***

"Пойло" было, пожалуй, самым грязным и неприметным баром Дуббинга. Когда-то в узкие окошки, сделанные на уровне тротуара, днём проникал с улицы какой-никакой свет, а ночью из окошек лился свет уже на улицу – правда, в гораздо меньших количествах. Но копоть на стёклах, ни разу не мытых за два десятка лет, сделала своё дело, и теперь в баре стоял вечный сумрак. На полу валялись сбившиеся в серые комья опилки; пара газовых рожков под низким потолком проигрывала – и никак не могла проиграть – битву с темнотой. Полки за стойкой висели необычно низко, чтобы Морли, бармен-инвалид, по совместительству хозяин "Пойла", мог легко дотянуться до бутылок. Морли шустро разъезжал в кресле-каталке вдоль стойки, исключительно ловко управлялся с кружками и стаканами, так что, если бы не скрип колёс, многие из посетителей и не заметили бы его изъяна. К тому же, у Морли имелся главный (после умения разбавлять пиво) для бармена талант: он умел слушать. Понурившиеся над кружкой страдальцы могли часами изливать ему свои беды, и Морли, не перебивая, внимал им, кивал и хмыкал в нужных местах, вставлял пару слов, когда без этого нельзя было обойтись, и сочувственно покачивал головой, если рассказ приобретал особенно драматический оборот. Неудивительно, что инвалид получал от клиентов хорошие чаевые, а народ валил в "Пойло" не столько чтобы выпить, сколько чтобы выговориться. Неудивительно было и то, что Морли знал очень много тайн и секретов: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Бармен прекрасно умел хранить тайны. Ведь секрет, который перестал таковым быть, уже никому не продашь.

Джон облокотился на дубовую стойку, предусмотрительно выбрав место, где по меньшей мере час ничего не проливали.

– Здорово, Морли, – сказал он.

– Покой, – прогудел бармен. – Тебе налить чего?

Джон огляделся. В тяжёлом хмельном воздухе медленно растекался табачный дым, и всё было видно, как сквозь тюлевую занавеску. Стоял гул, сотканный из бормотания, вздохов, бессвязного пения, звяканья стекла о стекло, косноязычных выкриков и прочего звукового мусора. У стойки больше никого не наблюдалось: только минут пять назад подошел, спотыкаясь, какой-то оборванец, подождал, пока ему нацедят очередную кружку, отчалил и теперь упорно пытался найти свой столик, блуждая по залу неверными зигзагами. Словом, было безопасно.

– Пить не буду, – сказал Джон. – Я по другому поводу.

Морли качнул лысой, как мяч, головой, продолжая бережно полировать стакан посеревшей от многократных стирок тряпкой.

– Шариков сейчас нет, – буркнул он под нос, не поднимая взгляда от стакана. – "Эхолов" вчера принесли и форин довоенный. Ещё есть три кристалла, но все дохлые. И пара амулетов от мигрени. Для тебя специально придержал.

Джон почесал за ухом.

– Не то, – сказал он негромко. – Человека ищу. Прорицатель. Гадания устраивает всякие. Говорит, что духов вызывает.

Бармен поднял стакан, поглядел сквозь него на чахлый свет газового рожка. Видимо, остался доволен результатом, потому что убрал стакан под стойку, извлёк оттуда рюмку и принялся протирать её прежними неторопливыми движениями.

– Я с такими не работаю, – обронил он. – Себе дороже.

– Что так?

Морли дёрнул бритым подбородком.

– Психи они все. Долбанутые. И с монетой всегда туго.

Джон потянулся к миске с орешками, стоявшей на стойке, взял орешек и покатал в ладони.

– Я тут аванс от клиента получил, – сообщил он задумчиво. – Денег девать некуда. Поделиться, что ли, с кем...

Морли подбросил рюмку в воздух и аккуратно поймал волосатой ручищей.

– Есть у меня приятель, – сказал он, кашлянув. – Сейчас на мели, банчит мелочью. Ну, знаешь, карты, руны, оракулы. В самый раз для всяких разных прорицателей. Хочешь – могу вас свести. Может, и толк выйдет.

Джон вынул из кармана стопку денег, отделил три бумажки и бросил на стол. Морли забрал деньги и снова занялся рюмкой. На взгляд Джона, та уже блистала, так что резало глаза, но, видно, нет предела совершенству.

– Поезжай в Жёлтый квартал, – пророкотал бармен. – Ивлинтон, шестнадцать. Там на первом этаже бордель, а под ним – курильня. Придёшь в бордель, скажешь мамаше, что хочешь покурить с Лю Ваном. Вот этот самый Лю Ван и есть мой приятель. Поболтай с ним, глядишь, что-то и удастся раскопать.

– Лю Ван? Жёлтокожий? Он по нашему-то говорит?

– Понять можно, – усмехнулся Морли.

– Сказать ему что-нибудь? Пароль или вроде того?

– Скажи, что от меня пришёл. И что ты – Джон Репейник.

– Он меня знает? – удивился Джон.

Морли поставил рюмку под стойку и взял следующую.

– Знать – не знает. Но слышал. Может, выпьешь на посошок?

Джон выпрямился и слез со стула.

– Ты же знаешь, дружище, я сюда не ради выпивки хожу, – сказал он. – Я ради атмосферы.

Он вышел, поймал кэб и поехал в Жёлтый квартал. Бывшие подданные Нинчу жили в Дуббинге тесной общиной близ Лаймонских доков. Их объединяло всё то, что отделяло от прочих горожан: язык, состоявший из лающих и мяукающих звуков, еда, состоявшая из того, что при жизни лаяло и мяукало (а также пищало, шипело и стрекотало), просторная одежда в ярких узорах, тугие косички на затылке и, конечно, любовь к странному чаю, который обладал таким запахом и вкусом, будто его заваривали из веника. Единственное, что с радостью переняли у нинчунцев белые жители Дуббинга – это привычка курить опий.

Курильни были открыты круглосуточно для всех, кто не жалел пару форинов за трубку. Как-то само собой вышло, что эти заведения совмещались в Жёлтом квартале с домами терпимости. Скорей всего, здесь был замешан простой расчёт: мамаши в борделе, обхаживая раздухарившегося клиента, в нужный момент намекали, что, кроме узкоглазых девочек, вина и сластей, в его распоряжении может оказаться куда более необычное удовольствие, которое станет достойным завершением славного вечера. Гость пробовал раз, пробовал два... И через месяц-другой ходил в бордель уже не за полюбившимися девчонками, а за полюбившейся трубкой. Что, разумеется, было выгодно для всех. Хозяин курильни наживал барыш, мамаша имела свой процент, девчонки наслаждались минутным отдыхом, а клиент получал опий. И вдобавок – неотвязную зависимость до конца своих дней. Зависимость, которая делала его счастливым на пару часов в сутки, но взамен превращала остальную жизнь в кошмар. Впрочем, справедливости ради надо заметить, что у большинства нинчунцев, которые посещали "опиумные норы", – прачек, носильщиков, истопников – жизнь была кошмаром с самого рождения, так что, став курильщиками, они ничего не теряли.

Джон рассеянно глядел в окно кэба. Он подъезжал к докам: старые, обветшалые, но все же добротные дома Тэмброк-лэйн сменились безликими трёхэтажными доходными халупами, в которых жили семьи портовых служащих. Кэб обогнул сомнительного вида пивную, откуда несло жаренной на прогорклом жире рыбой, завернул за угол и, едва не задев крылом какого-то пьяницу в рваной матросской робе, поехал по извилистой улочке, ведущей к портовым задворкам. Мимо потянулись вереницы разномастных хибар, служивших кровом для докеров. Из-под колёс то и дело порскали крысы. Один раз дорогу перед самым носом лошади перебежал маленький, лет пяти мальчик, одетый лишь в грязную рубашку до колен. За плечом у него болтался мешок. Кэбмен выругался и взмахнул плетью, но ребёнок даже не обернулся. Джон проследил, как мальчик подбежал к двери одной из халуп и отдал мешок женщине с опухшим лицом. Женщина развернула холщовую ткань, извлекла наружу ободранный, потемневший кочан капусты и скрылась за дверью, на прощание успев подарить Джону взгляд, полный тоскливой ненависти. Мальчик толкнул дверь, постучал кулачком, но ему не открыли. Тогда он подобрал с земли отвалившийся от кочана мятый капустный лист и сунул его в рот. Джон задернул шторку и не открывал, пока кэб не остановился.

Насколько унылым и безрадостным был район, который они миновали, настолько же оживлённым и пёстрым был Жёлтый квартал. Здесь, конечно, тоже хватало нищеты и грязи. Но все толпились, шумели, деловито покрикивали друг на друга, бегали, топоча деревянными сандалиями. Уличные торговцы визгливо расхваливали товары, прямо на тротуарах стояли тележки с чем-то съедобным, горячим, источавшим острые запахи. В подворотне, собравшись тесным кружком, шестеро мужчин играли в какую-то невиданную игру, по очереди взмахивая над головой руками и азартно, наперебой вопя. Словом, жизнь здесь не просто кипела, а, казалось, готова была каждую секунду взорваться, как перегретый котёл. От всей этой суеты создавалось впечатление, что бедность в Желтом квартале – явление временное, вроде зимних холодов, и скоро обязательно пройдёт. Джон знал, что это не так.

Большинство нинчунцев были такими же нищими, как и белые докеры в соседнем районе. Просто здесь принимали жизнь такой, какая она есть, со всеми бедами и неудобствами, и старались урвать частичку радости в самых простых, повседневных вещах. Еду, приготовленную из того, что поймали в ближайшем подвале, можно щедро сдобрить приправами, и абсолютно неважно, чьё именно мясо скрывается под слоем жгучего перца и сладкого соуса. Для игры "птица, вода, камень" не нужны ни рулетка, ни крупье – только собственные пальцы. А выигрыш в этой древней игре приносит не меньше удовольствия, чем джекпот в богатом казино для знати. Фонарик из цветной бумаги почти ничего не стоит, зато какой нарядной становится хижина, собранная из ящиков для чая, если над входом повесить гирлянду из бумажных светящихся шаров! И, конечно, кто угодно согласится, что самое большое в жизни наслаждение можно получить совершенно бесплатно – чем нинчунцы обоих полов и пользовались ежедневно, судя по обилию детворы на улицах.

А ещё вечером можно накуриться опия.

Джон отпустил кэб и постоял перед выкрашенным в алый цвет домом с шафрановыми ставнями. Дом был окружен низенькой жестяной оградой. Над головой шелестели флажки, не то оставшиеся с праздника, не то повешенные просто для красоты. Мимо просеменил торговец с тележкой. Всё было спокойно. Джон толкнул калитку, подошел к дому и поднял было руку, чтобы постучать, но дверь распахнулась на миг раньше, чем он успел осуществить намерение. За дверью обнаружилась девушка, одетая в жёлтый халат.

– Просим! Просим! – забормотала девушка. Она одновременно мелко кланялась, улыбалась, бормотала и пыталась заглянуть Джону в глаза. Всё вместе производило странный эффект, отталкивающий и вместе с тем влекущий. Джон отметил, что девчонка симпатичная (хоть и узкоглазая), что на скуле её виднеется припудренный фингал, а на затылке не заросла недавно выбритая полоса – знак принадлежности к публичному дому. "Новенькая", – понял он. Репейник шагнул через порог. Внутри царила золотисто-красная полутьма, но можно было разглядеть, что он очутился в довольно просторном фойе с кушетками вдоль стен. Кушетки были такими низкими, что ложиться на них означало, фактически, лечь на пол. Тем не менее, чайные столики, стоявшие рядом, каким-то образом умудрялись быть ещё ниже. На стенах висели, едва покачивались от неуловимого сквозняка, увенчанные кистями свитки с рисунками тушью, между ними на бронзовых подставках высились застывшие в танцующих позах статуэтки. Пара прикрученных газовых рожков с красными калильными сетками источали загадочный тусклый свет, который мало что мог осветить, зато много оставлял воображению. Девушка в жёлтом халате, опустив глаза, несмело потянулась к Джону, пытаясь снять с него плащ. Джон отпрянул и вложил ей в руку форин. Пальцев проститутки он не коснулся: ему сейчас не нужен был приступ мигрени. Ещё меньше были нужны её мысли.

– Позови хозяйку, – сказал он. Девушка склонилась почти до пола и так, не разгибаясь, убежала за ширму, стоявшую у дальней стены. За ширмой послышался сдавленный от ярости низкий женский голос. Раздался хлёсткий звук пощёчины, вскрик и тихий плач. Джону захотелось уйти, но тут, шурша юбками, из-за ширмы выплыла хозяйка: почтенного возраста тётка с лицом, покрытым белилами, и со сложной прической на гордо поднятой голове.

– Добло позаловать в мир ветла и цветов! – пропела она. – Мадам Вонг сцястлива вас пливетствовать в насем скломном заведении. Прошу ицвинить глупую дуру, она у нас новенькая и без понятия. Хотите, её наказут?

– Не стоит, – буркнул Джон, уворачиваясь от цепких объятий мадам Вонг. – Я насчет Лю Вана. Покурить хочу. Лю Ван у себя?

Улыбка так быстро исчезла с лица хозяйки, что едва не осыпались белила на щеках.

– Покурить так покурить, – бросила она. – Сейцяс позову.

Подметая шелками пол, она вышла за дверь. Из-за ширмы доносились всхлипывания – не громче мышиного писка. Джон переступил с ноги на ногу, украдкой вынул револьвер, на всякий случай проверил патроны и спрятал оружие обратно в кобуру. Мало ли что. Он вдруг явственно почуял слабый терпкий запах, в котором мешались травяная густота и неуловимый смрад гниения. Дверь отворилась, в проёме показалась мадам Вонг. Она поманила Джона, и тот, пройдя мимо затихшей ширмы, принялся спускаться по винтовой деревянной лестнице в подвал. Запах становился всё сильнее, в нём появлялись новые, сладковато-горькие нотки. Хозяйка дошла до конца лестницы, толкнула дверь и посторонилась, пропуская Джона. Тот пригнулся, чтобы не задеть низкую притолоку, и шагнул в подвал.

Здесь не было и следа той расслабленной роскоши, которая царила наверху. Дальние стены терялись в дымной темноте, отчего казалось, что подвал бесконечен. На полу были беспорядочно расставлены маленькие фонарики, крошечные языки пламени чадили, шелестели от сквозняка, перемигивались хилыми, болезненными всполохами света. В этом свете Джон разглядел лежанки, кое-как сколоченные из некрашеных досок, стены, покрытые язвами плесени, загаженные циновки под ногами, подносы с курительными наборами, поблескивавшими тускло и таинственно, словно магические довоенные раритеты. И ещё были люди. Они валялись на лежанках, сосали длинные трубки с чашечкой на конце, они вдыхали волшебные грёзы и выдыхали ядовитый дым, они размахивали руками, стонали, замирали, блестя белками из-под полусомкнутых век, пуская слюну на грудь, бормоча, засыпая. Джон вдохнул сладкий, мёртвый воздух и почувствовал, как головой овладевает одурь.

– Лю Ван! – крикнул он. В подвале заметалось короткое упругое эхо. – Меня зовут Джон Репейник. Я от Морли! Выйди, поговорить надо!

Спустя бесконечно долгую минуту на одной из лежанок кто-то зашевелился. Бледная тощая фигура поднялась, нашарила мосластыми ногами шлёпанцы и, кутаясь в лохмотья, выбралась на свет.

– Я Лю Ван, – сказала фигура, щуря на Джона воспалённые глаза. – Чего вы хотите?

Он говорил почти без акцента. В остальном – острые скулы, жёсткие чёрные волосы и жёлтая кожа – типичный нинчунец, хоть сейчас в энциклопедию. К верхней губе прилипли редкие, разделённые под носом усишки.

– Мы можем выйти куда-нибудь? – спросил Джон, борясь с головокружением. – Накурили тут.

Лю Ван пожал острыми плечами.

– Пойдёмте наверх, – предложил он.

Они совершили обратное восхождение по винтовой лестнице. Рассохшееся дерево скрипело и тряслось под ногами. Очутившись наверху, нинчунец повернул не направо, в зал со статуэтками, а налево, в узкий, пахнущий кошками коридор. За выкрашенной тускло-зелёной краской дверью обнаружилась маленькая комната, где ютился колченогий стол, заваленный конторскими книгами, и горел под потолком слабенький фонарь. Лю Ван вытащил из-под стола табурет, который был неустойчивым даже на вид, дунул на него, очищая от пыли, протёр рукавом драного халата и поставил перед Джоном. Джон, поколебавшись, сел. Табурет сейчас же накренился влево и вбок, отчего сыщику пришлось занять сложное положение, задействовавшее одновременно мышцы бёдер, спины, поясницы и шеи. Лю Ван примостился за столом на каком-то чурбане и почтительно наклонил голову.

– Недостойный готов выслушать высокого, – сообщил он.

Джон, рискованно балансируя на стуле, достал портсигар и закурил, надеясь, что табак прочистит голову, тяжёлую после подвального дыма. Но с первой же затяжки одурь усилилась, так что он поспешно затушил самокрутку о каблук.

– Я ищу мага, – сказал Джон как можно более трезво. – Предсказателя. У меня клиент. Он пошёл на сеанс к предсказателю, хотел знать будущее. Чтобы на скачках выигрывать, и вообще. А маг вызвал духа.

Лю Ван смотрел на Джона с выражением, которое в равной степени можно было расценить и как почтительное, и как издевательское. "Боги, – подумал Джон, – до чего же трудно понять этих желтокожих... Может, прочесть его? А как он отреагирует, если схватить за руку? Того и гляди, драться полезет..."

– Вызвал духа, – упорно продолжал он. – Дух оказался тем ещё говнюком. И проклял клиента. Маг ничем помочь не смог. А дух ушёл. Улетел. Наверное. И теперь мой клиент ищет этого мага. Чтобы, значит, задать пару вопросов...

Джону вдруг показалось, что он говорит не совсем ясно.

– Ты... Ты вообще знаешь, кто я? – спросил он глупо.

Лю Ван медленно склонил голову, почти коснувшись лбом стола.

– Вас многие знают, – проговорил он, – и многие ещё узнают.

Джон нахмурился. Проклятые опийные пары мешали думать. Что-то было неправильное в поведении этого нинчунца. Что-то в самом основании, в самом корне его манеры выражаться. Прочесть, что ли?! Вот ведь не повезло надышаться дряни. Когда ж меня отпустит...

– К делу, – произнёс он, откашлявшись. – Морли сказал, ты можешь знать этого пер... Пред-ска-зателя. Так, где у меня... Минуточку...

Карманов оказалось этак в пять раз больше, чем обычно. Джон мог поклясться, что искал деньги с четверть часа. Нашарив тугую пачку, с облегчением отслоил три купюры, бросил на стол.

– Вот, – просипел он. – Освежи память. Или типа того.

Лю Ван поклонился ещё ниже, чудом не расквасив о столешницу нос.

– Деньги не нужны, – шепнул он. – Расскажите, как выглядел маг.

Джон потряс головой.

– Как выглядел... – буркнул он. – Как... Да никак не выглядел. Ширму поставил в подвале. О'Беннет, то есть мой клиент, его и не видел вовсе. Дохлая зацепка.

– Ширму? – на лице нинчунца проступило что-то вроде эмоции.

– Ну да, ширму, – Джон, наконец, нашёл положение, при котором не ныла каждая мышца в теле, и стул держался относительно ровно. – Я так думаю, дружище Лю Ван, что это был никакой не предсказатель, и вообще ни хрена не маг. Маги... Какие маги? Монахи были. Все сгинули во время войны. А сейчас любой придурок, которому повезло заполучить старый раритет – уже маг. Долбануться можно. И как их земля носит. Люди ведь покалечиться могут...

Лю Ван смирно слушал Джона, пока тот не выдохся.

– Недостойный знает такого человека, – сказал он.

Джон насторожился.

– Правда?

– Истинная правда, – мелко закивал нинчунец. – Продавал ему оракулы. Амулеты. Карты. Много чего продавал. Он скрытный, не любит людей. Вашему клиенту очень повезло, что маг с ним согласился работать.

– Да уж, – фыркнул Джон. – Повезло так повезло.

– Повезло, – мягко возразил Лю Ван. – Просто он этого пока не понимает. Мой друг особенный. Сам находит того, кому нужен. Только если вправду нужен.

– Сам находит? – нахмурился Репейник. – Как это?

– Он – провидец, – тонкие усы раздвинулись в улыбке. – Предвидит тех, кому нужна помощь. Тех, кто его ищет.

Джон с облегчением почувствовал, как отступает волна опийного дурмана.

– Ну вот я его ищу, – заметил он. – Стало быть, явится ко мне?

Лю Ван дробно засмеялся, показывая пеньки зубов.

– Вы ищете, потому что вам заплатили. А мой друг является к тем, кому нужен по-настоящему. К тем, кому нужно его искусство. По жизненно важным вопросам.

– Тогда отчего не пришёл к моему клиенту? – скептически спросил Джон. – Зуб даю, у того жизненная важность аж из ушей лезет.

Лю Ван пожал плечами:

– Значит, то, чего он хочет, всё-таки недостаточно важно.

Джон понял, что, если просидит ещё минуту на пыточном табурете, то останется скрюченным на всю жизнь. Он встал, с хрустом разогнул заломившую спину, покрутил головой.

– Ну извини, братец Лю, – буркнул он. – Жаль, что не можешь помочь. А может, знаешь ещё кого, кто бы мог, а?

Нинчунец опять поклонился.

– Не ищите встречи с ветром, – проговорил он. – Когда придёт час, ветер сам вас найдёт.

Смысл поговорки был не совсем ясен, но общий посыл Джон уловить смог. Ему однозначно указали на дверь.

– Ладно, – сказал он. – Бывай, Лю Ван.

– Недостойный ничем не помог, – сокрушённо проговорил тот. – Прошу, заберите деньги.

Джон взял купюры, засунул в карман. Развернувшись на каблуках, он хотел идти, но запутался в ножках проклятого табурета и чуть не упал. Лю Ван при этом издал странный свистящий звук: то ли прыснул со смеху, то ли выражал сочувствие каким-то традиционным нинчунским способом. Джон не стал оборачиваться, чтобы выяснить. Отпихнув табурет, он вышел из каморки, прошёл тесным, душным коридором, толкнул дверь и оказался в полутемном фойе борделя. Давешняя проститутка, семеня, появилась из-за ширмы и приблизилась к Джону.

– Господин не хочет остацця? – проворковала она. – Господину будет холосо...

Репейник опомниться не успел, как она прильнула к нему всем телом, вздрагивая и суетливо шаря ладонями.

маменька папенька послали за море отдали к мадам в учение дело делать семье помогать негодная дочь плохо зарабатывает глупая без понятия мадам правильно говорит строгая слушаться надо дура негодная никчемная даже этого не может что все бабы умеют всех подвела неумёха зачем такой жить лучше сразу в колодец не могу не могу

Джон, морщась от нахлынувшей мигрени, поймал её запястья. Хотел отстранить мягко, осторожно. Но она не отставала, поэтому пришлось грубо оттолкнуть.

– Не сегодня, – сказал он.

Она съёжилась и закивала. Фингал на скуле был заметен даже в красном свете едва тлеющих газовых рожков. Джон нашарил в кармане смятые деньги, от которых отказался Лю Ван, бросил их девушке под ноги и, крепко шагая, вышел вон.

На улице он с наслаждением втянул в лёгкие свежий воздух. Свежим тот мог считаться с известной поправкой на запах горелого масла из ближайшей подворотни, смрад красильной фабрики, гнилостную вонь канализации и вездесущий, всепроникающий дуббингский смог. И всё же дышалось несравненно легче, чем в борделе. Вот тебе и нинчунцы, умеющие радоваться жизни, подумал Джон.

– Пожрать бы, – с чувством произнёс он.

Кэб удалось поймать только в портовых трущобах: в Жёлтый квартал кэбмены старались лишний раз без нужды не соваться. Забравшись в кабинку, Джон задёрнул с обеих сторон занавески и стал думать. Дело становилось головоломным. О'Беннет не видел мага в лицо. Не знал его имени. Маг не оставил следов после того, что сделал – если вообще что-то сделал. По сути, шарлатана не за что было привлечь к суду: он никого не убил, не изувечил, не превратил в чудовище, просто устроил дурацкий спектакль с "вызовом духа" и даже не взял за это денег. Способность, открывшаяся у гэлтаха после сеанса, могла вообще не иметь связи с действиями мага. Вполне возможно, что это была врожденная метаморфоза, которая не проявляла себя до тех пор, пока О'Беннет не переволновался из-за проигрыша на скачках и скандала с отцом. И – хлоп – готово, разбитной богатенький повеса превращается в угрюмого страдальца, который видит в людях только всё самое поганое. Да, не повезло бедолаге. Хотя, если задуматься, чем мой ублюдочный дар лучше? Стоит кого-то коснуться – узнаю такое, чего лучше бы не знал никогда. Да ещё башка вечно болит. Мы с О'Беннетом, выходит, товарищи по несчастью. Ладно, неважно, к делу. Надо подвести итоги. Что я имею в результате? Имею заказ на человека, который неизвестно как выглядит и ничего не совершал. Вот уж правда – ищу встречи с ветром...

Кэб остановился. Джон сунул вознице деньги, спрыгнул с подножки и вошёл в дом. Нестерпимо хотелось есть. Поднявшись к себе в квартиру, он, не раздеваясь, прошёл на кухню и распахнул дверцы буфета. По счастью, на второй полке обнаружился завёрнутый в бумагу вчерашний кусок холодной говядины. Джон торопливо покромсал его ножом, запихнул в рот сразу два ломтя и принялся жевать, утирая с подбородка мясной сок и победно сопя носом. После третьего куска он вспомнил про горчицу. Банка, как всегда, стояла не там, где её оставили. Джон обшарил буфет, заглянул в ящик стола, повернулся к окну и едва не подавился от неожиданности.

За окном, на узком карнизе сидела кошка. Обычная, серая в полоску. Весенний ветер топорщил ей шерсть на хребте, играл кончиком хвоста, заставлял жмурить глаза. Кошка глядела прямо на Джона и беззвучно разевала рот, всем своим видом показывая, как ей неуютно снаружи, и как хочется внутрь. Джон шагнул к окну, неуверенно взялся за ручку. Кошка поскребла лапой по пыльному стеклу, оставив маленький четырехпалый след. На её шее виднелся узкий ремешок ошейника. Репейник потянул на себя раму, и кошка тут же юркнула в открывшийся проём. Оказавшись внутри, она спрыгнула на пол и принялась тереться о брюки Джона с такой энергией, будто хотела сбить сыщика с ног.

Репейник выглянул из окна. Было совершенно непонятно, каким образом животное очутилось на карнизе седьмого этажа. До земли было порядка двадцати ре. Справа и слева простиралась ровная каменная стена. Теоретически, кошка могла спрыгнуть со ската крыши, но шанс приземлиться на скользкий карниз шириной в ладонь был так же ничтожен, как и шанс на этом карнизе удержаться. Репейник хмыкнул и закрыл окно. Кошка всё так же увивалась вокруг его ног, брюки по низу уже сплошь покрылись серой приставшей шерстью. Приглядевшись, Джон заметил, что из-под пряжки кошачьего ошейника торчит какой-то белый цилиндрик. Цилиндрик оказался скрученной в трубку бумажкой. Развернув её, Джон прочел:

"ТОМУ, КТО ИЩЕТ МЕНЯ

Приходите к семи часам в Шерстяной док. Найдите заброшенный Склад зелёного цвета. Буду Ждать".

"Когда придёт час, ветер сам вас найдёт", – вспомнилось Репейнику. Из коридора послышались шаги – лёгкие, знакомые. Кошка отпрянула от Джона и вздыбила шерсть. В кухню вошла Джил.

– Ну как? – спросила она. – Раскопал чего?

Кошка зашипела на неё и попятилась.

– Ого, – заметила Джил. – На улице подобрал?

– Сама приблудилась, – ответил Джон. – По-моему, лучше её выпустить.

Джил вышла в прихожую и открыла дверь.

– Кис-кис, – позвала она неприветливо.

Кошка, фыркнув, вылетела вон и убежала вниз по лестнице. Джил поглядела ей вслед и заперла дверь.

– Ну так что? – снова спросила она, вернувшись на кухню. – Не зря съездил? Пф... А чем от тебя пахнет? Странно так.

– В борделе был, – ответил Джон.

– А-а, – откликнулась Джил самым безразличным тоном. – Тогда понятно. Мага ты в том борделе не нашёл?

– Он сам меня нашёл, – ответил Джон и отдал Джил записку. Русалка прочла, нахмурилась и подняла глаза на Репейника:

– Рассказывай.

– Расскажу, только горчицу дай сначала, – попросил Джон.