Под яблонями

– Ух ты, клевер! – обрадовалась Магдалена, сбросила туфли и пошла по кудрявой траве, шевеля пальчиками, обтянутыми желтым фильдеперсом.

– Разуйся, – посоветовала Зигмунда.

– Я уже.

– Лучше совсем босиком, – сама, устроившись в садовом кресле, неторопливо стягивала с длинных ног черное эластичное кружево.

День давно перевалил за середину, но до прохлады сумерек еще оставалась пара часов. Задняя стена дома, увитая виноградом, уютно отгораживала лужайку от городской улицы, как будто они оказались далеко-далеко от шума и дыма. Здесь всё было совсем наоборот: тихо, свежо. Маленькие яблоки сияли в неподвижной листве, пчелы гудели в цветнике вокруг лужайки, чуть поодаль журчала вода в крошечном прудике с фонтаном. Тир сосредоточенно укладывал аккуратные полешки в костровую чашу, улыбался.

– Милый, помоги! – нежным голосом позвала Магдалена. Бобби тут же оказался рядом и протянул руки. Но Мадлен не собиралась отдавать ему большой кулек, свернутый из одеяла. Она еще крепче прижала кулек к груди, приподняла ножку и требовательно пошевелила ступней, выпятив губы и округлив глаза. Бобби хмыкнул и опустился на колено, чтобы помочь ей освободиться от чулок.

– Какая галантность! – фыркнула Ягу, проходя мимо с миской салата и парой складных стульев.

– Завидуешь? – осведомилась Магдалена, крепче прижав кулек к груди.

– Чему завидовать? – удивилась Ягу. – Я, хвала небесам, в состоянии сама раздеться. И не только.

– Йа, не злобничай, – улыбнулся Данди, принимая у нее салат. – Если хочешь, я за тобой тоже могу поухаживать.

– Ты и так ухаживаешь, – Ягу обхватила его затылок освободившейся рукой и притянула его голову, чтобы поцеловать в нос. – А я за тобой. Просто у нас другой стиль. И стулья не трогай. Они мои.

– Договорились.

– Точно, Данди, оставь ей стулья, принеси лучше еще второй стол, а то за этим все не поместятся. Он там, в пристройке, – Тир махнул рукой в глубину сада, потом повернулся, заметил Мадлен. На короткое мгновение его лицо странно вытянулось по диагонали, как будто его растянули в разные стороны. Но быстро собралось обратно, он моргнул и спросил: – Как малыш?

– Ну, тихо же, значит, в порядке, – гордо улыбнулась Мадлен.

– Точно.

– Я еще понянчу, ладно?

– Конечно, – кивнул Тир с отсутствующим выражением на лице. – Спасибо, что помогаешь с ним. Кто бы еще…

– А мне совсем не трудно, – пропела Мадлен. – Мне только в радость. Так бы и носила, так бы и не выпускала из рук. Мой сладкий, мой маленький…

– Спасибо, – механически сказал Тир, глядя в сторону. И, как будто проснувшись, крикнул вслед Данди. – А дверь с другой стороны. Там открыто, стол висит на стене справа. Нашел?

– Не вижу, – откликнулся Данди преувеличенно растерянным голосом.

Ягу засмеялась и побежала к нему. Кажется, они целовались там, за высокими кустами малины, потому что вернулись не сразу. Ягу несла стол на голове, стройная и сильная, как королева, а Данди, улыбаясь всем лицом, шел за ней.

Хорошо сидели. Все собрались, всем хватило места вокруг огня. Бобби привез хлеб, Енц – мелкие, но сладкие сливы и домашний сидр. Данди помогал Тиру жарить мясо на углях. Ягу расставила мебель и улеглась в шезлонг. Всё устроилось почти само собой, как часто бывает в хорошо притершихся компаниях, когда новички не пытаются вмешиваться в процесс. Ювелирная точность ожиданий друг от друга, ювелирная точность вопросов там, где надо прояснить что-то, практически нулевая вероятность сюрпризов. Нет, скучно друг с другом им не было, им было спокойно и хорошо. Док сидел с краю, так, чтобы Клемс мог оставаться рядом, не рискуя оказаться слишком близко к живым. Мадлен качала на руках сверток с ребенком. Калавера качалась в кресле, время от времени бросая острый взгляд в сторону Мадлен. Даже Гайюсу нашлось место: он занял качалку и неторопливо набивал табак в трубку, уминал его там, вытряхивал, чистил трубку, заправлял новую порцию табака, наблюдая за компанией из-за блестящих стекол в массивной оправе. А Док наблюдал за ним, второй час заключая и перезаключая пари с Реем: закурит или нет?

Было спокойно, тихо, уютно. Было замечательно, пока Док не отвлекся от наблюдения за психологом и не спросил Мадлен, не устала ли она. Третий час пошел, а она всё бродит по клеверу, мурлыча под нос попурри из колыбельных разных стран и народов.

– Не устала я ничуть, – не меняя ритма, промурлыкала Мадлен. – Не устану никогда, не устану ни за что.

– А что ты будешь делать, когда он вырастет? – Калавера приподняла обвитую цветочным орнаментом бровь.

– Ну, когда это еще будет, – беспечно откликнулась Мадлен. – Пока вот не растет – и слава богу, и мне удобно, и ему хорошо, правда, маленький? Правда, мой сладкий?

Кулек булькнул в ответ, замычал. Мадлен плотнее запахнула одеяльце, прижала кулек к животу.

– Нам с ним и так хорошо, зачем нам еще куда-то расти?

– Шуточки у тебя, – приподнялась в шезлонге Ягу.

– Да брось, – рассеянно улыбнулся Тир. – Не цепляйся к словам. Она же реально с ним постоянно возится, и днем, и ночью. Я не знаю, что бы и делал без нее.

– Няню бы нанял, – отрезала Ягу.

Тир посмотрел на нее, наморщив лоб, как будто перед непосильной загадкой, но не успел ничего ответить.

– А зачем нам няня? – замурлыкала Мадлен, укачивая кулек. – Зачем нам чужая няня, посторонняя тетка, злая мачеха, нам и так хорошо. На ручках, на ручках, ни за что тебя никому не отдам, не выпущу из рук, ты мой сладкий, ты мой маленький. Не бойся.

Гайюс примял очередную порцию ароматного табака в чашечке трубки, поправил очки и поинтересовался:

– А когда родился этот ребенок?

Все посмотрели на Тира. Тир посмотрел на Дока, перевел взгляд на Клемса, пожал плечами.

– Да ладно, скажи, как есть, – откликнулась на его взгляд Калавера. – Все знают.

– Ну… – смущенно сказал Тир. – Через полгода после того, как Клемс погиб.

– Клемс? – переспросил Гайюс. – Это какой-то другой Клемс, или вот этот?

Калавера зевнула, тряхнула головой.

– Этот самый, скажу я, если никто другой не решается.

– А как же он с нами сидит, если он погиб? – спросил Гайюс.

– А это не ко мне вопрос, это к Доку.

– Мы о ребенке говорили, – сказал Док на крохотную дольку мгновения раньше, чем следовало бы.

– Какое благородство! – прошипела Калавера. – Это сейчас так принято, что сильные мужчины с боевым опытом прячутся за младенцев?

– Ты не права, – спокойно посмотрел ей в глаза Док.

– А всё-таки, когда это было? – снова спросил Гайюс, и Док кивнул:

– Когда это было? Кто-нибудь может сказать? – и снова посмотрел на Калаверу. – Ты можешь?

Она нахмурилась, перевела взгляд на Мадлен. Та беззаботно пожала плечами: счастливые часов не наблюдают, вот и я не стану – ни часов, ни лет. Все молча, растерянно переглядывались, как будто что-то случилось, но никто не заметил, что именно, только волна прошла – всё уже не так, но как? Что произошло? Еле заметно качнулась земля под ногами – это землетрясение или показалось? И какого ответа ждут все? И на какой вопрос?

Только шипели капли жира, падая на темнеющие угли, и едва слышно поскрипывало кресло-качалка.

Девять, сказал Рей. Доку показалось, что все услышали этот голос. Он встал, подошел к Мадлен, требовательно протянул руки.

– Не дам я его тебе! – вскрикнула Мадлен, быстро отворачиваясь, заслоняя собой ребенка. – Ты ему навредишь.

– Нет.

– Не дам!

– Мне – дашь? – тихо спросил Гайюс.

Мадлен огляделась. Все как будто потянулись к ней, и Ягу, и Енц, и Данди. Тир стоял, сжимая и разжимая кулаки, с лицом, как у сомнамбулы. Калавера переводила взгляд с Мадлен на Дока, нехорошо усмехаясь. Один Гайюс просто сидел, опустив на колени мягкие руки, просто смотрел, ничего не выражая лицом. Мадлен бросила на Дока злобный взгляд и, аккуратно обойдя его, приблизилась к Гайюсу, положила ему в руки сверток. Гайюс кивнул, молча развернул одеяло. И тут все услышали, что ребенок плачет: тихо, непрерывно, на одной тоскливой безысходной ноте. Даже непонятно было, как они могли не слышать этого раньше – одеяло не было таким уж толстым. А еще через миг они осознали, что слышали этот звук всё время, просто не замечали. Тихий монотонный вой был как будто примешан ко всем звукам, к разговорам и шелесту листвы, потрескиванию и шипению в костровой чаше, ко всем словам и вздохам, ко всему смеху, ко всему молчанию этого вечера. Но они не замечали его, почти так же, как не замечали присутствия Клемса. И все посмотрели на Клемса, а потом снова на ребенка, старательно впихивая в себя открывшееся им зрелище.

К невыносимо огромной голове, покрытой редким рыжим пухом, как будто прицеплено было крохотное тело в подгузнике и мягкой белой рубашечке и кружевных носочках.

– Ох ты ж, девочка… – выдохнула Ягу. – Как же тебя…

– Это мальчик, – поправил обретший дар речи Тир. Голос у него был, как из картона.

– А что с ним?

– Ну, как минимум, гидроцефалия, – сказал Гайюс. – А что еще… Тир?

– У нее всё, – Тир кивнул головой на Мадлен. Та сунула руку в карманы своего мешковатого пестрого платья, вынула пластиковый конверт, отдала Гайюсу.

Перебрав бумажки, он сложил их обратно.

– Так чем вы его кормите?

Тир снова кивнул на Мадлен.

– Молоком, конечно. Он же больше ничего не ест. Как ни старайся. Ну и что же теперь? Совсем не кормить? Он так любит молоко…

– Но не усваивает? – подошла ближе Калавера.

– Ну, не то чтобы не усваивает, – сказал Гайюс. – Просто оно на него действует как яд.

– Но он его любит! – всхлипнула Мадлен. – А я его люблю, я же не могу ему отказывать. Он ведь больше совсем ничего, совсем…

– Но ему же нельзя. Ты же его травишь, – сказала Ягу. – Почему ты ничего не говорила нам?

– А вы тут ни при чем! – ощерилась Мадлен, сделавшись сразу такой, какой они все ее помнили: маленькой, смертельно опасной.

– Как это ни при чем? – возмутилась Ягу. – Это же мы с Данди его сделали.

– А где Кристина? – спросил Данди.

– Ти-хо! – по слогам сказала Калавера, но сейчас не услышали даже ее. Все спуталось, говорили все разом, перебивая друг друга, только некоторые реплики взлетали над бурным потоком и не всегда можно было понять, кто что сказал.

– Казеин!

– А где Кристина?

– Он что, совсем-совсем никакой?

– Да он же говорит, вы что, не слышите!

– Ну не может он говорить, не может! Казеин же ему нельзя было…

– Вот же дрянь!

– Да что вы все гадости несете про молоко? – закричала в конце концов Мадлен. – Все же знают, что единственная подходящая и безопасная пища для младенца – это материнское молоко.

– И сколько лет младенцу? – ядовито осведомилась Калавера.

– А сколько бы ни было! Это святое!

– Ты сама до сих пор материнское молоко сосешь – вот и у тебя такая башка. «Ах, мама сказала то, ах, мама сказала это!» Носишься со своей мамочкой-кровопийцей, как с… – Калавера не успела подобрать подходящее сравнение, Мадлен зашипела в ответ:

– А ты вообще материнского молока не нюхала! Муньека! Чучело фарфоровое!

– Да, я кукла, и что? Ты на себя посмотри. А туда же: молоко, молоко, мамочкино молоко. Да лучше вообще его не нюхать и не пробовать, чем вот так, – Калавера развела руки по сторонам головы, показывая гигантский размер. – Вот он не согласен ни на что, кроме молока, а молоко его уродует и убивает.

Повернулась к Доку и яростно выпалила: – Тебя это тоже касается!

– А я-то при чем?

– А то ни при чем!

– Правду говорят, что любая женщина может из ничего сделать шляпку, салат и скандал, – хмыкнул Енц. Калавера бешено зыркнула на него, но он не отвел взгляда.

– Не любая, – возразила Ягу, как бы случайно встав между ними. – Я не готовлю, не ношу шляпки и не люблю говорить зря. Я всё сразу исправлю по своему разумению. Или пройду мимо. Кстати, насчет материнского молока. Мадлен ему не мать.

– Где Кристина? – Док быстро повернулся к Тиру.

– Кто такая Кристина? – заинтересовался Гайюс.

– Какая Кристина? – спросил Тир.

Калавера шагнула к Гайюсу и подхватила ребенка, развернулась к Доку.

– Что, доволен? Что еще должно случиться, что тебе еще надо, чтобы отпустить его наконец?

Док моргнул, дернул лицом.

– Чего-то я не понимаю.

– Да ты что? – усмехнулась Калавера. – Всего только чего-то? А что-то, значит, понимаешь всё-таки? И можно спросить – что именно?

– Сначала, – твердо сказал Док, – сначала давай разберемся. Ты сама в это вписалась. Ты за это взялась. Ты со мной через это шла – со всеми нами. Что вдруг так теперь?

– Да, вписалась и взялась. Да, с тобой шла. Да, мы тебе должны – особенно вот она и она, – Калавера мотнула головой в сторону Мадлен и приподняла ребенка на руках. – Потому что у меня была мать, настоящая. А у этой… у этого – мать то ли есть, то ли нет, и неизвестно, откуда он вообще взялся тогда. А у той… нет и не было. Выдумала она всё.

– Ты говори да не заговаривайся! – зарычала Мадлен. – Ничего я не выдумала!

– То-то ты так за материнскую волю цепляешься. Если бы у тебя была мать, которая любила – не цеплялась бы за нее.

– А ты сама-то!

– Стоп! – рявкнул Док. – Давай сначала со мной разберемся. Какие у тебя претензии?

– Да никаких! – топнула ногой Калавера. Земля ощутимо дрогнула. – У меня – никаких. А вот у него… и у него.

Все обернулись на Клемса. Он сидел в траве на самом краю лужайки, под яблоней, смотрел в сторону, как будто происходящее его не касалось.

– Когда мы говорили о Сальвиати, – тихо сказал Данди, и Ягу сильно сжала его руку, – когда мы пытались вернуть Кристину, он был совсем другой.

– Кто такая Кристина? – спросил Тир. Он снова сжимал и разжимал кулаки и, кажется, дрожал.

– И у него, – кивнула Калавера.

– Та, – с силой сказал Данди, – для кого ты посадил куст козьей жимолости.

Тир вздрогнул, закрыл лицо рукой, медленно сел на землю.

– И что ты теперь намерен делать со всем этим? – спросила Калавера.

Отпусти его, тихо сказал Рей. Отпусти его. Это не твое дело вообще. Это мой Клемс. А я и сам уже считай что мертв. Ты знаешь. Мне не уйти оттуда, да и некому там уже… уходить. Меня нет. Отпусти нас.

– Ты обещал, что будешь со мной.

Обещал. Но… посмотри на него.

Док подошел к Клемсу. Тот бросил короткий взгляд, проверяя, достаточен ли зазор между ними, и остался на месте, отвернувшись от живых.

Было совсем тихо. Пахло горелым мясом. Тихонько выл изувеченный ребенок. А больше ничего.

Док сел на землю, тщательно соблюдая выученную уже накрепко дистанцию.

– Я не могу.

– Посмотри, – сказала Калавера и поднесла к нему ребенка. – Так тебе понятно? Клемс такой же. Ты его кормишь и кормишь страданием. И себя. И всех вокруг. Это тебе не подходит. Это тебе не подходит, родной мой. Как же ты похож на моего отца. Как же ты похож на это дитя. Как же ты похож на нее…

– На Мадлен-то чем? – скривился Док.

– Она же и есть твоя любовь, Док. Не выпустишь, не уступишь. Превратишь в неживое и немертвое. Лишь бы не отпустить. Лишь бы не остаться одному.

– Вот почему она – вампир? И я такой же?

– Дай мне сделать мою работу.

Калавера легонько покачивала младенца на руках. Мадлен тихо рыдала в объятиях Бобби: я живая, я на самом деле, не верь им, Терминатор… Он молча обхватил ее огромными руками и укачивал, как маленькую. А меня-то некому укачать, подумал Док. И меня, сказал Рей. Но мы большие. Мы справимся.

– Ладно, – сказал Док. – Я согласен. Прощай, Клемс. Прости… Это не имеет значения. Просто – прощай.

Он встал, отошел на несколько шагов туда, где тропинка уводила за деревья, к пристройке.

– Никому за мной не ходить. Вернусь через десять минут.

Лег там под яблонями лицом в землю. Жевал траву, чтобы не кричать. Не помогало, но он справился сам. Внутри теперь было пусто. Он уже и забыл, как это, когда ты совсем один. Рея больше не было с ним. Никого не было с ним.

Его тоска легко перекинулась в ярость, когда он услышал приближающиеся шаги. Он даже выругаться не смог – закашлялся, поперхнувшись травой, собственным дыханием, злостью.

– Я не могу, – сверху, издалека прозвучал голос Клемса. – Я не могу. Там Рей. Пойдем, вытащим его оттуда.