Новелла о глупой Даше и безумном Крисе, о непредсказуемости любви и о шпионах, которым это неведомо

Одни умны, как Софья Ковалевская, красивы до безумия, как Лиз Тейлор, а никакой любви в помине, торричеллиева пустота. А дурам везет. Ну что в ней, в простой уборщице чекистского клуба на Дзержинского? Вытянул брательник из деревни, сам пробился в ЧК еще в двадцатом, трудился хозяйственником, но все же вытянул и папашу – бедняка и пьянчугу, и ее, Дашку Смирнову. Мать не успел – умерла. Поселил всех в полуподвальной двухкомнатной квартире у Чистых прудов, устроил на работу в достойный клуб. Чего еще желать? Не писаной павой была, но и не уродиной: двадцать семь лет, образование – сельская школа, мускулистая, широкоплечая, с оттопыренной и аппетитной, бедра что надо, короткая стрижка по последней комсомольской моде, такие на парадах ходили.

А везло. Вот и в этот раз впервые в жизни пошла в театр, и не в какой-нибудь замухрышистый, а в Большой, получила билет в подарок от профсоюза к 8 Марта, Международному дню женщин. Заняла у знакомой, дочки расстрелянного купца, панбархатное платье с оголенной спиной и белую камею, выглядела как барыня, даже неловко было. Очень нервничала, боялась опростоволоситься, пристроилась за полной дамой, и делала все, что она: покрутилась у зеркала, сходила в туалет, купила программку, вышла в фойе рассматривать фото актеров. Сидела в ложе, стеснялась. И угораздило Криса Барни войти именно в ту ложу, войти и тут же обомлеть от широких плеч, от белой шейки, оголенной стрижкой, от прижатых нежных ушек. Он неосторожно загремел стулом, она оглянулась – еще и большие серые глаза. Улыбнулись приветливо друг другу, а тут поднялся занавес, давали «Евгения Онегина».

«Паду ли я, стрелой пронзенный?» – пел Козловский, высоко подняв брови и встряхивая длинной волнистой шевелюрой. Опера давно сразила сердце англичанина. Коллекционировал пластинки, не пропускал случая, чтобы пойти в Большой или в Ковент-гарден, боготворил Чайковского и Мусоргского. В свое время, когда учился в музыкальной школе, сам мечтал стать композитором или, на худой конец, дирижером, однако жизнь решила по-своему: служба в королевском воздушном флоте, а потом – суровый бизнес. Больше смотрел на ее спину, а не на сцену, впитывал сумасшедшие флюиды, во всяком случае так ему казалось. В антракте пошел вслед за прекрасной дамой в буфет, она купила шоколадную конфету и цикориевый кофе, скромно присела за столик. Он немного помучился: пристойно ли джентльмену бухаться на стул рядом? Впрочем, русские садятся где попало, было бы только место. Купил стакан воды, сел рядом и представился.

– Кристофер Барни.

– Даша. Вы латыш? – спросила наобум, видимо, потому что недавно в клубе разговорилась с бывшим латышским стрелком, он тоже говорил с акцентом.

– Нет, я англичанин.

Даша приятно улыбнулась, хотя толком ничего об Англии не слышала, кроме того, что там правят кровососы-капиталисты, впрочем, они эксплуатировали трудящихся вроде Даши во всем мире, и это было очень плохо. В тонкостях она не разбиралась, газеты не читала, по радио любила слушать частушки, они напоминали о хороводах в родной деревне, многие парни из-за нее теряли головы, Вася-гармонист, ныне московский босс, до сих пор наведывался в клуб.

– Я здесь по делам, – сказал Крис, не зная, о чем говорить на своем ужасном русском. – Вы никогда не были в Лондоне?

Она улыбнулось – забавный парень, в темном костюме с галстуком-бабочкой, словно артист. Была ли в Лондоне? Ну и ну! Спросил бы лучше, была ли на Северном полюсе. И снова мило улыбнулась. Барни взбодрился и повел умную беседу.

– Ковент-гарден – это хорошо!

– Да, да… – улыбалась она.

– Вивальди, Гайдн, Моцарт… хорошо!

– Конечно! – улыбалась она, ничего не понимая.

– Венская опера, Фигаро…

– О да!

– Поехать в оперу в Вену? – это был хитрый заход.

– Конечно!

Многие прекраснополые умеют создать иллюзию полного понимания (даже Пушкину внушили его возлюбленные, что разбираются в поэзии), поэтому у Криса сложилось самое высокое мнение о ее интеллектуальных способностях. Более того, он был счастлив, что наконец-то нашел родственную душу, обожавшую оперу, ну, а о сложностях выезда советских граждан за кордон, в ту же самую Вену, он вообще ничего не знал и знать не хотел. Политикой Крис абсолютно не интересовался – мало ли какое общественное устройство пожелает создать у себя тот или иной народ? Феодализм, вольный город, большевизм? Все это мелочи, если фирма занимается закупками древесины, продукт этот совершенно не изменился со времен первых наездов английских купцов во владения Ивана III.

После спектакля Крис пригласил новую знакомую в «Метрополь», угостил ее черной икрой и шампанским, но кофе предложил выпить у него дома. Ресторан потряс Дашу, еще больше понравился ей «шевроле» Криса. Приглашение на квартиру было принято, ибо Даша за свое достоинство не опасалась, и однажды на танцах в клубе даже врезала одному пьяному чину, который посмел слишком откровенно ухаживать. Дома на улице Горького Крис поставил пластинку с аргентинскими танго, пригласил Дашу и на третьем танго попытался поцеловать ее в шею. Однако наглый демарш она отвергла с места в карьер, хотя Крис ей пришелся по вкусу, держала грудь на почтительном расстоянии и вообще дала понять, что она не из тех, кто в первый же вечер уступает атакам мужчины. И это понравилось Крису, он проникся еще большим уважением к Даше, поинтересовался местом работы, получил ответ: в райсовете Дзержинского района, никакого обмана, клубное начальство рекомендовало именно такую легенду. Вечер закончился в лучших светских традициях: после кофе Крис благородно довез Дашу до дома, поцеловал на прощание руку и пригласил на «Лебединое озеро».

Далее сценарий повторился: Большой, «Метрополь», улица Горького, аргентинское танго с той разницей, что второй визит позволял некоторый интим, Даша это предполагала, сходила в баню, надела чистое белье. В предвкушаемые любовные события она так хорошо вжилась, что уже во время танца почувствовала, что влюблена, от шампанского чуть-чуть кружилась голова, и ноздри щекотал горьковатый запах заграничного лосьона, исходивший от холеных щек партнера.

– Я люблю вас! – сказал он.

– И я тоже, – ответила она, совсем не удивляясь своим словам.

Они прошли в спальню, она аккуратно сняла с себя платье, повесила на спинку стула, стараясь не помять, и залезла под одеяло в трусиках и бюстгальтере.

– Вам не нужно в ванную? – спросил он, появившись в клетчатом шотландском халате.

– А что? – испугалась Даша, решив, что от нее плохо пахнет.

– Если нужно, она прямо и налево.

– Не нужно, я сегодня в бане была, – радостно сообщила Даша.

Совершили грех, и совсем неплохо… И пошло-поехало. Сначала встречались раз в неделю, потом чаще, несколько раз англичанин на своем «шевроле» заезжал за Дашей домой. В полуподвал его, естественно, не допускали, но соседи заприметили иномарку, и тут же стукнули в органы. О Барни там знали немного, фирма никого не интересовала, а его самого считали чокнутым и совершенно непригодным к оперативному использованию. Но дело на него, естественно, завели как на потенциально опасного иностранца, в конце концов, даже полный дурак способен уйти в подполье и помогать интервентам в случае их попытки в очередной раз задавить молодую республику.

Ребята в секретно-политическом отделе НКВД совсем недавно пришли из провинции, веселые рабоче-крестьянские парни заменили пущенные в расход опытные кадры, продавшиеся троцкистско-бухаринским шпионам. Настроены были по-боевому, готовились хоть завтра врезать и Керзону, и Чемберлену, гордились победами Красной армии и потому к проигравшим интервентам и всем их соплеменникам относились снисходительно. Барни дали кличку «Дундук». Но мнение о нем радикально изменилось, когда провели установку Даши и к ужасу своему обнаружили, что работает она прямо в сердце системы – в клубе НКВД. Конечно, вольнонаемная и уборщица, но ведь вертится среди чекистов – носителей секретов.

Тонко копал «Дундук», в традициях вероломной и хитроумной английской разведки, считавшейся исчадием ада. Ведь именно англичашки, начиная с Великого Октября, были закоперщиками всего самого гнусного и мерзопакостного против освободившегося от кандалов капитала народа. Шпионы Брюс Локкарт и Сидней Рейли прямо участвовали в заговорах против Кремля, Уинстон Черчилль субсидировал белых, дружил с террористом Борисом Савинковым и вдохновлял интервенцию. А разве не английские агенты расстреляли 26 бакинских комиссаров? А что сказать о печально знаменитом ультиматуме лорда Керзона, требовавшего прекратить религиозные преследования? И это советы из страны, где тысячами убивали католиков и отрубили голову Марии Стюарт!

Вот вам и «Дундук»! На самом деле тонкий и хитрый змий, таких, как он, давить надо. Вспоминали процесс над шестью англичанами предприятия «Метро-Виккерс», все сознались в шпионаже, правда, оказавшись на родине, тут же свои слова дезавуировали.

Дело на Дарью Смирнову завели молодые сотрудники НКВД Игорь Бровман и Николай Привалов. После установки личности поняли, что за всей внешней незначительностью этой, казалось бы, бытовой истории стояли крупные интересы «Интеллидженс Сервис» и разработка может вылиться в процесс, не уступающий по масштабам оному над «Метро-Виккерс». Собственно, поняли не сами, а после посещения начальника отдела Левинского, старого и еще не отстрелянного чекиста, работавшего в свое время под крылом Железного Феликса. Осознание значительности всего дела заставило обоих спуститься в обеденный перерыв по Кузнецкому к киоску и выпить по кружке пива с воблой. Стоял жуткий мороз, и толстомордая продавщица подливала пиво из разогретого чайника. Вернулись бодро в кабинет, румянощекие и подтянутые. Бровман тут же связался с начальником клуба, представился и попросил организовать встречу с сотрудницей клуба Смирновой.

Дарья долго ломала голову по поводу столь высокого приглашения, но потом справедливо решила, что, поскольку она работает честно и добросовестно, то начальство намерено предложить ей более престижную работу. Откровенно говоря, она уже давно метила в буфет клуба, конечно, мешала малограмотность, но не боги горшки обжигают, не книги же там писать, а считать! Это Даша делала быстро и точно, ибо в деревне в свое время работала в сельпо. Приодевшись в белую блузку с черной юбкой, она двинулась в клуб, где принимал ее Бровман, напустивший на себя весьма строгий, но любезный вид. Встал из-за стола, пожал ей руку и предложил сесть, отметив про себя, что фигуру у объекта разработки жизнь еще не разнесла, как у большинства деревенских баб. Беседовал значительно, глядел, не мигая, прямо в глаза Даше, подражая несгибаемому сыщику Нику Картеру, однако Дарья не обратила внимания на все эти уловки, но сделала вывод, что с Бровманом следует держать ухо востро.

– Дарья Петровна, наш разговор касается не вашей работы. Как вам известно, международная обстановка сейчас сложная. Процессы над троцкистско-бухаринскими бандитами показали, что английская, немецкая и другие иностранные разведки всеми силами пытаются свергнуть наш рабоче-крестьянский строй. Вы понимаете, что я имею в виду?

– Конечно, – ответила Даша, хотя абсолютно ничего не поняла, фамилий вождей, кроме товарищей Ленина и Сталина, она не знала, а насчет каких-то процессов над преступниками… слышала, конечно, вот и в деревне у них Ванька Спичка по пьянке угнал трактор и утопил в речке.

– Очень хорошо, – заметил Бровман, тонко уловив, что говорит с каменной стеной. – А вы знаете кого-нибудь из иностранцев?

– Знаю, – сказала Даша, предчувствуя недоброе.

– Кого же?

– Криса. Англичанин он. По-русски говорит плохо.

– Он интересовался вашей работой?

– А я ему правды не говорила. Я ему насчет райисполкома.

– Правильно! – одобрил Бровман. – Ну, а подозрительные вопросы он задавал?

Даша тяжело задумалась, а Бровман почувствовал себя глупо: что эта дуреха знает о государственных секретах?

– Может, спрашивал вас о сослуживцах? – уточнил он.

– Нет, – односложно отвечала Даша, явно не страдающая многословием. Впрочем, она честно рассказала, что ходила в «Метрополь», посещала квартиру, правда, об отношениях с Крисом умолчала, но не из опасения кары органов, просто стеснялась. Конечно, самое простое – уволить Дашу из клуба, предотвратив возможное преступление, но как тогда разрабатывать «Дундука»? Увольнять – оперативная ошибка, способная похерить все дело, поэтому Бровман предложил Даше внимательно следить за действиями Барни и информировать его лично обо всех подозрительных моментах.

– Подозрительных? – не поняла Даша.

– Ну, если он будет расспрашивать о характере вашей работы (опять сказал глупость), о том, кто ходит в клуб… мало ли что? – пояснил Бровман. – Мы тоже можем попросить вас узнать о нем кое-что… Уточнить, чем он занимается, с кем дружит. Вы ведь вы прекрасно знаете, что почти все иностранцы – это шпионы (опять глупость, просто глупость на глупости!)

– Шпионы? – испугалась Даша.

– Да! – и для наглядной убедительности Бровман показал ей карикатуру в газете «Правда», где была нарисована отвратительная крыса с вытянутым носом, жадно вынюхивающая кусок сала в мышеловке. – Так что будете нас информировать.

Даша не возражала, Бровман продиктовал ей расписку о сотрудничестве с органами и о неразглашении этой страшной тайны, писала она долго и коряво, тяжело дыша и наморщив лоб. Бровман напомнил ей, что, даже если ее станут пытать, уста ее должны быть немы – это святой долг каждого советского человека. Дал ей и псевдоним «Дуня», считая, что он лежит недалеко от «Дундука», и порадовался своему остроумию.

Как ни смешно, но после этого дурацкого разговора Бровман вернулся к себе в дом 2 по улице Дзержинского совершенно измочаленный, будто допрашивал ночи напролет упорствующего предателя. С юмором рассказал Коле Привалову о «Дуне» и приступил к оформлению бумаг на «Дуню»: по существовавшим правилам, заведение агентурного дела санкционировал сам начальник отдела. Заполнил все анкеты и бланки, докладывать решил на свежую голову.

Было уже десять часов вечера, но все сотрудники оставались на местах вместе с малым начальством, последнее ориентировалось на наркома, а нарком – на товарища Сталина, трудившегося по ночам на благо народа и всего прогрессивного человечества. В кабинет заскочила уборщица Маша, прошлась по мебели тряпкой, меча кокетливые взгляды в Бровмана, с которым месяц назад почти до четырех утра гужевалась на кожаном диване. Дело случилось во время воскресного дежурства, чекистский боевой состав отсутствовал, риск сводился до минимума, и Бровман позволил себе от души. Но больше – никогда! И «Дуня» – уборщица, и Маша – уборщица. Знак судьбы? Случайность? Но Бровман усердно посещал лекции товарища Емельяна Ярославского и знал, что Бога и других сил, не предусмотренных марксизмом, на свете не существует. Но все равно… почему именно уборщицы, а не, скажем, актрисы? Он засмеялся и пошел в туалет. По дороге открыл дверь своего кореша следователя Михаила Тарнавского, дабы посоветоваться с ним по поводу чересчур явной кокетливости Маши (не стукнет ли она о случившемся по начальству или в партком? Ведь совсем недавно безликая секретарша Зина таким образом обженила своего патрона!), но тут же закрыл дверь. Тишайший Михаил, на вид и мухи не убивший, лупцевал по физиономии пузатого, наголо обритого человека, привязанного к стулу ремнями, кровь стекала из разбитого носа на грудь. Призадумался, вернувшись в кабинет еще раз просмотрел все материалы, почитал Ника Картера до трех, затем уехал домой на дежурной машине.

В десять утра явился на доклад к шефу, дабы поставить на делах его высочайшую подпись, но получил от ворот поворот: маловато материалов, где данные о здоровье, отзывы соседей по квартире, каково политическое лицо «Дуни»? Как относится к генеральной линии партии? Не состояли ли родственники в буржуазных и мелкобуржуазных партиях?

На сбор информации потребовалась еще одна неделя и помощь агентов-дворников по месту жительства Даши. Здоровье оказалось нормальным, соседи жаловались, что иногда ссорится с братом, к тому же по воскресеньям ходит в церковь, естественно, из-за своей дремучести. На политическое лицо чекист решил не тратить времени, и написал, что «Дуня» линию партии поддерживает. А тут еще подоспела сенсационная информация: Даша уже целый год состояла в официальном браке со скромным служащим юридической конторы Василием Малько, старше ее на двадцать лет, с университетским образованием. Правда, супруги не жили вместе, ибо Малько ютился у своих родителей, а его проживанию у Даши сопротивлялись отец и брат. В общем, не лучший моральный облик, о котором клубное начальство и не подозревало.

Казалось бы, простейшее дело, а закручивалось крайне неприятно и ничего хорошего не сулило… Дело «Дундука» выглядело гораздо перспективнее: из богатой семьи (отец – владелец завода оставил наследство), шотландец, значит, настроен против английского владычества, за плечами Имперский колледж, открывающий двери в лучшие фирмы, служба в авиации. Аполитичен, живет в имении недалеко от Глазго. Дополнительная информация: добряк, верит всем на слово, порядочный, отзывчивый, не рвач и человек меры (читать все это Бровману было даже противно, бывают же на земле такие капиталисты!). Что ж, просто идеал в разрываемом противоречиями буржуазном обществе, где, как писал великий Чарльз Диккенс, «устрицы шагают под ручку с нищетой». Странный, воистину странный англичанин, в любом случае – находка для органов: с честными и добрыми людьми приятно сотрудничать, хотя некоторые идеалисты не понимают, что повсюду идет ожесточенная подковерная борьба и люди гибнут за металл. И влюбился, дурак!

Даша платила англичанину взаимностью и однажды после конспиративной встречи с Бровманом во время прогулки по Тверскому бульвару сообщила:

– Ты знаешь, Крис, меня вызывали… интересовались тобой и просили за тобой присматривать.

– Кто вызывал?

– НКВД, – ответила она.

– Это кто? – заинтересовался Крис.

– Ну, вроде милиции…

– А что они хотят?

– Они считают, что ты… английский шпион, – она вспомнила большую крысу с вытянутым носом.

Тут Барни все понял и удивился.

– И ты поверила?

– Нет. Но что делать?

– Что делать? – он задумался. – А что делать? Да ничего. Рассказывай им все, что хочешь, у меня от них нет секретов.

– А ты никому не говори о нашем разговоре…

Дура дурой, а умная. Больше к этой теме любовники не возвращались. Наступала Пасха, и Даша решила съездить на пару деньков в родимые края, давно она не видала подружек и вообще мечтала развеяться после суматошной столичной жизни. И вдруг ее осенило: а почему бы не пригласить Барни с его шикарным автомобилем? В конце концов, деревня располагалась всего лишь в трехстах километрах, что ему стоит?

«Шевроле», набитый куличами, пасхой, крашеными яйцами и разным дефицитом, сразил наповал всю деревню. Сходили в церковь, а потом в доме подружки Даши, где она поселилась с Крисом, состоялась большая гульба. Захаживали почти все, а председатель сельсовета, решивший, что Барни – чуть ли не член правительства, стелился как мог и даже зарезал по случаю праздника свинью. И все бы сошло с рук, если бы не участник Гражданской войны и секретарь партячейки Григорий Кожемяко, усмотревший в посещении церкви, которую ему не удавалось снести, чуть ли не вызов идеологическим устоям. Одно дело, когда ходит свой неграмотный народ, отравленный опиумом, другое дело – приезжие из столицы, где живет и трудится сам вождь.

О своих сомнениях он осторожно сигнализировал в райком, в результате вся история достигла ушей НКВД, и товарищ Левинский наложил на входящей бумаге резолюцию: «Тов. Бровману. Разобраться и доложить». Еще бы: ведь иностранцам без уведомления соответствующих органов за пределы столицы выезжать возбранялось. Как снег на голову. Нарушение всех правил не только иностранным шпионом, с ним все ясно, но самим агентом НКВД «Дуней». Бровман за всю эту неприглядную историю получил строгача, однако начальство решило использовать нарушение всех норм в будущем, когда разработка достигнет апогея и объект созреет для вербовки.

– Почему вы пригласили его с собою в деревню? – строго спросил Бровман свою агентессу на очередном рандеву.

– На Пасху, – ответила она просто.

– Почему вы мне об этом ничего не сказали?

– О чем?

– О том, что пригласили.

– Я не знала. А что в этом плохого?

– Вы должны мне рассказывать и о плохом, и о хорошем, – говорил Бровман, раздражаясь. Он понимал, что бесполезно разъяснять этой глупой бабе всю опасность выезда иностранцев за пределы Москвы, где много военных объектов. – Как он себя вел? Подозрительно или нет? Фотографировал?

– Ему все очень понравилось, правда, дороги плохие. Иногда фотографировал…

– Мосты, шлюзы, другие объекты?

– Меня в основном и как все за столом пели…

– Ну, а муж ваш что? Как он мирится с этим?

– Он и не знает. Он же живет в другом месте.

– Значит, у вас свободный брак? – добивался Бровман.

– Мы зарегистрированы! – возмутилась Даша, не проститутка ведь!

Иногда Бровману убить ее хотелось…

– Я люблю тебя! – шептал Крис по-русски, и акцент делал эту фразу особенно выразительной. Она чувствовала, что он ее любит, в этом не было никакого сомнения. Как он отличался от мужа Василия! Тот сразу же после соития отключался, превращался в мумию, закуривал сигарету и совершенно забывал о ней, а ее нежность только просыпалась, она прижималась к нему, холодному трупу, а он дымил. С Крисом все проще и лучше, собственно, он видел свое мужское предназначение лишь в том, чтобы ей было хорошо сейчас и всегда, если не навеки. Букет цветов каждый день. Ужин в хорошем ресторане. Посещения выставок и театров. Дорогие ателье. Теперь она ночевала у него почти каждый день, ей нравилось ходить по гостиной в шелковом халате, который он специально выписал для нее из Лондона, сидеть за инкрустированным круглым столиком и пить из высокой хрустальной рюмки ликер, пахнущий орехами, лимонными корочками и еще чем-то незнакомым… как его? куантро!

– Я хочу жениться на тебе! – сказал Крис однажды.

– Но я замужем.

– Так разведись!

Она только улыбнулась, представив реакцию на это не столько мужа, сколько Игоря Бровмана. Впрочем, последний решил не полагаться только на информацию «Дуни», выставил за «Дундуком» плотное наружное наблюдение и обставил его квартиру техникой подслушивания. Никаких оперативных результатов, черт возьми! Один глупый любовный лепет, причем примитивнейший и на ломаном языке. Или молчали и целовались. Ну, хоть бы высказался против советской власти или еще что… Ничего подобного, только болтал односложно, что любит Россию и Дашу. Какую Россию – царскую или советскую? Как любит и что готов сделать ради этой любви? Удивительно, что никаких контактов со своим посольством, словно он умышленно сторонился своих. Неужели он действительно влюблен в эту бабищу? Может, сфотографировать его с ней в постели и предъявить, как компромат? Ерунда! Какой компромат, если этот дурак настолько потерял голову, что сделал предложение замужней… Эврика! Может, взять его с другой стороны: мол, сожительство с замужней чревато для него последствиями в Англии? Ведь Бровман читал в «Правде», что на Альбионе развита слежка супругов друг за другом, все это потом вываливают в суде… М-да, но это только в том случае, если «Дундук» женат… Как ни поверни – все плохо.

Крис уехал в командировку в Ленинград, и Бровман каждый день читал его письма Дарье и ее ответы. «Я люблю тебя всю, без остатка, твои глаза, уши, нос, твой пупочек, твой запах…» – от этого лирического воркования Бровману становилось не по себе, он ерзал на стуле, стыдясь своего возбуждения. Если бы он знал, сколько сил потратил Барни, чтобы раскопать эти слова в англо-русском словаре! Тут под рукой оказалась уборщица Маша, приставшая к нему ночью, благо его сосед по кабинету Привалов не вышел на работу из-за гриппа. О, эти уборщицы!

Левинский торопил с результатами, снимал стружку.

– Что делать, если не за что уцепиться? – оправдывался Игорь перед шефом.

– Достоевский писал: «Если Бога бы не было, его следовало бы выдумать», – заметил начальник отдела.

Намек понят. Бровман с Приваловым начали кроить дело, складывали вместе все шпионские прегрешения: подход к сотруднице НКВД, тайный выезд в деревню и попытки распространять там антисоветскую религиозную пропаганду, в общем вполне достаточно, хотя Левинский сомневался. Ведь отношения СССР с Англией не отличались простотой, после сговора Чемберлена с Гитлером в Мюнхене Сталин играл на два поля, каждый подобный шаг НКВД согласовывался с Наркоматом иностранных дел. А вдруг попытка завербовать «Дундука» выльется в шумный дипломатический скандал? Хотя у НКВД имелась в запасе и сильная карта: если «Дундук» будет рыпаться, пригрозить репрессировать Дашу.

Но тут вся история приняла неожиданный оборот: Даша развелась. Развелась, не поставив в известность органы! Вот вам и преданная делу, хотя и недалекая агентесса! ЧП! Более того, сразу же после развода отправилась вместе с Барни в ЗАГС, где молодые пожелали вступить в законный брак. Приятной наружности дама приняла документы и после ухода молодоженов тут же просигнализировала в органы об этом экстраординарном случае. Если бы не дама, так и не узнали бы. Бровман посерел от гнева и тут же вызвал агентессу на консквартиру.

– Немедленно заберите документы!

– Почему же? Я люблю его и хочу жить вместе с ним, я беременна…

Беременна, подумать только – беременна, причем от англичанина! Только этого еще не хватало!

– Вы должны немедленно забрать документы! Разве вы не знаете, что нельзя выходить замуж за иностранцев? – Бровман не сдерживал негодования и давил как мог.

– Почему?

Ну что говорить с этой малограмотной идиоткой! Теперь дело могло выйти из-под контроля, попасть в кабинеты всесоюзного старосты Михаила Ивановича Калинина, где формально занимались подобными вопросами. Или, не дай бог, в английское посольство…

– Забери документы и забудь о замужестве! – заорал Бровман, сорвавшись. Даша покраснела, но ответила твердо и с достоинством.

– Вы не имеете права кричать на меня и называть на «ты». Я напишу жалобу лично товарищу Сталину.

Бровман осекся: конечно, письмо тут же переправят Берии, но как среагирует он? Прежде всего возмутится, что в НКВД работают такие кретины, что даже с тупой бабой справиться не в состоянии.

Узнав о матримониальном развороте всего дела, Левинский, представив презрительную усмешку наркома, пришел в ужас и решил принять хитроумные меры: никаких скандалов, пусть документы лежат в ЗАГСе без движения, однако Даша обязана взять на себя роль вербовщика и привлечь своего англичанина к сотрудничеству, отобрав у него расписку. Собственно, разве все так и не задумывали с самого начала? Тем более что НКВД уже накопил богатый опыт вербовок объектов своего интереса с помощью любовниц.

С такой вполне ординарной бумагой начальник отдела и поспешил к Лаврентию Берии, другу товарища Сталина. Нарком сразу оценил всю глубину операции: ради проникновения в логово враждебного Запада не только в брак можно вступить, но и жену свою отдать другому (или даже, хоть это тяжело и невыносимо, превратиться на время в педераста). В конце концов, разве большевики не сделаны из особого материала? Однако, учитывая неопределенные отношения с Англией, нарком все же решил получить санкцию Хозяина и, положив бумагу в папку с особо важными документами, двинулся в Кремль, и попал на сабантуй деятелей культуры, которых вождь народов умел обласкать до кондиции на грани мочеиспускания.

– Товарищ Козловский, – кричал раскрасневшийся от выпивки маршал Ворошилов. – Исполни, пожалуйста, «Вдоль по улице метелица метет…»

Козловский приготовился было петь, но вмешался капризный вождь.

– Товарищ Ворошилов, зачем ты пристаешь к товарищу Козловскому? Товарищ Козловский не хочет петь твою «Метелицу», он очень хочет петь арию Ленского из великой оперы Чайковского! – Сталин повторял слова, вбивая их, словно гвозди. Не вовремя подошел Берия со своими бумагами, еще в воздухе царствовала нетленная музыка Чайковского, а он совсем некстати о вербовке какого-то англичанина, влюбленного в агентессу.

– А не ошибаются ли товарищи? – удивился Сталин. – Неужели этот англичанин действительно любит нашу девушку? По-моему, эта нация холодна, как мацони из погреба. Не игра ли это английской разведки?

– Не только любит, но и собирается жениться, – попытался укрепить свои аргументы Лаврентий Павлович. Это была роковая ошибка.

– Жениться?! – удивился Сталин. – Зачэм нам эти браки с иностранцами? Пусть она вэрбует, Лаврентий, а в остальном ведет себя как положено.

По возвращении на Лубянку Берия дал бешеный разнос Левинскому за неумение работать с агентурой, гнев рикошетировал, естественно, и в Бровмана. Линию выработали четкую: провести вербовку, но брака не допустить.

– Наступил самый ответственный момент, Дарья Петровна, слушайте меня внимательно, очень внимательно, – внушал Игорь Бровман. – Вы должны верить каждому моему слову и действовать соответственно. Вы мне верите?

– Верю, но фамилия у вас сложная, – честно отвечала Даша.

Бровман удивился – ведь раньше об этом ему никто не говорил, – подумал и расстроился: действительно, «Бровман» звучало, как удар молота или огромного колокола, хотя сам опер был худеньким, улыбчивым, с жидкими усиками и живыми блестящими глазами. Итак, вербовка «Дундука». Он тщательно проинструктировал Дашу, дабы она не наломала дров, придумал легенду, подходящую для ее простых мозгов: мол, подкатились к ней чекисты, знавшие об их знакомстве, и поставили ультиматум: или – или. Либо Барни будет помогать органам, либо прощай, любовь, прощай, Россия, и роща, бизнес, дающий кое-что. Ну, а ее, как полагается… Все очень правдоподобно. К удивлению Бровмана, Даша к предложению отнеслась спокойно, словно вербовала каждый день.

Разговор затеяла на улице (к тому времени уже понимала, что могут прослушивать), на пути из кино домой.

– Крис, со мной говорили, они хотят, чтобы ты им помогал, работал с ними…

– Кто говорил? – Крис так и не разобрался в многогранной советской действительности.

– Помнишь, я тебе говорила? НКВД. Вроде милиции.

– И чего это дерьмо к нам привязалось? Впрочем, и в Англии его хватает. Дорогая моя, мне на них совершенно начхать, поэтому делай все, что они просят, главное – что мы любим друг друга, правда? Что им от меня нужно? И когда нас зарегистрируют в ЗАГСе? Что они тянут?

На следующий день Даша осчастливила Бровмана сообщением о вербовке англичанина, тот радостно доложил об этом по инстанции. С целью зацементировать сотрудничество Левинский поручил Бровману провести личную встречу с «Дундуком», которого теперь решили переименовать в «Ястреба» – ведь неудобно иметь агента с такой оскорбительной кличкой. Однако для страховки Левинский доложил об успехе «Дуни» лично Берии и запросил его санкции на подход к «Ястребу».

– Надеюсь, все его мысли о браке отпали? – строго спросил Берия.

– К сожалению, нет, Лаврентий Павлович, – вздохнул начальник отдела. – Напротив, он настаивает.

Берия представил колючие глаза Кобы, снял пенсне, протер его и задумался.

– А не ищем ли мы на свою задницу приключений? Зачем нам скандал? Арестовать ее, суку! А его выслать из страны без всякого шума.

Действовали оперативно, выслали одним махом за нарушение правил передвижения иностранцев, английское посольство даже не пикнуло: закон есть закон. Дашу Смирнову арестовали, быстренько провели и следствие, и суд, обвинили в разглашении государственной тайны, дали десять лет и отправили во владимирскую тюрьму, где она и томилась, пока через брата ей не удалось сообщить обо всех перипетиях своему возлюбленному. Это переполнило чашу, Барни мобилизовал всю английскую прессу и растрезвонил об этой печальной истории по всему миру.

В парламенте сыпались запросы по поводу дела Даши и ее жениха, сам Барни написал несколько писем Сталину и Калинину и самолично пикетировал советское посольство в Лондоне с хамским лозунгом «Дайте свободу моей жене!» – все это окончательно создало ему репутацию злостного антисоветчика. Однако в кругах английской компартии его дело нашло понимание и, находясь в Москве на заседании Коминтерна, ее генсек провел мысль, что такими делами Советский Союз рубит сук, на котором сидит, и отпугивает от коммунизма британцев, считающих частную жизнь выше всяких государственных интересов. Наркомат иностранных дел тоже отмечал, что все дело пагубно сказывается на англо-советских отношениях, особенно в условиях нараставшей фашистской угрозы.

Письма любимой Крис писал каждый день: «Я думаю о тебе каждую минуту, каждую секунду, ты всегда перед моими глазами, иногда я разговариваю с тобой, иногда обнимаю тебя и целую. Я сделаю все, чтобы мы были счастливы вдвоем…» Бровман только усмехался, почитывая этот бред, который ему передавали в пачке раз в неделю (естественно, никто и не думал пересылать письма Даше), иногда на него нападала дикая злость: люди любили, как в сентиментальных романах, а он копался в дерьме, что-то выискивал, сажал, отправлял на расстрел. Господи, думал он, хотя и не верил в Бога, что же ты сделаешь со мной? Вот эта пара идиотов наверняка попадет в рай, а за что? Им и на земле – как в раю… правда, эта уборщица сидит… но ведь не расстреляли! А этот влюбленный хлыщ вообще не испытал всего смрада и грязи земной жизни, чистоплюй хренов, змееныш, льет теперь оттуда помои и уж наверняка считает себя порядочным человеком. И попадет, гад, в рай, а он, Бровман, сын житомирского врача и большевик с 1928 года, будет кипеть в каком-нибудь вонючем дерьме. Но оторваться от писем чекист не мог, читал внимательно, не пропуская ни строчки, и раз в месяц аккуратно составлял по письмам справку для досье.

Но не так-то просто было сломить Барни. После изгнания из Москвы фортуна, словно в отместку органам, заключила его в объятия: он открыл новую фирму и сразу же – крупнейший контракт с Финляндией. Вокруг появилось много людей, симпатизирующих ему и его правому делу борьбы за невесту, он купил особнячок в районе Баттерси на набережной Темзы. Но главное – это осуществление давнишней мечты, еще детской и наивной, но вдруг ставшей совершенно реальной: Барни приобрел небольшой спортивный самолет и написал на нем белой краской: «Даша». К своим партнерам в Хельсинки он теперь только летал и об этом радостном событии, естественно, написал Дарье. Сначала Бровман удивился, но потом пришел к выводу, что идиот – совсем не идиот, а самый настоящий шпион, и совсем не напрасно его выперли из СССР, если он летает, а следовательно, и фотографирует все на земле. И вообще эту уборщицу он ловко использовал в своих целях.

Далее произошло совершенно фантастическое, грандиозное ЧП, всколыхнувшее и пограничную, и всю чекистскую братию: глубокой ночью Барни вылетел из Хельсинки, беспрепятственно пересек советскую границу и, никем не замеченный, взял курс на Москву. Так бы и долетел, и совершил бы посадку рядом с владимирской тюрьмой, если бы над Валдаем не забарахлил мотор. Пришлось приземлиться в чистом поле, усеянном васильками и ромашками, и приступить к починке самолета. За этим занятием его и застала бабка, вышедшая рано утром по грибы.

– Ты что тут делаешь, сынок? – ласково спросила она.

Барни объяснил, что потерпел аварию, летит по делам в Москву и нуждается в технической помощи. Бабку немного удивил акцент, но на призыв о помощи она откликнулась и сходила на МТС. Через пару часов подъехали молодые ребята в спецовках, живо разобрались и с самолетом, и с пилотом, сообщили куда следовало. Далее все пошло по обычному сценарию: в боевой спешке мощно вооруженный отряд чекистов выехал на место происшествия и окружил самолет, угрожая пулеметным огнем. Барни, не задумываясь, сдался в плен, но потребовал английского консула. Арест – и на Лубянку. Чем объяснить нарушение границы? Где запрятана фотографирующая аппаратура? Где снимки, карты, инструкции английской разведки? Каков план дальнейших действий? Явки? Тайники? Связи среди советских граждан? Контакт с резидентурой разведки, хитроумной «Сикрет Интеллидженс Сервис»? Как планировал вернуться? Допрашивали с пристрастием, припоминали английскую интервенцию и, естественно, отметали смехотворные объяснения о желании увидеть невесту. Какую невесту? Что это за понятие? Подача заявления в ЗАГС ни к чему не обязывает, Дарья Смирнова в Москве не проживает, куда выехала – неизвестно.

Но заграница всегда мешала спокойной жизни партии и правительства, не говоря уже о чекистах. Известие о перелете и аресте Барни просочилось в падкую на сенсации английскую прессу, разразился скандал, британское посольство мгновенно обратилось за разъяснениями в МИД, все это вызвало в НКВД суматошную панику, хотя, к счастью, к тому времени Иосиф Виссарионович успел заключить альянс с Гитлером. Но самое страшное не это: о перелете и аресте англичанина Сталин узнал из обзора прессы и тут же вызвал на ковер Берию.

– Пачему не доложил?!

– Собирал материалы, – запинался Берия, дрожа от страха. – Готовим большой процесс… пусть эти англичане лопнут от злости!

Умен был Лаврентий Берия, но не умел смотреть в будущее, не представлял дальновидности вождя и его сложных дипломатических пируэтов. Глупо складывать все яйца в одну корзину, сегодня Гитлер – друг, а завтра – враг. Поэтому не стоит отталкивать проклятого Чемберлена, не надо захлопывать дверь. Ох уж этот Лаврентий! Заставь дурака Богу молиться – он и лоб расшибет.

– Подумай хорошенько, а какую политическую пользу мы будем иметь? Процесс придется проводить открыто, они своего гражданина не дадут в обиду, найдут адвоката, тут же раздуют историю с этой бабой… послушай, а она красивая?

– Я ее не видел, Иосиф Виссарионович…

– Странно, что не видел, ты у нас такой любопытный, даже слишком, да и работа у тебя такая, чтобы видеть все, – в словах вождя послышалась жесть. – Как будут выглядеть Советский Союз и товарищ Сталин, о котором и так пишут на Западе, что он придумал все процессы? А Советский Союз и товарищ Сталин будут выглядеть очень плохо. Посмотри на это по-человечески: разве не мелко для нас, большевиков, ставить палки в колеса двум влюбленным? Разве мы не хотим счастья простых людей?

– Но он же шпион…

– Шпионом можно назвать любого… – улыбнулся Иосиф Виссарионович. – Кардинал Ришелье говорил, что дай ему только перо…

– Но… вы сами дали указание… – слабо возразил Берия.

– Что ты хочешь этим сказать? Еще покойный Ленин критиковал догматиков. Нужно извлечь из этого дела политические дивиденды, понял? Помочь Адаму соединиться с Евой. Где сейчас Ева?

– В тюрьме.

– Тюрьма – это хорошо, ты поступил правильно. А теперь ее надо выпустить, его освободить тоже. Пусть женятся, помоги молодым, Лаврентий, пришли им на свадьбу ящик хорошего киндзмараули! Пусть в Англии знают, что у большевиков благородное сердце! – Сталин был в отменном настроении.

– А дальше что? – спросил Берия.

– Дальше будем тоже думать об интересах страны. Тебе ясно?

В тогдашней России все совершалось стремительно, как в волшебной сказке: сегодня сажали, завтра выдвигали на повышение, послезавтра снова сажали, затем расстреливали или переводили на другую работу. Уже через два дня и Крис, и Даша оказались на свободе, по указанию Бровмана ЗАГС форсировал регистрацию, сияющим влюбленным вручили брачное свидетельство и пожелали счастья в семейной жизни. НКВД подбросил Даше деньги на свадьбу, которую сыграли в «Метрополе», туда и доставили прямо из Грузии два ящика киндзмараули. Присутствовали Бровман, начальник клуба, отец и брат, родственники стеснялись роскоши ресторана и иностранца, пили только шампанское (зато дома надрались, как положено), от лица клуба Игорь торжественно вручил молодым серебряный самовар. Что намерена делать дальше молодая чета? Ну конечно, выехать на остров фарисеев и сикофантов, в уютное гнездышко на берегу Темзы! Гражданство Даша менять не собиралась, и обиды на органы не таила – мало ли что в жизни бывает.

По заданию руководства Бровман встретился с англичанином на конспиративной квартире.

– Прежде всего хочу попросить вас о конфиденциальности нашей беседы. Даже жене об этом – ни слова! Международное положение в настоящее время очень сложное, – говорил Бровман, словно с трибуны съезда партии. – Не исключена война с фашистской Германией, все передовые люди должны объединить свои усилия. Согласны ли вы нам помогать?

– С большим удовольствием! – отвечал Барни. – Я сделаю все, что могу!

Тут же Игорь отобрал у Криса расписку о сотрудничестве с могущественной организацией и попросил его подписаться псевдонимом «Альбатрос» – прежний отрицательный «Ястреб» уже не вписывался в новую судьбоносную роль. В чем будет заключаться помощь, Бровман не расшифровывал, ибо, как сотрудник сугубо внутренних органов, слабо представлял заграничные условия и, главное, возможности самого Барни. Правда, предварительно проконсультировался в иностранном управлении (от него после расстрелов остались рожки да ножки), и юный опер заверил его: разведка любой сошке найдет применение, даже если это ассенизатор. Можно использовать квартиру четы как почтовый ящик для связи нелегалов. Или на случай войны, когда в дефиците любые преданные люди. Последнее – самое главное. Закреплен ли «Альбатрос» на деле? Конечно, закреплен, имелись расписки, в конце концов, на родине у «Дуни» остались родственники… в случае чего… На нее и решили сделать ставку, потом постепенно втянуть в работу и мужа.

– Вот вам условия связи в Англии, – разъяснял Бровман. – Временные. К вам подойдут по паролю: «Вам привет от Петра Игнатьевича». Ответите: «Не родственник ли это Веткина?»

– А кто такой Петр Игнатьевич? – удивилась Даша. – И я не знаю никакого Веткина.

– Да это придумано, чтобы вам не подставили другого человека, – объяснял Бровман, чертыхаясь про себя. – Нет никакого Петра Игнатьевича, это лишь ключевая фраза, по которой вас опознают, а Веткин – вторая ключевая фраза, по которой вы сразу поймете, что перед вами наш человек… – Боже, сколько можно пережевывать!

– И что он мне скажет?

– Пока я этого не знаю. Контакт мы установим не сразу, подождем, пока вы акклиматизируетесь, привыкнете к новой обстановке. Ваша основная задача на данном этапе – искать связи, которые могут быть полезны. Мужу пока ничего не говорите.

– Понимаю… – сказала Даша, ничего не понимая.

Когда она рассказала Крису об условиях связи и заданиях органов, он долго хохотал.

– Они очень хорошие ребята, и я готов им помогать! Как ты думаешь, а что если я буду им продавать сноповязалки? У меня есть приятель, который давно мечтает поставлять их в Россию. Ведь их сельское хозяйство нуждается в технике, я об этом слышал по радио… Но все это такие мелочи, самое главное – что я люблю тебя!

Крис и Даша благополучно выехали в Лондон, но вскоре продали особняк и переместились в Бирмингем, где Крис купил небольшой пивной завод, там русская красавица родила двоих сыновей, и семья жила в счастье и благополучии. Пока Даша привыкала к новой жизни, разразилась война, об «Альбатросе» и «Дуне» попросту забыли, не до этого было, и самое ужасное – по разгильдяйству сдали дела в архив.

Раскопал агентов совершенно случайно многообещающий старший опер, недавно закончивший разведшколу и мечтавший перенасытить добрую старую Англию ценной агентурой. Поднял дела из архива и возмутился глупостью предшественников. Случилось это в 1960-е, к этому времени чета переселились в милый Эдинбург. Последовало указание в резидентуру, и в Шотландию для установления оперативного контакта направил стопы опытный разведчик Морозов, принявший меры максимальной конспирации.

Адрес Барни удалось заполучить, но не заходить же прямо в дом? Мало ли что? Разговор с «Дашей» приказали провести отдельно от мужа, поэтому пришлось организовать слежку за домом, дождаться отъезда Криса на работу. Но и тут не все так просто. А вдруг в доме живет еще кто-нибудь? Поэтому Морозов, засевший в автомобиле метрах в пятидесяти от дома, решил установить контакт с агентессой на улице. Ему повезло, часов в одиннадцать Дарья направилась в соседнюю булочную, на ходу он ее и перехватил, огорошив паролем с приветом от Петра Игнатьевича. Сначала она испугалась, поскольку совершенно забыла о своих давних обязательствах, потом страшно обрадовалась появлению соплеменника (на ее письма отцу и брату никто не отвечал), затащила разведчика в дом, пригласила соседей, позвонила на работу Крису и сообщила о госте с Лубянки, причем открытым текстом.

Морозов чуть не потерял сознание от такой гласности и чувствовал себя, как уж на раскаленной сковородке, тем более что соседям она представила его как сотрудника НКВД и это было воспринято как хорошая английская шутка. Вскоре прибыл радостный Барни, расспрашивал о Бровмане при соседях (!), Даша организовала пышный русский стол, достала водки и солений, которые делала лично. На ломаном английском (выучила же, деревня!) с большим удовольствием вспоминала о своих любовных приключениях с Крисом в Москве, вспоминала с искренней ностальгией, и о расписке не забыла разболтать, дура! Морозову оставалось только напиться с горя: какая тут к черту агентурная работа, если у обоих языки без костей? Вернувшись в Лондон, разведчик отправил в Центр шифровку о вопиющем нарушении конспирации со стороны агентов и полной бесперспективности работы с ними.

– Правильно здесь написано, что она набитая дура, и вообще два сапога – пара! – проворчал начальник отдела, но уже не Левинский, которого расстреляли, а Гринько, из нового партийного набора. Дела агентов снова отправили в архив – нечего мараться с дерьмом, родственников Даши решили не трогать: вдруг эти психи поднимут бучу в Англии?

Любящие супруги жили долго и умерли почти в одно время в преклонном возрасте, в окружении любящих детей и внуков. Больше всего не повезло Игорю Бровману: не тронули его в самую последнюю предвоенную чистку, когда перестреляли и шефа, и Привалова, и почти весь отдел, пощадила его немецкая пуля, хотя он прошел в Смерше через всю войну и дослужился до подполковника. И в первые послевоенные годы судьба хранила, и он двигался вверх. Но все-таки не повезло: в сорок восьмом, во время кампании против космополитов Бровмана арестовали, обвинили в связи с крупным английским шпионом Кристофером Барни и приговорили к «вышке».

Это было обидно, но смерть он встретил достойно.