15
В пятницу я решил отложить все служебные дела на потом и заняться связкой Астара—Лиза. Ключ к пониманию этой связки был в слайде, подаренном мне «ассирийской жрицей». Слайд не возник на пустом месте. Его, как минимум, надо было иметь. Пустив слайд в дело, Астара недвусмысленно предупредила меня: «Не суйся, куда не просят! Если не остановишься – будет хуже». Угрозу, содержащуюся в ее предупреждении, я понял, а вот сущность предупреждения – нет. Куда мне не стоило соваться, если в отношении Астары я не предпринимал никаких действий? До получения мной фотографии обнаженной Лизы мои пути с Астарой не пересекались, и враждовать нам было не из-за чего.
«Я упустил момент, когда пересек «красную черту», – размышлял я. – Что-то в моих действиях встревожило жрицу, и она решила нанести упреждающий удар. Между нами сложилась забавная ситуация, похожая на несогласованный футбольный матч. Астара вышла на поле, услышала свисток судьи и побежала с мячом к моим воротам, а я в это время сижу в раздевалке, зашнуровываю бутсы. Когда начался этот странный матч? Скорее всего, в воскресенье, в кабинете у Кононенко».
Сославшись на срочную встречу с агентом, я покинул управление и поехал к Макару Петровичу на работу. Для профилактики по дороге я перестраховался: пешком прошел наискось два квартала, из автобуса вышел в самый последний момент, когда двери в салон стали закрываться. Команду профессиональных «топтунов» мои ухищрения со следа не собьют, а вот дилетант-одиночка останется с носом. Если Астара взяла мою семью под наблюдение, то определенная осторожность не помешает.
В психиатрической клинике, где работал Кононенко, выздоравливающих пациентов вывели на хозяйственные работы. Мужчины граблями собирали опавшие листья в кучи, женщины мели дорожки. Кое-где кучи уже успели поджечь, но опавшая листва плохо разгоралась и дымила, вызывая у больных неподдельный восторг.
– Маня, иди сюда! – закричал в сторону женщин худющий мужик в больничном халате. – Я тебя, как ведьму, сожгу!
Маня, подвижная старушка в платочке, ответила ему отборным матом. Санитар, присматривающий за хозработами, рыкнул на больных, и они занялись каждый своим делом.
Макар Петрович работал в своем кабинете. Увидев меня, Кононенко несказанно удивился:
– Какими судьбами? В выходные же договаривались встретиться.
– Возникла необходимость в срочной консультации, – ответил я. – Что вы скажете по этому поводу?
Я протянул Кононенко слайд. Он аккуратно, двумя пальцами, взял его, посмотрел на свет.
– Это Лизка, что ли? – нахмурившись, спросил он.
– Нет, Макар Петрович. Моя жена в голом виде не фотографируется. Это другая девушка.
– А похожа-то как! Вылитая Елизавета, на первый взгляд не отличишь.
«Если бы кто-то послушал Кононенко со стороны, то решил бы, что дядя прекрасно знает, как выглядит его племянница в голом виде. Вот так и рождаются слухи. Одно случайно сорвавшееся с языка слово способно перевернуть все с ног на голову».
– Откуда у тебя этот слайд? – спросил Макар Петрович.
– Астара подарила.
– Серьезно? А зачем?
– Понятия не имею. Я пришел к вам посоветоваться и вместе решить: что может означать этот снимок?
Кононенко подумал минуту, еще раз посмотрел квадратик с пленкой на свет и сказал:
– Давай вначале попробуем разобраться, что эта фотография собой представляет. У нас лечится известный фотохудожник Щелканов. Я предлагаю привлечь его в качестве эксперта. Он же все равно не знает, кто эта девушка… Тьфу, черт! – выругался Кононенко. – Не подумай ничего плохого, я про Лизу так не думаю…
– Макар Петрович, – перебил я, – у вас в больнице есть диапроектор? Я хочу посмотреть этот слайд в увеличенном виде.
– Пошли в учебный класс! – предложил он.
Мы спустились на второй этаж. По пути Кононенко распорядился привести больного Щелканова из наркологического отделения.
– Ты никогда не слышал про него? – поинтересовался Макар Петрович. – Щелканов – признанный мастер в своих кругах. Ему доверяли вести фоторепортажи с профсоюзных съездов и пленумов обкома партии, но его конек – это постановочные фото: субботники, слеты передовиков производства, комсомольско-молодежные безалкогольные свадьбы. Как независимый фотограф, Щелканов много работал на себя: съемки в ЗАГСе, похороны, именины.
Макар Петрович прервался, поздоровался с группой врачей в коридоре. Когда мы прошли мимо них, я попытался закончить его мысль:
– Со Щелкановым произошел несчастный случай на производстве? Спился на рабочем месте? Рюмка там, рюмка здесь – к вечеру на рогах?
– Ничего подобного! Щелканов не просто фотограф. Он – фотохудожник, личность творческая, увлекающаяся. У нас в наркологическом отделении полно таких. На определенном этапе люди искусства попадают в творческий тупик и начинают искать вдохновение в спиртном. Поначалу водка открывает перед ними новые горизонты, а потом наступает застой, депрессия и, как закономерный итог, делирий, именуемый в простонародье «белой горячкой». Вчера одного местного поэта выписали. Полгода у нас лечился, все никак не могли из депрессивного состояния вывести, два раза из петли вынимали…
Мы подошли к учебному классу, где практикующие врачи проводят занятия со студентами-медиками. Дежурный санитар открыл нам дверь. Мы вошли. Макар Петрович продолжил:
– Так вот, лечили мы его, лечили, а все зря! Скоро опять к нам попадет – стишки его на злобу дня уже никому не нужны, а про любовь и дождик за окном он писать не умеет. В жестокое время мы живем, Андрей! Крушение идеалов только начинает собирать свои жертвы. Дальше будет еще хуже.
Кононенко настроил диапроектор, вставил слайд, выключил свет. На белом экране появилось увеличенное фото обнаженной девушки.
– Не она! – одновременно сказали мы.
При большом увеличении черты лица у девушки изменились, и она потеряла свое поразительное сходство с Лизой.
В двери постучались, и санитар впустил невысокого худого мужчину в больничной пижаме.
– Звали, Макар Петрович? – заискивающим тоном спросил он. – Фотографии рассматриваете? Хорошее дело. Пейзаж красивый, модель интересная.
– Вениамин Калистратович, что ты можешь рассказать об этом снимке? – спросил Кононенко.
– Хороший снимок, – уклончиво ответил Щелканов, – только мутноватый. Я на нем ничего рассмотреть не могу. Вот если бы разок цигаркой затянуться, тогда бы в глазах прояснилось, а так – муть одна. Крупнозернистость. Отсутствие четкого изображения.
– Зоя Александровна если учует, что от тебя табаком прет, то мне втык сделает. Как я ей объясню, что ты в моем присутствии больничный режим нарушаешь? Вам, алкоголикам, до окончания лечения курить нельзя.
– Макар Петрович, – оживился фотограф, – то алкоголикам курить нельзя, а я так, мелкий пьяница. Я до настоящего алкоголика еще не дорос. Споткнулся раз в жизни – с кем не бывает? Меня одна сигаретка с толку не собьет. Я уверенно встал на путь выздоровления и здорового образа жизни. Если Зоя Александровна станет вопросы задавать, я скажу, что дымом пропитался, когда листья во дворе жгли.
– Черт с тобой! – разрешил Кононенко. – Но смотри, если влетишь…
– Еще ни разу не влетал и в этот раз не попадусь, – не то проболтался, не то похвалился фотохудожник.
Он взял у Кононенко сигарету, выкурил ее до половины, тщательно затушил и спрятал окурок в носок: «На вечер оставлю».
– Что вам рассказать про этот снимок? – повеселев, спросил он. – Дерьмо это, а не кадр! Пейзаж замызганный, модель обшарпанная, экспозиция обрезанная.
– Но, но, – не удержавшись, запротестовал я, – с чего это модель обшарпанной стала?
– Посмотрите сами! – Щелканов подошел к снимку на стене. – Корма не соответствует фасаду: у этой модели лицо тридцатилетней женщины, а попа – как у восьмиклассницы. Не девчонка, не старушка, а неведома зверушка… Начинающие фотографы, когда потоком гонят халтуру, не учитывают, что в кадре пропорции обнаженного тела изменяются: иногда мельчают, а иногда вызывающе увеличиваются в самых неподходящих местах. У этой модели попа мелковата для ее возраста.
– По-моему, в самый раз! – возразил я.
Кононенко, оценив комичность ситуации, отвернулся, чтобы не рассмеяться. «Это же не Лиза! – говорила мне его поза. – Чего ты в пузырь полез, заступаешься неизвестно за кого?»
– Вы замечали, как добиваются гармонии на эротических фотоснимках? – стал поучать меня маститый художник. – Женщины-фотомодели всегда снимаются в туфлях на высоком каблуке. Это не прихоть режиссера съемки, а закон жанра. Туфли на высоком каблуке оптически удлиняют ноги модели. Чтобы женская грудь на фотографии выглядела привлекательной, она должна быть не меньше четвертого размера, иначе в кадре грудь не будет смотреться. Этой девушке у реки не хватает приятного изгиба ягодиц, и в кадре она получилась худосочной, неаппетитной. Модель в стиле «ню» снимать всегда очень трудно. Сама по себе обнаженная женщина не интересна зрителю. В ее образе должна присутствовать загадка, недосказанность. Короткая юбка на стройной девушке всегда будет выглядеть эротичнее, чем откровенно снятый голый зад. Фотография обнаженной женщины – это посыл, цель которого – вызывать сексуальные фантазии у мужчины.
Щелканов еще раз критически осмотрел отображение слайда на экране и продолжил:
– На данном снимке мы видим только половину фотографии. Для изготовления слайда вторую половину обрезали. По своему опыту я могу сказать, что на ней остался либо средневековый замок на горе, либо фрагмент дороги с роскошным автомобилем. При совмещении в единую композицию обнаженной девушки и старинного замка у зрителя возникает вопрос: «Какая эпоха запечатлена на снимке? Быть может, это времена рыцарей-крестоносцев?» Если на дороге будет стоять автомобиль, а около него – мужчины представительного вида, то зритель задастся вопросом: «Видят ли мужчины девушку? Понравилась ли она им?» Вопросы, возникающие при просмотре фотографии – это та недосказанность, которую жаждет получить зритель. Это интрига, это сладкий вкус потаенных фантазий, идеальное сочетание картинки, тела и действия. Без перчинки и изюминки любые, даже самые распрекрасные модели смотрятся как обычные голые бабы в общественной бане.
Фотохудожник замолчал на полуслове, внимательно посмотрел на меня. Я кивком головы ответил: «Получишь». Кононенко, заметив наш немой диалог, не стал вмешиваться и отвернулся к окну. Я достал из пачки сигарету, положил на стол рядом с собой. Щелканов ловко смахнул ее и спрятал в трусы.
– Что вы еще можете рассказать про эту фотографию? – спросил я.
– Такую псевдоэротику сейчас пачками штампуют в Прибалтике и Польше, – ответил эксперт. – Слайды продаются сериями по сто фотографий в каждом выпуске.
– То есть, – заинтересовался я, – этот снимок один из ста?
– Конечно! – согласился фотохудожник. – В начале фотосессии модель, полностью одетая, фотографируется в студии. Потом она выезжает на природу, и начинается покадровый стриптиз – каждую вещь с себя она снимает отдельно, иногда в два-три приема. Обнажившись, девушка принимает заманчивые позы, как бы любуется своим телом, поддразнивает зрителя. Окончание фотосъемки – это кадры, где модель вписывается в художественный ландшафт. Замок, роскошный автомобиль, подглядывающий из-за кустов невинный юноша…
«Вот ведь сукин сын! – раздраженно подумал я. – Он нам целый час лекцию по фотоискусству читал, а мог бы в двух словах все разъяснить. Одна фотография из ста! Немудрено, что Астара подобрала подходящий кадр».
Вызванный санитар увел Щелканова в корпус, а мы вернулись в кабинет Кононенко.
– Вот видишь, Андрей, как все разрешилось! – сказал Макар Петрович, усаживаясь за письменный стол. – Признайся, был щекотливый момент, когда ты в первый раз взглянул на слайд? У меня так внутри все замерло. Я в порядочности Лизы никогда не сомневался, но тут кто хочешь «на измену» попадет.
– Вообще-то я приехал поговорить не о слайде, а об Астаре. Откуда она узнала про меня и про Лизу? До вчерашнего дня мы нигде не пересекались… Макар Петрович, в прошлое воскресенье мы обсуждали две темы: «магические» способности Астары и маньяка. Наш разговор дошел до жрицы, и она решила припугнуть меня слайдом. Что ее всполошило? Маньяк? Не думаю. Я не вижу никакой связи между маньяком-имитатором и Астарой. Остается мое любопытство, которое Астара восприняла в штыки. Макар Петрович, кому вы рассказывали о нашем разговоре?
– Надеюсь, меня ты ни в чем не подозреваешь? – посерьезнев, спросил Кононенко.
– Макар Петрович! Я понятия не имею, с чего бы это Астара взбесилась на ровном месте. Если бы она угрожала только мне, то я плевал бы на ее угрозы. Скажу откровенно, лидер «Общества исходного пути» – мой друг. Если я попрошу о помощи, то его боевики разнесут логово Астары по кирпичикам. За себя я не боюсь, а вот по Лизе она может нанести удар… Я хочу разобраться, где причина, а где следствие. Я никого ни в чем не подозреваю, но есть слайд, есть Астара, есть я, есть Лиза. Что-то нас всех связывает в единую цепочку, и я хочу понять: чего Астара боится?
– Пойдем по порядку, – Кононенко достал лист бумаги, начертил на нем круг. – Это я. В воскресенье я, естественно, рассказал о нашей беседе жене и Перфилову. Мою супругу ни Астара, ни маньяк не заинтересовали, а вот Юра, Юра… Говорил ли я ему про Астару? Скорее всего, сказал… Или нет? Андрей, я пригласил Перфилова проконсультировать тебя о серийных насильниках. Если в разговоре с ним упомянул Астару, то только так, вскользь.
От окружности «я» Кононенко вывел два лучика, которые назвал «жена» и «Перфилов».
– Едем дальше, – он нарисовал еще два лучика. – Это мои коллеги: доктор Гительман и Виктория Витальевна Тарунова. В понедельник я разговаривал с ними про маньяка и упомянул тебя. Все, больше я ни с кем ни об Астаре, ни о насильнике не говорил.
– Перфилов не общается с Астарой? Они ведь одно поле окучивают.
– Юра Астаре руки не подаст, но у него в кровати через день да каждый день новая любовница. О чем он с ними щебечет, я не знаю.
– Как у него сил на всех хватает? Не молодой же, пятьдесят пять лет.
– Но, но! – засмеялся Кононенко. – Не надо о возрасте!
– Прошу прощения – ляпнул, не подумав.
– Что будем делать с Перфиловым? – серьезно спросил Кононенко. – Отменим встречу до выяснения обстановки?
– Ни в коем случае! В воскресенье ждите нас с Лизой в гости. Повестку дня не меняем: маньяк, маньяк и еще раз маньяк.
