежал на скамье еще около часа, время от времени идиотски смеясь, а потом провалился в забытье. Майлз мужественно преодолел соблазн воспользоваться остаточным действием суперпентотала и задать Галени свои собственные вопросы. Увы, после применения препарата допрашиваемые прекрасно помнили, что с ними происходило.
Когда к Галени вернулось сознание, он казался полумертвым. Похмелье после суперпентотала – на редкость неприятное ощущение; в этом реакция Майлза не была индивидуальной. Он сочувственно поморщился, когда Галени совершил неизбежный визит в туалет.
Вернувшись, Галени тяжело опустился на скамью. Его взгляд упал на тарелку с холодным обедом, и Галени с сомнением ковырнул его пальцем.
– Хотите? – спросил он Майлза.
– Нет, спасибо.
– Угу.
Галени запрятал тарелку подальше и бессильно сгорбился на своей лавке.
– Чего они от вас добивались? – поинтересовался Майлз.
– На этот раз их интересовала моя личная жизнь. – Галени рассматривал свои носки, заскорузлые от грязи, но Майлзу показалось, что Галени не видит их. А что он видит? – Похоже, он почему-то не в состоянии поверить в мою искренность. Видимо, убедил себя, что ему стоит только объявиться, свистнуть – и я брошусь к нему, как бросался четырнадцатилетним подростком. Словно все мои прожитые годы ничего не значат. Словно я надел этот мундир шутки ради или от отчаяния, или от растерянности – только не вследствие добровольного и сознательного выбора.
Не было нужды спрашивать, кто такой «он». Майлз только улыбнулся:
– Неужели не из-за шикарных сапог?
– Я просто «ослеплен сверкающей мишурой неонацизма», – флегматично сообщил ему Галени.
– Вот как? Вообще-то у нас феодализм, а не фашизм, если, конечно, не считать попытки централизации, предпринятой покойным императором Эзаром Форбаррой. На «сверкающую мишуру неофеодализма» я бы согласился.
– Мне знакомы принципы барраярского правления, благодарю вас, – любезно заметил доктор исторических наук Галени.
– Если это можно назвать принципами, – пробормотал Майлз. – Все получилось в результате импровизации, знаете ли.
– Да, знаю. А еще меня радует, что вы сведущи в истории в отличие от большинства молодых офицеров, выпускников академии.
– Так… – неопределенно протянул Майлз. – А если не из-за золотых эполет и начищенных сапог, из-за чего вы все-таки с нами?
– О, ну конечно, – Галени закатил глаза к осветительной панели, – я «получаю садистское психосексуальное удовлетворение, реализуя себя как громила и головорез». Это просто «способ самоутверждения».
– Эй! – Майлз помахал ему рукой, не вставая с места. – Говорите со мной, а не с ним, ладно? Сейчас моя очередь, его уже прошла.
– Угу. – Галени мрачно скрестил руки на груди. – В некотором смысле это правда. Я действительно хочу самоутвердиться. Или хотел.
– Если уж на то пошло, для барраярского высшего командования это не секрет.
– Как и для всех барраярцев, хотя люди, не принадлежащие к вашей культуре, этого не видят. Как, по их мнению, такому закоснелому кастовому обществу, как ваше, удалось пережить столетие невероятных стрессов – я имею в виду время после Периода Изоляции – и не взорваться? В некотором роде имперская служба взяла на себя функцию, сходную с ролью средневековой церкви здесь, на Земле, – функцию предохранительного клапана. С ее помощью любой талант может отмыть свое кастовое происхождение. Двадцать лет на имперской службе – и ты выходишь из нее почетным фором. Может, имена и не меняются со времен Дорки Форбарры, когда форы были замкнутой кастой твердолобых громил-всадников…
Майлз с улыбкой отметил эту характеристику поколения своего деда.
– …но изменилось самое главное. Изменилось мироощущение. Все это время форам удавалось, пусть с великим трудом, сохранять некие основополагающие принципы – служения и самопожертвования. Человек может не сгибаться в три погибели, чтобы взять, но бежит туда, где он может дать, одарить… – Галени резко остановился и покраснел. – Моя докторская диссертация, знаете ли, называлась «Барраярская имперская служба: столетие перемен».
– Я понимаю.
– Я хотел служить Комарре.
– Как ваш отец до вас, – договорил Майлз.
Галени быстро взглянул на него, заподозрив сарказм, но обнаружил, как и надеялся Майлз, только сочувственную иронию.
Галени понимающе кивнул.
– Да. И нет. Никто из кадетов, поступивших на службу одновременно со мной, не видел настоящей войны. А я видел.
– Я подозревал, что вы знакомы с Комаррским восстанием ближе, чем это значилось в докладах, – заметил Майлз.
– Я помогал отцу, – продолжал Галени. – Несколько ночных вылазок, диверсии… Я был не по возрасту низкорослым. Есть места, куда может попасть только заигравшийся ребенок – взрослого схватят и пристукнут. Мне еще не было четырнадцати, а я уже помогал убивать… У меня нет иллюзий относительно того, как вели себя великолепные имперские войска во время Комаррского восстания. Я видел, как люди вот в этих мундирах, – он махнул рукой на свои зеленые брюки с лампасами, – творят зло. Страшное зло. В гневе, от страха, досады или отчаяния, а иногда просто от скуки. Но разве для мертвых, для обычных людей, попавших под перекрестный огонь, имело значение, сожгли ли их плазменным огнем оккупанты или разнесли гравиколлапсами добрые патриоты? Свобода? Что толку притворяться, что на Комарре до появления барраярцев была демократия? Мой отец кричал, что Барраяр уничтожил Комарру, но когда я смотрел вокруг – Комарра оставалась прежней Комаррой.
– Нельзя обложить налогом пустыню, – пробормотал Майлз.
– Я видел одну маленькую девочку… – Галени замолчал, закусил губу и почти выкрикнул: – Единственное, что имеет значение, – это отсутствие войны. Всякой. Я хочу… хотел… чтобы мои поступки приближали это время. Карьера на имперской службе, почетная отставка, пост в министерстве – затем вверх по гражданской лестнице, а потом…
– Вице-король Комарры? – предположил Майлз.
– Так высоко я не метил, – чуть смутился Галени. – Но наверняка – один из его советников. – Майлз почти воочию увидел, как меркнет ослепительная надежда, когда Галени оглядел камеру и губы его растянулись в презрительной усмешке. – Но мой отец зациклился на мщении. «Иностранное правление не только ведет к злоупотреблениям властью, но по сути своей порочно…» «Попытка вернуть ему прежний статус путем интеграции – это не компромисс, а коллаборационизм, капитуляция…» «За твои грехи комаррские революционеры расплатились своими жизнями…» И так далее и тому подобное.
– Значит, он все еще пытается уговорить вас перейти на его сторону?
– О да. Мне кажется, он будет убеждать меня, даже спуская курок.
– Не то чтобы я просил… э-э… поступиться принципами или что-то в этом роде, но я пойму вас, если вы, скажем, попросите сохранить вам жизнь, – робко сказал Майлз. – «Отступивший выживает для следующего боя» и все такое прочее.
Галени покачал головой:
– Именно поэтому я не могу отступить. Не «не хочу», а «не могу». Отец так устроен, что не способен доверять. Если я переменю свои позиции, он тоже их переменит – и так же сильно захочет убить меня, как сейчас убеждает себя сохранить мне жизнь. Он уже пожертвовал моим братом. В определенном смысле смерть матери тоже связана с этой потерей – и другими потерями, на которые отец шел без колебаний ради своего Дела. – Галени добавил, внезапно смутившись: – Наверное, звучит все ужасно по-эдиповски. Но… это так романтично – выбирать самый трудный жребий. В этом весь отец.
Майлз покачал головой:
– Готов признать, что вы знаете его лучше меня. И тем не менее… Ну ладно, людей гипнотизирует трудный выбор. И они перестают искать альтернативу. Воля к безмыслию – великая сила…
Это замечание заставило Галени удивленно поднять брови.
– …но альтернатива тем не менее существует. Всегда. Право же, важнее сохранять верность человеку, а не принципу.
Галени улыбнулся:
– Полагаю, я не должен удивляться, слыша такое от барраярца. От члена общества, которое традиционно связано цепью присяг, а не стройной законодательной системой… Это дает себя знать политика вашего отца?
Майлз подумал немного.
– Если честно – теология моей матери. Исходя из совершенно разных предпосылок, мать и отец пришли к странному на первый взгляд единству. Ее теория заключается в том, что принципы приходят и уходят, а человеческая душа бессмертна. Стало быть, человек и его душа – прежде всего. Мать бывает чрезвычайно логичной. Она ведь бетанка.
Галени с интересом подался вперед, зажав ладони между колен.
– Меня гораздо больше удивляет, что ваша мать вообще имела отношение к вашему воспитанию. Насколько я знаю, барраярское общество имеет тенденцию к… э-э… агрессивной патриархальности. А графиня Форкосиган славится тем, что она – самая невидимая из жен политиков.
– Угу, невидимая, – просияв, согласился Майлз. – Как воздух. Если бы он вдруг исчез, вы бы не заметили. До той минуты, когда придется делать следующий вдох.
Он подавил острую боль, представив лицо матери, и еще более острый страх: «Если я на этот раз не вернусь…»
Галени вежливо-недоверчиво улыбнулся:
– Трудно себе представить, чтобы великий адмирал уступал… э-э… супруге.
Майлз пожал плечами:
– Он уступает не супруге, а логике. Мать – одна из немногих известных мне людей, кто полностью победил волю к безмыслию. – Майлз задумчиво нахмурился. – Ваш отец – человек неглупый. Он скрылся от службы безопасности, он смог разработать план действий, оказавшихся успешными – по крайней мере на этот час, он имел запасной вариант, он энергичен, настойчив…
– Да, наверное, – согласился Галени.
– Гм. – Майлз нахмурился.
– Что?
– Один фактор этого заговора не дает мне покоя…
– А я думал, их немало!
Майлз медленно продолжал:
– Я пытаюсь рассуждать логически. Абстрактно. В заговоре как таковом есть нечто такое, что даже с точки зрения вашего отца невозможно понять. Конечно, идет политическая возня; приходится идти на риск. Так всегда бывает, когда пытаешься перевести планы в плоскость реальных действий. Но даже учитывая эти обстоятельства, что-то по сути не так.
– Конечно, это смелый шаг, – ответил Галени. – Но если отцу он удастся, у него будет все. Если ваш клон захватит империю, он окажется в центре барраярской структуры власти. Он будет управлять всем. Абсолютная власть.
– Чушь свинячья, – отрезал Майлз.
Брови Галени поползли вверх, а Майлз продолжал:
– Пусть на Барраяре нет стройной законодательной системы, но это не значит, что там нет системы как таковой. Вы-то должны знать, что власть императора – не более чем суммарная поддержка военных, графов, министерств и народа в целом. Ужасные вещи происходят с теми императорами, которым не удается выполнить свои обязанности по отношению к вышеуказанным группам. Расчленение императора Ури Безумного произошло совсем недавно. Мой отец мальчишкой присутствовал на этой жуткой, почти средневековой казни. И тем не менее люди удивляются, отчего он не хотел завладеть империей. Что же получается? Вы видите эту картину? Вот поддельный я, захватывающий трон в результате кровавого переворота, за которым следует быстрая передача власти и привилегий Комарре, скажем, даже предоставление ей независимости. А результаты?
– Продолжайте, – попросил зачарованный Галени.
– Военные будут оскорблены тем, что я отказался от их трудом добытых побед. Графы – что я возвысился над ними. Министерства тоже вознегодуют, поскольку потеря Комарры – источника налогов и крупнейшего торгового узла – резко ограничит их власть. Народ будет оскорблен по всем этим причинам плюс еще потому, что, по мнению большинства, я мутант, то есть нечистое, физически неполноценное существо. Знаете, как это ни дико, но в глубинке до сих пор убивают младенцев с врожденными уродствами, например заячьей губой, хотя закон уже сорок лет назад объявил это преступлением. Если вы можете придумать участь, худшую, чем расчленение заживо, то этот бедный клон идет прямо к ней в объятия. Я не уверен, что даже мне удалось бы взнуздать империю и выжить, пусть без комаррских осложнений. А этому мальчишке, сколько ему? Семнадцать, восемнадцать? – И Майлз заключил: – Глупый план. Или…
– Или?
– Или совсем другой план.
– Гм.
– Кроме того, – еще медленнее проговорил Майлз, – для чего Серу Галену, который, если я правильно его понял, ненавидит моего отца гораздо сильнее, чем любит… кого-нибудь, идти на такие трудности только для того, чтобы посадить на барраярский трон потомка Форкосигана? В высшей степени незавершенная месть. И как, если ему каким-то чудом удастся дать мальчишке власть над империей, ваш отец собирается его контролировать?
– Предварительная обработка? – предположил Галени. – Угрозы разоблачения?
– Угу, может быть…
Зайдя в тупик, Майлз замолчал, но ненадолго:
– По-моему, настоящий план вашего отца гораздо проще и умнее. Он намеревается бросить клона в центр борьбы за власть просто для того, чтобы создать на Барраяре неразбериху. Результат борьбы не имеет значения. Клон – всего лишь пешка. Восстание на Комарре должно вспыхнуть в момент наибольшей сумятицы на Барраяре. А если при этом прольется кровь – еще лучше. Видимо, за спиной у вашего отца прячется некий союзник, который в нужный момент шагнет вперед и перекроет выход из пространства Барраяра. Господи, я надеюсь, он не заключил союз с Цетагандой! Дьявольский союз!
– Обмен барраярской оккупации на цетагандийскую кажется мне шагом с нулевым эффектом. Отец не сумасшедший. Но что будет с вашим дорогостоящим клоном? – осведомился Галени, пытаясь распутать клубок интриг.
Майлз жестко улыбнулся:
– Серу Галену на это наплевать. Клон не цель, а средство. – Майлз открыл рот. Закрыл. Снова открыл: – Только… я все слышу голос матери. Это от нее у меня великолепный бетанский выговор – тот, которым я пользуюсь в роли адмирала Нейсмита. Я и сейчас ее слышу.
– И что же она говорит? – Брови Галена изогнулись.
– «Майлз, – говорит она, – где брат твой Марк?»
– Ну, клона никак нельзя назвать вашим братом! – изумился Галени.
– Вы ошибаетесь. По бетанским законам он называется именно так.
– Безумие! – Ошеломленный Галени смотрел на Майлза во все глаза. – Ваша мать не могла требовать, чтобы вы заботились об этом создании!
– Еще как могла, – мрачно вздохнул Майлз. К горлу, как тошнота, подступил комок невыразимого ужаса. Как все переплелось, страшно, сложно…
– И это – женщина, которая, по вашим словам, стоит за спиной человека, чья спина – Барраярская империя? Я отказываюсь понимать такое. Граф Форкосиган – прагматик. Посмотрите только на план интеграции Комарры!
– Да, – сердечно предложил Майлз, – вы только посмотрите на него.
Галени кинул на него подозрительный взгляд.
– Люди важнее принципов, а? – догадался он наконец.
– Угу.
Галени устало опустился на скамью. Спустя минуту уголок его рта чуть приподнялся.
– А вот мой отец, – пробормотал он, – всегда был человеком… глубоко принципиальным.
