Плохая ночь

Мы с Раффлсом заинтересовались одной небольшой свадебной церемонией, которая должна была быть проведена в скором времени. Невеста жила уединенной жизнью с не так давно овдовевшей матерью и братом, страдающим от астмы, на плодородной, почти незаселенной земле на берегу Мола. Жених был преуспевающим отпрыском, выросшим на той же земле, которая кормила многие поколения обеих семей. Свадебные подарки были настолько многочисленны, что заполнили несколько номеров прибрежной гостиницы Мола, и их ценность заставила обратиться к страховой компании в Чипсайде, специализирующейся на возмещении пострадавшим от ограблений. Я не могу сказать, как Раффлсу удалось получить всю эту информацию. Знаю только, что все эти факты подтвердились в каждом конкретном случае. Я не был глубоко заинтересован в этом деле, поскольку Раффлс заверил меня, что это «работа для одного человека» и, естественно, имел в виду себя. И вдруг в одиннадцать часов наши планы были перевернуты совершенно неожиданным приглашением Раффлса выступать за английскую команду во втором испытательном матче.

В одно мгновение появился шанс для моей криминальной карьеры. Прошло несколько лет с тех пор, как Раффлс служил своей стране в этих матчах. Он и не рассчитывал, что его вновь позовут участвовать, и его удовлетворение было чуть меньше, чем его смущение. Матч должен был пройти на «Олд Траффорд» в третий четверг, пятницу и субботу июля, а наше дело было запланировано на вечер четверга, в ночь свадьбы в Восточном Молси. Раффлс стоял перед выбором, которому из двух занятий отдать предпочтение, и в этот раз я помог ему сделать свой выбор. Я уверил его, что в Суррее, во всяком случае, я вполне мог бы занять его место. Более того, я сразу же настаивал на своем предписывающем праве и на его патриотическом обязательстве в этом вопросе. Ради страны и ради меня я умолял дать мне шанс, и на этот раз мои аргументы убедили его. Раффлс отправил телеграмму с согласием за день до начала матча. Затем мы поспешили в Эшер, и он показал мне обходной путь, которым я должен был воспользоваться следующей ночью. В шесть вечера я получил последнюю из многочисленных инструкций из окна вагона-ресторана.

– Только обещай мне не брать с собой револьвер, – шепотом сказал Раффлс. – Вот мои ключи, где-то в бюро есть дубинка, возьми ее, если хочешь, хотя… я больше боюсь не за твою безопасность, а за безопасность того, на ком ты ее испробуешь!

– Но так веревка может оказаться на моей же шее! – прошептал я. – В любом случае, что бы я ни сделал, Раффлс, я не выдам тебя, и ты поймешь, что можешь положиться на меня и что мне стоит доверять немного больше, а если у тебя есть причина, почему ты не желаешь мне доверять, то скажи об этом сейчас!

Я был полон решимости узнать, в чем дело, но его поезд уже отходил от Юстона, поэтому мне оставалось лишь следить за выражением его лица и поднятыми бровями, а затем мрачно повернуться к нему спиной. Я видел в его глазах страх за меня, и ничто не могло сделать меня более бесстрашным, чем его опасения. Раффлс был не прав в отношении меня все эти годы, и мне наконец-то представился шанс доказать ему это. Я раздражался, поскольку он не верит, что я смогу действовать хладнокровно и спокойно, хотя на то не было причин, и я еще никогда не подводил его в нужный момент. Я был предан ему независимо от трудностей и риска. Во многих опасных ситуациях я был тверд, как и сам Раффлс. Я был его правой рукой, и он никогда не сомневался, отдавая мне роль своего орудия в его руках. На этот раз, во всяком случае, я не буду ни тем ни другим. На этот раз мне выпало быть дублером, которому наконец-то досталась главная роль, и хотелось бы думать, что Раффлс понимал, с каким рвением я бросился исполнять эту роль.

Полный нетерпения, я был первым, кто вышел из поезда в Эшере. Ночное небо было намного ближе, чем в Лондоне, и облачнее, и дорога в Хэмптон-Корт даже сейчас, когда многие участки земли были выкуплены под строительство, являлась одной из самых темных, по которым мне довелось когда-либо путешествовать. Первая миля представляла собой узкую дорожку, превратившуюся в тоннель сквозь кусты к середине лета, на ней не было ни единого огонька. Естественно, именно в этой беспросветной темноте мне показалось, что за мной следят. Я остановился, шаги не так далеко от меня тоже, и когда я двинулся дальше, они последовали моему примеру. Я промокнул лоб и чуть ускорил шаг, но вскоре, когда я заставил себя проэкспериментировать еще раз, точное повторение предыдущего результата убедило меня, что все это время за мной следовало мое собственное эхо. И так как оно совершенно исчезло, когда я вышел с узкой тропинки на прямую и открытую дорогу, мне понадобилось совсем немного времени, чтобы оправиться от страха. Но теперь я мог без труда видеть свой путь и легко шел вперед, хотя и не без другого подобия приключения. Я спустился с моста над Молом и уже собирался повернуть налево, как вдруг столкнулся лицом к лицу с полицейским в обуви на резиновых подошвах. От неожиданности я выдавил из себя слово «офицер», проходя мимо, и преодолел пару сотен ярдов не в ту сторону, прежде чем вернуться назад.

Наконец я пробрался через ворота у сада и сделал круг под темными окнами, выйдя на лужайку, пропитанную росой. Прогулка весьма утомила меня, и я был рад опуститься на скамейку в саду, стоявшую под могучим кедром, который добавлял собственную темноту к и без того темной ночи. Здесь я отдохнул несколько минут, подняв ноги, чтобы они просохли, развязав шнурки на ботинках, чтобы сэкономить время, стараясь расслабиться и достойно выполнить свою задачу в отсутствие вождя. Но мне приходилось заставлять себя расслабиться, в отличие от оригинала, и я чувствовал себя, как и любой другой подражатель, пытающийся имитировать гения. Я даже поступил как Раффлс, и зажег спичку о брюки, чтобы закурить один из более коротких «Салливанов». Сам Раффлс, конечно, не успокаивал себя перед делом. Но я хотел сказать ему, что я это сделал, и на самом деле я сгорал от предвкушения, а вовсе не боялся. Я чувствовал скорее безличное любопытство относительно вопроса, оно часто охватывало меня в опасных ситуациях. Я даже стал думать о возможной драке и не смог после этого высидеть так долго, как предполагал изначально. Так получилось, что я докуривал сигарету, стоя на краю мокрой лужайки, и был уже готов снять ботинки, чтобы перейти через гравий к двери в оранжерею, когда необычный звук заставил меня замереть на месте. Это было тяжелое дыхание человека сверху. Я не двигался, но очертания моей замершей фигуры, должно быть, явственно различались на фоне молочного блеска лужайки, потому что незнакомый голос, хрипя и задыхаясь, резко окликнул меня из окна.

– Кто вы такой? – прохрипел он.

– Детектив, – ответил я, – отправлен страховой компанией.

Я ни секунды не задумывался, чтобы придумать свою историю. Все это было подготовлено для меня Раффлсом на случай необходимости. Я просто повторял урок, которому он меня научил. Со стороны окна последовала длинная пауза, наполненная только странным хрипом человека, которого я не мог видеть со своего места.

– Я не понимаю, почему они решили отправить вас, – сказал он наконец. – Нас каждый час навещает местная полиция.

– Я знаю это, мистер Медликотт, – ответил я. – Я встретил одного из них на углу, он прошел мимо.

Сердце бешено стучало в груди. Теперь я импровизировал.

– Вы от него узнали мое имя? – не отступал подозрительный мужчина, выдавая с каждым вопросом все больше хрипов.

– Нет, мне сообщили его в компании, прежде чем я начал, – ответил я. – Но мне жаль, что вы видели меня, сэр. Это лишь рутинная проверка, и я не хотел никого беспокоить. Обещаю, что буду следить за периметром всю ночь, но я был не прав, что нарушил границы ваших владений. Я сейчас же удалюсь, если вы предпочитаете не видеть меня здесь.

Эти слова вновь были чистой импровизацией, и их приняли с успехом, который придал мне уверенности.

– Нет, что вы, – ответил молодой Медликотт с мрачной доброжелательностью. – Я только что проснулся от адского приступа астмы, и, возможно, мне придется просидеть в кресле до самого утра. Вам лучше подойти ко мне и посидеть здесь, тем самым убьете двух зайцев. Оставайтесь на месте, я сейчас спущусь и впущу вас внутрь.

Появилась дилемма, которую не мог предусмотреть даже сам Раффлс! В темноте снаружи мне было довольно просто играть свою дерзкую роль, но продолжить импровизацию внутри означало, что сложность и риск удвоятся. Это правда, что я подобрал наряд настоящего детектива: пальто и котелок, но моя внешность едва ли была убедительной. С другой стороны, если я откажусь войти в дом, как хранитель подарков, которые находились внутри, то явно возбужу против себя подозрения. К тому же я не мог забыть, что это и есть моя цель – попасть в дом тем или иным путем. Поразмыслив немного, я все же решил взять свою дилемму за рога.

В помещении над оранжереей послышались звуки зажигания спичек. Открытое окно осветилось, как пустая рама для картины, гигантская тень колебалась на потолке, и только в следующие полминуты я вспомнил, что мне необходимо завязать шнурки. Но свет не торопился, он исчез и медленно появился вновь за стеклом наружной двери дальше по тропе. И когда дверь открылась, моему взору предстал горе-собеседник, который стоял внутри и держал свечу между нашими лицами.

Я встречал стариков, которые выглядели вдвое моложе своих лет, и молодых мужчин, которые выглядели вдвое старше, но никогда еще я не видел безбородого мальчика восьмидесяти лет, хрипящего при каждом дыхании, трясущегося от каждого вздоха, которого почти не держали собственные ноги, покачивающегося и задыхающегося так сильно, будто он вот-вот умрет прямо на месте. Но, несмотря на свое состояние, молодой Медликотт пристально посмотрел на меня, и прошло несколько долгих мгновений, прежде чем он позволил мне взять у него свечу.

– Я не должен был спускаться, сделал себе же хуже, – отрывисто зашептал он. – А подниматься будет и того сложнее. Дайте мне руку. Подниметесь? Хорошо! Знаете, я чувствую себя не так плохо, как выгляжу. У меня есть хороший виски. С подарками все в порядке, но если на них кто-то покусится, то вы быстрее услышите об этом здесь, чем снаружи. Теперь я готов… спасибо! Постарайтесь не создавать слишком много шума… а то разбудите мою маму.

Должно быть, нам потребовались минуты, чтобы подняться по одному-единственному лестничному пролету. Лестница была узкой и мне еле хватило места, чтобы держать его за руку. На следующем пролете мы поднимались постепенно, шаг за шагом, на каждой ступеньке Медликотт глотал немного воздуха, а на середине лестницы пошла настоящая битва за дыхание. Наконец мы достигли библиотеки, дверь из которой вела в спальню. Но усилия лишили моего бедного компаньона дара речи. Его легкие вскрикивали, как ветер, он мог лишь указать на дверь, в которую мы вошли и которую я закрыл, подчиняясь его жестам, а затем он кивнул в сторону графина на ночном столике. Я дал ему почти половину стакана воды, и его пароксизм немного успокоился, когда он сел, сгорбившись, в кресло.

– Я был дураком… что лег спать, – пробормотал он шепотом, делая длинные паузы. – Лежать в постели, словно в аду… когда выдалась по-настоящему плохая ночь. Вы можете передать мне коричневые сигареты… на столе там. Отлично… премного благодарен… а теперь спички!

Астматик откусил кончик сигареты и вскоре уже задыхался от дыма, который он отчаянно вдыхал и выдыхал в яростных припадках кашля. Никогда я не видел столь странного лекарства. Оно казалось формой медленного самоубийства. Но все же постепенно некоторые незначительные улучшения стали очевидными, и наконец больной был в состоянии сесть вертикально и осушить свой бокал с глубоким вздохом удовлетворения. Я тоже вздохнул, потому как только что стал свидетелем борьбы за жизнь человека в расцвете его юности. За то короткое время, что мы были знакомы, он мне стал симпатичен, его улыбка появилась, как солнечный луч сквозь тяжелые облака его мучений, и его первые слова были благодарностью за то немногое, что я сделал для него.

Его благодарность заставила меня забыть, кто я на самом деле. Но это чувство насторожило меня. И я не был готов к замечанию, которое последовало за этим, я понял, что все еще нахожусь под подозрением.

– Знаете ли вы, – сказал молодой Медликотт, – что вы совсем не похожи на детектива?

– Рад это слышать, – ответил я. – Иначе не было бы смысла появиться в штатском, если бы мой вид говорил о том, кто я есть.

Собеседник успокоил меня хриплым смехом.

– В этом что-то есть, – сказал он, – хотя я ума не приложу, как страховой компании удалось заставить человека вашего класса выполнять их грязную работу. И как мне удалось уговорить вас, – добавил он, – составить мне компанию в столь плохую ночь, которой у меня давно не было. Мне повезло с вами. У вас налито? Хорошо! Могу я узнать, не найдется ли у вас вечерней газеты?

Я сказал, что привез ее, но, к сожалению, оставил в поезде.

– Знаете ли вы о том, как идет испытательный матч? – воскликнул мой астматик, наклоняясь вперед в своем кресле.

– Я могу вам это сказать, – сказал я. – Мы вышли первыми…

– О, я все об этом знаю, – прервал он. – Я видел наш плачевный счет до обеда. Сколько мы наскребли в итоге?

– Мы все еще скребем.

– Не может быть! И какой счет?

– Более двухсот за семь калиток.

– Кто занял позицию?

– Раффлс. Он смог принести шестьдесят два очка!

И в моем голосе послышалась нотка восхищения, хотя я попытался скрыть его. Но энтузиазм молодого Медликотта был намного сильнее моего, казалось, что это он близкий друг Раффлса, и в восторге он смеялся, пока не запыхался.

– Дорогой старина Раффлс! – задыхался он при каждой паузе. – Его взяли в команду последним – и не прогадали! Такой крикет мне по душе, сэр. Хвала Юпитеру, мы должны выпить в его честь! Забавная вещь – астма: ликер влияет на вашу голову не больше, чем на человека с укусом змеи, но облегчает все симптомы и помогает справиться с приступом. Врачи пропишут вам ликер, но сначала вы должны спросить их. Хотя от них не так много прока в лечении астмы! Я знаю только одного, кто смог остановить приступ, и только с помощью амилнитрита. Смешная жалоба от меня. По крайней мере, повышает ваше настроение, если угодно. С моим здоровьем нельзя переживать за то, что будет завтра, каждый вздох может стать последним. Ничто другое вас не беспокоит. Тост за удачу А. Дж. Раффлса, будем надеяться, что он наберет сенчури!

И он поднялся на ноги ради тоста, но я осушил свой бокал сидя. Я почувствовал необоснованную злость на Раффлса и за то, что он делал, – за то, что он вел в матче и бил рекорды, совершенно не беспокоясь обо мне. Его провал был бы намного лучше, он показал бы хоть какое-то беспокойство. Я не сомневался, что Раффлс не мог предположить, что я буду выпивать со старшим сыном хозяев дома, который я пришел ограбить. Разве можно было предсказать, что я буду беседовать с ним, слушать его исповедь и горечь, восхищаться его неунывающим характером и мужеством и честно пытаться облегчить его страдания! Я оказался в сложнейшей ситуации – как я мог ограбить его дом или его самого после этого? И все же я вызвался сделать это. Раффлс никогда и ни за что не поймет меня!

Но даже это было не самое худшее. Я не был уверен, что молодой Медликотт доверяет мне. Я боялся этого с самого начала, и теперь (разделяя с ним вторую порцию алкоголя, который не мог повлиять на человека в его состоянии) он почти открыто признал это. Астма – такая забавная штука (он настаивал), что он даже не расстроится, если окажется, что я пришел, чтобы забрать подарки, а не сберечь их! Я постарался показать, что оценил шутку, но мне это плохо удалось. И за этой шуткой последовало наказание – самый жестокий пароксизм, который был у несчастного в этот вечер: борьба за дыхание стала быстрее и яростнее, чем прежде, и его потуги оставались безрезультатными. Я приготовил сигарету, но бедолага слишком запыхался, чтобы вдохнуть. Я наполнил его бокал еще большей порцией виски, но он остановил мою руку.

– Амил, принесите амил! – выдохнул он. – Банка на тумбочке возле моей кровати.

Я ворвался в его комнату и вернулся с маленькой оловянной банкой, внутри которой находились круглые таблетки, похожие на миниатюрные крекеры в клочьях ситца. Молодой страдалец сломал одну в своем носовом платке и немедленно погрузил туда лицо. Я внимательно наблюдал, и когда тонкий запах достиг моего носа, он был нефтяной и маслянистый. Плечи молодого мужчины расслабились после долгой муки, судорожные и быстрые вздохи стали естественным дыханием и после внезапной остановки ожесточенной битвы за жизнь воцарилась сверхъестественная тишина. Между тем спрятанное лицо покраснело до ушей, и когда оно наконец поднялось, раскрасневшаяся кожа была словно оптической иллюзией.

– Он заставляет кровь отлить от сердца, – прошептал Медликотт, – и останавливает приступ на какое-то время. Если бы только это продолжалось! Но больше одного раза без присутствия врача его использовать нельзя. Даже одного достаточно, чтобы вы почувствовали запах серы… Что-то случилось? Вы прислушиваетесь к чему-то! Если это полицейский, то мы поговорим с ним.

Это был не полицейский; это был даже не звук снаружи, который я уловил во время внезапного прекращения схватки за дыхание. Это был шум, звук шагов в комнате под нами. Я подошел к окну и высунулся: прямо под ним, в оранжерее, можно было видеть слабый проблеск света в соседней комнате.

– Одна из комнат, где находятся подарки! – прошептал Медликотт у моего локтя. И когда мы отошли чуть в сторону вместе, я впервые открыто посмотрел ему в лицо.

Я посмотрел ему в лицо как честный человек, потому что чудо должно было сделать меня таким вновь. Швартовые отданы – мой курс неизбежен. Моей целью стало предотвратить то, что я сам пришел сюда совершить! Довольно продолжительное время я уже не мог и подумать о том, чтобы обокрасть этот дом, но теперь я мог позволить себе признать невозможность этого и перестать испытывать бурю эмоций при мысли о Раффлсе и астматике. Я мог сыграть в игру с ними обоими, потому что это была одна и та же игра. Я мог сохранить свою честь вора и все-таки восстановить часть того, что я потерял как честный человек!

Вот о чем я думал, когда мы стояли лицом к лицу, напрягая слух в попытке расслышать, что происходит под нами. Наши взгляды встретились в беспокойстве. До нас донесся еще один приглушенный звук, но мы не услышали, а скорее почувствовали его под ногами… и обменялись мрачными кивками, чувствуя прилив энергии. Но к этому времени Медликотт был так же беспомощен, как раньше. Румянец исчез с лица, и его громкое дыхание испортило бы все. Жестами я предложил ему остаться там, где он был, и предоставить неизвестного мне. И все тем же порывистом шепотом, с таким же проницательным взглядом, который смутил меня не раз во время нашего бдения, молодой Медликотт сказал то, что вновь остудило кровь у меня в венах.

– Я был несправедлив к вам, – сказал он, опуская правую руку в карман. – Какое-то время я думал… неважно, что я подумал… после я понял, что ошибся. Но… у меня все это время было вот это в кармане!

И он вручил мне револьвер в качестве примирения, но я не смог принять его и пожать его руку, я лишь многозначительно постучал по карману, где у меня была спрятана дубинка, и стал спускаться, намереваясь заслужить его честное рукопожатие или встретить погибель, пытаясь это сделать. На лестнице я аккуратно достал небольшое оружие, позаимствованное у Раффлса, и просунул в петлю правое запястье, удерживая дубинку и занося ее в готовности над своим правым плечом. Спускаясь по лестнице, я держался ближе к стене, как меня научил сам Раффлс: в месте, где были плотно прибиты доски. Насколько я мог судить, я не издал ни звука. Когда я добрался до нижнего этажа, то увидел, что дверь открыта, свет горит и даже не мерцает при моем приближении. Я стиснул зубы и толкнул ее. Внутри меня поджидал незнакомый злодей, его маленький фонарь был поднят над ним.

– Ах ты мерзавец! – закричал я и одним ударом повалил его на пол.

Это был не подлый удар. Он был так же готов наброситься на меня, и мне просто повезло, что я смог нанести ему удар первым. Но меня захлестнуло раскаяние, когда я увидел, что у человека, растянувшегося на полу без сознания, нет при себе оружия. Из его рук выпал фонарь, и он начал сильно дымиться, лежа на боку. Что-то заставило меня поставить его, а затем и перевернуть бездыханное тело.

Удастся ли мне когда-нибудь забыть невероятный ужас того момента?

Им оказался Раффлс!

Я не стал спрашивать себя, как это возможно, если кто-то из живущих на земле может уничтожить концепцию пространства и времени, то это был человек, лежащий без сознания у моих ног. Этим человеком был Раффлс, без сомнений. Он был в своем злодейском обличье, которое я хорошо знал, теперь я смог распознать знакомые черты несчастного. Его лицо было покрыто сажей и на нем располагались клочки рыжих волос. Я узнал и его одежду: это были лохмотья, в которых он следовал за кэбами с вокзала. Поверх сапог, чтобы заглушать шум, были надеты толстые носки. Затем я увидел ранение, которое я ему нанес: по его голове стекала кровь, и это зрелище привело меня в ужас. И в этот самый момент я услышал бронхиальный хрип со стороны двери.

– Отлично сработано! – подбодрил меня мой астматичный друг. – Я слышал все сверху… Надеюсь только, что моя мама не слышала. Мы не должны допустить, чтобы она узнала, если получится.

Я мог бы проклясть всех, в том числе и мать молодого астматика, мне было не до этого. Я взял Раффлса за запястье, но даже когда почувствовал его слабый пульс, то смог лишь мрачно подумать, что он сам виноват во всем. Даже если бы я проломил ему голову, ошибка была бы его, а не моей. И это было характерной, привычной виной Раффлса, она так часто уязвляла меня: доверять – и все же не до конца, броситься через Англию ночью, чтобы шпионить за мной… и в результате сделать все самому!

– Он мертв? – прохрипел астматик.

– Нет, он не мертв, – ответил я, стараясь скрыть негодование.

– Вы, должно быть, сильно ударили его, – продолжал молодой Медликотт, – но все решил бы как раз первый удар. И вы сделали отличную работу, если это его, – добавил он, подбирая убийственно маленькую дубинку, которую бедный Раффлс дал мне для его же собственного уничтожения.

– Послушайте, – ответил я, откидываясь назад, – он не умер, мистер Медликотт, и я не знаю, как долго он будет оставаться без сознания. Он силен, и вы не подходите для того, чтобы помочь мне справиться с ним. Но этот ваш полицейский не должен быть слишком далеко. Как думаете, вы могли бы привести его?

– Полагаю, мне уже лучше, чем прежде, – ответил он с сомнением. – Волнение, похоже, придало мне сил. Если вы хотите оставить меня, я буду сторожить его со своим револьвером и не позволю ему убежать.

Я тряхнул головой с нетерпеливой улыбкой.

– Я не могу позволить вам сделать это, – сказал я. – Нет, в этом случае все, что мы можем сделать, это надеть на него наручники и подождать до утра. Нам понадобится помощь, он вряд ли спокойно пойдет в участок, по крайней мере, я сильно сомневаюсь, что он решит так поступить, пока еще есть шанс побороть нас.

Молодой Медликотт посмотрел вверх, оставаясь на своем месте у порога. Я отстранился от его слишком пристального взгляда, но знал, что у него на уме.

– Я пойду, – сказал он поспешно. – Я пойду как есть, надеюсь, что мама не проснется, она будет слишком обеспокоена. Я в долгу перед вами, не только за то, что вы сделали для меня, но и за то, что я был достаточно глуп, чтобы подумать о вас плохое. Это лишь благодаря вам я чувствую себя так хорошо. Поэтому я последую вашему совету и пойду один, пока мои бедные старые трубы не заиграли еще одну мелодию.

Я едва мог поднять глаза, пока мой астматичный друг не повернулся ко мне спиной, оставляя бдительного офицера и бессознательного преступника позади. Но я подошел к двери, чтобы услышать его шаги вниз по тропе и к углу дома. И когда я бросился назад в комнату, то увидел Раффлса, скрестившего ноги на полу и медленно встряхивающего головой, рана на которой уже почти не кровоточила.

– И ты, Банни! – застонал он. – Мой собственный дорогой друг!

– Ты даже не был без сознания! – воскликнул я. – Слава богу!

– Конечно же, я терял сознание, – пробормотал он, – и я действительно мог получить сотрясение. Не узнать меня в образе, который ты видел десятки раз! Ты даже не посмотрел на меня, Банни, и рта не дал мне раскрыть. Я собирался позволить тебе повязать меня! Мы бы вышли рука об руку, но теперь мы в рискованном положении, хотя ты очень удачно избавился от жениха. Но мы все равно должны действовать быстро, и нас могут легко обнаружить!

Раффлс поднялся на ноги еще в середине своих стенаний, и я последовал за ним к двери в сад, где он подбирал ключ, пока я держал фонарь, который он предварительно погасил и вручил мне. Но хотя я и следовал за Раффлсом, поскольку должен был это сделать, я был слишком озлоблен, чтобы ответить ему. И так продолжалось несколько минут, которые могли бы быть напряженными для читателя, не знавшего, чем это все закончится для меня и Раффлса. У нас было достаточно времени, чтобы мы оставили запертую дверь позади и ключ на стене сада; затем мы направились по садовым лабиринтам, прежде чем спуститься в переулок, который вывел нас к мосту над заводью. И когда мы остановились на середине моста, дома вдоль берега все еще утопали в спокойствии и темноте.

Зная Раффлса, я не был удивлен, когда он нырнул под своды этого моста, и достал откуда-то плащ с капюшоном без рукавов и широкополую шляпу, которые он заранее спрятал там по дороге в дом. Толстые носки были сняты с обуви, оборванные брюки в пятнах крови и лохмотья Ньюгейта брошены в воду, а весь комплект одежды сменился за меньшее время, чем мне понадобилось, чтобы все описать. Этого не было достаточно для Раффлса, он должен был изменить и мой внешний вид, надев мое пальто под его плащ и завязав его шарф вокруг моей шеи.

– И теперь, – сказал он, – ты весьма обрадуешься, узнав, что в 3:12 отходит поезд в Сурбитон, мы легко успеем на него. Если хочешь, пойдем отдельно, но я не думаю, что существует хотя бы малейшая опасность, и начинаю беспокоиться за нашего астматика.

Действительно, я тоже был охвачен тревогой, пока не прочитал о приключениях Медликотта (и о наших собственных) в газетах. Оказалось, что он храбро добежал до дороги и именно там поплатился за свою опрометчивость: он стал абсолютно неспособен сдвинуться хотя бы на дюйм. В конце концов, ему потребовалось двадцать минут, чтобы проползти обратно к запертым дверям, и еще десять, чтобы разбудить спящих в доме людей. Его описание моего внешнего вида в газетах является единственным, что примиряет меня с мыслью о его страданиях в течение получаса.

Но в то время у меня были другие мысли, и они не подходили для того, чтобы бездумно озвучить их в беседе, для меня то время тоже было не самым лучшим. Я не только потерпел неудачу в осуществлении своей задачи, но и почти убил товарища собственными руками. Пытаясь угодить и другу, и врагу, я в итоге нанес вред им обоим. Вина лежала не только на моих плечах, но я знал, насколько моя внутренняя слабость способствовала провалу. И я должен был вернуться с человеком, который нес ответственность за наш провал. Он проехал двести миль, чтобы получить это последнее доказательство моей слабости, которое должно быть вечным напоминанием для меня и которое, несомненно, поставит крест на нашей дружбе. Я обязан составить ему компанию до Сурбитона, но мне не нужно поддерживать беседу. Пока мы шли через Темзу Диттон, я игнорировал его, и даже когда он взял меня под руку у берега, я не разжал губ, запечатанных моей гордостью.

– Да ладно тебе, Банни, – сказал он наконец, – я тот, кто пострадал больше всех, и буду первым, кто скажет, что я заслужил это. Ты проломил мне голову, мои волосы слиплись от крови – и какой после этого я покажу крикет в Манчестере и как вообще смогу подать мяч, не могу даже представить. Но я не виню тебя, Банни, по правде я виню только себя. Разве это не будет слишком жестоко, если еще и ты меня не простишь за все? Признаю, что совершил ошибку, но, дорогой мой друг, я сделал это целиком и полностью ради тебя.

– Ради меня! – повторил я с горечью.

Раффлс сделал вид, что не заметил мою интонацию.

– Я был несчастен, когда думал, как ты там… честно… несчастен! – продолжал он. – Я не мог выбросить эти мысли из головы, я все продолжал думать, что так или иначе тебя поймают. Меня беспокоило не то, что ты струсишь, нет, я был уверен в обратном, меня беспокоила твоя отвага, мой дорогой друг, и от одной мысли об этом я дрожал. Я все время думал об этом. Именно по этой причине я и вызвался на поле, но даю тебе слово, что я больше беспокоюсь о тебе и, несомненно, именно поэтому я так отчаянно пытался сделать все, чтобы поскорее закончить с игрой. Разве ты не читал об этом в газете, Банни? До сих пор это самые успешные подачи, которые у меня были в жизни.

– Да, – сказал я, – я читал об этом. Но сейчас я даже не уверен, что это был ты на поле… я считаю, что у тебя, по всей видимости, есть двойник, который играет в крикет за тебя!

И в тот момент это казалось мне самым логичным объяснением.

– Боюсь, что ты не очень внимательно прочитал ту статью, – сказал Раффлс, с нотками обиды в голосе. – Из-за дождя игру пришлось остановить в пять вечера. Я слышал, что в городе был знойный день, но в Манчестере у нас был ураган, и земля оказалась под водой за десять минут. Я никогда в жизни не видел ничего подобного. Когда площадку затопило, у нас не стало и шанса забить мяч. И даже тогда я еще не думал о том, чтобы приехать к тебе. Только на пути обратно в отель, сидя один и сгорая от невозможности поделиться с кем-то своими тревогами, я приказал извозчику отвезти меня на станцию. Я осознал, где нахожусь, уже в вагоне-ресторане, прежде чем успел дважды подумать об этом. Уверен, что из всех безумных поступков, которые я когда-либо совершал, этот был самым сумасшедшим!

– Это точно, – сказал я тихим голосом. Теперь я уже больше удивлялся импульсу, который заставил его совершить этот поступок, и еще больше всем тем обстоятельствам, которые подвигли его, даже больше чем самому поступку.

– Лишь небеса знают, – продолжал он, – что они сейчас говорят и делают в Манчестере! Но что они могут сказать? Какое им до всего этого дело? Я был там, когда игра остановилась, и я буду там, когда она начнется снова. Мы прибудем в Ватерлоо сразу после половины третьего, и это позволит мне провести час в Олбани по дороге в Юстон и еще час в «Старом Траффорде» перед началом игры. Зачем? Не думаю, что я принесу еще какие-либо очки, но даже лучше, если я этого не сделаю. Если на смену бури придет солнце, то мы можем раньше выйти на поле. А возможно, я даже сумею прилично подать мяч после дождя, пока земля позволяет!

– Я пойду с тобой, – сказал я, – понаблюдаю.

– Мой дорогой друг, – ответил Раффлс, – это и мной двигало. Я хотел лишь понаблюдать за тобой, и только. Я хотел быть достаточно близко, чтобы в случае чего протянуть руку, если бы тебя связали по рукам и ногам, как лучшие из нас оказываются связанными время от времени. Я знал местность лучше тебя и просто не смог удержаться от того, чтобы не помочь. Но я не хотел, чтобы ты знал, что я там. Если бы все прошло так, как я надеялся, я должен был бы незаметно вернуться обратно в город, даже не сообщив тебе, что был там. Ты бы никогда не догадался, что я был рядом, ты бы верил в себя и сохранил бы свою веру в меня, и я бы унес эту тайну с собой в могилу. Поэтому я избежал встречи с тобой в Ватерлоо, и постарался, чтобы ты не знал, что я слежу за тобой со станции Эшер. Но ты подозревал, что кто-то идет позади тебя. Ты останавливался и прислушивался больше одного раза. Когда ты остановился во второй раз, я отстал от тебя, но нагнал после, пройдя по короткому пути, через Имбер-Кортом и по пешеходному мосту, где я оставил пальто и шляпу. Я первым оказался в саду, прежде чем туда пришел ты. Я видел, как ты курил «Салливан», и даже испытал гордость за это, хотя ты в такой момент больше никогда этого не делай. Я слышал почти каждое сказанное слово между тобой и бедолагой наверху. И до определенного момента, Банни, я действительно думал, что ты играл свою роль совершенно.

Огни станции мерцали впереди нас в увядающем бархате летней ночи. Я позволил им увеличиться и раздвоиться, прежде чем заговорил.

– И где, – спросил я, – ты думаешь, я совершил первую ошибку?

– Зайдя внутрь, – сказал Раффлс. – Если бы я это сделал, то должен был бы поступить именно так, как ты и поступил. Ты просто не мог перейти к действиям, когда в одной комнате с тобой находился этот бедолага в подобном состоянии. И я безгранично восхищался тобой, Банни, если тебе это важно.

Важно! Эти слова пролились бальзамом на мое сердце, поскольку я знал, что Раффлс не бросается подобными словами, если в самом деле так не считает, и я увидел себя в более выгодном свете. Я перестал краснеть из-за событий этой ночи, он, похоже, смирился с ними. Теперь я действительно осознал, что вел себя подобающе в столь сложной ситуации, и что Раффлс, похоже, тоже так думает. Он изменил мое мнение о своих и моих действиях, но все же у меня оставался один вопрос к нему. Была одна вещь, которую он мог бы простить мне, но я чувствовал, что не могу простить ни Раффлса, ни себя за это. И это была рана на его голове, рассмотрев которую в поезде, я внутренне содрогнулся.

– И подумать только, что я сделал это, – застонал я, – и что ты допустил такое, и что мы не получили ничего за нашу ночную работу! Этот бедный астматик сказал, что у него была плохая ночь, возможно худшая в жизни, но готов уверенно заявить, что, по крайней мере, для нас она была самой ужасной ночью за все время нашего знакомства.

Раффлс улыбался под двойными лампами купе первого класса, которое мы выкупили.

– Не соглашусь с тобой, Банни, у нас бывали дни и хуже.

– Ты хочешь сказать, что тебе все же удалось что-то взять?

– Мой дорогой Банни, – ответил Раффлс, – ты должен помнить, как долго у меня созревал преступный план, и каким ударом для меня оказалось перекладывание всех обязанностей на твои плечи, и как далеко я отправился только ради того, чтобы увидеть, что ты исполнил все отлично. Ты уже знаешь, что я видел и хорошо понял твои мотивы. Еще раз честно заявляю, что сделал бы то же самое на твоем месте. Но я не был на твоем месте, Банни. Мои руки не были так же плотно связаны, как твои. К сожалению, большинство драгоценностей уже отправились в медовый месяц со счастливой парой, но вот это колье с изумрудами было на месте, и я не знаю, как невеста могла оставить этот бриллиантовый гребень. А вот этот серебряный кинжал я хотел заполучить в течение многих лет… Из таких кинжалов получаются очаровательные ножи для бумаги… А этот золотой портсигар чудесно подойдет для твоих маленьких «Салливанов».

И это были не все вещи, которые Раффлс разложил на противоположном сиденье. Не буду лгать – эта добыча была не лучшей из всех, что были у нас, и новости об ограблении затмил результат второго испытательного матча австралийского тура.