Эпилог

(октябрь 1905 г., Япония)

Для покидающих Японию русских военнопленных была привлечена едва ли не целая флотилия зафрахтованных Российским правительством и Международным Красным Крестом кораблей. Японцы, к немалому удивлению россиян, провожали своих невольных гостей весьма тепло и явно старались оставить о себе только хорошее впечатление. Для офицеров и даже нижних чинов устраивались банкеты, делегации японских военных и различных гражданских организаций засыпали их подарками, цветами и сувенирами.

Ландсберга, как, впрочем, и прочих военнопленных офицеров, возвращающихся домой, вся эта постановочная теплота прощания со вчерашними врагами казалась искусственной и сильно раздражала. Вот и теперь, получив цветистое приглашение японских властей на пароход «Генуя», который должен был отвезти большую группу русских военнопленных на родину, он поспешил отделиться от земляков и ушел в конец причала. Дожидаясь сигнала о начале погрузки личного состава, он присел на круглую каменную тумбу. Здесь никто не помешает ему скормить голубям печенье, упакованное в красивый бумажный пакет, и не обидеть при этом японских дам из очередной депутации, раздарившим русским офицерам свои знаки внимания.

Он крошил печенье, и вскоре у его ног собралась приличная стайка серых беспородных голубей – совсем как в России. С одной только разницей: здесь к голубям присоединились две крупные бело-черные чайки с оранжевыми перепончатыми лапами. От ног человека они держались подальше и сердито покрикивали на сизарей, а то и норовили стукнуть их длинными крепкими клювами, чуть загнутыми на кончике.

– Господин Ландсберг? Боже мой, это вы! Конечно же, вы!

Ландсберг удивленно поднял голову и увидел высокого господина в светлом европейском костюме-тройке и шляпе-канотье желтого цвета. Незнакомец стоял спиной к яркому солнцу, и тень от шляпы закрывала его лицо.

– Простите, не имею чести, – Ландсберг все же встал с тумбы, несколько раздосадованный тем, что некто застал его за таким мальчишеским занятием – кормлением голубей.

– Не имеете чести? – весело повторил незнакомец и сдернул шляпу. – А так?

В движении его левой руки, снявшей шляпу, было что-то необычное, и Ландсберг невольно поглядел сначала на эту руку, а потом уже поднял глаза на лицо. И рука, и лицо оказались знакомыми. Вернее, даже не рука, а протез левой кисти, обтянутый белой перчаткой.

– Берг? Господи, вы ли это? – в свою очередь поразился Ландсберг. – Вы тоже в Японии… Но какими судьбами?

– Военными! – невесело усмехнулся Агасфер. – Как увидел вас, кинулся следом. Руку, признаться, почти протянул, да засомневался в последний момент. Подумал – захотите ли подать свою? Вы помните, когда мы виделись с вами в последний раз? Вы стояли у борта японского транспорта, увозившего сахалинский гарнизон в Японию, а группа офицеров, стоявших рядом, скандировала: «Предатели! Предатели!» Ну, неужели забыли? А я стоял на берегу бухты Беллинсгаузена, над крышей фактории в Маоке реял японский флаг… Подумать только – прошло меньше года, а кажется, что миновала целая жизнь!

– Я никогда не обвинял вас в предательстве! – Ландсберг протянул Агасферу руку, которую тот крепко пожал. – Недоумевал – было дело! Да и сейчас, увидев вас, признаться, пребываю в некотором смятении чувств. Спроси у меня час назад кто-нибудь про вас – наверняка предположил бы, что вы продолжаете трудиться на своей фабрике. Только нынче, по-моему, южная половина Сахалина вместе с Маокой перешла к победителям?

– Вы правы, господин Ландсберг! Тщанием «графа Полусахалинского» России осталась лишь северная часть острова.

– Но как вы очутились в Японии, барон? Тоже попали в плен?

– Можно сказать и так. Вообще это чертовски длинная история, друг мой, – если вы, конечно, позволите мне вас так называть…

– Разумеется, дружище! Вы возвращаетесь в Россию? Пароходом «Генуя»?

– Увы, Карл Христофорович! Я бы очень хотел этого, но… Впрочем, поговорить мы все-таки наверняка успеем: по моим сведениям, пароход отчалит только через три часа. Я знаю тут недалеко немецкую пивную, «биргалку». Помните? Их так в России называли. Если хотите, поговорим там в прохладе, под сенью вентиляторов.

– Пожалуй, но… – Ландсберг с грустной улыбкой ощупал в кармане тощий портмоне. – Вы не поверите – но, имея на банковском счету пару миллионов рублей, в настоящее время я не имею доступа к своим деньгам и беден, как церковная мышь! Впрочем, остатков жалованья военнопленного на пару – другую кружек, наверное, хватит!

– Прекратите, друг мой! Я угощаю! Пошли скорее, пока мы не поджарились тут на солнце и не привлекли внимание полиции!

В пивной было действительно прохладно. Вентиляторы под потолком неторопливо гоняли воздух, а от огромного «корыта» с бутылками пива, пересыпанными колотым льдом, веяло прохладой.

– Одну минуточку! – Агасфер махнул рукой бармену-японцу, заказал полдюжины темного мюнхенского, соленых орешков и только после этого повернулся к Ландсбергу.

– С каким бы удовольствием я бы поменялся бы с вами местами и занял бы вашу полку на «Генуе»!

Проворный официант выгрузил на их столик бутылки с пивом, второй поставил две кружки и опрокинул над каждой по бутылке.

– А вот наливать японцы не умеют! – заметил Агасфер. – Надо лить тонкой струйкой, по стеночке – тогда не придется ждать, пока осядет пена! Впрочем, о чем это я? Какие пустяки! Давайте за встречу, Ландсберг! А потом расскажем друг другу наши истории! Прозит!

Агасфер вытер усы платком.

– Значит, здесь вы были в лагере для военнопленных. Расскажите же, друг мой – каково это испытание?

– Должен признаться, что никаких ужасов в содержании плененных офицеров и нижних чинов тут не было. Жизнь в лагерях была вольной. Нам дозволялось играть в карты, шахматы, салки. Мы пели, плясали и отдыхали днем в любое время. Кое-кто из нас держал даже певчих птиц. Пленным дозволялось побывать в других местах Японии, которые их интересовали. Ездили даже на горячие источники…

Агасфер недоверчиво хмыкнул:

– Неужели это правда?

– Чистая правда, Берг! Конечно, власти осуществляли внешнюю охрану, но она была чисто номинальной. В нашем лагере было множество лавок местных торговцев, а одни из ворот лагеря назывались водочными – через них потихоньку проносили запретную выпивку. А внутри лагеря было самоуправление. И кормили неплохо – офицеры получали на завтрак суп, жареную рыбу, ростбиф, пудинг, масло, чай, сахар, молоко. Для низших чинов – хлеб, масло, суп с мясом и овощами, вареная говядина, чай, сахар.

– Поразительно, – рассмеялся Агасфер. – Как чин главного тюремного управления скажу прямо: в российских тюрьмах меню гораздо проще!

– Кому вы рассказываете, Берг? Вы забыли, что и я носил халат с бубновым тузом на спине! Могу только добавить, что пленные через посольство Франции получали деньги от российского правительства. Унтерам в зависимости от количества лычек полагалось в месяц от одной иены до полутора, нижним чинам – по пол-иены. У нас говорили, что в других лагерях участникам обороны Порт-Артура периодически пересылали и дополнительные пожертвования – иногда по 15 иен! Сравните, дружище: в Японии полтора килограмма риса надо отдать десятую часть иены. На иену можно было купить 4 литра саке – чем наши офицеры вовсю и пользовались.

– Понятно. Никаких лишений, стало быть. А как ваша семья, Ландсберг? Имеете какие-то вести от нее?

– Увы! Перед оккупацией Сахалина, как вы наверняка помните, я успел отправить жену и сына в Петербург, и получил только одно письмо с дороги, из Владивостока. Потом началась война на Сахалине, был плен. Писать и получать письма на родину из нашего лагеря не возбранялось, но вся переписка шла через военную цензуру, что страшно задерживало ее. Так что… Остается надеяться, что у Ольги Владимировны и Георгия все в порядке… А ваша семья, Берг?

– Супруга и сын тут, вместе со мной, – коротко ответил Агасфер.

– Позвольте все же поинтересоваться, барон. Если вы не военнопленный, то в каком качестве вы здесь, дружище?

Агасфер пожал плечами: он не имел права говорить кому бы то ни было правду о своем нынешнем статусе, и для таких вопросов у него была приготовлена вполне правдоподобная легенда.

– История долгая, но я постараюсь не отнимать у вас много времени, Ландсберг. Как вы помните, перед началом войны я подал прошение об отставке и занялся коммерцией вместе с компанией «Семенов, Демби и К°». Все надеялись, что до Сахалина военные действия не докатятся, и фабрика была пущена. Моя супруга настояла на своем приезде в Маоку с маленьким сыном. Мы жили там как робинзоны, совершенно оторванные от мира…

– …а тем временем японцы оккупировали Сахалин, и военный губернатор Ляпунов поспешил договориться с генералом Харагучи о позорной капитуляции гарнизона. Вся воинская команда была вывезена в Японию – несмотря на то, что переговоры о мире уже шли полным ходом, – подхватил Ландсберг. – Вероятно, в конце концов японцы добрались до Маоки и отобрали у вас фабрику. Это все понятно – но как и в каком качестве все же вы оказались здесь, Берг?

– За это я должен проклинать или благодарить господина Демби. С Японией он торговал еще в мирное время, в Нагасаки у него была коммерческая фирма, контора… И он употребил все свое влияние, чтобы забрать нашу семью в Японию. У меня не было выбора, Ландсберг! Либо меня с семьей вышвырнули бы в Де-Кастри, вместе с другими беженцами, либо увезли бы сюда. Фабрику надо было либо бросать, либо демонтировать и перевозить в Японию – на незамерзающую бухту с Маокой у японцев были другие планы. Вот, собственно, и вся моя одиссея, дружище!

– Значит, Демби взял вас с собой в Японию из милости?

– Ну, не совсем так. Или совсем не так. Демби и Семенов успели оценить перспективность консервного дела и фабрику бросать не хотели. Но и норвежская фирма, связанная контактом с моим батюшкой либо его наследниками, не желала иметь дело со сторонними людьми.

– Но сейчас, когда война закончилась, с норвежцами, я уверен, можно было бы договориться – не забывайте, что я тоже коммерсант, Берг! Или вы просто не хотите возвращаться в Россию?

– Вы правы, Ландсберг. Пока не хочу. Должен признаться, что очутился на Дальнем Востоке не по собственной прихоти! И не только по распоряжению Главного тюремного управления, чью форму носил последнее время. Раньше я успел нажить в России могущественных врагов, мне грозил суд Особого присутствия… И эта угроза не миновала до сей поры. Если меня осудят – а пока мои враги сохраняют свои высокие посты, это неминуемо, – то Настенька и наш сын останутся без средств к существованию. Да вот, кстати: помните мою поездку во Владивосток, по случаю рождения сына?

Ландсберг кивнул.

– Так вот: в Приморье я едва не был арестован. Слава богу, что высокий полицейский чин, прибывший специально за мной из Петербурга, оказался падок на деньги. Мне удалось откупиться. Однако на обратном пути на Сахалин меня ждала засада разбойников, посланная тем же столичным чиновником!

– И вам удалось?..

Агасфер пожал плечами. О засаде хунгузов его предупредил японский резидент Танака, он же и послал своих людей на нейтрализацию убийц. Этого он рассказать он, конечно, не мог. И поэтому закончил кратко:

– Так что вернуться в Россию в ближайшее время мне не удастся.

Собеседники разом допили кружки, наполнили их снова, помолчали.

– Ну, а я возвращаюсь в Россию с надеждой, – признался Ландсберг. – Я честно воевал, и надеюсь, что император Николай II сдержит слово о полном прощении и возвращении прав состояния для вчерашних каторжников.

– Искренне желаю вам удачи, дружище! – Берг вытянул из кармашка жилета часы. – У нас есть еще немного времени, Ландсберг. А я очень любопытный человек. Если помните, мы не закончили наш разговор в вашем доме, у камина, перед моим отъездом в Маоку. Кого вы все-таки провожали? Я имею в виду некую даму в инвалидном кресле…

– Вам все еще не дает покоя Сонька Золотая Ручка? – улыбнулся Ландсберг. – Но предупреждаю, эта история длиннее, чем ваша.

– Попробуем успеть!

– Что ж… Сонька, как вы помните, поставила передо мной ультиматум. Я должен был привезти из Приморья «сменщицу» для нее. Дождавшись весенней навигации, я поехал во Владивосток. Там, как и во многих российских городах, есть благотворительное «Общество призрения вдов, сирот и достойных бедняков». Оказалось, что Сонька посетила патронессу этого общества, выдумала какую-то душещипательную историю и получила имена и адреса четырех одиноких женщин своего возраста. Две из них были неизлечимо больны чахоткой. А одна из этих больных несколько лет назад пережила страшную трагедию, и к жизни ее ничего не привязывало. Сонька остановила свой выбор на этой несчастной и назвала мне ее имя. Я нанял частного детектива с тем, чтобы собрать максимум сведений о выбранной Сонькой кандидатке. Для сыщика была придумана трогательная история о сахалинском миллионщике, который некогда своим поведением в молодости свел в могилу мать, а нынче, чтобы хоть частично загладить грех, решил облагодетельствовать любую честную бедную женщину…

Ландсберг отхлебнул из кружки и устремил невидящий взор через плечо собеседника, прокручивая в памяти события минувших дней.

⁂

…Через несколько дней частный сыщик отчитался о своей работе. Сонька не обманула: выбранная ею подходящая кандидатка имела не только схожие с ней фигуру и рост, но и вправду пережила страшную трагедию. Отправившись с мужем и сыном-подростком в путешествие по Италии, госпожа Мешкова с семьей попала там в железнодорожную катастрофу. Сын погиб, а муж угодил в местную клинику с переломом позвоночника и черепно-мозговой травмой. Он никого не узнавал, потерял память и речь, был полностью парализован. Страховое возмещение очень быстро разошлось на докторов и адвокатов. В итальянскую клинику ушли и деньги, вырученные мадам Мешковой за ее небольшое именьице где-то под Тверью и за дом во Владивостоке. Сама Мешкова была сиротой, а родственники мужа – бедны. Приморские благотворители несколько раз объявляли подписку в пользу несчастной, вернувшейся во Владивосток, чтобы продать последнее имущество и коллекцию минералов, которую собирали несколько поколений семьи мужа.

Несчастная ютилась из милости в чуланчике старых знакомых, пыталась что-то заработать перепиской. Бонной она служить не могла из-за чахотки в предпоследней стадии. Ландсберг посетил доктора, ранее пользовавшего мадам – она отказалась от его услуг по бедности. Крупный гонорар Ландсберга побудил доктора еще раз навестить больную и выдать ее врачебную тайну: жить несчастной оставалось не более месяцев…

– Но вы сказали – «предпоследняя стадия» болезни, – мягко перебил Агасфер. – Значит, еще не все было потеряно? Может быть, лечение на водах либо новейшие достижения медицины все же были способны вылечить мадам Мешкову?

Ландсберг покачал головой и объяснил: последняя стадия – это стадия умирания, когда больной уже не встает. Госпожа Мешкова была обречена! Поверенный Ландсберга связался с итальянскими юристами, а те – с клиникой, где умирал парализованный супруг Мешковой. Итальянцы подтвердили неутешительный прогноз: полученные русским пациентом травмы вообще несовместимы с жизнью, он может умереть в любой момент. И напомнили, что два последних месяца его пребывания в клинике, к сожалению, не оплачены…

Потрясенный Ландсберг перевел в «Банк ди Италиа» крупную сумму и дал указания своему поверенному в делах, поручив организовать процедуру перезахоронения сына Мешковой на кладбище Владивостока. Было оплачено также полугодовое пребывание в клинике супруга Мешковой и достигнута договоренность о том, что в случае его смерти тело также перевезут в Россию…

– Исполняя свой человеческий долг, я совсем не думал о Соньке, – уверил собеседника Ландсберг. – И делать мадам Мешковой предложение о «сменке» вовсе не собирался! Решил для себя тогда, что как-нибудь с Сонькой по возвращению разберусь.

…Мешкова сама нашла Ландсберга в гостинице – после того, как владелец местного похоронного бюро явился к несчастной и сообщил, что тело ее сына, будучи забальзамировано, уже пересекло границу Российской империи. Он также предоставил Мешковой на выбор несколько вариантов семейных склепов на местном кладбище, уверив, что все расходы уже оплачены неким меценатом. Следом на имя вдовы пришла депеша из итальянской клиники с благодарностью за погашенный долг и за крупный взнос в пользу больных и страждущих.

Мадам не знала, что и думать. Имя Ландсберга, согласно условиям его пожертвований, никто не назвал. Оно было названо доктором, перед которым мадам Мешкова встала на колени… Позже она разыскала Ландсберга и спросила:

– Зачем вы сделали это?

– У меня есть матушка, которую я не видел больше 20 лет, – только и нашелся что сказать тот.

– Вы потратили больше 50 тысяч рублей только из чувства вины перед своей матерью? Вы лжете умирающей, сударь! Я откажусь от всех ваших благодеяний, если не узнаю правды!

Мешкова припомнила и то, что некоторое время назад ей передали о необычном интересе, который проявляет к ее персоне некая пожилая дама, называющая себя графиней Штендель. Тогда попытки разыскать графиню оказались безуспешными. Мешкова рыдала и требовала рассказать ей всю правду.

Тогда Ландсберг признался, что поначалу хотел просить мадам Мешкову переехать на Сахалин и сыграть роль некоей женщины, которая хотела тайно покинуть остров. Однако, узнав о трагедии вдовы, не счел себя вправе просить ни о чем.

Помолчав, Мешкова тогда поинтересовалась:

– Кто эта женщина, которую я должна была заменить?

– Сонька Золотая Ручка…

– Та самая?

– Увы, мадам! Но вы, повторяю, свободны от каких-либо обязательств передо мной! Я справлюсь со своими проблемами сам.

– Скажите мне, господин Ландсберг, – только не лгите! Мой отказ может как-то повредить вашей жене и сыну?

– Может. Но не повредит! Я справлюсь сам! – повторил он.

– Я скоро умру. – Мешкова показала Ландсбергу платок, в который она кашляла кровью. – Я знаю это, милый лжец! И все же… Пожалуй, я готова заменить эту особу, но не хочу быть похороненной под ее именем. Я хочу лежать рядом с сыном. И рядом с супругом – когда придет его и мое время.

⁂

Еще до поездки в Приморье, только получив ультиматум Соньки, Ландсберг согласился лишь подумать. В ее намерении покинуть остров, что ни говори, были и привлекательные стороны! Она обещала не только избавить остров от своего присутствия, но и самой освободить Сахалин от Богданова и его приспешников-бандитов.

Вернувшись на каторжный остров, Ландсберг встретился с Сонькой и сообщил о скором прибытии «сменщицы» Одновременно он поставил перед старой аферисткой условия: она должна совершенно порвать с прошлым, немедленно избавиться от своей бандитской «свиты» и вести приличный образ жизни.

Все эти условия Сонькой были приняты и выполнены. Ей удалось пересорить шайку Богданова – отпетые устроили кровавую разборку и почти все погибли. Потом был найден мертвым и сам Богданов – скорее всего, кто-то угостил его травой-борцом. Квасная лавка и прочая недвижимость Сонькой были проданы, а вырученные деньги мадам передала на нужды церкви и в местный приют для сирот.

По каторжной столице поползли слухи о неизлечимой болезни Соньки: трехлетнее пребывание в сырой камере наградило ее скоротечной чахоткой. И это оказалось правдой…

– Убедившись, что Сонька выполняет все условия нашего соглашения, я поселил ее и приехавшую госпожу Мешкову в своем доме в поселке Рыковский, – рассказал Ландсберг. – Около двух месяцев Мешкова наблюдала за походкой Соньки, манерой ее речи, слушала рассказы о ее юности и похождениях. Я часто навещал их и готов был самым решительным образом прекратить «комедию с переодеванием». Даже мечтал о том, чтобы Сонька дала мне для этого повод. И вы знаете, Берг, хотите верьте, хотите нет – но Сонька, тесно общаясь с несчастной Мешковой, сильно изменилась сама!

– Так кого же вы провожали? – допытывался Агасфер. – Мадам Мешкову или…

– Вдова угасла к концу лета. И, выполняя ее волю, я отправил ее останки во Владивосток, для упокоения в семейном склепе. А через малое время умирающая Сонька в числе уезжающих с Сахалина беженцев от скорой войны на пароходе отбыла в Де-Кастри. В Татарском проливе штормило, пароходишко несколько дней не мог подойти к берегу, и в конце концов высадил беженцев на острове Обсерватории – небольшом клочке земли близ Де-Кастри. Там Сонька и отдала Богу свою грешную душу.

– Понимаю, – кивнул Берг. – Стало быть, ее могила там, в Де-Кастри?

– Должна была быть там, – поправил Ландсберг. – Вы правы: поскольку она приняла православие и крестилась, сопровождающие ее обратились к священнику поселковой церкви за отпеванием и прочими требами. Однако по странному стечению обстоятельств ни у самой Соньки, ни у ее провожатых не оказалось документов о крещении. И тамошний батюшка категорически отказал в похоронах иудейки на православном погосте. Соньку-Марию и похоронили на острове Обсерватории. Кто-то поставил на могите черный камень с одним словом: «Сонька». Вот так, дружище! Sic transit gloria mundi.

– Да-а, – протянул Агасфер. – С быть, все ваши хлопоты по «сменке» были напрасны?

Ландсберг покачал головой:

– Отнюдь! Благодаря ультиматуму Соньки я узнал о мадам Мешковой и, как мог, облегчил ей последние месяцы жизни. Разве это было напрасным?

– Разумеется, нет! – спохватился Берг.

⁂

Оба одновременно глянули на часы и разом поднялись: Ландсбергу было пора идти на перекличку и посадку на корабль. Помедлив, он все же спросил:

– Вы очутились в порту только для того, чтобы поболтать со старым товарищем, барон?

Агасфер смутился:

– Есть и небольшая просьба, Карл Христофорович, – он вынул из кармана два конверта. – Как видите, адресов нет. Ничего, если я попрошу вас по прибытию во Владивосток переложить письма в русские конверты, надписать адреса, наклеить марки и бросить в почтовый ящик? Письма безобидны, но отправлять их отсюда слишком долго: они неизбежно попадут в военную цензуру и могут затеряться.

– О чем речь, дружище! Разумеется! Говорите адреса, барон! – Ландсберг вынул блокнот и карандаш.

– Пишите: одно письмо адресовано перестраховочному товариществу «Злобин и К°», в Санкт-Петербург, дом нумер 17 по улице Таврической. Это по поводу моей консервной фабрики – уведомление о прекращении работы на территории России и прекращении всех сношений по вопросам страховки. Второе письмо написала моя Настенька – своей подруге, и тоже в Петербург. Дом 12 по Дегтярной улице, девице Сурминой. Отправите?

– Не сомневайтесь, барон! – Ландсберг упрятал бумаги в карман френча без нашивок и со споротыми погонами и протянул руку. – Будем прощаться?

– Да, и с надеждой когда-нибудь встретиться! – подхватил Агасфер. – Но только не на Сахалине! Давайте ориентироваться на Петербург, Карл Христофорович!

На душе Берга слегка скребли кошки: оба письма были, что называется, с двойным дном. На Таврической, 17 была штаб-квартира Разведочного отделения Генштаба. А в безобидном деловом письме был зашифрован рапорт о прибытии в Японию и готовности к оперативной работе. Письмо супруги к девице Сурминой дублировало первое.

Ни Ландсберг, ни Агасфер не знали, да и не могли пока знать, что вернувшихся на родину русских военнопленных во Владивостоке ждет долгое разбирательство Особой комиссии Ставки Главнокомандования. И хотя главным объектом разбирательства судебных юристов был генерал Михаил Ляпунов, главный инициатор сдачи в плен Сахалинского гарнизона, офицеров продержали в казармах почти месяц. Продержали под охраной, без права выхода. За это время в казармах расцвело наушничество, дрязги и даже мелкое воровство. И письма Агасфера непостижимым образом исчезли – кому они могли понадобиться?

Ландсберг, невольно подведя Агаасфера, очень переживал. Но поделать ничего не мог: японского адреса Берга у него не было.

Напрасно ждали известий от Агасфера и в Разведочном отделении. Сам же он был в отчаянии – один, абсолютно без связи. И без всякой надежды на то, что когда-нибудь удастся ее восстановить и хоть на короткое мгновение сбросить чужую личину…