Я лежал без сна, слушая шум дождя, и отсчитывал секунды, медленно перетекавшие в часы. Из-за неспособности легко перевернуться на бок я больше чем когда-либо чувствовал себя пригвожденным к месту и неподвижным. Спустя много долгих часов я наконец забылся беспокойным сном, и мой измученный разум превратил огромную подушку в Отем. Я прижался к ее теплому боку, и всё стало хорошо. Отем вовсе не ушла от меня, потрясенная и преданная. Она всё еще меня любит. Мы с ней вместе.

Когда холодный серый свет заструился в окна, я проснулся один, обнимая холодную подушку.

«Потому что всё кончено Носочный Мальчик. КОН-ЧЕ-НО».

Я швырнул подушку на пол, сбросил с ног улучшающее кровообращение одеяло и сел. Оглядел свою квартиру, полностью приспособленную для передвижения в инвалидном кресле, и меня охватило отчаянное желание убраться отсюда. Поступить так же, как Коннор. Встать и уйти. Сбежать.

Или хотя бы встать.

На память, словно полузабытый сон, пришли слова профессора Ондивьюжа.

«Возможно, вселенная подает тебе знак, а ты должен усвоить преподанный тебе урок».

Только что я был так близок к счастью, мог протянуть руку и коснуться его, прижаться к нему и спать. Но часть меня, та, что наблюдала, как уезжает мой отец, всегда управляла моей жизнью, постоянно заставляла меня гнаться за тем, что я никак не мог ухватить.

И я смертельно устал от этой гонки.

Я знал, что сегодня Отем целый день работает в пекарне. Не хотелось устраивать сцен и ставить ее в неловкое положение, но мне было жизненно необходимо ее увидеть. Нужно сказать ей, что я так просто не сдамся, буду бороться. И если придется говорить всё это на глазах у всех посетителей кафе, значит, так тому и быть.

Я оделся и отправился в пекарню – путь до нее от моего дома был неблизкий. К тому времени как я добрался до «Белого султана», солнце уже стояло высоко в небе, а перед прилавком выстроилась длинная очередь желающих отведать свежей выпечки.

Эдмон и Фил обслуживали покупателей, но Отем нигде не было видно.

Я остановился возле двери, но Эдмон заметил меня, и его лицо озарила неуверенная улыбка.

– Месье Тёрнер, – воскликнул он. – Рад вас видеть.

– Отем сегодня нет?

Пекарь покачал головой.

– Она позвонила и сказала, что заболела.

– Проклятие. Спасибо.

Я начал разворачивать коляску, но Эдмон меня окликнул.

– Уэстон, – сказал он, – я беспокоюсь за нашу девочку. Когда она вчера уходила, то была сама не своя.

Наша девочка. Я чуть не ляпнул, что больше не имею права называть Отем «нашей» девочкой, но вовремя прикусил язык. У меня в сердце еще горела крохотная искорка надежды, и я не собирался ее гасить.

– Я тоже беспокоюсь, – ответил я.

Выехав из пекарни, я пустился в нелегкий путь до Плезант Драйв, улицы, на которой жила Отем. Крутя колеса коляски, я, как заклинание, повторял слова профессора Ондивьюжа:

«Любовь способна уврачевать и простить всё».

Я ехал, опустив голову, в глубокой задумчивости, почти не смотрел по сторонам и в итоге чуть не сбил какого-то парня, шагавшего мне навстречу, но в последний момент затормозил.

– Черт побери, уйди с дороги…

Я поднял глаза и обомлел.

На меня сверху вниз смотрел Коннор: загорелый и сияющий, он стоял, засунув руки в карманы шерстяной куртки.

– Привет, – сказал он. Взгляд у него был ясный и спокойный, ни следа злости и тоски, омрачавших его лицо, когда он уходил в прошлый раз.

– Привет, – сказал я.

В голове стало пусто и звонко. Губы сами собой расплылись в улыбке, в груди потеплело от облегчения и счастья. Если бы я мог стоять, то крепко бы его обнял, чтобы все старые разногласия исчезли.

– Что ты здесь делаешь? – спросил я. – Ты вернулся? Навсегда?

– Пока нет, просто приехал ненадолго. На пару дней. Но в июне мы вернемся.

– «Мы»?

Коннор вздернул подбородок.

– Руби и я.

– Руби.

Надежда, которую я до сего момента пытался сдерживать, едва не вырвалась наружу.

– Руби… Ты и Руби… – прокаркал я. – Это шутка?

– Нет. Мы вместе уже несколько месяцев, и я ее люблю.

– Ты ее любишь… – Я потер лицо обеими руками. – Отем знает?

Коннор потер шею.

– Знает.

– О, черт возьми, – пробормотал я, обмякая в кресле.

– Ага. Так неудачно всё совпало. Вчера вечером Руби как раз собиралась поговорить с Отем, а я именно в это время заскочил к ней из гостиницы, но мне приспичило помочиться, и тут – бах! – домой возвращается Отем.

– Вчера вечером?! – воскликнул я. – Ты шутишь, что ли, черт тебя подери совсем?

Тлеющий огонек надежды на то, что мы с Отем помиримся, погас.

– Уэс…

– Поверить не могу. Я разбил ей сердце, и тут заявляешься ты и добиваешь ее. Лучше и быть не может. – Я попытался объехать Коннора, но он преградил мне путь.

– Боже мой, Уэс. Подожди.

– Уйди с дороги, болван.

Он попятился.

– Мы можем поговорить?

– Ах, теперь ты хочешь поговорить?

– Да, хочу. Ты и впрямь зол на меня за мое долгое молчание? Это ты-то? Потому что это просто бред, Уэс, и ты это знаешь.

Я это знал, и осознание собственной неправоты выводило меня из себя даже больше, чем закрученный нами клубок тайн, лжи и разоблачений.

– Мне пора, – сказал Коннор. – Мне нужна была помощь. И желательно не такая, какую обычно обрушивали на меня родители. Мне нужно было начать всё с начала.

– Но шесть миллионов долларов, которые они перевели на твой счет, ты принял.

– Чувак, почему ты такой засранец?

«Потому что ты меня бросил. Ты, мой лучший друг, бросил меня в трудный момент моей жизни».

– Потому что ты свалил почти на год, не сказав, куда направляешься и всё ли с тобой хорошо.

– Я поддерживал контакт с родителями. Господи, Уэс, ты же сам меня видел. Головные боли, провалы в памяти; любой громкий звук выводил меня из себя. Если кто-то ронял рядом со мной ручку, мне казалось, будто грянул выстрел. – У него на скулах заходили желваки, но потом он улыбнулся – я еще никогда не видел у него такой улыбки. – Но рядом с Руби… мне было так хорошо. Я хочу сказать, она не мирится с моими закидонами, она уговорила меня пойти к психологу и помогла найти работу… Она удивительная. Наконец-то я нашел человека, которому подхожу.

– И это Руби, – проговорил я. – Из всех женщин мира ты выбрал именно ее.

– Мы не выбираем тех, кого любим, – ответил Коннор. – Мы так ужасно поступили с Отем, но вчера я во всём признался. Я сказал ей, что…

– Ты с ней говорил?

– Вчера вечером.

– И? – Я крепче сжал ободы колес инвалидного кресла, потому что боялся, что попытаюсь вскочить и схватить лучшего друга за грудки, а это закончилось бы позорным падением.

– Она очень расстроилась, – ответил Коннор. – Но я всё ей объяснил и сказал, что это моя вина.

– И всё мгновенно наладилось, правда? Отем тебе поверила и сразу побежала ко мне, бросилась в мои объятия и всё простила. – Сейчас моими устами говорил мерзкий тип по прозвищу Амхерстская Задница. – Ты извинился, улыбнулся своей очаровательной улыбкой, и на этом твоя роль в этой истории закончена. Твои руки чисты, так что вы с Руби можете, вальсируя, уйти в закат и оставить меня ни с чем.

– О чем ты, черт побери? Я же пытался…

– Забудь. – Я понял, что если немедленно не закончу этот разговор, то выдам какое-то непростительное оскорбление, после чего мы уже никогда не примиримся. – Возвращайся к своей девушке и к своим деньгам. Открой свой спорт-бар и будь счастлив. Ты ничего не понимаешь в чужих страданиях, так что лучше оставь это профессионалам.

– Верно, Уэс, – согласился Коннор. – В страданиях ты профи. Ты решил страдать всю жизнь. Только знаешь что? Именно это ты и получишь. – У него на скулах заходили желваки. – Ты никогда не сможешь постоять за себя. Когда доходит до дела, ты прячешься, прямо как сейчас.

Я уставился на него, но Коннор выдержал мой гневный взгляд, не моргнув глазом.

– Прости мою грубость, но это правда. Ты думаешь, что мы с Руби – последняя соломинка для тебя и Отем, но это не так. Действительно, всё очень неудачно совпало, но так уж вышло, и…

– Да уж, жизнь у тебя не сахар, – огрызнулся я вне себя от злости. – Порой человеку не остается другого выбора, кроме как забрать свое небольшое состояние и на целый год поселиться на Итальянской Ривьере, да?

– Мне нужно было уехать, – тихо повторил Коннор. – Я не мог…

– Не мог меня видеть. Я помню.

Коннор вздохнул и на миг возвел глаза к серому небу.

– Прости, что я это брякнул. Нельзя было такого говорить, но в то время меня съедало чувство вины. Именно я…

– Черт, нет. Я не собираюсь выслушивать эту чушь собачью по второму кругу.

Я объехал его, стиснув зубы, гнев придал сил моим рукам. Колесо провалилось в трещину на асфальтированной дорожке, и инвалидное кресло накренилось. Очень сильно. Я бы выпал из проклятой коляски, если бы Коннор не ухватил меня за плечо. Физический контакт пробил брешь в моей броне, я отдернул руку.

– Не смей ко мне прикасаться.

– Боже мой, Уэс…

– Знаешь, как погано я себя чувствую, когда ты говоришь, что из-за тебя я проведу всю жизнь в инвалидном кресле? Знаешь?

Он уставился на меня.

– Плохо, Коннор, просто отвратительно. Как будто твое существование предопределило мою судьбу, и теперь мы оба должны из-за этого страдать. Я не собираюсь с этим жить. Я слишком упорно и долго вкалывал, чтобы всю жизнь страдать из-за твоего чувства вины.

– Я понял. – Коннор возвысил голос. – И если бы ты хоть на секунду заткнулся… Проклятие, Уэс, мы не могли бы уйти с этого тротуара, посидеть где-нибудь и нормально поговорить?

– Вот здорово! Я бы с удовольствием, но сейчас у меня дела, – рявкнул я. – Мне нужно добраться до Отем и попытаться спасти наши с ней и без того непростые отношения. И большое спасибо, что поговорил с ней вчера вечером. Не сомневаюсь: узнав, что ты уже несколько месяцев трахаешь ее лучшую подругу, Отем испытала неимоверное облегчение.

– Руби сейчас там, – сказал Коннор.

Я остановился и обернулся.

– Сегодня вечером мы уезжаем в Бостон. – Безысходность в его голосе была даже хуже его разочарования. – Руби отказалась уезжать, не поговорив с Отем. Она хочет уладить все недопонимания, во всяком случае, хочет попытаться.

Он посмотрел мне в глаза. Наша способность понимать друг с друга с полуслова никуда не делась, несмотря на время и расстояние.

«Останься, – безмолвно попросил Коннор. – И поговори со мной».

Мне следовало остаться. Следовало сказать, что я по нему скучал. Эти простые слова так легко произнести.

«Я по тебе скучал».

«Я тебя люблю».

«Прости».

Но я продолжал убегать.

– Счастливого пути, – сказал я.

Потом развернул кресло и поехал домой.