Я выныриваю из глубин тяжелого сна, нахмурившись и шевеля губами – кто? Кто я? Не могу вспомнить, ни кто я, ни где я. Открываю глаза и вижу голубой день, едва окрашенный зарей; ряды изголовий; слышу глубокое дыхание спящих – значит, я в спальне, вспомнила. Я ученица этой школы, я здесь уже несколько месяцев, я – Грэндисон, имени своего я произнести не могу, но здесь это неважно. Позади остались ежедневные унижения классных комнат и, как неизбежное следствие, – издевки на детской площадке. Я, Грэндисон, просыпаюсь и повторяю свою фамилию по буквам, перебираю буквы, как четки. В голове шум – сквозь меня постоянно проходят передачи. Возможно, это радиоволны, случайно пойманные здесь, в сельской глуши, по пути к месту назначения, но, скорее всего, это призраки. Призраки чем-то похожи на дикторов, работающих на радио: те тоже далеко и тоже говорят что-то важное, но так тихо, что обычные люди не слышат их, как бы ни напрягали слух. А я слышу.

Потому что у меня есть дар. И сейчас, спрятавшись в своей пещере из одеял, я торжествую. Я больше ни за что не поверю, что очутилась здесь случайно, что я самозванка. Я попала именно туда, куда должна была попасть. Губы мои шевелятся, касаясь грубого одеяла; я складываю их трубочкой – О – и слышу чужие слова, слетающие с моих уст: «Я стояла на краю обрыва, когда сзади подошел дядя…». Мне даже не надо шевелить губами, чтобы услышать их. Для того, кто умеет слушать, шепот призраков в стенах школы не смолкает ни на минуту.

Но даже здесь, в школе, не все его слышат. Его не всегда слышат даже наставники, которым приходится объяснять ученикам начального уровня, как говорить с привидениями, и одновременно отмахиваться от назойливого призрака, кричащего в ухо; бедное, несчастное существо, как отчаянно оно желает быть услышанным!

Было еще рано. Тишину в спальне нарушало лишь хихиканье призраков и мерное, посвистывающее дыхание спящих. Сквозь стрельчатые окна просачивался бледный серо-голубой свет, очерчивая своды потолка, бесформенные фигуры под одеялами, изголовья железных кроватей, туфли, аккуратно стоящие на полу под каждой койкой. Где-то в недрах здания раздался глухой удар; я скорее ощутила его, чем услышала – кто-то поставил на пол у чугунной печи ведро с углем; застонав, распахнулась тяжелая железная печная дверца; теперь все готово, чтобы сыпать уголь лопатой в горящее пламя. Я не видела, как это делается, но каждое утро слышала одни и те же звуки в одной и той же последовательности и представляла себе эту сцену именно так. Птица легко задела оконное стекло и улетела прочь; она не ушиблась, решила я – а может, это призрак нашептал мне? Нехорошо, если я перестану отличать свои мысли от того, что говорят мне призраки, но так, скорее всего, и будет. Здесь все время кто-то что-то нашептывает мне в ухо, как, например, сейчас: «Ты – Избранная?».

«Да заткнись ты!» – произнесла я вслух, и с соседней койки на меня тут же шикнули. С призраками так всегда: они заставляют тебя чувствовать себя важнее, чем ты есть на самом деле, это одна из их уловок. Я накрыла краями подушки уши, почувствовала биение пульса в висках и вскоре снова провалилась в сон.

Когда я проснулась, всхрюкнув, вокруг уже стоял приглушенный утренний гам. Мои соседки откидывали одеяла со звуком полощущихся на ветру парусов; нестройной толпой шли в душевую, шаркая и цокая туфлями, надетыми на босу ногу, с развязанными шнурками; кто-то уже плакал, кому-то влепили пощечину, кто-то вполголоса чертыхался. Утренний свет утратил голубой оттенок и стал ярко-серым. Призраки смолкли, притянутые более мощным магнитом – не иначе как самой директрисой. У той во рту гуляли настоящие вихри голосов, столь многочисленных и яростных, что я порой с трудом видела ее лицо. Казалось, оно все состоит из порывов, стремлений, намерений что-то сказать, но намерений не ее собственных, а чьих-то. Что она представляла собой отдельно от них, сама по себе, за всей это суматохой понять было невозможно, и вместе с тем не оставалось сомнений, что передо мной – человек необыкновенно могущественный, обязанный авторитетом своим не только призракам. Об этом свидетельствовала ее прямая спина, широкие плечи, сурово сжатые челюсти и платье, развевающееся, подобно парусам военного корабля. Но была в ней также частично подавленная, но очень явственная эмоция, настолько сильная, что ответственность за нее едва ли можно было свалить на призраков (из-за отсутствия у тех соответствующих желез): то ли грусть, то ли ненависть. А может быть, страх.

Возможно ли, что директриса боялась призраков? При мысли об этом я рассмеялась от удовольствия (смешно, даже если предположить, что это неправда); решив обойтись без умывания ледяной водой, натянула через голову мятое платье, сунула ноги в туфли, вслед за остальными спустилась вниз по лестнице и вышла во двор.