23. «Пляска Смерти»

Спустя несколько дней, в послеобеденный час, Дисмас с Дюрером навестили торговца мануфактурой, известного Дисмасу по прежним приездам в Базель.

Торговец долго рылся в лабиринте полок и подсобок, пока не вернулся, чихая, со штукой льна под мышкой. В расправленном виде отрез был пятнадцати футов в длину и четырех в ширину. По прикидкам Дисмаса это примерно соответствовало необходимому размеру. Саржевое плетение нитей елочкой свидетельствовало, что холст соткан либо в Палестине, либо в Иудее, а может, и в Галилее, хотя последнее было маловероятно. Торговец клятвенно заверял, что холсту по меньшей мере двести лет, однако Дисмас прекрасно знал, что это лишь попытка набить цену.

Дюрер скрупулезно исследовал полотно, придирчиво ощупывал его и разглядывал переплетение нитей в лупу. Потом достал из котомки ящичек с красками, сделал несколько пробных мазков на уголке отреза и одобрительно кивнул.

Торговались целый час. Согласно устоявшемуся ритуалу, Дисмас и продавец обменивались обвинениями в татьбе и вероломстве. Дюрер впервые видел друга в профессиональной ипостаси и с изумлением наблюдал за процессом.

В конце концов сошлись на восемнадцати гульденах. Дисмас проворчал, что теперь целый месяц придется сидеть на хлебе и воде. Торговец сделал вид, что поверил.

Монеты и отрез сменили владельцев.

Торговец подмигнул и с елейной улыбочкой осведомился:

– Плащаницу затеяли? А прежде говорили, что поставщик святынь Дисмас до такого не снисходит.

Унизительное замечание шаромыжника, конечно же, раздражало, но возмущаться было неуместно. Болтливый торгаш наверняка разнесет по цеху, что, мол, Дисмас, поставщик святынь, прикупил матерьялец для савана Господня. Это не сулило ничего хорошего.

Разумеется, можно было попросить Кунрата со товарищи заглянуть в лавку. Нет, не стоит, решил Дисмас. Как бы низко он ни пал, негоже опускаться до угроз и погромов.

– Это секрет, – сказал он торговцу. – Готовим сюрприз для одной знатной и весьма влиятельной особы. Если об этом прознают и сюрприз пойдет насмарку, то… Короче, я не завидую тому, кому доведется испытать на себе немилость этого господина, – прошептал Дисмас и двинул через стол еще два гульдена. – За ваше благоразумие.

Лавка находилась на северной окраине города, в приходе Святого Иоанна. День выдался погожий. Дисмас с Дюрером решили прогуляться вдоль реки до «Райских кущ». Стену крестового хода церкви Проповедника украшала фреска.

Дисмас и прежде ее видел. А вот Дюрер, как ни странно, сподобился лицезреть ее впервые, хотя и был о ней наслышан. О ней знали все. Она славилась повсеместно.

Фреска, написанная восемьдесят лет назад, была благодарственным подношением Господу в честь окончания очередной эпидемии чумы. Она служила назиданием. Смерть придет за всяким, невзирая на титулы и сословия, будь ты императором, папой, кардиналом, дворянином, торговцем, матерью с младенцем, лоточником, нищим, турком или иудеем… Жуткий пляс в цепких объятиях скелета, олицетворявшего Смерть, выпал каждому из тридцати девяти персонажей.

Дюрер фыркнул и объявил фреску низкосортным образчиком настенной росписи. У Дисмаса не было собственного мнения о ее художественной ценности. Он напомнил Дюреру, что картинки на стене – гораздо более приемлемый отклик на вспышку чумы, чем тот, к которому в Базеле прибегли столетием раньше. Тогда на остров посреди Рейна согнали шестьсот иудеев, заперли их в амбар и сожгли заживо. Очевидно, фреска пришлась Господу по душе, ибо вот уже много лет чума обходила Базель стороной.

Прежде Дисмас никогда не задумывался о «Пляске Смерти», но сейчас ему стало не по себе. Его замутило, словно в утробе всколыхнулось нечто тлетворное.

– Что с тобой? – спросил Дюрер. – Ты какой-то странный.

Пошатываясь, Дисмас отвернулся от стены. Он задыхался. Грудь сдавило, голова кружилась, на лбу выступила испарина, лицо и руки горели… Он снял перчатки.

– Дис, да что с тобой?

– Я…

Дюрер подхватил его под руку:

– Сядь.

Дисмас тяжело опустился на землю, зажал голову в коленях и пытался дышать ровно и глубоко. Через несколько минут тошнота отступила. Бешеный стук сердца затих. Дисмас, опираясь о стену, медленно поднялся. Внезапно его осенило, что фреска напомнила ему о его собственной пляске со смертью, в подземелье Альбрехта.

– Ну как ты? – спросил Дюрер.

Дисмас кивнул:

– Все в порядке. Сейчас вот только дух переведу.

Пока Дисмас приходил в себя, Дюрер огласил подпись под изображением по соседству. Смерть плясала с графом.

 

– На этом свете был я знатен

И назывался важным графом,

Потом меня скосила Смерть,

И вот я здесь танцую…

 

Дюрер фыркнул:

– Ну, положим, с графом дело обстояло несколько иначе… О, смотри, кто тут еще есть!

Кардинал.

 

– Папскою волей я был кардиналом

Церкви священной,

Чтили меня высоко и повсюду,

Ныне же Смерть не избегну.

 

Дюрер вытащил из котомки ящичек с красками.

– Что ты делаешь? – встревожился Дисмас. – Нас сейчас повяжут!

Дюрер быстро что-то подрисовал и отступил на несколько шагов, любуясь результатом своего труда.

– Готово, – объявил он.

Кардинал на стене приобрел неоспоримое сходство с Альбрехтом, примасом Германии и кардиналом Бранденбургским.

– О господи, Нарс, пойдем-ка отсюда, пока нас не упекли за решетку.

– Я еще Лютера хотел нарисовать…

– Ты же обожаешь Лютера.

– И хочу воздать ему должное. Нарисую, как Лютер дает Смерти под зад.

– Он будет польщен. Идем уже!

Когда они отошли на безопасное расстояние, Дюрер спросил:

– А что с тобой было-то, у стены?

– Потом расскажу. Сначала нужно выпить.

На соборной площади в верхнем городе они купили пива и расположились на тенистой террасе под липами. День был ясный. От панорамы гор на востоке захватывало дух. Виден был даже Шварцвальд. Выпивка несколько успокоила Дисмаса. Дюрер тем временем разглагольствовал на тему религиозной живописи.

– Какая дерьмовая фреска, – сокрушался он. – У базельцев денег навалом, могли бы обратиться к живописцу поприличнее.

– Например, к Кранаху?

Дюрер презрительно фыркнул:

– Дело ведь не в качестве исполнения. Церковники хотят запугать верующих, чтобы от ужаса у них развязались и пупки, и кошельки. Неспроста фреска украшает стену крестового хода церкви Проповедника.

– Пока что проповедничаешь ты.

– Знаешь, кому надо было заказать? Босху.

– Какому еще Босху?

– Какому еще Босху?! – Дюрер укоризненно покачал головой. – Я постоянно забываю, что имею дело с неотесанной швейцарской деревенщиной.

– Что ж, отесывай.

– Иероним Босх, голландец, помер года три назад. У него есть один триптих… Триптих – это три…

– Да-да, я знаю, что такое триптих.

– Так вот, он называется «Сад земных наслаждений». Я чуть было не обосрался со страху, когда увидел. Сердце захолонуло. На одной панели изображен ад. Знаешь, я потом целую неделю глаз не сомкнул, кошмары мучили. По сравнению с этим Дантов ад – летний пейзажик. Если бы отцы города заказали фреску Босху, то сегодня Базель именовали бы Градом Святым и обителью ангелов. Из страха оказаться в Босховом аду жители не совершали бы даже ничтожных прегрешений. Можно было бы…

– Дисмас?!

Шенк. Распорядитель ярмарки святынь. Вот же черт принес.

– А, Франц. Какая встреча! – Дисмас встал из-за стола. – Это мой приятель… Генрих, – представил он Дюрера.

Не дожидаясь приглашения, Шенк уселся рядом.

– Какими судьбами? Не сезон же вроде, – осведомился он своим обычным тоном пройдохи.

– И не покупаю, и не продаю. Так, заехал по пути.

– По пути? По пути куда? Выкладывай, нечего тут.

– В Милан.

– Ах, в Милан… – В глазах Шенка сверкнуло любопытство. – А что у нас в Милане?

Дисмас с притворным испугом огляделся и зашептал, как заговорщик:

– Истинный Крест Господень. Цельный.

Шенк расхохотался:

– Значит, у тебя денег полным-полно. Запросто можешь угостить меня пивком!

Дисмас заказал всем по кружке непотребно дорогущего пива из Торгау.

Они завели непринужденную беседу ни о чем. Вдруг Дисмас заметил, что Шенк изумленно разглядывает его руки. Черт, он же снял перчатки там, у стены, а надеть забыл!

– Боже милосердный, что с тобой стряслось?

– Это-то? Да так… Поранился. Очень по-дурацки вышло.

Шенк продолжал глазеть на симметричные отверстия между большими и указательными пальцами Дисмаса. Как можно так пораниться?

Дисмас, все еще потрясенный фреской, лихорадочно придумывал мало-мальски приемлемое объяснение, но голова отказывалась соображать. Шенк ждал ответа.

– Он молчит из вежливости, – вмешался Дюрер. – Это я виноват.

– Вы? Но как…

– Мы пошли на охоту. Было холодно. Очень холодно, да… Дисмас хотел согреть руки, сложил их лодочкой и поднес к губам. Ну, чтобы подышать на них, понимаете? А я, дурак криворукий, как раз заряжал арбалет. Тетива сорвалась, и болт прошил бедняге ладони. Обе разом. Хорошо, что не щеки, а то при местных ценах на пиво он бы давно разорился.

– Боже милостивый, какие страсти!

– Ага, – кивнул Дисмас. – Ужас как больно. Зато теперь у меня есть стигматы. – Он раскрыл ладони и ухмыльнулся. – Что доказывает и без того известную истину: я – святой.

Шенк рассмеялся.

– Да что это мы все про меня да про меня! – воскликнул Дисмас. – У вас-то что тут новенького?

– Новенького? Да много всякого. На позапрошлой неделе Отто Хенгер проездом останавливался. Он поехал в Далмацию за челюстью святого Иеронима. Семь нетронутых зубов, в прекрасном состоянии. – Шенк удрученно покачал головой. – Только вот эта заваруха с Лютером дурно сказывается на ценах. Народ теряет доверие к реликвиям и индульгенциям. Черт бы побрал этого Лютера! Представляешь, череп святой Диомеды – уникальная вещь, за которую раньше давали сотню гульденов, – в Антверпене вообще брать никто не хотел. Еле продали за двадцать пять.

– За двадцать пять? – поразился Дисмас. – Ничего себе.

– Можно сказать, даром, – согласно кивнул Шенк. – Это очень беспокоит.

Потом Шенк заявил, что питает огромное уважение к заказчику Дисмаса, Фридриху, однако никак не возьмет в толк, зачем тот защищает человека, который своими еретическими заявлениями подрывает торговлю реликвиями. А ведь коллекция Фридриха уступает лишь ватиканской! Да, Лютер достоин всяческого уважения и, конечно же, во многом прав. Похвалы заслуживает и принципиальная позиция курфюрста, хотя отовсюду раздаются требования отправить Лютера на костер. Тем не менее…

После этих горестных рассуждений Шенк предсказал, что рынок все-таки стабилизируется и отыграет назад. Богословские распри всегда отражаются на ценах. Нынешний обладатель черепа святой Диомеды, скорее всего, продаст его через год за двести гульденов, а то и больше.

Шенк утер рот и продолжил:

– Что еще… А, Эразм Роттердамский переехал в Базель, что добавило лоску местному обществу. По слухам, Эразм поддерживает некоторые из предложенных Лютером реформ, однако безоговорочно отвергает постулат, что для спасения не нужно ничего, кроме веры. А еще он пришел в ужас, когда Лютер назвал папу бесноватой вавилонской блудницей, – трагическим шепотом произнес Шенк. – Просто беда с этим Лютером! Поговаривают, он животом скорбный. Страдает запорами. – Он помолчал. – Между прочим, новую Ратушу объявили чудом архитектуры и европейской достопримечательностью. Помнишь, как все вопили из-за того, что на ее строительство угрохали немереные деньги? Вот так-то. Кстати, городской совет заключил пакт со Швейцарской конфедерацией. Если на Базель нападут, кантоны предоставят вооруженное содействие, а взамен город выступит посредником в их междоусобных неурядицах. Что еще нового? Было что-то еще… А! Вот что! В Шварцвальде пропал какой-то германский вельможа…

Дисмас с Дюрером слушали болтовню Шенка вполуха, но тут насторожились, хотя и не стали проявлять чрезмерного интереса.

– Пропал? – осторожно переспросил Дисмас. – Как это?

– А вот так. Шрамбергский граф Лотар, из-под Ротвайля. Он к нам на ярмарку приезжал пару раз, хотел прикупить реликвий по дешевке. По правде сказать, он мне не понравился. Весь такой спесивый. Каждые пять минут чванился, что, мол, не только граф, но и племянник испанского короля, которого прочат в императоры…

– Не племянник, а крестник, – поправил Дюрер.

Дисмас чуть было не застонал в голос.

– А, так вы его знаете?

– Нет. Однако наслышан, – сказал Дюрер. – И куда же он пропал?

– Загадка. Очень и очень странное дело. Поехал на охоту с дюжиной стремянных и – ни слуху ни духу, словно испарился. Фьють! Ну, в Шварцвальде многие пропадают без следа. Ходят слухи, что тут не обошлось без колдовства.

– Да ладно!

– Наверное, загулял где-нибудь с девками, – сказал Шенк. – Поговаривают, он мастак по бабам шастать. Однако же ищут его основательно, он же императорский крестник, как вы верно заметили… – Он вздохнул и поглядел на восток. – Подумать только, все это теперь принадлежит гишпанцу…

– Бургундцу, – поправил Дюрер. – Родом из Гента.

– Ну, раз он король Испании, то все одно гишпанец. Видели его портрет? Истинный Габсбург. Подбородком хоть землю паши. А святости больше, чем у папы римского. Он самого Льва начнет поучать, да еще и приведет своих доминиканцев-инквизиторов. Так что твоему дядюшке Фридриху теперь будет непросто защищать Лютера. Помяните мое слово: грядет война между Францией и Испанией. Слава богу, у нас есть Конфедерация! Хватит уже ввязываться в чужие войны. От них делам одна помеха…

Они допили пиво. Шенк пожелал Дисмасу доброй охоты в Милане, издевательски заверив, что цельный истинный Крест Господень произведет фурор на следующей ярмарке.

Расставшись с Шенком, Дисмас и Дюрер отправились в «Райские кущи». У обоих была одна забота на уме.

– Как по-твоему, графа здесь будут искать? – обеспокоенно спросил Дюрер.

– Это вряд ли. Однако же мы и впрямь засиделись в Базеле. Между прочим, Нарс, ты меня выручил. Здорово придумал про то, как мне руки прострелил. Кстати, именно такого фортеля от тебя и можно ожидать.

Дисмас надел перчатки. Его снова мутило, но он встряхнулся и пошел дальше.

В спешном отъезде не было никакой нужды. Шенк просто пересказывал местные сплетни, и никого в Базеле не заботило исчезновение гулящего германского графа. Дисмас уточнил у Дюрера, не передумал ли тот ехать в Шамбери, и предупредил, что наутро им выступать в дорогу. Дюрер заверил его, что не передумал.

Дисмас известил Кунрата о ранней побудке и посоветовал ландскнехтам не устраивать очередного буйства в бардаке, а хорошенько выспаться перед дорогой.

Кунрат обещал обдумать это предложение.

Троица прочесала все базельские аптеки и накупила столько фаллотонизирующего препарата по рецепту Магды, что целому батальону ландскнехтов достало бы стоять колом вплоть до Страшного суда. Дисмас безуспешно пытался стереть из памяти образ расчехленного Ункса.

С тяжелым сердцем он побрел в клинику Парацельса – попрощаться с Магдой.

Здоровье Магды быстро шло на поправку. Она уже помогала ухаживать за другими пациентами, и, как и предсказывал Парацельс, память вернулась к ней сполна.

– Ты тут прекрасно устроилась, – с притворной веселостью воскликнул Дисмас.

Она вопросительно посмотрела на него.

– Мы уезжаем, – сказал он.

– Погоди, я сейчас переоденусь. И поблагодарю доктора.

– Магда, уезжаю я, а не ты.

– Я еду с тобой.

– Нет, – улыбнулся Дисмас. – Ты остаешься. Под присмотром врачей. Такие увечья – дело нешуточное.

– Я вполне здорова.

– Ты ведь даже не знаешь, куда мы едем.

– И что с того?

– А то, – строго сказал Дисмас. – Если бы знала, то не спорила бы.

– Тогда расскажи.

Дисмас вздохнул:

– Послушай, эта поездка не для девушки.

– А я не девушка, а шлюха.

– Ну что ты такое говоришь?!

– Правду. Сам знаешь.

– Ты не виновата. Ты же… Короче, ты не шлюха.

– Какая разница? Он меня обесчестил. Тебе такая не нужна?

Дисмас взял ее за руку:

– Послушай, у тебя много больше чести, чем у меня.

– Тогда почему ты не хочешь взять меня с собой?

– Послушай, Магда…

– Хватит говорить мне «послушай», я слышу не хуже тебя с твоими… гоблинскими ушами!

– Если бы ты знала, как я заработал эти уши, слушала бы внимательней.

Она потупилась:

– Прости. Я не хотела тебя обидеть.

Дисмас снял перчатки, показал ей раскрытые ладони. Магда ахнула.

– Поэтому тебе и не следует ехать со мной. – Он надел перчатки и улыбнулся. – Это ты еще моих ног не видела!

– Кто с тобой такое сотворил?

– Помнишь, в лесу, у костра, я сказал тебе, что я грешник?

– Да.

– Теперь я должен расплатиться за свои грехи. Отбыть епитимью. – Он усмехнулся. – Очень строгую епитимью.

– Ты кого-то убил?

– Нет.

– Надругался над кем-то?

– Магда…

– Мне что, все десять заповедей перебрать?

Дисмас посмотрел в окно:

– Давай выйдем во двор.

День клонился к вечеру. Каменная скамья все еще хранила солнечное тепло. Гектор – ручной попугай Парацельса, дар богатого торговца колониальным товаром – отрешенно взирал на них со своей жердочки.

– Здесь очень славно, – сказал Дисмас. – Отрадно. Парацельс в тебе души не чает. Относится к тебе как к родной.

– Да, я его тоже люблю.

– Тебе тут будет хорошо. Выучишься у него, а со временем…

– Дисмас, прекрати.

Она взяла его за руку. Помолчали.

– То, что мне предстоит, добром не кончится.

– Тогда зачем это делать?

– Если не исполню епитимью – отправлюсь прямиком в ад.

– Я помогу тебе ее исполнить.

Он покачал головой:

– Это не женское дело. Тут не поможет даже такая умница, как ты. Которая к тому же лихо стреляет из арбалета.

– Ты спас мне жизнь. Я хочу тебя отблагодарить.

– Ты меня уже отблагодарила, когда решила сдаться Лотару. Это я перед тобой в долгу. Я впервые за много лет совершил порядочный поступок – тебя выручил.

– Мне так хочется что-нибудь для тебя сделать! – прошептала она, глядя ему в глаза. – Не из благодарности, а потому, что ты мне нравишься. Понимаешь?

Дисмас готов был ее расцеловать, но вместо этого сурово спросил:

– Значит, ты так неблагодарна, что рада пустить свою спасенную жизнь коту под хвост?

Она высвободила руку. В глазах блеснули слезы.

– А вот теперь ты меня обидел.

Он взял ее за подбородок, повернул к себе и поцеловал.

Тесно прижавшись друг к другу, они молча сидели под деревом. В ветвях чирикали птицы, обмениваясь дневными сплетнями. Смеркалось. Гектор с вельможным безразличием поглядывал на блеклых тварей, меркнущих рядом с его роскошным убранством.

– Я приду за тобой на рассвете, – сказал Дисмас. – Послезавтра.

– Я буду готова.

Они обнялись. Дисмас поспешно ушел, чтобы она не видела его горьких слез.