Старое пламя

I

Название площади я здесь не укажу, но если вы поедете прямо на запад от Пикадилли, кэбмен в конце концов найдёт её слева и будет вам благодарен за два шиллинга. Это не фешенебельная площадь, но здесь есть дома с прекрасными садами, а студии на южной стороне выделяются своей архитектурой. Дома, однако, маленькие и мрачные, и малопривлекательны для джентльмена в поисках жилья. Видит небо, что у меня не было подобных мыслей, когда я притащил туда Раффлса в один неудачный вечер в самом конце сезона, когда доктор Теобальд наконец согласился приобрести инвалидное кресло, на покупке которого я настаивал уже давно. Листья деревьев шелестели в зелёном саду, а прохладные, ровные газоны выглядели столь привлекательно, что я подумал, не попросить ли у какого-нибудь местного филантропа ключ от его сада.

Но Раффлс не только отмахнулся от меня, когда я попытался было это предложить, но, хуже того, он задумчиво смотрел на маленькие домики.

– Какие балконы, Банни! Стоит закинуть ногу и ты уже там!

Я выразил убеждение, что здесь не будет ничего стоящего для нас, одновременно возобновляя движение.

– Ты наверняка прав, – вздохнул Раффлс. – Предполагаю, что у них есть кольца и часы, но даже их будет сложно забрать у людей, которые живут в столь маленьких домах. Но всё же даже не знаю… А вот этот дом хранит особую историю. Остановись, Банни! Если ты сейчас же не остановишься, я схвачусь за ограду! Вот это хороший дом. Ты только посмотри на эту дверную ручку и электрический звонок. Жильцы потратились, чтобы установить всё это. Здесь есть неплохие деньги, мой кролик! Бьюсь об заклад, что у них серебряный стол в гостиной. А ещё и окна открыты. Чёрт возьми, да у них электрическое освещение!

Раз уж я обязан был остановиться, я сделал это на другой стороне улицы, в тени палисада, и пока Раффлс говорил, окна на первом этаже осветились и показали симпатичный маленький обеденный стол, за которым сидел мужчина с бокалом вина, и виднелась спина дамы в вечернем платье. Эта сцена была будто спроецирована волшебным фонарём на экран. Их было только двое, сияющий серебром стол был украшен цветами, а горничная ждала указаний с видом отличной прислуги. Определённо, дом был хорош.

– Она собирается опустить шторы! – прошептал Раффлс в сильном волнении. – А нет, черт их побери, они сказали ей не делать этого. Отметь её ожерелье, Банни, и его кольцо на пальце. И посмотри на его лицо, вот же мерзавец! Но как же мне нравится стол, и это явно заслуга госпожи. У неё есть вкус, а у него есть деньги. Видишь картину над буфетом? Выглядит как работа Жака Сайара. Но этот серебряный стол уже стоит того, чтобы зайти к ним.

– Перестань, – заявил я. – Ты в инвалидном кресле.

– Но они увлечены ужином! Считай, что нам подали мяч к ногам. Нам хватит и одного удара!

– Ты собираешься ворваться туда, когда у них окна не зашторены и повар орудует на кухне под ними?

Он лишь кивнул, наклоняясь вперёд в своём кресле и хватая руками плед, укрывающий ноги.

– Ты спятил, – возмутился я и попытался отвезти его подальше, но кресло сдвинулось с места слишком легко.

– Не потеряй плед, – послышался тихий голос с середины дороги, где уже стоял мой инвалид с озорным лицом, черты которого были тверды и решительны. – Я лишь посмотрю, есть ли у этой женщины серебряный стол.

– Он нам не нужен.

– Это займёт от силы минуту.

– Это просто сумасшествие! Сумасшествие!

– Тогда не жди меня!

Это было так похоже на него – оставить меня подобным образом, и я уже было ушёл оттуда, но моё собственное слово навело меня на мысль. Я сказал, что он «спятил» и, если надо, я действительно могу этим воспользоваться. Мы отъехали совсем недалеко от дома. Наши личности легко проверить, спросив о нас на ближайшей улице. Я могу направить их к доктору Теобальду. Он подтвердит, что это господин Матурин, а я его помощник, на что я замечу, что он никогда прежде не сбегал от меня. Я уже представил, как на пороге их дома пытаюсь объяснить ситуацию, показывая на пустое инвалидное кресло, пока их служанка бежит за полицейским. Конечно, для меня ситуация будет более плачевна, чем для моего подопечного. Я могу потерять работу. Нет, он никогда раньше не делал ничего подобного, и я обещаю, что подобное не повторится.

Мысленно я видел, как тащу Раффлса к его инвалидному креслу, попутно отчитывая его строгим голосом. И слышал, как он шёпотом благодарит меня по пути домой. Этот случай будет первым, когда я поистине спасу Раффлса от неприятностей, и я даже хотел, чтобы это произошло, настолько я был уверен в каждом своём шаге. Моё отношение к происходящему сменилось на противоположное, когда цепь моих размышлений привела к ясному плану. Я был уверен в том, что предприму, и поэтому мог без лишнего опасения наблюдать за Раффлсом. И было на что посмотреть.

Он уверенно, но бесшумно шагнул к входной двери, где чуть подождал, готовый позвонить, если дверь откроется, а если кто-то появится в поле зрения, сделать вид, что уже позвонил. Но ему не пришлось нажимать на кнопку звонка. В одну секунду его нога оказалась на почтовом ящике, а левая рука на притолоке двери. И хотя я был его давним сообщником и имел наготове отличное объяснение, я заволновался! Крепко вцепившись левой рукой, он откинулся назад, перенеся на неё весь вес, вытянул до предела правую руку вверх и наружу и благополучно ухватился за край низкого балкончика.

Я отвёл глаза и глубоко выдохнул. Служанка убирала со стола в освещённой комнате, а площадь всё ещё была безлюдна. Какое же счастье, что сейчас был конец сезона! Во многих домах было темно. Я вновь перевёл взгляд наверх и увидел, как Раффлс перекидывает левую ногу через балконные перила. В один миг он исчез в одном из выходящих на балкон окон до пола, а в следующий – включил в комнате электрический свет. Не лучшая идея, но так я хотя бы мог видеть, что он делает. Но венец глупости был ещё впереди. Всё это безумное и бессмысленное действо было разыграно, как я сразу понял, а он потом признался, ради единственного зрителя – меня. Безумец вновь появился на балконе, театрально поклонившись, как шут – в чёрной маске!

Я было двинулся прочь с пустым инвалидным креслом, но вернулся. Я не могу бросить дорогого Раффлса, даже если бы хотел этого, но я должен буду попытаться объяснить и его маску, если он не догадается снять её вовремя. Это будет сложной задачей, но мне придавало оптимизма то, что ограбления не часто начинаются с прогулки в инвалидном кресле, а остальное пусть объясняет доктор Теобальд. Тем временем Раффлс, по крайней мере, отошёл от балкона, и теперь я мог видеть только его голову, пока он заглядывал в кабинет по другую сторону комнаты. Это было похоже на оперу «Аида», в которой одновременно исполняются две сцены: одна в подземелье, другая в храме над ним. Точно так же моё внимание теперь разделилось между Раффлсом, скрывающемся в верхней комнате, и супружеской парой за столом внизу. Внезапно, когда мужчина, пожав плечами, вновь наполнил свой бокал, женщина встала со стула и направилась к двери.

Раффлс стоял наверху у камина. Он взял одну из фотографий в рамке с каминной полки и изучал её сквозь прорези своей дурацкой маски, которую он всё ещё не снял. Похоже, она ему понадобится. Леди вышла из комнаты, закрыв за собой дверь, а её муж ещё раз наполнил свой бокал. Я бы предупредил Раффлса криком, чтобы прервать гибельное для него созерцание фотографии, но именно в этот момент, как назло, по нашей стороне площади неспешно вышагивал не кто иной, как констебль. Всё, что мне оставалось, это грустно посмотреть на инвалидное кресло и спросить у констебля который час. «Видимо, меня продержат тут всю ночь», – обронил я и только когда эти слова сорвались с моих губ, я понял, что они уничтожили заготовленные мною варианты объяснения происходящего. Осознав это, я похолодел. К счастью, враг шёл по тротуару, с которого он мог увидеть разве что потолок гостиной, если бы решил взглянуть в сторону дома. Он отошёл ещё не слишком далеко, когда женщина открыла дверь в гостиную и ахнула так громко, что я услышал её на другой стороне улицы. И никогда мне не забыть последующую сцену в освещённой комнате с низким балконом и французскими окнами.

Раффлс стоял лицом к лицу со смуглой красавицей, профиль которой – такой, каким я увидел его впервые в электрическом свете – вырезан в моей памяти, словно камея. Безупречная линия лба и носа, короткая верхняя губа, идеальный подбородок – черты, которые чаще можно увидеть в мраморе, чем во плоти. Она и стояла недвижно, как мраморная, а точнее, светло-бронзовая, ибо таков был цвет её кожи и, насколько я мог видеть, она ничуть не побледнела, не задрожала, лишь грудь её поднималась и опускалась. Так она стояла, не дрогнув перед грабителем, который, мне думается, первым мог бы оценить её храбрость. Я был настолько этим восхищён, что не мог понять, как Раффлс не смутился перед такой смелой женщиной. Но так не могло долго продолжаться. Женщина презрительно смотрела на него, а он стоял неподвижно, держа в руке фотографию. Затем быстрым решительным движением она повернулась не к двери или звонку, а к открытому окну, через которое вошёл Раффлс. А ведь этот проклятый констебль был всё ещё рядом! До сих пор оба молчали, но тут Раффлс что-то тихо произнёс и при звуке его голоса женщина обернулась. Раффлс смиренно смотрел на неё, сорвав маску.

– Артур! – вскрикнула она так громко, что её можно было услышать посреди площади.

Потом они стояли, вглядываясь друг в друга, без единого движения, а немного погодя открылась и с грохотом захлопнулась входная дверь. Это вышел из дома её муж – отличная фигура, но притом испитое лицо и чрезмерно осторожная походка человека, старающегося сохранять равновесие. Он разрушил очарование момента. Его жена подошла к балкону, обернувшись, посмотрела в комнату, затем снова вслед мужу, и на этот раз я смог разглядеть её лицо. Это было лицо человека, переводящего взгляд с Гипериона на сатира. И затем я увидел, как кольца на её руке вспыхнули, когда она нежно положила руку на плечо Раффлса.

Они исчезли, и я не мог больше видеть их в окне. Их головы мелькнули на секунду в другом окне. Затем они скрылись из виду, и в глубине дома светом озарился уже другой потолок. Они ушли в дальнюю гостиную, за пределы моего обзора. Служанка принесла кофе, но хозяйка поспешила забрать поднос у двери и вновь исчезла. На площади по-прежнему было тихо. Я постоял ещё несколько минут, не двигаясь с места. Пару раз мне показалось, что я слышал их голоса из дальней гостиной. Но мне могло и показаться.

Те читатели, кого интересует моя реакция на подобные события, смогут легко догадаться, что происходило в моей душе в те минуты. Мне совершенно не хочется вспоминать об этом. Я помню, что думал тогда о Раффлсе. О том, что его раскрыли, о том, что он воскрес для мира. Но только один человек знал об этом – женщина, чьё лицо ясно говорило о былой любви. Сохранит ли она его тайну? Сообщит ли он ей, где он живёт? Было ужасно думать, что наши дома так близко друг от друга, но тут же пришло понимание, как с этим быть. Он не скажет ей, где живёт. Я слишком хорошо его знал. Он убежит, как только сможет, и я с моим инвалидным креслом не должен разоблачить его. С этой мыслью я потащил чёртову коляску за ближайший угол. Затем я стал ждать – по крайней мере, я ничего так не испорчу – и через какое-то время он появился.

Он передвигался быстро, и я понял, что был прав – Раффлс не стал изображать перед ней инвалида. Но, повернув за угол и увидев меня, он с радостным возгласом плюхнулся в кресло и с облегчением длинно выдохнул.

– Отлично, Банни, ты всё сделал как надо! Возвращаемся в Эрлз-Корт, она, возможно, последует за мной, но не обратит внимания на инвалида в кресле. Домой, домой, домой и ни слова пока мы не доберёмся туда!

Возможно, последует?! Эта женщина, в длинном плаще с капюшоном, настигла нас прежде, чем мы миновали домики на южной стороне площади. Но она даже не взглянула на нас, и мы увидели, как она благополучно повернула к Эрлз-Корту, а не в сторону наших скромных домов. Раффлс дрожащим голосом поблагодарил всех богов и через пять минут мы были уже в квартире. В этот раз Раффлс наполнил наши стаканы и нашёл сигареты, и впервые (и единожды за всё время моего знакомства с ним) он осушил свой стакан одним глотком.

– Ты не видел ту сцену на балконе? – спросил он наконец. И это были его первые слова после того, как женщина прошла мимо нас.

– Ты имеешь в виду, когда она вошла?

– Нет, когда я спускался.

– Не видел.

– Я надеюсь, никто этого не видел, – сказал Раффлс искренне. – Не сказал бы, что мы были вылитые Ромео и Джульетта, но ты, Банни, пожалуй, выразился бы именно так!

Он уставился на ковёр с такой кислой миной, какая только может быть у влюблённого.

– Старое пламя? – спросил я осторожно.

– Замужняя женщина, – простонал он.

– Это я понял.

– Но она всегда ей была, Банни, – изрёк он с сожалением. – Вот в чём беда. И это определяет всё!

Я понимал его, но не мог взять в толк, как это может повлиять на нас здесь и сейчас. Он ведь смог улизнуть от неё. Разве мы не видели её, идущей по ложному пути? В будущем следует проявлять двойную осторожность, но для немедленного беспокойства причин нет. Я процитировал фразу Теобальда, но Раффлс даже не улыбнулся. Его глаза были опущены всё это время, а когда он взглянул на меня, я понял, что говорил с глухим.

– Ты знаешь, кто она? – спросил он.

– Не Ева.

– Жак Сайар, – ответил он так, будто это всё объясняло.

Но имя оставило меня равнодушным. Я слышал его, но на этом всё. Мне было жаль своего невежества, но я предпочитал литературу любому другому искусству.

– Ты наверняка знаком с её картинами, – продолжил Раффлс терпеливо, – но, полагаю, ты считал, что художник – мужчина. Её работы понравились бы тебе, Банни. Тот жизнерадостный рисунок над буфетом сделан её рукой. Иногда её дерзают выставить в Академии, иногда избегают. У неё своя студия на этой же площади. Раньше они жили рядом с Лордс.

В моей памяти медленно всплывали смутные воспоминания об отражениях нимф в лесных озёрах. «Конечно!» – воскликнул я и добавил что-то об «умной женщине». Раффлс аж подскочил.

– Умная женщина! – презрительно усмехнулся он. – Если бы она была лишь умной, я бы чувствовал себя в полной безопасности. Умные женщины не могут забыть о своём уме, они используют его так же плохо, как пьяный мальчишка, и примерно настолько же опасны. Я не назову Жака Сайара умной в том, что не касается её искусства, как не назову её женщиной. Она делает мужскую работу под мужским именем, имеет волю десяти самых храбрых людей, которых я когда-либо знал, и я не постыжусь сказать тебе, что боюсь её больше, чем любого другого человека на Земле. Я порвал с ней однажды, – мрачно проговорил Раффлс, – но я знаю её, как никто другой. Если бы меня спросили, с кем в Лондоне я менее всего хотел бы столкнуться, я бы назвал Жака Сайара.

То, что он никогда раньше не называл её имя в моем присутствии, было столь же характерным, как и сдержанность, с которой Раффлс говорил о своих прошлых отношениях и даже о содержании их разговора в гостиной.

Это был для него вопрос принципа и именно, тот, который мне нравится вспоминать. «Никогда не рассказывай ничего о женщине, Банни», – говаривал он. И он вновь сказал это сегодня вечером, но с таким внутренним усилием, как будто его рыцарственность подвергается тяжкому испытанию.

– Именно! – подхватил я. – Если не хочешь, чтобы выдали тебя.

– Ты прав, Банни! В этом-то и…

Его слова сорвались с губ, и их было уже не вернуть назад. Я попал в яблочко.

– Значит, она угрожала тебе, – понял я. – Верно?

– Я этого не говорил, – ответил он холодно.

– И она жена этого клоуна! – продолжал я.

– Почему она за него вышла замуж, – пробормотал Раффлс, – для меня настоящая загадка.

– Так обычно и бывает, – сказал я, наслаждаясь своей неожиданной ролью мудреца. – Она южных кровей?

– Испанка.

– Тогда она будет настаивать, чтобы ты сбежал с ней, старина, – пришёл я к выводу.

Раффлс, ходивший по комнате, на миг остановился. Да, она уже начала донимать его этим! Удивительно, насколько догадливым может быть любой дурак в делах своего друга.

Но Раффлс возобновил своё хождение без единого слова, и я вернулся к теме, которая казалась мне менее опасной.

– Значит, ты послал её в Эрлз-Корт, – задумчиво произнёс я и он, наконец, улыбнулся.

– Тебе будет интересно услышать, Банни, – начал он, – что я теперь живу в «Семи циферблатах», а Билл Сайкс и в подмётки мне не годится. Стоило ей щёлкнуть пальцами и моё старое полицейское досье выплыло бы на свет, но оно не идёт ни в какое сравнение с тем, что я наплёл ей о своих текущих делах. Я поведал ей, что упал так низко, как только можно упасть. Я проводил ночи в парках и воровских притонах «Семи Циферблатов». Если я и был прилично одет, то лишь потому, что я украл костюм в долине Темзы прошлой ночью. Я возвращался в свою берлогу, когда пустая площадь и её открытое окно стали для меня непреодолимым искушением. Ты бы слышал, как я умолял её позволить мне идти своим путём в объятия дьявола. Я клялся, что моим финалом станет падение в преисподнюю.

– Ну ты и наплёл, – прокомментировал я.

– Это было необходимо тогда и дало результат. Она позволила мне уйти. Но в последний момент она сказала, что не верит, что я грешен настолько, насколько считаю, а после этого состоялась та сцена на балконе, которую ты пропустил.

И на этом всё. Я не мог не сказать ему, что он отделался намного легче, чем того заслуживал за то, что вошёл туда. В следующий момент я уже жалел о своих словах.

– Если отделался, – с сомнением проговорил Раффлс. – Мы слишком близкие соседи, и я должен изображать из себя неподвижного под пристальным надзором старины Теобальда. Полагаю, мне лучше залечь на дно и ещё раз поблагодарить богов за то, что они на время сбили её с моего следа.

Мы продолжили обсуждать столь животрепещущую тему, но через несколько минут звук электрического звонка заставил нас резко умолкнуть.

– Это доктор? – спросил я с надеждой, мысленно содрогаясь от ужаса.

– Всего лишь один звонок.

– Тогда почтальон?

– Ты же знаешь, что он стучит в дверь и никогда не приходит в это время.

Звонок снова подал голос, но теперь он и не думал замолкать.

– Иди, Банни, – сказал Раффлс решительно. Его глаза сверкали. На губах застыла решительная улыбка.

– И что мне сказать?

– Если это леди, то проводи её сюда.

Это была та дама, всё ещё в своём вечернем плаще, с её прекрасной копной тёмных волос под капюшоном, с сердитым лицом и презрением в глазах. Вблизи она была даже красивее, чем я думал, и её красота была красотой уверенной женщины, но её злость застала меня врасплох, когда я подошёл к двери. Наш коридор был довольно узким, как я часто говорил, но я не рискнул преградить путь этой женщине, хотя она не удостоила меня и словом. Я был даже рад вжаться в стену, когда эта воплощённая ярость прошелестела мимо меня в освещённую комнату с открытой дверью.

– Значит, вот оно – твоё воровское логово! – вскричала она с убийственной насмешкой.

Я стоял на пороге и Раффлс взглянул в мою сторону, высоко подняв брови.

– Конечно, в прошлом у меня были дома и получше, – произнёс он, – но тебе не нужно называть мою квартиру абсурдными именами перед моим человеком.

– Тогда отправь своего «человека» заняться делом, – ответила Жак Сайар с неприятным ударением на слове «человек».

Но когда дверь была закрыта, я услышал, как Раффлс уверял её, что я ничего не знаю, что он настоящий инвалид, который был охвачен внезапным безумным искушением, и всё, что он рассказал ей о своей жизни, было ложью, чтобы скрыть своё местонахождение, но во всём, что он говорит теперь, она может убедиться, не покидая этого здания. Как оказалось, она уже всё выяснила, заглянув сначала к привратнику. И мне думается, ей было всё равно, какая из этих историй правдива.

– И ты подумал, что я могу пройти мимо тебя, когда ты в инвалидном кресле, – произнесла она, – в тот раз или в любой другой, не ощутив всем сердцем, что это ты!