Книга: Записки купчинского гопника
Назад: Глава восьмая. Проблема
Дальше: Глава десятая. Явление героя

Глава девятая

В осаде

– Долго мы будем здесь сидеть? – всхлипнул Жора. – Может, они уже ушли?

Я пошел посмотреть. Вернувшись, вынужден был огорчить коллег. Они не только не ушли, их стало человек пятнадцать.

– Они нас боятся, – с гордостью сказал оператор. – Чувствуют, что всемером им не справиться.

Жора нервно ерзал на стуле. Искал выход из создавшегося положения. Не найдя, обрушился то ли на шофера, то ли на судьбу:

– Как можно было нарваться на ровном месте?!

– Проблемы, – говорю, – всегда возникают на ровном месте. Именно там, где их никак не ждешь.



Рассказ про английскую королеву и российскую милицию

Когда я учился на истфаке, был у меня приятель Леха. Я-то купчинский, а Леха – с Васильевского острова. Но он все равно был странный.

Он, например, гордился своим отцом-доцентом. Но рассказывал про него только одну историю. Как-то, мол, раз позвонил в отцовскую квартиру человек и попросил стакан воды. А отец ему и отвечает:

– Может, тебе еще хуй подмыть?

В этом месте Леха истерично смеялся.

Нам казалось, что этот рассказ не красит Лехиного отца. А ему, наоборот, казалось, что красит. На вкус и цвет, как говорится, товарища нет.

Сам Леха играл на гитаре, пил водку, рассказывал анекдоты и слыл отличным товарищем. Мы с ним почти дружили.

Однажды утром пришли мы на военную кафедру. И нас с Лехой назначили дневальными. Вернее, мы сами вызвались. В этот день предстояла контрольная по предмету «Стрельба и управление огнем». А мы с Лехой плохо управляли огнем. После наших расчетов виртуальные снаряды летели неуправляемо, падая в самых неожиданных местах. Так что мы с удовольствием согласились подневалить.

В обязанности дневальных входило сидеть за столом у входа и после занятий помыть пол в коридоре. Больше ничего. Довольно скучно.

Мы поговорили про русскую революцию. Про семнадцатый, так сказать, год. Надо заметить, что Леха имел голову со смещенным центром тяжести. Он читал много исторических книг. Штирлиц уверял, что запоминается последнее. Оно, конечно, так, но Леха вообще реагировал только на последнюю книжку. Все предыдущие напрочь стирались из его памяти.

Прочитав, какие-нибудь «Очерки русской смуты» генерала Деникина, Леха возбуждался и кричал на каждом углу:

– Подлые большевики! Немецкие деньги! Немецкие шпионы!

В кафе «Венеция», что располагалось в здании Кунсткамеры, Леха произносил тосты за здоровье государя императора. Хотя я неоднократно указывал ему, что пить за здоровье покойного императора неприлично и даже в некотором роде кощунственно.

Потом обеспокоенный папа-доцент выдавал Лехе какую-нибудь советскую книжонку. Какой-нибудь «Кризис самодержавия в России». Леха опять возбуждался, но теперь кричал:

– Палачи и душители свободы! Столыпинские галстуки! Столыпинские вешалки! Долой Николая Кровавого!

В то время, когда мы оказались дневальными, Леха читал «Дни» Шульгина. То есть находился в монархическом фазисе. А я всегда в нем находился. Спора не получилось. Беседа быстро заглохла.

Поиграли в крестики-нолики, но через час наскучило.

Обсудили, что наш однокурсник по кличке Руст – придурок. Он был старостой и получал на всех стипендию. Мы уговорили его пропить чужие стипендии, а он согласился. Поверил, что мы впишемся и отдадим. А мы, конечно, не вписались. И теперь девушка Маша, которая дружила с кавказцами, поставила его на счетчик. Ну не дурак ли?

Так мы скоротали первую пару. Началась вторая.

– Может, я за пивком сгоняю? – спросил Леха.

– С ума сошел. Мы же на боевом посту.

Помолчали.

– Давай так, – предложил Леха. – Я сгоняю и попью пивка. А потом ты сгоняешь и попьешь. Получится, что на посту мы не употребляли.

– Скучно, – говорю, – пить пиво в одиночку. Давай уж сгоняй и приноси сюда.

Через пятнадцать минут Леха показался с пакетом, полным пивных банок. И тут же был остановлен капитаном второго ранга, нашим сегодняшним начальником.

– Что это у вас в пакете? – поинтересовался капитан второго ранга, непонятно как затесавшийся на нашу сугубо сухопутную военную кафедру.

– Это… это пепси-кола.

– Зачем вам столько пепси-колы? – задал морячок вполне резонный вопрос.

– Пить.

– Дайте-ка и мне глотнуть, – сказал наглый моряк. – Что-то в горле пересохло.

– Э… э… э… – выдавливал из себя Леха.

– Это, – говорю я, – не нам пить. Это товарищу полковнику. Начальнику кафедры.

– А зачем товарищу полковнику столько пепси-колы?

– Не могу знать, – ответил я и вытянулся по струнке, стараясь, как положено, есть глазами начальство.

– Пойду узнаю, – сказал капитан второго ранга.

Через пять минут он вернулся:

– Начальника кафедры сегодня нет.

– А где он? – зачем-то спросил Леха.

– А вам-то какое дело?

Мы пожали плечами. Действительно, нам-то какое дело?

– Так что у вас в пакете? – грозно спросил капитан второго ранга.

– Пиво, – честно сказал я.

– Так тем более дайте глотнуть, – обрадовался моряк. – Пиво – оно получше пепси-колы будет.

И одним глотком выдул целую банку.

– Вы, значит, собирались здесь пить пиво? – спросил кавторанг, но как-то добродушно.

– Никак нет, – отрапортовал я. – Это мы затарились, чтобы после занятий отметить успешное боевое дежурство.

– После занятий не возбраняется, – согласился моряк. – Но чтобы у вас не возникло соблазна, пиво я у вас конфискую. А после занятий отдам.

– Можете забрать себе, – сказал я и сделал этакий барский жест. Леха смотрел на меня волком. Совсем, мол, спятил?

– Мне столько пива не надо, – сказал капитан второго ранга. – Еще одну баночку, пожалуй, выпью, а остальное верну вам в целости и сохранности.

Забрал пакет и ушел.

– Небось, все пиво высосет, сволочь, – сказал Леха.

– Вряд ли. Он производит впечатление интеллигентного человека. Все-таки морской офицер. Белая, так сказать, кость. Ты же не думаешь, что адмирал Колчак выжрал бы наше пиво.

– Колчак бы не выжрал, – согласился Леха. – А вот Беллинсгаузен с Лазаревым могли бы.

– Почему?

– Не доверяю я этим беллинсгаузенам.

– Леха, – говорю, – Шульгин про евреев писал, а не про немцев.

– А черт их разберет, кто из них кто.

Да, кстати. Какую бы книжку Леха ни читал, в нем все-таки оставался стержень. И этим стержнем был пламенный и неугасаемый антисемитизм. Впрочем, на истфаке антисемитизмом никого было не удивить.

Наш декан – знаменитый ученый Игорь Яковлевич Фроянов – шутить не любил. На лекциях он пошутил всего один раз.

– Согласно летописи, – сказал Игорь Яковлевич, – в 1113 году кыяне пошли на жиды.

Он недобро усмехнулся и добавил:

– Видно, сильно они их достали.

А нас достало сидеть за столом и плевать в потолок. Леха сбегал в буфет за пирожками, но пирожки скуку не развеяли.

Я спросил, остались ли деньги.

– А что?

– Беги за пивом.

– А если меня опять поймают?

– Ты же артиллерист.

– И что?

– А то, – назидательно сказал я, – что снаряд не падает дважды в одну воронку.

Леха побежал. Вы, конечно, предвкушаете, как снаряд угодил прямиком в ту же воронку.

Хотелось бы побаловать вас замысловатым сюжетом. Увы, я рассказываю правду, одну правду и только правду. Снаряд пролетел мимо, а Леха благополучно дотащил пакет с пивом до стола и спрятал в тумбочку для секретной корреспонденции.

Правда, когда я, запрокинув голову, вливал в себя пиво, к нам подкрался майор Брагин. Тот самый, что на КПП в вертушке запутался.

Стоит и смотрит. А у самого слюнки текут. Не знает, скандал устроить или пива попросить.

Помялся, помялся и спрашивает:

– А почем в буфете пирожки?

– Они всегда в одну цену, – ответил Леха недовольным голосом заправской буфетчицы.

– Да? – пригорюнился майор и ушел. Так и не решил, что ему делать.

За пивком время пробежало быстро. И даже пол помылся на удивление легко.

Капитан второго ранга смотрел на нас подозрительно. Присматривался. Принюхивался. Но, видимо, частое употребление спиртных напитков отбило ему нюх.

– По-моему, вы уже выпили?

– Никак нет.

– А по-моему, выпили.

– Обижаете, товарищ капитан второго ранга.

Старый морской волк смирился с неизбежным и отдал наш пакет. Как и обещал – без одной банки. Недаром я всегда любил море. Недаром чувствовал, что моряки, с виду суровые, в душе честные и прямые люди, с которыми не страшно пойти в разведку, если, конечно, в море ходят в разведку.

– До свидания, товарищ капитан второго ранга, – сказал я.

– Семь футов под килем, – попрощался Леха.

– И все-таки вы выпили, – вздохнул моряк, но доказывать свой тезис не стал. Просто махнул рукой. Его самого, наверное, не похвалили бы, что у него дневальные средь бела дня накачались.

Итак, времени – вагон, пива – мешок. Нужно куда-нибудь податься. Не на улице же пиво пить.

Решили податься в «Бомонд». «Бомонд» – это истфаковский чердак. А истфак, если кто не знает, находится в одном здании с военной кафедрой. На Менделеевской – для иногородних поясняю – линии. Так что далеко идти не пришлось.

В «Бомонде» собирались самые отъявленные прогульщики и дегенераты. Обычно там курили дурь. Но у нас дури не было, только пиво.

Ничего не поделаешь, сидим, попиваем пивко. И разговоры, знаете ли, ведем такие интеллектуальные. С претензией.

Леха рассказал, как наш приятель Романченко сдавал экзамен по истории России. Попался ему вопрос «Культура и наука в XVII в.». Про культуру он кое-как чего-то наплел, а про науку ничего не знает. Пыжился, пыжился и говорит:

– Там один мужик крылья сделал.

– И что? – спрашивает его старший преподаватель Петров.

Приятель молчит. Не помнит, что там дальше в Иване Васильевиче, который меняет профессию.

– Вы уж продолжайте, – говорит Петров. – Мы, мол, его на бочку с порохом посадили, пущай полетает.

И пересдавал потом наш приятель этот экзамен бессчетное количество раз. Чуть из университета не вылетел. Потому что фильмов насмотрелся, а сути не понял. У него вопрос про науку в XVII веке, а Иван Васильевич жил в XVI.

Леха радовался, что наш приятель Романченко так облажался. Леха его не любил. Потому что Романченко был наполовину еврей, а на другую половину – гомосексуалист. Гомосек, как выражался Леха.

Я – в свою очередь – рассказал, как девушка Наташа сдавала экзамен по внешней политике России.

Попался Наташе вопрос «Россия в Первой мировой войне». Сидит Наташа и ровным счетом ничего не знает.

А академик Ананьич, который экзамен принимает, нервничает. Он же академик, у него дел невпроворот. Я не знаю, какие у академиков дела, но должны же быть.

Не хочется академику Ананьичу Наташу валить. Она, конечно, девушка симпатичная и встретиться с ней еще разок приятно. Но времени нет. Да и лень академику устраивать пересдачи. Он, академик, может, какое открытие делает, а тут к нему Наташа пересдавать припрется.

– Наталья, – говорит академик, – Романовна. Ну скажите мне хоть что-нибудь.

Наташа молчит.

– Скажите мне, – говорит академик, – какие страны входили в Антанту.

Наташа молчит.

– Это же очень просто.

– Англия, – неуверенно произносит Наташа.

– Правильно, – кричит академик и от счастья чуть в ладоши не хлопает. – А еще?

– Франция, – чуть осмелев, произносит Наташа.

Академик совсем развеселился. Процесс-то пошел. Глядишь, и без пересдачи обойдется.

– А еще кто? – спрашивает академик. – Смелее, смелее. Вы же неплохо подготовились.

Академик ошибался. Наташа просто называла страны, которые она знала. И поэтому на вопрос: «А еще кто?» – последовал ответ:

– Германия.

– Тьфу ты, – расстроился академик. – Ну какая Германия? С кем же тогда Антанта воевала?

Этот вопрос Наташу почему-то не смутил. И она уверенно ответила:

– С Советской Россией.

Академик почесал репу и поставил трояк.

Мы обсуждали, что хорошо бы завязать с Наташкой сердечное согласие – иначе говоря, чпокнуть ее во славу Антанты, – как вдруг услышали шум. Внизу, у входа на истфак.

Оказывается, в этот день Петербургский университет посещала английская королева. Вроде бы даже выступала. Но не на истфаке. На истфаке в мое время выступали митрополит Ленинградский и Ладожский Иоанн, а также Жириновский с Лукьяновым. Лукьянов – это такой председатель Верховного совета был. Он еще стихи сочинял.

Замдекана нас на встречу с этим поэтом-председателем насильно загнал. Боялся, что народу мало будет. Куда там! Из всех щелей старые пердуны повылезали. Приковыляли – кто с палкой, кто на костылях.

Их, видимо, еще при Хрущеве с истфака выперли, так они притащились реванш брать.

Ну, Лукьянов нам стихи почитал. С выражением. Чего-то такое:

 

Спешите медленно, поэты,

Свой труд на люди выносить,

Не примеряйте эполеты,

Не ждите славы на Руси!

 

Мы, собственно, эполетов не примеряли, да и славы никакой, откровенно говоря, не ждали. Мы ждали, когда он закончит декламировать, чтобы в преферанс перекинуться.

А одному старичку стихи очень понравились. Они вообще-то многим понравились. Был у нас доцент, он историю Великой Отечественной войны преподавал. Этот доцент и сам воевал. Правда, в заградотряде. Так доцент даже прослезился. А тот старичок, которому особо стихи понравились, не прослезился, но бросился к Лукьянову и впился в него губами. Прямо в засос мужика закатал. Еле оттащили.

Как-то я отвлекся. Я же говорю, английская королева у нас не выступала. Она в Двенадцати коллегиях выступала. Там еще, помню, Горбачев с Болдыревым выступали. А у нас – Лукьянов с Жириновским.

Но с чего-то взбрело в голову английской королеве до истфака прогуляться. Черт его знает, что у августейших особ на уме.

И стоит английская королева у входа на истфак, а мы, значит, с чердака на нее смотрим.

Кругом охранников – тьма-тьмущая. Стоят вокруг королевы, тупыми головами вертят. А наверх посмотреть не догадываются.

А королева перед нами – как на ладони. Бери винтовку с оптическим прицелом и стреляй. Да что там винтовку, ее из рогатки подстрелить можно, если хорошенько прицелиться.

Перестал я после этого английское секьюрити уважать. У них только в фильмах джеймсы бонды, а на поверку – бестолочь.

– Ты больно-то из окна не высовывайся, – говорит Леха. – Еще заметят.

И вроде как накаркал. Двое в черных костюмах уверенной походкой вошли в здание.

– Это они за нами, – говорит Леха. – Заметили, гады.

– И чего?

– А ничего. Скрутят. А может, сразу пристрелят.

– За что, – говорю, – нас пристреливать? У нас ни оружия нет, ни агрессивных намерений. Только пиво. А пить пиво в присутствии королевы не запрещается.

– А ты почем знаешь, что не запрещается? Может, ты хочешь банкой в королеву запустить и тем самым нанести урон британской монархии. Ты, может, подорвать ее престиж хочешь.

– Ничего, – говорю, – я не хочу.

Слышим: кто-то по лестнице поднимается.

Леха потянул меня за рукав:

– Надо прятаться.

– Зачем? Все равно найдут. И тогда уж точно пристрелят.

Поздно. Леха затащил меня за какую-то балку и велел не дышать.

Вошли двое. Разговаривают.

– Здесь кто-то есть, – говорит первый.

– Никого здесь нет, – отвечает второй.

– Надо проверить.

– Проверяй.

Первый походило по чердаку, но нас не обнаружил.

Мы слышали, как щелкнула зажигалка. Через минуту почувствовали сладковатый запах анаши.

– Странная, – говорю, – у королевы охрана. Анашу курят.

– Кто здесь? – испуганно закричал первый. Который изначально заподозрил неладное.

– Спокойно, – громко сказал Леха. – Мы выходим. Не стреляйте.

Подняв руки вверх, мы вышли из-за балки.

Перед нами стояли Славик и Ромик с младшего курса. Перепуганные так, что губы трясутся.

– А где охранники? – спросил Леха.

– Какие охранники?

– Королевские.

Славик и Ромик переглянулись.

– Понятно, – сказал Стасик. – Вы чего курили?

– Ничего мы не курили, – рассердился Леха. – Мы пиво пили. Думали, королевские охранники нас застукали.

– Я не понимаю, это мы дурь курим или вы? – удивился Ромик.

Леха рассердился пуще прежнего:

– Вы почему без предупреждения в «Бомонд» заходите?

– Какое предупреждение? Что за предъявы?

– Успокойтесь, – говорю. – Хотите пива?

От пива они не отказались. А мы от анаши отказались. Мы и без анаши на изменах сидели.

Рассказали парням про королеву. Парни не то чтобы поверили. Предположили, что нам с пьяных глаз причудилось. А нам не причудилось. И глаза были не слишком пьяные, и я потом в газете прочитал, что английская королева действительно посещала университет.

Пиво мы допили. Деньги закончились. А задор, знаете ли, не закончился. Задор, можно сказать, только начинался.

Мы с Лехой решили поехать к его другу Стиву Чернову.

Стив был американцем. Вернее – русским. Еще вернее – евреем. Из какой-то нулевой волны эмиграции – дореволюционной. Он худо-бедно говорил по-русски и очень любил водку Smirnoff. А мы тоже любили водку Smirnoff и говорили по-русски, хотя после водки Smirnoff не многим лучше Стива.

Леха гордился дружбой со Стивом. Во-первых, его распирало, что у него друг – американец. А во-вторых, Стив – еврей, и это позволяло Лехе чувствовать себя человеком толерантным, несмотря на то, что слова толерантный тогда еще никто не знал.

Поехали, значит, к Стиву. Выходим из метро. Десять минут пешочком – и мы у цели. В просторной холостяцкой квартире, где в холодильнике стоит литровый Smirnoff, а на плите – спагетти с соусом Uncle Ben’s. Что еще нужно, чтобы спокойно завершить этот полный впечатлений день.

Пока я маленько замечтался, Леха сцепился с каким-то еврейским юношей.

– Какого, – говорит, – хрена ты тут ходишь?

– А почему я не могу здесь ходить?

– Прекрати, – говорю я Лехе. – Твой любимый Шульгин, между прочим, был против погромов. И против дела Бейлиса.

– Тут он погорячился, – оспорил Леха знаменитого думского депутата. – К тому же он был за черту оседлости.

Леха злобно уставился на еврейского юношу:

– А здесь тебе не черта оседлости.

– Шульгин, – говорю, – выступал за постепенную отмену черты оседлости.

– Вот именно, – сказал Леха и назидательно поднял вверх указательный палец. – За по-сте-пенную.

Юноша, конечно, ступил. Пока мы вели исторический диспут, мог бы и смыться от греха подальше. Но он почему-то стоял как вкопанный.

Леха продолжал допытываться, почему молодой человек, покинув черту оседлости, проживает в Петербурге без достаточных на то оснований.

Я отвернулся и вообще отошел в сторону. Поговорит Леха да успокоится. Драки явно не намечалось. Леха здоровый, по три раза в неделю ходит в качалку штангу тягать. А еврейский юноша – дрыщ. Соплей перешибешь. Такого ударить – позор один.

Вот и стою я, мечтаю. Вдруг кто-то кладет руку мне на плечо. Оборачиваюсь – мент.

А мерзкий еврейский юноша на меня указывает:

– Вот он.

– Ты чего, – говорю, – опух?

Смотрю по сторонам – Лехи нигде нет.

– Пройдемте со мной, – говорит мент.

– Не хочу, – отвечаю, – я с тобой идти.

И убегаю. Хорошо так побежал, легко. Правда, недалеко. Метра на три.

И получил ментовской дубинкой по физиономии. Упал. Мент меня поднял и ведет в козелок. Тут Леха появляется.

– Не ссы, – кричит, – я тебя не брошу.

И на прощанье ручкой машет.

А меня в козелок сажают. А Леха ручкой машет. Ну прямо мелодрама. Не плачь, мол, любимый, я тебя дождусь.

Привезли меня в отделение. Посадили в обезьянник. Потом отвели в кабинет.

А в кабинете сидит капитан.

– Присаживайтесь, – говорит.

– Спасибо, – говорю.

Капитан вещички перебирает, которые у меня из карманов вытащили. А вещичек-то – кот наплакал. Пачка сигарет, студенческий билет да мелочь.

– Студент, значит, – говорит капитан.

– Студент.

– Зачем же ты, студент, драку устроил?

– Никакой, – говорю, – драки не было.

– Была бы, если б я не вмешался, – говорит сержант, который меня дубинкой приложил.

– А зачем ты, студент, оказывал неповиновение сотруднику милиции?

– Испугался, – говорю. – Больше так не буду. Отпустите меня, дяденька.

– Какой я тебе дяденька, придурок? – взъелся капитан. – Ишь чего захотел – отпустите. Никуда мы тебя не отпустим.

– А что со мной теперь будет?

Капитан достает из моей пачки сигарету, прикуривает и говорит:

– Судить тебя будем.

У меня аж мурашки по телу пробежали. Больно мне это слово не понравилось – будем.

Если бы он сказал: «Судить тебя будут», – тогда все понятно.

А тут – будем. То есть прямо здесь. В отделении. Сержант как раз сменил дубинку на автомат Калашникова.

И снова мне вспомнился наш приятель Романченко, у которого мужик крылья сделал. Он, кроме истфака, еще на юридическом учился. На заочном. И тоже, соответственно, экзамены сдавал. И спросил его преподаватель:

– Какие вы знаете суды?

Романченко подумал и сказал:

– Верховный. Арбитражный.

И замолчал.

– А еще?

– А еще, – говорит Романченко, – суд Линча.

И у меня этот суд Линча в голове вертится, не выходит.

Сейчас отведут за угол и дадут залп из «калаша».

А капитан, гад, чувствует мое состояние и подначивает:

– Тебя, – говорит, – сержант имел полное право пристрелить. В Америке он бы тебя и пристрелил. И ничего бы ему за это не было.

А сержант головой кивает:

– Пристрелить никогда не поздно.

То ли предлагает, то просто вслух размышляет.

Я уже, признаться, с жизнью простился, когда появился Леха. И сразу перевел разговор в деловую плоскость:

– Может, как-нибудь договоримся?

– Ты мне взятку предлагаешь? – спросил капитан.

– Не то чтобы взятку…

– Взятку я не возьму, – гордо заявил капитан. – А десять тысяч возьму.

Не помню, что такое в ту пору было 10 тысяч. Помню, на Адмиралтейство я помочился за два косаря. Но это было позже. Это были уже полноценные деноминированные рубли. Менты сначала хотели три косаря снять – как-никак, памятник архитектуры. Но сторговались на двух.

В общем, думаю, 10 тысяч – это не очень много было. По-божески. Но у нас денег совсем не осталось. Мы же хотели у Стива на халяву выпить.

– Мы сейчас сбегаем и принесем, – предложил Леха.

– Один сбегаешь, – сказал капитан. – А дружок твой пока у нас покантуется.

Леха убежал. Я остался заложником. Капитан дал мне бумагу с ручкой и велел писать объяснительную.

– Что писать?

– Что было, то и пиши.

«Я шел по улице, и меня остановил милиционер, – написал я. – Увидев милиционера, я испугался и побежал. А он меня догнал и привез в отделение».

– Что за бред!? – закричал капитан.

– Что было, то и написал.

– Ты пил?

– Немножко.

– Вот так и пиши. Выпив столько-то, я шел по улице.

«Выпив банку пива, я шел по улице», – переписал я.

– Какую банку!? – снова закричал милиционер. – От тебя разит, как из винного погреба.

Я не стал спорить. И переписал во второй раз: «Выпив две банки пива, я шел по улице».

– Ты издеваешься? – спросил капитан. – С чего бы тебя сержант бить стал, если бы ты две банки выпил? Пиши честно: выпив десять банок пива, я шел по улице.

– Десять банок мне не выпить.

Капитан встал и начал нервно ходить по комнате.

– Ты студент?

– Я же говорил – студент.

– Вот мы по месту учебы и сообщим, сколько банок ты выпил.

– Не надо сообщать по месту учебы, – сказал я и опять прибавил: – Дяденька.

Черт меня дернул этого дяденьку всюду добавлять.

Дяденька обиделся и увеличил количество выпитого мною пива до двенадцати банок.

– Двенадцать – это перебор.

– Будешь спорить – еще водку прибавлю.

Я не стал спорить и согласился на пятнадцать банок. До сих пор не понимаю, зачем ему вздумалось эти банки накручивать. Может, у них отчетность такая? Скажем, за месяц они должны поймать десять преступников, хлопнувших по пять банок, и пять преступников, выжравших по десять.

Капитан забрал объяснительную и замолчал. И я замолчал. Не находилось как-то общих тем для разговора.

Наконец, капитан заговорил. Лучше бы, честное слово, молчал.

– Кинул тебя твой приятель, – сказал капитан. – Не вернется он. Пожалел десять тысяч.

– Он вернется, – не согласился я, хотя, признаться, уверенности в моих словах не чувствовалось.

– Нет, не вернется, – злорадно повторил капитан. – Он на эти десять тысяч еще пива прикупил и сейчас с кем-нибудь бухает.

– А я?

– А ты будешь у нас ночевать. А наутро под суд пойдешь.

– Не надо меня под суд.

– Надо.

Спор мог бы длиться до утра, но, к счастью, в кабинет вбежал запыхавшийся Леха.

– Вот! – Леха положил на стол десять тысяч.

– Спасибо, брат, – сказал я и чуть не расплакался.

– Уважаю, – сказал капитан и слегка усмехнулся.

– Я не мог поступить по-другому, – произнес Леха голосом пионера-героя.

– Имеешь ли ты к нам претензии? – спросил меня капитан.

– Не имею.

– Тогда пошел вон.

Два раза предлагать не пришлось.

– Вы встретили бандитов! – всплеснул руками Стив, увидев меня.

На моей физиономии налился изрядный фингал.

– Я же тебе говорил, мы встретили ментов, – пояснил Леха.

– Милицисты не могут драться, – сказал Стив. И был не прав как грамматически, так и фактически.

Пьянка не задалась, несмотря на холодную водку Smirnoff.

– Ты должен подать в суд, – убеждал меня Стив.

– Оставь. Обычное для России дело. Капитан говорит, что американский коп меня бы вообще пристрелил.

– Очень может быть. Но драться коп не может.

Хорошо все-таки, что мы живем не в Америке. Наши порядки как-то понятнее. И даже логичнее. Что ни говори, лучше получить дубинкой от родного мента, чем пулю от заморского копа.

Но больше всего меня занимала мысль о превратностях судьбы. В этот сумасшедший день мы избежали, казалось бы, неминуемых проблем на военной кафедре. Вышли сухими из воды и невредимыми из пива.

Нас должны были скрутить охранники английской королевы. В конце концов, мы могли бы нарваться на знакомого, но злобного доцента, когда пьяными околачивались по истфаку. На профессора, конечно, тоже могли нарваться, но профессоров такие мелочи не интересуют. А ассистенты и старшие преподаватели пьяных студентов боятся. Доцент в этом смысле – самый худший вариант.

Минуя тысячи опасностей, которые встречались на нашем пути, мы почти дошли до цели. А на ровном – идеально ровном – месте мне суждено было споткнуться. Как фигурист, сделавший каскад из двух тройных и четверного прыжка, падает за десять секунд до конца программы на простейшем вращении, так и я грохнулся лицом о сырой асфальт, когда победа уже была в кармане.

Вот такие они – условия человеческого существования, как говорил знаменитый писатель и авторитетный министр Андре Мальро. Как с этим жить – не знаю.

Назад: Глава восьмая. Проблема
Дальше: Глава десятая. Явление героя