Глава 21
Репетиция смерти
Сонька вошла в дом, было подозрительно тихо.
— Как в склепе! — тихо выругалась она.
Заметив темную фигуру в стороне, девушка негромко вскрикнула от испуга. Философ развернулся и пошел прочь — это не выглядело, как вежливое приглашение, но было понятно, что придется следовать за ним.
Колченогий сидел посреди огромного зала. У него начала появляться симпатия к этому огромному пространству, которое совсем недавно ему казалось бездушным. Вошел его помощник, за ним семенила Сонька. Чтобы скрыть волнение, бывшая любовница вела себя чуть вульгарно и расковано, как в прежние времена. Посмотрев по сторонам, она небрежно отшутилась:
— Колонный зал? Это свидание с танцами?
— Как портниха? Все еще оплакивает своего младенца? — уточнил спокойно Колченогий, игнорируя искрометный юмор. Голос его звучал угрожающе звонко.
— Я решила поступить, как ты посоветовал, и отказаться от нее. Правда деньги пропали, — чуть осела девушка, пряча взгляд.
— Ты говорила, она бедна, но на проживание в «Гранд Мерси» однако находила средства.
У Соньки подкосились ноги. Она вдохнула так, словно в огромном зале заканчивался кислород и сосредоточенно произнесла:
— Все, что она тебе наговорила, — неправда!
— Кто?
— Твоя Мурка!
— Не понимаю причем тут Мурка!..
Сонька захлопала ресницами, испугавшись, что сболтнула лишнего.
— Я просто предположила…
— Какое отношение к твоей портнихе имеет Мурка?
Девушка совсем растерялась, не зная, что отвечать. Она беспомощно оглянулась, ища поддержки у Философа, но его уже не было.
— Наш образ жизни создается тем смыслом и целями, которые придумываем мы сами. Жизнь и смерть — все дается человеку по заслугам. Иногда мы невзначай можем свернуть не на ту тропинку и, осознав, что выбрали неверный путь, все же имеем возможность вернуться к тому месту, где ошиблись в выборе.
Сонька ничего не понимала из сказанного, она просто кивала без остановки, шмыгая носом. Ей было страшно, словно она была в ловушке с очень сложным устройством, из которой нет выхода.
— У тебя есть шанс: покайся! И может быть, ты спасешь свою душу, — произнес обречено Колченогий.
Сонька разрыдалась. Металл в его голосе не предвещал ничего хорошего, а значит, выбор у загнанной в угол жертвы был не велик. Заикаясь, она поведала историю про роковой вечер в ресторане: про женщину в жуткой шляпе, которая бесцеремонно села за стол, про то, что Сонька несправедливо была забыта, и ей, словно голодной дворняге пришлось наблюдать за тем, как лакомится деликатесом общения бездушный хозяин. И о том, что один мужчина, представившись нэпмэном, спас ее из поглощающей пучины отчаянья. Сонька была откровенна.
— Мне было страшно. И одиноко. Я просто хотела, чтобы ты меня заметил. Разве это так много? — она смотрела на Колченогого с трепетом, в предвкушении вердикта, надеясь на то, что справедливый судья помилует ее и сделает щедрый подарок — жизнь.
Мужчина в коляске смотрел на нее снизу вверх пронзительно и, судя по взгляду, ее рассказ не произвел должного впечатления. В нем не было ни жалости, ни сочувствия. Только ледяной холод, отравляющий ее организм ядом страха.
— Я всегда знал, что ты шлюха, прекрасно понимая, где я тебе подобрал. Тот, кто привык питаться на помойке, даже у золотого блюда будет вспоминать вкус чьих-то объедков. Я тебя за это не осуждаю. Но каким образом, черт тебя возьми, ты влезла под чекистское одеяло?! — голос его прогремел раскатом грома, предвещающего не просто грозу, а настоящий ураган.
Всхлипывая, Сонька рухнула на колени, подползла к его коляске и начала целовать колеса, омывая их горючими слезами.
Варфаламеев сидел в питейном заведении, где, как он выяснил, любили бывать актеры местного театра. Одет он был в костюм нэпмэна и вел себя соответствующе. За столиком напротив сидела пара мужчин, которые спорили на предмет развития кинематографа. Один из них — тот, что постарше, — был уверен, что у трещащего аппарата, демонстрирующего на экран разные «пошлости», не имеющие никакого отношения к искусству «высшей пробы» никаких перспектив нет.
— Ведь народ — не дурак! И никогда не променяет театр на фиглярство! — воскликнул он пафосно.
Его собеседник — молодой, высокий актер с потухшим взглядом — утверждал обратное: за кинематографом будущее. Спорили они с полчаса, после чего пожилой мужчина вышел из себя, и смачно сплюнув посреди питейного заведения, громким и уверенным голосом произнес: «Искусству быть!» и ушел прочь нетрезвой походкой.
Молодой актер, почитающий новаторство, остался наедине со своими мыслями и почти пустой рюмкой, от тоски он заказал еще водки. Варфаламеев пересел к нему за столик и громко сказал официанту, что хотел бы оплатить выпивку.
— Рассмотрел ваш талант, сидя неподалеку. Как понимаю, вы всерьез увлечены кинематографом?
Парень неуверенно кивнул, но на щедрый жест ответил отказом, ибо не имеет нужды в подачках.
— Могу узнать ваше имя? — продолжил диалог Варфаламеев, мягко разрушая стену неприятия.
Сначала актер назвался Гермесом (это был сценический псевдоним), потом сознался, что при рождении получил имя Васька. Он относился с подозрением к любопытному щеголю, который вел себя слишком уверенно и раскрепощенно. Паренек был хмур и молчал, до момента, пока не принесли бесплатную выпивку. Варфаламеев представился человеком, страждущим создать свой фильм, и как бы между делом заметил, что для этого у него есть все «инструменты», но он не может найти талантливого мужественного героя для картины.
— В столице с актерами настоящая беда! — сетовал чекист. — То пропойца, то бездарь. А если есть хоть немного таланта — так руки выкрутят! Вот и скитаюсь по провинции в надежде встретить ценителя истинного искусства.
Василий-Гермес понимающе кивал и был полностью согласен с нэпмэном, хотя и понятия не имел о столичной жизни, потому как с роду не выезжал из своего городка. Чуть захмелев, актер разоткровенничался: поносил бездушный театр, точнее его руководство, которое являлось главной преградой между ним и главными ролями. Он был уверен, что ему завидуют за его талант и именно поэтому не дают возможности играть на сцене то, что ему хочется. Выпив залпом несколько рюмок, Василий признался честно, что согласен на все, чтобы стать звездой экрана. Чекист на мгновение почувствовал себя Люцифером, заключающим сделку с простым смертным. Тщеславие — пожалуй, самая зыбкая часть греховного болота, которое поглощает множество самонадеянных фантазеров. Варфаламеев на всякий случай уточнил график занятости.
— Не могу подводить театр. На меня рассчитывают, надеются! — неправдоподобно произнес Василий, после чего добавил, подавляя икоту: — Но если предложение достойное… я бы может быть… осмыслив всю глубину… так сказать…
— Если бы я вам предложил одну любопытную роль? — перебил его собеседник, остановив поток бессвязных слов.
— Я согласен! — коротко ответил Василий и сразу же затребовал зерно роли.
Чекист улыбнулся, радуясь тому, что сэкономил время, потому как не ожидал, что ему так повезет и удастся отыскать подходящий типаж прямо в этот вечер, зная, что люди, связанные с творчеством, очень непросты и могут долго набивать себе цену.
На всякий случай Василий прочитал несколько монологов главных героев спектаклей, за игрой которых он наблюдал преимущественно из массовки. Потом зарыдал и тут же рассмеялся. Все грани его таланта заблестели разом, он стремился убедить нэпмэна, что лучшей кандидатуры на роль Александра Варфаламеева ему не сыскать.
— Это немного грустная история о том, как один чекист полюбил воровку. Она ответила на его чувства, за что была жестоко наказана бандитским миром, — последовал краткий сюжет на вопросы артиста.
Василий-Гермес активно закивал, предвкушая роль лихого преступника, но после того как узнал, что ему предстоит играть чекиста, заметно погрустнел и честно признался, что любовь играть у него не особо получается. Информация о том, что у бандита в фильме почти нет слов, заметно подняла ему настроение. Александр пообещал в ближайшее время устроить встречу с режиссером, заверив, что искать другого актера не намерен. Они ударили по рукам и расстались полюбовно.
Сонька торопливо шла на встречу с чекистом, постоянно оглядывалась, шарахаясь при каждом громком звуке, опасаясь, что за ней следят. Девушка понимала, что шансов встретить старость у нее немного, но все же надеялась, что Колченогий сдержит свое обещание. Накануне она была поставлена перед выбором: чекист в обмен на ее свободу. «Куда она пойдет? Что будет делать? Свобода ли это убегать и скитаться?» — множество вопросов не давали ей покоя много часов. Мысли обжигали, словно угли, на которые она вынуждена была наступать не по собственной воле. Сонька пришла к выводу, что смерти боится больше, чем возвращения в бордель, но все же надеялась на мудрость и силу своего Сашеньки.
Варфаламеев ждал ее в своем укрытии — крохотной заплесневелой комнатке, упрятанной внутри подвала полузаброшенного здания. Сонька долго не решалась начать разговор и отводила глаза, но, не выдержав, расплескалась слезами и эмоциями.
— Я придумал, как мы их обхитрим. Доверься мне! Я вытащу нас обоих из этой неприятной ситуации! — заверил ее Александр, после того, как внимательно выслушал. Он предвидел нечто подобное, поэтому новость его совсем не шокировала.
В голосе служителя отечеству было столько уверенности, что девушка почувствовала прилив сил. Она была не одна в этом отчаянном положении и из омута горя ее вытаскивала сильная рука мужчины, на которого она смотрела влюбленными глазами.
Мэри замечала: что-то происходило, но вопросы задавать не спешила. Колченогий погрузился в темные мысли, на их островке счастья совсем не было солнца и это ее огорчало. На предложение позавтракать он ответил отказом.
— Что с тобой, Сережа? — мягко спросила она.
— Знаешь, я всегда любил листать Платона. Его мудрость меня вдохновляла. Он считал, что идеальные спутники власти в человеке и обществе — это мудрость, мужество, рассудительность, справедливость…
— И любовь! — добавила Мэри с улыбкой, но он ее не услышал, продолжая размышлять.
— Догмы Платона — вот что я прихватил с собой из прошлой жизни. «Правление лучших с одобрением народа» — так он определял аристократию. И до вчерашнего вечера я был уверен, что следую этому постулату.
Она бережно гладила его задумчивые складки на лбу. В нем шла война с самим собой, и какой будет исход этого сражения, пока было сложно предугадать.
— Если я правильно помню, почитаемый тобою Платон говорил: что государство — это люди, какие люди — такое и государство. Что же ты хочешь, Сережа? Ты не изменишь этот мир. Однажды ты это пробовал — помнишь?
— Я запутался, Мэри! Мои ценности снова рухнули и я на распутье. Я не знаю, как жить дальше.
Что-то кольнуло больно в области сердца, он назвал ее не Мурка, а Мэри. Это был дурной знак. Сославшись на проснувшийся аппетит, она поспешила покинуть остров любви, который могло смыть с лица земли ручьями ее слез.
Сонька ехала на заднем сидении автомобиля, сжатая с двух сторон бандитами Колченогого. Она жутко волновалась, мысленно молясь, чтобы все прошло идеально. Ее везли за город в то место, где якобы укрывается чекист, которого ей пришлось сдать в обмен на собственную жизнь. У Соньки закружилась голова и, почувствовав приступы тошноты, она попросила остановить тарахтящий транспорт, но получила отказ.
— У нас мало времени! Терпи! — грубым шепотом произнес Бык, сидящий справа от нее. Его многие боялись, потому что знали: за спиной этого редко улыбающегося мужчины — горы трупов. Человеком он был беспощадным, на команду «убить» его глаза наливались кровью — за это он и получил прозвище «Бык». Говорил он сдавленно из-за серьезной травмы в своем темном криминальном прошлом. За попытку «сломать» в тюрьме перебил всех сокамерников и несколько лет провел в «одиночке». Люди для бескомпромиссного убийцы совсем не имели ценности.
Второй ликвидатор — Хворый — был полная противоположность Быку. Голос у него был тоненький и в прошлом над ним частенько посмеивались, до того момента, пока он не пристрелил пару весельчаков. Хворый был потомком благородного рода, который извела революция. Не признавал ни одну силу, кроме оружия. Дуло в лоб для него было самым весомым аргументом. К Соньке утонченный ликвидатор относился с трепетом, эта женщина нравилась ему. Он вообще ценил все красивое и мог часами любоваться на картины и природу. Всю дорогу он с печалью вздыхал, не скрывая, что эта ситуация ему не комфортна. Хворым его прозвали за постоянную заложенность носа. Однажды в драке ему повредили перегородку, и с тех пор он постоянно ходил с платком.
Автомобиль подъехал к высокому забору, который укрывал от посторонних глаз одинокий дом, затаившийся в глубине леса. Оба ликвидатора вышли из машины, за ними еле плелась волнующаяся Сонька.
Василию чекист объяснил, что на репетицию сцен фильма приедут режиссер и актриса, которая претендует на роль воровки. Он тщательно подготовился к встрече: взял в театре костюм, в котором играли какой-то революционный спектакль, нацепил пустую кобуру для образа, начистил до блеска высокие сапоги, а также отрепетировал перед зеркалом мужественный и бескомпромиссный взгляд. Человек, носивший сценическое имя Гермес, очень волновался перед ответственной встречей и предвкушал всероссийскую славу, потому как ни на секунду не сомневался в собственном таланте.
Согласно указаниям Варфаламеева, Василий должен был стоять на втором этаже, а при виде Соньки громко произнести: «Ты опоздала! Сколько можно ждать?». Этот текст актер старательно проговорил множество раз, меняя интонации.
Сонька в сопровождении Быка и Хворого тихонько вошла в дом. Со второго этажа было слышно, как Василий бесконечно репетирует свою реплику. Бандиты непонимающе переглянулись, а Сонька, испугавшись, что они могут раскусить «фальшивку», громко произнесла:
— Саша, это я!
Все стихло. Девушка торопливо прошла к лестнице. Бык и Хворый двигались за ней медленно, опасаясь, что чекист может стрелять. В просторной комнате у окна гордо стоял Василий, заложив руку под кожанку для мужественности, напоминая памятник герою революции. Увидев рожу Быка, он онемел, забыв текст. Через мгновение «заговорило» оружие. «Чекист» трепыхался под пулями, в его глазах было много вопросов, потому что все шло совсем не так, как они обсуждали с нэпмэном, пообещавшим снять хороший фильм.
Глаза Соньки наполнились слезами, а когда бездыханное тело героя рухнуло, она громко всхлипнула. Бык поморщился, глядя как сокрушается подстилка чекиста о смерти своего любовника. Второй ликвидатор лишь тяжело вздохнул, подумав о чем-то своем. Сонька зажмурилась, боясь потерять сознание и, чтобы не видеть кровь, отвернулась. Бык подошел к трупу и внимательно рассмотрел наряд Василия.
— Пижон московский! Вырядился! — прохрипел он, смачно сплюнув, и выстрелил еще несколько раз прямо в лицо.
Девушка торопливо шла обратно к машине. Ей хотелось поскорее покинуть это ужасное место, где пахло смертью.
— Не спеши, красавица! — окликнул ее Бык. Сонька замерла возле автомобиля, плохое предчувствие холодной скользкой змейкой обвило сердце Соньки. Она повернулась и уставилась на ликвидаторов. Хворый виновато опустил глаза.
— Он обманул меня, да? — безысходно произнесла она дрожащим голосом. — Значит, все это было зря…
Ей вдруг неистово захотелось жить! Она стремительно бросилась с дороги прямо в дебри леса, бежала со всех ног, огибая деревья. Ликвидаторы начали стрелять. Сонька почувствовала, как что-то обожгло руку, увидев, что ее кисть превратилась в кровавое месиво, начала терять сознание. Выстрелы стихли. Солнце пробивалось сквозь листву деревьев и падало ей на лицо, пели птицы, и это было так сказочно красиво, что умирать совсем не хотелось…
— Иди, проверь! Вдруг не сдохла?! — процедил Бык, после чего добавил: — И выстрели этой чекистской шлюхе в рожу!
Хворый с сожалением и восхищением смотрел на бледное лицо с крапинками крови. Он нацелил пистолет, но рука дрогнула, мужчина не мог себе позволить надругаться над такой красотой. Он все же выстрелил, но рядом с ее головой, после чего поспешил вернуться к машине.
— Колченогий сказал закапать ее, — вяло протянул Бык.
— В лесу полно волков — обглодают. Ее все равно никто не найдет в этой глуши, — отмахнулся Хворый и получил одобрительный взгляд. Ликвидаторы поторопились вернуться в город, сказав шоферу, чтобы тот отвез их в ресторан, потому что они очень проголодались.
Варфаламееву показалось странным, что звуки выстрелов были на улице. Василий был крепкого телосложения и возможно смог выбраться из дома, а на природе ему выдали дополнительную порцию свинца. Когда шум мотора стих, он выбрался из своего укрытия и осторожно продвигался к дому, на всякий случай, прячась за деревья. Он не сразу заметил Соньку — ее тело лежало в противоположной стороне. Нестерпимая обида прорезала его грудь, молодой мужчина вдруг закричал громко, отчаянно, ему хотелось выплюнуть обжигающую боль наружу.
