15

Клюни ничуть не походит на типичные маленькие городки, обновленные до мельчайших деталей, что пленяют с первого взгляда, а потом вы спрашиваете себя: не в Диснейленд ли попали? Клюни, напротив, настоящий средневековый город, прелесть которого не сразу бросается в глаза. Узкие улочки, ведущие к центру, могут показаться поблекшими и унылыми, словно тут не осталось ничего интересного, кроме памятников, всегда привлекающих туристов. Истинная красота Клюни откроется только тем, кто найдет время прочувствовать его, вглядится в слои облупившейся штукатурки – и обнаружит пилястры, полуколонны, капители, которые сливаются с фасадами, как хамелеоны – с ветвями деревьев. Есть места как люди: их внешность обманчива. Настоящая красота проявляется тогда, когда проходит первое впечатление; с годами она не тускнеет, а становится только глубже и достигает всей полноты.

Алиса любила бродить по древним улочкам Клюни, особенно по крутым спускам и подъемам улиц Сент-Одиль, Жозефин-Дебуа или Барр. Спускаясь по ним, наслаждаешься очаровательным видом крыш и рапсодией старой черепицы, переливающейся всеми оттенками красного и коричневого. Над крышами вздымаются вверх колокольни аббатства, храмы, а за ними – романская Сырная башня в обрамлении лесистых холмов, темнеющих на фоне синего неба.

Дойдя до улицы Республики, Алиса ускорила шаг, чтобы не поддаться искушению: из кондитерской Альтмайера доносился запах горячих бриошей, устоять было очень трудно. Она прошла мимо Змеиного фонтана. Его выщербленный, затянутый мхом камень не радовал глаз, а надпись на консоли, казалось, была выбита для тех, кто высоко держит голову. Они могли увидеть роскошную золотую корону с девизом: Felix Cluniaci Locus in quo Ridenti Naturae Soli Prestant Cives. В детстве эта надпись казалась Алисе таинственной магической формулой. Только спустя годы она узнала, что это означает: Клюни – счастливое место, его обитатели вершат дела под солнечной улыбкой природы.

Алиса вспомнила, как вчера в бутике «Hermès» испытала почти мистический опыт. Никогда еще она не чувствовала себя так чудесно. Все бы отдала за возможность жить в таком блаженстве до конца дней!

Отныне она жаждала разгадать таинственные поучения Иисуса, прежде всего – самые странные и непостижимые, ведь именно в них скрывались невероятные истины и откровения. Возможно, Иисус говорил притчами потому, что хотел выразить необычайное, и теперь Алиса хотела расшифровать это любой ценой.

Она подошла к дому отца и увидела, что калитка открыта. Старик возился на грядках, нахлобучив соломенную шляпу.

– Милая! – воскликнул он, обернувшись. – А я тебя ждал.

Она поцеловала его, придвинула поближе старый кованый железный стул, выкрашенный в нежно-зеленый цвет, и уселась в тенечке под старой орешиной. На маленьком круглом столике лежали секатор и срезанные розы. Отец остался стоять, опираясь на лопату.

– Ну как ты? – спросил он.

– Очень жарко, и в поезде не работал кондиционер. А ты?

– Отлично.

Она сообразила, что обычно мало интересовалась его делами, машинально спрашивала, что нового, уклончиво отвечала на расспросы. Это что, была простая вежливость?

Она спокойно следила глазами, как отец снял садовые перчатки и положил на стол. Его лицо, сточенное резцом времени, казалось, хранило отпечаток прожитых лет, как радостей, так и невзгод.

Он куда-то ушел и сразу вернулся, неся маленькую вазу с водой, и поставил в нее розы.

– Это очень тяжело – стареть? – осторожно спросила Алиса.

Он улыбнулся:

– Конечно, старость приносит невзгоды, но все же я чувствую себя куда счастливее, чем в двадцать лет.

Она нахмурила брови:

– Ты мне никогда не рассказывал, что в молодости тебе тяжело жилось.

– Ну, не особенно тяжело.

Алиса вгляделась в него:

– И ты сейчас счастливее, чем тогда? Правда?

– Совершенно точно.

– Но у тебя ведь ослабло зрение и слух… Ты все время говоришь, что память уже не та…

– Конечно.

– И постоянно ищешь слова…

– Да.

– Тебе приходится отдыхать после часа работы в саду.

– Ясное дело.

– Что даже шум тебя утомляет…

– Все так, но это не мешает мне быть счастливее, чем в двадцать лет.

Алиса глядела на него с изумлением.

– А как ты это объясняешь?

Он улыбнулся, пододвинул себе стул и положил на стол соломенную шляпу.

– Видишь ли, возраст позволил мне освободиться от моих химер, жить в настоящем мире. А реальная жизнь гораздо счастливей, чем воображаемая.

– От твоих химер?

– Они сами, одна за другой, исчезали с возрастом.

– Я не совсем понимаю…

Он глубоко вздохнул.

– Со временем мы понемногу избавляемся от всего, что составляет несчастье для молодых: от красоты, физической силы, успешности и даже отчасти от интеллекта. Мы утрачиваем ту фору, что дается нам в двадцать лет.

Алиса вдруг испытала настоящий шок, поняв, что у отца что-то случилось с головой. На нее словно резким движением набросили пелену печали. Как могла она до сих пор этого не видеть? Слишком зацикливалась на себе, несомненно. Она почувствовала, что вот-вот расплачется. А вдруг это болезнь Альцгеймера?

– Папа, как ты… себя чувствуешь?

– Прекрасно. А что?

– А ты… можешь повторить все, что только что сказал? Кажется, ты оговорился.

– Я сказал, время освобождает нас от всего, что составляет несчастье для молодых: от силы, от красоты, от…

– Папа, пожалуйста, соберись. Ты не мог сказать такое…

Он рассмеялся:

– Слушай, может, перестанешь вести себя так, словно я во власти старческого слабоумия?

Алиса силилась улыбнуться, хотя догадывалась, что ее отчаяние видно за полкилометра.

– Папа… ты ведь прекрасно знаешь, что красота, сила, успешность не делают людей несчастными. Все… совсем наоборот. Видишь, мне далеко не двадцать лет, а ощутить себя счастливой мне как раз мешают моя внешность, неудачи, неумение быстро и метко ответить…

Он улыбнулся:

– Конечно, все так думают в твоем возрасте.

Она вздохнула:

– Я ни разу в этом не сознавалась, но, когда была подростком, я ненавидела тебя за то, что унаследовала твой нос. Считала, что он великоват.

Тут он уже расхохотался:

– Хорошо еще, что тебе не передалась моя лысина!

– Папа, есть серьезные исследования, доказывающие, что красивым людям легче найти работу, получить высокую должность. Что они успешнее. То же самое с ростом: чем выше человек, тем легче ему все удается. Это обосновано социологами, папа… Ну что ты смеешься?

– А на что тебе высокая должность или успех, если ты несчастна?

– А почему ты считаешь, что красота или эти свойства, которым все завидуют, делают людей несчастными?

Он медленно откинулся на спинку стула.

– Наконец-то хороший вопрос.

Алиса наморщила лоб. Ее досаду постепенно сменяла спокойная уверенность в разумности речи отца. Он глядел на нее с улыбкой.

– Пойди-ка поищи, там должна быть бутылочка бургундского, которую я припас в холодке к твоему приезду. И прихвати что-нибудь погрызть.

Алиса вышла и вернулась с блюдом, полным всякой всячины для аперитива.

Отец взял бутылку и раскрыл штопор швейцарского ножа.

– «Макон-шантрэ», вино Филиппа Валетта… Он страстно увлечен натуральными винами, занимается ими двадцать лет и овладел этим искусством в совершенстве.

Он плеснул немного вина себе в бокал, повертел его в пальцах и поднес к носу. Алиса заметила, как радостно сверкнули его глаза.

Потом он отпил маленький глоточек, лицо просияло от удовольствия.

– Что за тонкость!.. Какая полнота вкуса!.. А эти легкие нотки цитрусовых…

Он налил вина Алисе и поднял бокал:

– За молодость, ведь ее козыри – главная преграда счастью!

Алиса пригубила вино, наслаждаясь безупречно сбалансированным букетом ароматов.

Отец обернулся на свой сад, утопающий в цветах, – таких тайных садов в Клюни было множество, они прятались за домами, так что прохожие видели лишь скучные фасады.

Когда он снова заговорил, голос звучал спокойнее и глубже:

– В молодости у меня было возвышенное представление о старении. Все, что составляет нашу ценность, с возрастом мало-помалу у нас отбирается…

Он немного помолчал. Алиса согласно кивнула головой.

– Затем, – продолжал он, – поскольку время не остановишь, я стал ощущать изменения. Поначалу они незаметны, лишь когда тебе случайно попадется старое фото, осознаешь, что процесс пошел. У тебя легкий шок. Но это сперва, потом перестаешь об этом думать, жизнь продолжается, а вместе с ней и старение…

Он отпил еще глоток, за ним и Алиса: у нее пересохло в горле.

– Однажды, лет в пятьдесят, я понял совершенно невероятную вещь: по мере того как я утрачивал все, что составляло источник гордости, я чувствовал себя все лучше и лучше. Это было нелогично, непостижимо, такого я никак не ожидал. Вот тогда мою жизнь перевернуло нелегкое событие.

– Увольнение с работы.

– Да, когда мои достоинства начали убывать, я вдруг потерял работу. Это было настоящее потрясение. В мое время безработица была довольно редким явлением. Многие всю жизнь делали карьеру на одном предприятии. Конечно, официально пожизненной работы никто не гарантировал, но на практике все шло к тому.

Он отпил еще глоток.

– Когда миновал шок, а за ним и гнев, мне стало очень грустно. Но печаль тоже рассеялась. Я не особенно тревожился, надеясь, что смогу найти место: толковый руководитель торгового отдела всегда нужен. Конечно, производство фаянса – для нашего региона отрасль умирающая, но мой опыт пригодится где угодно. К тому же зарплаты твоей матери и пособия по безработице хватало, чтобы семья могла жить спокойно. Я довольно долго был безработным – и в результате понял удивительную вещь.

– Какую?

– Это трудно выразить, но… мне стало ясно, что я – это не моя работа.

– Как это: ты – не твоя работа?

– Я продолжал жить, несмотря на полный провал в деловом мире, несмотря на то что оказался никому не нужен. А ведь прежде работа была для меня источником гордости… Моя жизнь заключалась в том, что я возглавлял торговый отдел.

– Так ведь это нормально, правда? Когда любишь свое ремесло, реализуешь себя в нем, посвящаешь ему жизнь…

– Все гораздо глубже: я существовал лишь внутри моего ремесла. Мысленно я воспринимал себя как руководителя торгового отдела, но, если посмотреть со стороны, никем другим я и не побывал. Да к тому же не был хорошим отцом.

– Папа, забудем это.

– Понимаешь, я полностью отождествил себя с профессиональной ролью. Когда ее отобрали, у меня словно отсекли огромную часть, если не сказать – лишили смысла жизни. Я очень сильно страдал, а потом сделал открытие: моя жизнь не сводится к этой роли! Я – не моя работа, а просто тот, кто выполняет работу.

– Понимаю…

– И если я отождествлял себя с ней, то потому, что она была главным источником гордости.

Алиса задумчиво посмотрела на него:

– Ровно так же, как в молодости – твоя сила, внешность, интеллект, культура…

Он кивнул.

Алиса съела оливку и глубоко вздохнула. Белые соцветия жасмина источали чудесный нежный аромат. Отец взглянул на нее.

– Как я понял, нас привлекает то, чем можно гордиться, с чем можно отождествить себя, вплоть до сто шестьдесят второго пункта в списке. Чем больше в это веришь, тем дальше уходишь от себя настоящего. Гордость – вот мастер иллюзий, губитель подлинности, карбюратор машины, что увозит нас от истинной природы.

Губитель подлинности…

Что да, то да, проблема именно в этом, подумала Алиса.

Когда отождествляешь себя с чем-то одним – ты сужаешь пространство души…

– И постепенное увядание красоты, утрата былой силы и ума помогают освободиться от ложных представлений о себе?

– Для тех, кто принимает и увядание, и утраты…

– Что ты имеешь в виду?

– Мне кажется, те, кто всерьез отождествляет себя со своими лучшими качествами, потом отчаянно стремятся не постареть. Они силятся во что бы то ни стало замаскировать дряхление в глазах других людей, да и в собственных. Они не догадываются, что на самом деле цепляются за химеры – и мешают проявиться истинной сущности. Думая, что спасают свою подлинность, они ее теряют.

У Алисы возникло странное ощущение, что последнюю фразу она уже слышала или читала. Может, у Иисуса. Кажется, он что-то похожее говорил.

– Ты с кем-нибудь об этом разговаривал? Ну, например, с людьми из твоего круга, которые пошли по ложному пути?

– Знаешь, это ведь не лежит на поверхности. С иллюзиями бороться невозможно, и людям очень не нравится, когда им пытаются открыть глаза…

Алиса недовольно поморщилась и пожала плечами:

– Если друг не дал мне потерять себя, это настоящий друг…

Ее замечание, казалось, затронуло отца, он долго задумчиво смотрел в пустоту, словно блуждая по укромным тропинкам прошлого.

– Сдается, – признался он, – что многие мои друзья полностью отождествили себя с ремеслом. Казалось, они живут только внутри его. Да я сам таким был, пока потеря работы не помогла понять, что все относительно.

– Но теперь, по-моему, все они вышли из рабочего возраста… И как они живут?

Отец вгляделся в ее лицо, словно сомневаясь, сказать или нет. Потом глаза его подернулись пеленой грусти.

– После ухода на пенсию все быстро угасли. Буквально за несколько месяцев.