6. Лодка Рыбаря

Весной Дисмас снова был в Майнце.

Зиму он провел в теплых краях, охотясь за реликвиями для Альбрехта, – последней модой были итальянские мученики VI века, но, помимо них, удалось отыскать и пару других редкостей: ребро святого Хрисогона и отличный фрагмент копчика святой Специозы, принесший, как уверялось, несколько первосортных исцелений. По обыкновению, Дисмас предоставил бы Фридриху преимущественное право покупки, но у Фридриха и без того было столько костей Специозы, что хватило бы на полный скелет.

К собору Дисмас привычно направился по переулку, ведущему в клуатр. Среди покаянцев и молельщиков за углом толпились паломники.

День был не праздничный. Что они тут делают? Разодранные рубища покаянцев пятнала кровь. Дисмас всегда полагал самобичевание вульгарным обычаем. Безрукие и безногие калеки ползли и перекатывались по булыжникам мостовой. Лица многих были обезображены язвами и голодом. Толпа осаждала вход в клуатр, где стояли на страже два ландскнехта – те самые, которых Дисмас видел прошлой осенью.

– Что происходит? – спросил он паломника.

– Лодка апостола Петра. Индульгенция на двести лет!

О господи, подумал Дисмас. Он пробрался через толпу ко входу. Ландскнехт алебардой преградил ему путь:

– А ты куда, паломник?

– Я не паломник. С дороги.

– Вход – десять крейцеров. – Окинув взглядом плащ и сапоги Дисмаса, ландскнехт признал его за состоятельного человека. – А с тебя – пятьдесят.

– Я прибыл по поручению архиепископа, и если ты не уберешься с дороги, то я засуну эту алебарду так глубоко тебе в зад, что она вылезет у тебя из башки и собьет шлем.

Второй ландскнехт шагнул к Дисмасу. Тот выхватил из-под плаща кинжал и приставил лезвие к горлу стражника:

– Не двигайся.

Ландскнехты замерли. Будучи не дураками, они смекнули, что человек, способный так вести себя с ландскнехтами, наверняка имеет какие-то полномочия, если только он не идиот или самоубийца. Из внутреннего двора их заметил какой-то клирик и заторопился навстречу, по-учительски распекая провинившихся:

– Что все это значит? Мастер Дисмас! Эй вы, оба, по местам! – рявкнул он на ландскнехтов. – Живо! Прошу вас, мастер Дисмас.

Дисмас вложил кинжал в ножны и вошел во двор клуатра. Ландскнехты недоуменно и гневно смотрели ему вслед.

– И зачем только его преосвященство держит этих подонков? – спросил Дисмас.

Клирик пожал плечами:

– Мне они тоже не по душе.

Посреди клуатра стояла лодка. Не та, что он видел в Базеле. Эта была одномачтовой, с высоко задранными кормой и носом. Поднятый парус обвис в безветрии замкнутого двора. Коленопреклоненные паломники, окружив лодку, касались остова и бормотали молитвы. Чуть поодаль стоял сундук для продажи индульгенций. Тецель вел бойкую торговлю.

– Помилуйте, что это? – спросил Дисмас.

– Ваша лодка, – удивленно ответил клирик.

– В каком смысле? – Дисмас недоуменно уставился на него.

– Лодка апостола Петра. Та, что вы купили для его преосвященства в Базеле прошлой осенью. Весьма популярна у паломников. Видели толпу снаружи? И так с первого дня. Его преосвященство очень довольны.

Альбрехт принял Дисмаса в кабинете, без посторонних.

– Кузен, мы по вам соскучились. Успешно перезимовали?

– Да, – отвечал Дисмас, с трудом сдерживаясь. – Привез несколько вещиц, которые наверняка заслужат одобрение вашего преосвященства.

– Вы нас ни разу еще не разочаровали, Дисмас.

Альбрехт был в приятном расположении духа, чему, несомненно, способствовал непрерывный звон монет, доносившийся со двора, – звук слаще китайских колокольчиков.

Кашлянув, Дисмас осведомился:

– Позвольте узнать, ваше преосвященство, что за мореходное средство стоит у вас во дворе?

– Невероятный успех, – улыбнулся Альбрехт. – Видели, какие толпы? Идут днем и ночью. Никакого покоя.

– Да, я видел. Однако, с вашего позволения, я спрошу еще раз: что это?

Альберт вздохнул:

– Ну же, Дисмас. Мы ведь не станем устраивать сцену, правда? Это так скучно. Вот, выпейте лучше вина. – Из серебряного кувшина он плеснул в кубок. – Лодка скопирована с мозаики Джотто. Не видели?

– Нет.

– Не глядите букой, Дисмас. Отлично выполненная копия.

– Прошу прошения, но было крайне неожиданно услышать от отца Неблера, что я приобрел ее для вашего преосвященства. В Базеле.

– А, и поэтому мы куксимся? Но ведь вы наш официальный поставщик святынь, так что вполне могли приобрести ее для нас. Гордитесь, Дисмас, это приобретение делает вам честь.

Дисмас ошалело уставился на Альбрехта.

– Если вы беспокоитесь по поводу вознаграждения, – продолжал тот, – то напрасно. Вы будете щедро вознаграждены. Как всегда.

– С позволения вашего преосвященства, это не имеет никакого значения. Я ни при каких обстоятельствах не соглашусь принять вознаграждение за это… эту…

– Дисмас, если она пробуждает в людях духовность, так ли уж важно, что это…

– Фальшивка?

– Импровизация.

– Ваше преосвященство, как ваш официальный поставщик святынь, я прилагаю массу усилий, чтобы…

– Да, да, да… Мы прекрасно осведомлены о вашем профессиональном самоуважении. И знаете почему? Да потому, что вы при каждой встрече нам о нем рассказываете. Нам что, предстоит сейчас еще раз прослушать ваше программное заявление?

В немой ярости Дисмас стиснул под столом кулаки. Какой чудовищный произвол. И его же теперь отчитывают! Альбрехт тем временем завел иеремиаду на другую тему:

– Зима у нас была непростая, Дисмас. Далеко не простая. И мы должны сказать, ваш дядюшка Фридрих не предпринял ничего, чтобы нам помочь. Нет, не так. Скажем прямо, мы удручены, Дисмас. Глубоко удручены.

Разумеется, имелось в виду дело Лютера. Даже за пределами империи, в Неаполе и в Венеции, до Дисмаса доходили новости о событиях на севере. Дюрер не ошибся, сказав, что протест Лютера очень быстро перестанет забавлять Фридриха. О богослове из Виттенберга заговорила вся Европа.

Альбрехт тем временем распалился:

– Этот сумасбродный августинец имел дерзость прислать мне свои мерзкие тезисы. Тезисы! Недурное название для бредней пьяного монаха. А к ним приложил подхалимское письмецо, именуя меня «Ваше блистательное величие», а себя – «fex hominum», дерьмо среди людей. Вот уж что правда, то правда! А затем имел наглость наставлять нас – нас! трижды архиепископа! – касаемо церковной доктрины в отношении индульгенций. Невероятная дерзость! Доминиканцы распространили памфлеты в защиту своего брата Тецеля и его совершенно законных методов, а что сделали виттенбергские студенты? Студенты вашего дядюшки Фридриха? Сожгли памфлеты! Все восемьсот экземпляров! И как же ваш дядюшка наказал такое вопиющее хамство? Очень просто – никак. – Альбрехт взъярился не на шутку. – Далее. Его святейшество потребовал у вашего дядюшки выдать Лютера доминиканцам для проведения дознания. Что делает ваш дядюшка? Снова ничего. Отказывает. Отказывает святейшему папе римскому! – Альбрехт осенил себя крестным знамением. – Когда его святейшество потребовал от Фридриха изгнать Лютера из Саксонии, тот снова отказался. А теперь? Теперь Фридрих говорит, что изгонит Лютера или передаст в руки уполномоченных органов в Риме только на том условии, если Лютеру будет вынесен обвинительный приговор как еретику. Но для дознания и суда он его выдавать отказывается! Это нечто вопиющее! – Альбрехт мученически заломил руки.

– Мне не по чину рассуждать об этих материях, – сказал Дисмас.

– Вы слишком скромны, кузен.

– Я обычный торговец мощами, ваше преосвященство, а не богослов, как вы.

– Так. А скажите-ка мне, любезный торговец мощами, понимаете ли вы, что произойдет с вашей торговлей, если не искоренить ересь, которую распространяет драгоценный монах вашего дядюшки? Как вы считаете, если исчезнут индульгенции, люди по-прежнему станут гоняться за ребром святого Себальда или за локоном святой Аполлонии? Думаете, у вас останется хоть один заказчик, а?

Об этом Дисмас уже задумывался. И Фридрих, несомненно, тоже. Защищая Лютера, Фридрих ставил под угрозу само основание, на котором покоится поклонение реликвиям, и рисковал обесценить свою гигантскую коллекцию. Поклонение святыням играло большую роль в торговле индульгенциями. Если индульгенции отменят, кто захочет ходить на поклон к святым костям?

Негодование и нападки Лютера росли и ширились соразмерно с обличениями, которые неслись в его адрес из Рима. Теперь он направлял свой гнев не только на индульгенции, но и на папский престол. Да еще в каких выражениях! В последнем памфлете он назвал собор Святого Петра «ненасытной базиликой» и заявил, что папа должен строить ее за свой счет, поскольку он богаче Креза.

Свои памфлеты он писал с бешеной скоростью. За ним едва поспевал печатный станок. Лютер отверг таинство епитимьи. Отверг существование чистилища. Отверг верховенство Рима. Земля содрогалась под его сандалиями.

Это было что-то невероятное. Папа римский, император Максимилиан и Альбрехт – три самых могущественных человека не только в Европе, но и во всем в мире – мечтали отправить его на костер. Но всякий раз, когда к вязанкам подносили факел, Лютер выхватывал его и поджигал царственные мантии. Как это удавалось простому монаху? Впрочем, его оберегал Фридрих, отказываясь выдавать своего саксонского подданного в руки сторонних властей. И что это сулило Фридриху? Ничего, кроме враждебности могучей тройки. Как ни парадоксально, Фридрих продолжал оставаться искренним католиком. Насколько известно, он не принимал ни один постулат еретической доктрины Лютера.

Выплеснув гнев, Альбрехт заговорил помягче:

– Вы собираетесь в Виттенберг?

– Сначала заеду в Нюрнберг. Я несколько месяцев не был дома.

– Заверьте нашего брата во Христе Фридриха в нашей непреходящей любви, – вздохнул Альбрехт. – Как поживает его коллекция? По-прежнему обширнее нашей?

– Числом обширнее, – ровным голосом ответил Дисмас, – но в ней ни единая святыня не превосходит блеском лодку вашего преосвященства.

– Он будет нам завидовать.

– Несомненно.

Альбрехт протянул руку для лобызания:

– Счастливого пути, Дисмас. Возвращайтесь к нам поскорее. Привозите чудесные находки. И вот еще что, Дисмас…

– Да, ваше преосвященство?

– Если отступничество Лютера укоренится, то вся коллекция вашего дядюшки, будучи обширнее нашей, и пострадает больше нашей. Напомните ему, что все его залы в одночасье утратят всякий смысл. – Подавшись вперед, он задул большую свечу на столе. – Так и передайте.