31

Среда, конец дня.

Жереми уже собрался выйти из исповедальни, где он в последний раз принимал верующих в Клюни, когда услышал, как по ту сторону тесной клетушки зашуршала занавеска.

Кающийся помалкивал, поэтому Жереми решил его подбодрить. Но тот продолжал молчать.

– Я вас слушаю, – настаивал Жереми, – говорите, не бойтесь.

Он терпеливо ждал, пока до него не донесся женский голос, который он без труда узнал. Голос был неестественно напряжен, каждое слово давалось явно с трудом.

– Отец мой, я поступила дурно.

Она запнулась и помолчала несколько мгновений. Сквозь занавеску он слышал ее дыхание.

– Я поступила дурно и очень на себя сердита.

Иногда Жереми слышал исповеди, произнесенные таким безразличным тоном, что потом спрашивал себя, зачем человек вообще явился к нему. По традиции, из суеверия, а может, просто желая поболтать? Но тут голос выдавал глубокое чувство вины и настоящее страдание.

– Я покритиковала одного человека… и тем самым нанесла ему вред…

Жереми застыл. Сердце у него забилось, а в уме, обычно сосредоточенном на выслушивании исповеди, вдруг взметнулся рой мыслей и чувств. Чтобы взять себя в руки, он глубоко вдохнул. Может быть, эта женщина все же нуждалась в сочувствии? Во всем сознаться – значит получить отпущение грехов.

– Ему это повредило очень серьезно, – сказала она.

Чувствовалось, что каждое слово режет ее как ножом. Она словно окаменела от раскаяния.

– Может быть…

– Не «может быть», а совершенно точно.

Жереми вздохнул.

– Кто может знать? – тихо сказал он. – Эпиктет говорил: «Тебе вредят ровно с того момента, когда ты сам решишь, что тебе вредят». Но для оценки ситуации надо перенестись в будущее – тогда мы сумеем глобально взглянуть на событие и его последствия: что оно нам принесет, от чего избавит, чему научит… Только время поможет нам все это узнать.

Она долго молчала, потом наконец проговорила:

– В любом случае я сожалею о своих словах. Я была несправедлива и безмерно на себя сержусь.

– Бог прощает вас, дочь моя.

Из-за занавески послышался сдавленный всхлип.

– И я тоже, – прибавил он шепотом.

* * *

– Женщина? Женщина?

– Да, монсеньор, – ответил викарий.

Он был расстроен, лицо его осунулось.

– Женщина служила мессу!

Викарий закрыл глаза и грустно покачал головой.

Епископ тяжело опустился в огромное кресло:

– Женщина. Боже мой, какой ужас…

За что Господь его так наказал? Ведь это катастрофа!

В его собственном диоцезе…

Теперь он станет добычей репортеров. Об этом быстро узнает вся Франция. И Святой престол тоже…

Силы покинули его, уступив место горечи.

Какое унижение…

Епископ поднял глаза. Викарий, всегда такой прямой в монашеском одеянии, сейчас как-то разом осел, словно на него давил груз свершившегося.

– Женщина служила мессу, – задумчиво повторил епископ.

– Мои источники доложили о проповеди, окрашенной в тона пантеистического синкретизма, весьма далекого от католической доктрины, – презрительно заявил викарий.

Епископ медленно вертел аметист на безымянном пальце.

– И вы говорите, она окрестила младенца?

Викарий снова кивнул.

Епископ вздохнул.

Надо было послушать викария и отреагировать раньше. Тот несколько месяцев назад требовал санкций. И был прав. Все это время священник и его вдохновительница подрывали авторитет епископа.

Он слишком долго выжидал.

Его долготерпение медленно и упорно вело к краху. И хуже всего была охватившая его горечь.

Он взглянул на свой аметист, и ему показалось, что камень потускнел. Прощай сапфир, прощай кардинальский пурпур.

И тут его захлестнул гнев.

Он вскочил с кресла:

– В любом случае крещение неправомерно! Следовательно, оно недействительно, его не было. Вычеркните его из регистра и известите родителей. Хоть что-то будет сделано по правилам. И последнее слово останется не за этим проклятым священником и его сообщницей.

Викарий поднял на него глаза:

– Я позволил себе опередить вас в этом вопросе, монсеньор, и…

– И правильно сделали.

– И получил разъяснения. Согласно каноническому праву вы абсолютно правы: такое крещение неправомерно…

– Прекрасно!

– Оно неправомерно, но… имеет силу.

Епископ испепелил его взглядом:

– Что вы несете?

– Я запрашивал Рим, монсеньор. Это крещение, хотя оно и неправомерно, не может быть аннулировано. На этот счет каноническое право утверждает: оно имеет силу.

* * *

В этот августовский вечер молодой клерк из салона «Рено» скучал на рабочем месте. Услышав, как с мягким шорохом открылась автоматическая дверь, он поднял глаза и с удивлением увидел на пороге баронессу де Сирдего.

Ее старый зеленый «ягуар» был припаркован как раз напротив салона. Надежда, конечно, слабая, но вдруг пожилая аристократка и правда решит сменить свою колымагу…

Клерк поднялся и направился к ней. С людьми такого ранга не всякий день имеешь дело.

– Добро пожаловать в наш салон, мадам де Сирдего.

– Здравствуйте, – ответила она, разглядывая автомобили.

На огромном настенном экране крутился рекламный ролик: сидя за рулем «рено-эспейса», Кевин Спейси смотрел клиенту прямо в глаза и говорил: «Я могу стать даже президентом Соединенных Штатов».

Продавец взглянул на посетительницу и увидел, что она смотрит на «рено-каптюр».

– Этот автомобиль прекрасно вам подойдет, вы будете в нем выглядеть молодо и динамично…

Баронесса сдвинула брови.

– Протрите очки, молодой человек. Мне уже минуло шестьдесят, – сказала она с улыбкой.

Он почувствовал себя глупо, как мальчишка, застуканный на какой-нибудь шкоде.

Быстро взять себя в руки. Не оставаться виноватым дураком.

– В таком случае «рено-меган» или «рено-талисман» поддержат элегантность вашего имиджа.

Она ответила не сразу, а принялась осматривать машины.

– Это не то, что я ищу, – сказала она наконец.

Клерк закусил губы. Опять та же оплошность: он начал приводить доводы, не поняв, в чем дело. Ему вспомнился совет менеджера по продажам: сначала задать несколько вопросов, разузнать, каким клиент видит автомобиль своей мечты…

– В самом деле, расскажите, пожалуйста, что вы ищете?

Она спокойно шла вдоль ряда машин и вдруг остановилась напротив «твинго».

– Автомобиль, чтобы ездить.

Клерк застыл, разинув рот. Ему впервые в жизни ответили подобным образом.

Это в норму не укладывалось.

Он был уверен, такой ответ не значился в классификаторе вопросов, составленном менеджером. Тут было что-то не то.

– Автомобиль, – добавила она, – способный возить меня раз в месяц в Макон за покупками.

Он не знал, что и сказать.

Баронесса вопросительно на него посмотрела:

– Вы полагаете, он не доедет?

– Э… ну, если…

Она очень быстро выбрала именно эту модель, через несколько минут они уже сидели за столом и вводили данные в компьютер.

– Напомните мне, пожалуйста, как пишется ваше имя, мадам де Сирдего…

– Гроссард. Жозетта Гроссард. Так же как и произносится, с «д» на конце.

* * *

Алиса поднялась перед рассветом, быстро оделась, выпила воды и вышла в ночную темень. Прохладный воздух пах росой, жемчужинками блестевшей на листьях глицинии, что росла перед домом. Вдоль спускающейся вниз улицы стояли старые, покрытые патиной фонари, озаряя неярким золотистым светом теплый предрассветный полумрак.

Над крышами высоко в небе тихо гасли звезды, а вместе с ними тонкий, словно заточенный, серп, месяц. Внизу, в конце сонного переулка, из открытого окна булочника уже плыл запах свежего хлеба.

Алиса свернула налево, на улицу Мерсьер, потом направо, на улицу Барр, и вошла в церковный двор. Напротив приоткрытой двери дома священника виднелась машина с выключенными фарами.

Неподалеку, скрестив руки, стояли два священнослужителя, один в черном одеянии, другой в лиловом. Несомненно, это были сопровождающие отца Жереми в аэропорт. Она с удовольствием прошла мимо них.

Шаги гулко отдавались на старых плитках двора. Тот, кто был в черном, указал на нее другому легким кивком, и лиловый смерил ее долгим, полным неприязни взглядом.

Она на ходу коротко их приветствовала, но те не ответили. Алиса дошла до ворот и увидела Жереми…

Он спускался по ступенькам крыльца на другой стороне двора, в своей неизменной черной сутане, в руке у него был маленький чемоданчик, наполовину покрытый цветными наклейками. Она сразу узнала чемоданчик, сердце у нее сжалось: тот был в руках у Жереми, когда они всем классом ездили в Италию.

Он увидел ее и с улыбкой пошел навстречу.

– Ты пришла, – сказал он.

Она качнула головой, но сказать ничего не смогла: сдавило горло.

Несколько секунд они смотрели друг на друга, не говоря ни слова. Потом она подошла совсем близко и поцеловала его в щеку.

– Береги себя, – прошептала она.

Жереми кивнул, ободряюще улыбнулся и направился к ожидавшему его автомобилю епископства.

– Ой, чуть не забыла, – сказала Алиса.

Он обернулся.

– Вчера вечером я встретила мадам де Сирдего. Она знала, что на рассвете ты уезжаешь, и сказала, что оставит тебе записку в ризнице, от имени одного человека, который не сможет сам проводить тебя. Она не сказала от кого, но просила, чтобы ты обязательно забрал записку перед отъездом.

– В ризнице? Почему именно там?

– Понятия не имею.

– Надо поторопиться, – сказал епископ.

Алиса и Жереми переглянулись.

– Пойдем вместе, – сказал Жереми и повернулся к епископу. – Я сейчас вернусь.

Алиса быстрым шагом поспешила за ним по дорожке, огибающей церковь. Через узкую дверцу между контрфорсами они вошли прямо в ризницу. Дверь недовольно скрипнула. В ризнице было темно и пахло ладаном. Жереми зажег маленькое опаловое бра. Конверт лежал на дарохранительнице. Он его открыл и вынул кусочек бумаги, на котором красивым почерком было написано всего одно слово: «СПАСИБО».

Ни подписи, ни имени отправителя.

И вдруг Алиса вздрогнула: в церкви раздались звуки органа.

Жереми открыл дверь, на уровне клироса отделявшую ризницу от остального пространства храма. Все светильники горели. Они вошли в неф.

Паства была в сборе, прихожане дружно встали, увидев их. Весь неф был набит битком.

Музыка Баха наполняла церковь мощным звучанием хорала «Иисус, моя радость».

Тут были и Этьен, и Виктор, и все верующие, что приходили к мессе и на исповедь. Пустовало только одно место. Не заметить его в первом ряду у главного прохода было невозможно. Занять его никто не решился.

Алиса немного отступила, чтобы дать Жереми проститься с паствой, но тот взял ее за руку, и они вместе шагнули вперед.

Люди тоже ринулись им навстречу, окружили их, жали руки, даже целовали. Отовсюду слышались слова благодарности и ободрения, уверения в дружбе, обещания не терять связи и обязательно общаться любыми способами.

Один из прихожан распахнул центральную дверь прямо перед недовольными физиономиями викария и епископа, оба инстинктивно отступили в полумрак улицы.

Дойдя до конца главного прохода, Жереми увидел мадам де Сирдего, сидевшую в последнем ряду. Скромно одетую, без макияжа и украшений, даже без золотого креста с рубином, он не сразу ее узнал. Сквозь слезы в глубине глаз светился какой-то новый огонь.

И он впервые увидел, как она красива.

А снаружи уже заблестели первые лучи рассвета.

Они миновали дверь, Жереми обернулся к собравшимся прихожанам, посмотрел на них в последний раз и тихо, так что Алиса с трудом расслышала, прошептал слова Иисуса:

– Вы свет мира.