Соавторы

Слоны всё идут, перебирая паучьими конечностями по текучей глади барханов. Передние давно скрылись за облаками, но им на смену выступают всё новые и новые, а тот, с которого на песок волнами осыпается звон золотой трубы, всё время бредет в самой середине каравана, прямо перед Доком. Труба кричит всё громче и звонче, все яростнее, и Док наконец не выдерживает и…

Проснулся. Обнаружил, что снова не один.

Молли хохотала, болтала в воздухе ногами, кресло-качалка едва не опрокидывалась от ее бешеного восторга.

– Какие вы одинаковые! Какие вы две перчатки с одной распялки, ну разве так бывает? – выпалила она, увидев, что Док уже сидит и смотрит на нее, моргая по-совиному.

– Мальчики глупые. Один другого глупее. И кому только в голову пришло тебя к литературному творчеству приставить? Чей же это лаптоп? Ах, какие розочки, с ума сойти, кто же это у нас такой пафосный? Конечно, это наша готичная старушка Зигги…

Док выдернул лаптоп из ее рук:

– Тебя не учили, что лезть в чужие лаптопы нельзя?

– Он не твой.

– А файл мой.

– А я не знала.

– А к Зигмунде в файлы лезть можно?

– А я ей не скажу.

Док торопливо проглядывал текст: он уже почти не помнил, что там наворотил перед тем, как заснуть. Бояться было поздно – но хотя бы знать, что попалось на глаза сумасшедшей Рыжей, чем она будет теперь его подначивать и дразнить.

– О, черт, – сказал он. – Ты не только читаешь чужие файлы, ты еще и пишешь в них! Это уж слишком.

Молли фыркнула.

– Я? Никогда. Ни словечка.

– Пишешь-пишешь. Вот тут…

– Если у тебя память отказывает и вообще с когнитивными способностями всё плохо, то нечего на меня валить. Это ты свою жизнь сочиняешь, а не твоя жизнь тебя. А я…

– Но я этого не писал. Точно.

– И я не писала.

– Ну, смотри, вот.

– Да что мне смотреть, я даже не прикасалась к клавиатуре.

– Может, Зигмунда здесь была?

– Да нет, я к ней заходила – она в доме, спит. И уж тем более она тебя при жизни сочинять не станет. Только постфактум.

– Да не меня, смотри. Это же про Клемса. Про Клемса ей можно сочинять?

– Ты писал – зачем на Зигги валить?

– Да в том и дело! Я это не писал. Вот в конце, про трубу и про лучших палачей. Это не я. Про время, про девяносто девять попыток. Не я! – Док показал руками, насколько это не его слова и мысли. – Сама подумай, после всего, что было – стал бы я Клемса туда? Хоть бы и в тексте, хоть бы и вымыслом.

– А, – сказала Молли. – Хорошую книгу ты начал, раз она сама себя пишет. Хотя, может быть, ее начал и не ты.

– Хватит уже мистики с эзотерикой. Я по горло сыт.

– Кто ж тебе виноват? Ты сам нас придумал! Да я не в таком смысле. Я в обычном. Что не ты ее начал.

– А кто?

– Ну, одно из двух. Или ты… Или… Раз книга про Клемса…

– Но он же… Стоп, – отрезал Док. – Ты мне крышу не сноси. У меня и так прореха на прорехе. Я точно знаю: я такого не написал бы. Не стал бы Клемсу придумывать тайгерм, нет.

– Ну, – цинично ухмыльнулась Рыжая. – Как его раздирает от твоей смерти, ты очень бодренько сочинил. А тайгерм, оказывается, это уж слишком. Ну-ну.

– Стоп еще раз, – повторил Док. – Да, тайгерм – это уж слишком. Потому что бессмысленно. И я это знаю. Уже проходил. Поэтому и говорю, что я такого не написал бы. Да я и не писал.

Неделю спустя текст оставался в тех же пределах. Док, будто интернет-зависимый, то и дело заглядывал в лаптоп: не прибавилось ли строчек, не появилась ли весточка, хоть короткая, после отчаянного «держись-я-иду». Вспоминал свой путь, сверялся со сроками, прикидывал, что и как сейчас делает человек по ту сторону текста. То и дело гасил порыв выстучать на клавишах, как Клемс передумывает, как находит утешение в беседах с Гайюсом, собрать неловкие слова в банальную и жизнеутверждающую историю о том, как прошло еще немного времени, и вот уже Клемс ловит чей-то заинтересованный взгляд – и отвечает на него…

– Ты его и в постель уложишь? – поинтересовалась Мадлен, вернувшись с очередного рейда в окрестности архитектурного бюро.

– Он еще и подглядывать будет, с него станется, – ответила ей Рыжая под шелестящий перезвон спиц. – Пиши-пиши, Док, потом нам почитаешь.

Док в очередной раз захлопнул лаптоп, сердито глянул на Рыжую.

Она так и сидела в качалке, Доку казалось, вообще не вылезала из нее. Как ни посмотришь – всё сидит, свернувшись в уютный клубок, только кисти рук шевелятся, только спицы поблескивают. Голубая нитка тянется откуда-то из-под кресла, но клубка не видно. Что вяжешь? – спросил как-то Док. Ползунки, – ухмыльнулась Рыжая и ускорилась. Кому? – Себе! – рявкнула она с неожиданной яростью, спицы замелькали с нечеловеческой резвостью. Что она там навяжет, подумал Док. Но очередная пара кукольного размера штанин выходила ровной и симметричной, и не было никаких причин для беспокойства.

– Что ты бесишься, – укорила ее Мадлен, необычайно кроткая. – Думаешь, ему легче?

– Легче! – Молли и впрямь точно взбесилась. – И тебе легче. И ей, – мотнула головой в сторону алтаря. – Это у вас там любовники, а у меня – отец!

Мадлен картинно прикрыла лицо рукой.

– Вы тут от скуки с ума посходили, – Зигмунда Фрейда появилась, как всегда, неожиданно. – Как пауки в банке.

– Как узники в пирамиде Смерти, – парировала Рыжая. – Но я занята делом. А эти – нет. Док пытается победить в себе графоманию, а Магдалина наша опять ничего не разузнала.

– Рассказывай, – Зигмунда Фрейда повернулась к Мадлен.

Та кивнула, уселась на край стола, сдвинув засохшие розы и наполовину сгоревшие свечи.

– Наши там ничего себе, в порядке. Никто их не мучает. Зря Рыжая бесится. Если бы мучили – я бы…

– Конечно. Енца слышала? Как он?

– Сказала же – в порядке. Их только держат отдельно и домой не пускают. И спрашивают, куда мог деться Док. По-всякому спрашивают, разными способами. Но аккуратно. А они не знают, и я им не говорю, чтобы они не знали, потому что если будут знать…

– А что с фестивалем?

– Бобби клянется, что всё будет вовремя и в нужном месте. Так что осталось всего три дня подождать. Что у Дока?

– Пока ничего, – пожал плечами Док. – А что должно быть?

– Ну, что-нибудь новое от Клемса.

– Почему ты думаешь, что это Клемс?

– А кто еще? – изумилась Мадлен. – Думаешь, кто-то из нас писал в твоем файле? Или само Мироздание тебе знаки подает?

– Это было бы как-то… понятнее, – покачал головой Док.

– А никто не обещал, что будет понятно, – вмешалась Зигмунда Фрейда. – Никто не обещал. Все ведь понимают, почему от Клемса ни словечка?

– Что тут понимать, – буркнула Рыжая, не останавливая спиц. – Не до того ему. Тайгерм.

– А я думаю, он просто не хочет, чтобы Док его там… видел. Чтобы Док знал, каково ему приходится, – вставила Мадлен.

– Как будто Док не знает, угу, – мрачно кивнула Рыжая.

– Ладно, девочки, – вздохнула Зигмунда, – мы-то пойдем его вытаскивать, или сам справится?

– Как он справится без нас? – Мадлен болтала в воздухе короткими толстыми, почти уже кукольными ножками.

– Ну, – сказала Рыжая, – тогда подождите пару минут – я тут пяточку вывязываю, не хочу со счета сбиваться, потом ведь не вспомню.

Они ушли, а Док не смог пойти с ними вместе: ты уже был, сказали они, тебя мы уже два раза вытаскивали. Три, поправила одна из них. А я думала – десять, задумчиво обронила другая.

– Но мне-то что делать? – тоскливо возмутился Док.

– Пиши, – коротко велела Зигмунда. – Начни со слонов.

– Я уже начинал, – не понял Док.

– Начни еще раз.

И Док остался один – только свечи и алтарь, стеллаж с детскими книжками и кресло-качалка, шаль черного кружева и расписанный розами и черепами лаптоп. Док долго смотрел им вслед, в пустоту и тьму, и не решался оторвать взгляд от пустоты и тьмы, как будто в любое мгновение оттуда могли появиться они – и Клемс. Но мгновения шли мимо, тяжкие и неустойчивые, как огромные поднебесные слоны на паучьих лапках, и ни одно из них не было тем самым мгновением, в которое запела бы золотая труба.

Тогда Док засмеялся и поднял крышку лаптопа. Я пойду с вами, девочки, смеялся он, я просто пойду с вами. Я найду простой и надежный способ вытащить вас всех оттуда. Я расскажу, как всё было, и всё так и будет.

Но тут же он увидел, что кто-то другой уже рассказал это за него: избыточно и неопределенно, словами неловкими, небрежно составленными в шаткие фразы, в рваные абзацы. Док читал и морщился от неловкости, досадовал на небрежность, всё порывался исправить опечатки и расставить запятые. Пока не понял, что это и есть долгожданная весть, телеграмма с той стороны. Пока не осознал, что страх и боль, о которых идет речь в тексте, и есть те самые страх и боль, которые он сам знал – по запаху, на слух и на вкус. Пока не взглянул в облупленные лица трех старых потрепанных кукол, пока не взглянул в их фарфоровые и стеклянные глаза – на этот раз глазами Клемса.

– Ладно, – сказал тогда Док. – Давай сделаем это вместе. Никто не обещал, что будет понятно. Но мы расскажем, как всё было, и всё так и будет. Я просто напишу здесь: боль пройдет. И боль пройдет. Я просто добавлю к словам об одиночестве: я буду с тобой всегда.