Книга: Записки купчинского гопника
Назад: Глава десятая. Явление героя
Дальше: Глава двенадцатая. На волю

Глава одиннадцатая

Потеря популярности

Артур пришел не один. Его сопровождала невысокая и коротко стриженная брюнетка, представившаяся Жанной.

– С кем у вас проблемы? – деловито спросил Артур. – С бедолагами, которые торчат у входа?

Мы утвердительно закивали.

– Не вопрос, – сказал Артур и уверенной походкой зашагал к двери.

Жанна осталась.

– Терпеть не могу имя Жанна, – заявила Аня, порядком захмелевшая и уже задремавшая у меня на коленях.

– Почему? – равнодушно спросила брюнетка.

– Имя Жанна получается путем прибавления буквы ж к имени Анна. А что хорошего может получиться, если прибавить ж?

Жанна все так же равнодушно пожала плечами:

– А что хорошего получится, если букву ж отнять? А я вас знаю, – обратилась она ко мне. – Вы журналист.

– Типа того.

– Я читала вашу статью про улицы. Неплохо.

– Какую статью про улицы? – забеспокоилась Аня и полезла в Интернет. Естественно, нашла. А подлец Жора, пятнадцать минут назад прекративший пить коньяк, потребовал, чтобы я прочитал статью вслух.

– Я не умею читать вслух. Как получил в первом классе третье место на конкурсе чтецов, так и разучился. Меня даже на СТС начальник озвучивал.

– У нас здесь не конкурс чтецов, – строго сказал Жора. – Ты изрядно выпил. Я должен убедиться, сохранилась ли у тебя дикция. Можно ли тебя снимать. Мы вообще-то приехали сюда снимать сюжет, а не развлекаться по кабакам.

Пришлось читать вслух.



Стенограмма моего выступления

Никогда не думал, что мое родное Купчино окажется в центре международного скандала. МИД РФ направил в Смольный ноту протеста. В министерстве возмущены, что новая станция метро получит название «Бухарестская».

В ноте говорится, что Румыния – это государство, которое нельзя назвать дружественным, отношения с ним находятся в застое. Более того, Румыния поддерживает НАТО и режим Саакашвили.

Двадцать пять лет я живу на углу Дунайского и Бухарестской. И даже не предполагал, что проживаю на углу недружественной улицы и проспекта, пересекающего такие враждебные магистрали, как Будапештская, Софийская и Загребский бульвар. Все как один – члены НАТО.

Чувствую себя неловко. Можно сказать, жду вызова в СКР по обвинению в государственной измене. Слегка успокаивает лишь то, наша районная администрация вообще окопалась на Пражской улице, где, как известно, будет размещена американская база ПРО. В смысле – в Чехии, а не в помещении администрации Фрунзенского района.

Загадка, поддерживает ли режим Саакашвили Грузинская улица? Находятся ли наши отношения с Грузинской улицей в застое или в свете последних грузинских выборов наметилось потепление?

МИД РФ не обязан знать петербургскую топонимику. Поэтому сообщаю, что в Петербурге – помимо перечисленных – стоит обратить внимание на улицы Варшавская, Таллинская, Рижская, Литовская и, страшно сказать, Английскую набережную. Ведь можно же придумать более благозвучные названия. Кимченыновская, Тегеранская, Венесуэльская. Южноосетинская и Северокорейская. Пхеньянский тупик и Чавесов проезд.

У нас даже со станциями метро неблагополучно. Ну что за «Балтийская»? На «Балтийской» русскоязычное население притесняют и эсэсовцы в форме маршируют. Равно как и на соседней «Нарвской». Я уж не говорю про экстремистскую «Площадь Восстания».

Далее. В связи с 60-летием президента предлагаю переименовать станцию метро «Владимирская» во «Владимирвладимирскую». «Гражданский проспект» – в «Проспект Суверенной Демократии».

Вместо невнятного «Девяткино» – «Большая Восьмеркина». То есть Большая Восьмеркина+Россия. Как раз «Девяткино» и получается. Путин же в этой восьмерке семь лет назад председательствовал.

В целях углубления процесса модернизации «Технологический институт» сделать «Высокотехнологическим институтом». Запасной вариант – Нанотехнологическим.

С метро, кажись, разобрались. Будем разгребать улицы.

Депутат Милонов требует проверять учителей на педофилию. В связи с этим срочно проверить на педофилию Учительскую улицу. Введенскую улицу переименовать как пропагандирующую секс, а улицу Степана Разина – за пиво и экстремизм. Косая линия ВО пусть будет Трезвой линией ВО.

В Петербурге целых три улицы Зеленина. Большая, Малая и Глухая. А должна быть Слепая Зеленина, поскольку Зеленин – это бывший тверской губернатор, который выложил в Твиттер фотографию червяка, якобы обнаруженного им в салате на кремлевском банкете. За что и был с позором изгнан с губернаторского поста.

Смущает меня Наличная улица. Коррупционное какое-то название. Гораздо лучше – Безналичная.

Жаль, что губернатор наложил мораторий на переименования. Может, передумает?

* * *

Артур вернулся. Той же уверенной походкой. Сел за стол, закурил сигарету и как бы нехотя сказал:

– Они ушли. Вопросов к вам больше не имеют.

– Как вам этот удалось? – спросила Аня и покраснела, хотя, казалось бы, краснеть уже было некуда.

– Надо уметь находить общий язык с людьми, – вальяжно ответил Артур.

– Вам, наверное, все в жизни удается?

– Не всегда.

Артур потушил сигарету и начал рассказ:

– После школы я поступал в МГИМО.

– Какое МГИМО? – запротестовал я. – Ни в какое МГИМО ты никогда не поступал.

– А я говорю, поступал.

– Когда?

– Замолчи, тебя не спрашивают, – неожиданно хаманула Аня.

Я настолько удивился, что и в самом деле замолчал.

– На экзамене по литературе, – продолжал Артур, – я прочитал стихотворение:

 

Белеет парус одинокий

В тумане моря голубом,

Он от добра добра не ищет,

Вот и конец пути – бултых.

 

Все засмеялись. Очень громко. Над моими историями они так громко не смеялись. А громче всех – Аня.

Причем Аня была единственная, кто не понял смысла артуровской байки. Ей пришлось объяснять, что первые две строчки взяты из Лермонтова, а последние – из песни Гребенщикова про Корнелия Шнапса. Меня не удивило, что Аня не уловила БГ, но насторожило, что стихотворение М. Ю. Лермонтова «Белеет парус одинокий» она тоже слышала в первый раз.

– А потом я поступал в Театральный, – сказал Артур, когда все отсмеялись и отобъяснялись.

– В какой Театральный? – не выдержал я, но, взглянув на Аню, мгновенно замолчал.

– В обыкновенный Театральный. Там, как вам, может быть, известно, тоже нужно читать стихи. И я прочел:

 

Выхожу один я на дорогу,

Светит месяц, а в руке топор.

Говорят, жидов в стране немного,

А по моим подсчетам – перебор.

 

Все опять засмеялись, но на этот раз несколько робко. Не могли решить, как реагировать на столь экстремистское стихотворение, подпадающее под статью Уголовного кодекса о разжигании межнациональной розни.

– И как? – спросил Жора.

– Меня взяли. Сказали, что стихотворение отвратительное, но моя манера чтения бесподобна.

– Вы учились в Театральном? – восторженно завизжала Аня.

– Конечно.

Я снова не выдержал:

– Чего ты мелешь? Ты учился вместе со мной на истфаке.

– Ну и что? – заступилась за Артура Аня. – Я тоже училась на паблик рилэйшн в Бонч-Бруевича, а параллельно – на факультете маркетологии и дизайна в Электротехническом университете имени Ульянова-Ленина.

– Оно и видно.

Артур, развалившийся на стуле и лениво потягивавший коньяк из моей рюмки, окинул меня взглядом, каким обычно смотрят на назойливое насекомое, и обратился к Ане:

– Вы совершенно правы, детка. Я тоже учился на истфаке, а параллельно – в Театральном.

Меня затрясло:

– А почему я об этом впервые слышу?

– Кто ты такой, чтобы тебе об этом рассказывать?

Зря я Артура позвал. Сидели бы лучше без него. С гастарбайтерами сами бы как-нибудь разобрались.

– Взглянув на вас, я сразу поняла, что вы актер, – сказала Аня.

– Мне многие это говорили, – согласился Артур.

– Никто тебе такого не говорил.

Я сказал истинную правду. И попал в идиотское положение. И кусал губы от злости. Я даже локти хотел покусать.

Артур врет, но он – герой. Он решил проблему, которую я решить не смог. Поэтому он врет, и ему верят. А я говорю правду, но мне не верят. Надо мной смеются. Считают, что я говорю гадости из зависти. Потому что я в данной ситуации – обсос.

Неважно, что ты говоришь. Важно, кем ты являешься.

Актер Безруков может изрекать банальности, но его будут слушать, затаив дыхание. Им будут восхищаться.

А я раз в год, когда зовут, говорю на канале «100 ТВ» умнейшие вещи, но зрители только разводят руками:

– Что это за рожа? Кто этот омерзительный человек? Чем он известен? Зовут в передачи кого ни попадя.

Такова жизнь. Ничего не поделаешь.

– Но как вам удалось договориться с этими хулиганами? – спросила Аня, видимо, позабыв, что уже спрашивала об этом.

– Все дело в том, что я мужественный, – ответил Артур. – А этот, – он указал на меня, – похож на гомосексуалиста.

– Я???

Аня внимательно на меня посмотрела и пересела с моих колен на стул. Поближе к Артуру.

От злости, негодования, несправедливой обиды я не мог слово молвить. Артур же начал разглагольстовать:

– Мужчина должен быть мужественным.

– А женщина женственной, – заметил я. – Очень глубокая мысль.

– Да помолчи ты! – вскрикнула Аня, с трудом сдержавшись, чтобы не добавить: «Гомик несчастный».

– Знаете ли вы, кто такой рядовой Брэдли Мэннинг? – продолжал Артур, будто наша перепалка не имеет к нему ни малейшего отношения.

– Конечно, – хором ответили все, кроме Ани, которая полезла в Интернет.

– Рядовой Брэдли Мэннинг был осужден на тридцать пять лет за правду о военных преступлениях американцев. В наших глазах Мэннинг был героем.

И это отражено в заявлении МИД РФ, где говорится, что дело Мэннинга показывает необоснованность претензий США на лидерство в сфере прав человека, а также является проявлением двойных стандартов. Поэтому, если в чьих-то глазах Мэннинг не был героем, то этим несознательным личностям нужно провести коррекцию зрения в соответствии с официальной точкой зрения МИД.

Но потом рядовой Мэннинг заявил, что он женщина. Теперь он перестал быть героем в наших глазах. Русский человек не может признать героем героя, который оказался героиней. Ну представьте себе, если бы Василий Иванович Чапаев оказался женщиной. Или – еще хуже того – гомосексуалистом. Это уже шут гороховый, а не герой.

И дело вовсе не в том, что мы принципиально не приемлем трансгендерность. Мы спокойно говорим: Зоя Космодемьянская была мужественной. Но мы никогда не скажем, что Олег Кошевой был женственным. Звучит оскорбительно.

Мы восхищаемся женами декабристов, которые отправились за мужьями в Сибирь. Но предположим, что мятеж подняли бы не декабристы, а их жены. И жен сослали бы в Сибирь. А мужья поехали бы за ними.

«Чмошники, подкаблоны», – сказали бы мы про этих мужей.

Жены декабристов звучит гордо, а мужья декабристок – это насмешка какая-то.

Женщина, в принципе, может косить под мужчину. Но мужчина под женщину – никогда.

Байка про то, что Керенский бежал, переодевшись в женское платье, окончательно погубила репутацию незадачливого премьер-министра.

А Мэннинг фотографировался в женском образе. В парике и с макияжем. И эту фотографию американские адвокаты используют как смягчающее обстоятельство. Он, мол, выдал секреты, потому что много страдал из-за проблем с гендерной идентичностью. Он, будучи ей, еще большим героем стал.

У нас эта фотография тоже использовалась бы в качестве смягчающего обстоятельства. Но совсем по-другому.

«Ах, так он баба, – сказали бы мы. – Тогда понятно. Бабы любят фотки в Интернет выкладывать. Такая уж у них натура».

Но подобное смягчающее обстоятельство годится только для общественности. В официальных кругах оно не прокатывает. Нашим официальным кругам Мэннинг вообще подложил, как говорится, свинью.

Вот МИД РФ его пропагандирует. А у нас трансгендерность, как и гомосексуализм, нельзя пропагандировать. Потому что мальчики тут же захотят стать девочками и, как следствие, разболтают государственные секреты.

Но главный вопрос, который возник у меня:

«Зачем он в армию поперся, если он женщина?»

Сам Мэннинг объяснил свое решение.

Во-первых, в письме от апреля 2010 года он уверял, что вступил в армию, чтобы, как он выражается, избавиться от этого. Скажите: может нашему человеку прийти в голову мысль вступить в армию, чтобы «избавиться от этого»?

Во-вторых, когда Мэннинг каялся и просил о снисхождении, он сказал, что по-прежнему мечтает получить высшее образование. И именно служба в армии открывала ему дорогу к высшему образованию.

Мне этого не понять.

У них идут в армию, чтобы получить высшее образование, а у нас получают высшее образование, чтобы не идти в армию.

У них мужики идут в армию, чтобы не чувствовать себя женщинами, а у нас мужики готовы превратиться в женщин, чтобы не идти в армию.

Никогда нам не понять друг друга. Мне вспомнились детские анекдоты из серии «Встречаются американец, китаец и русский…». Глупые анекдоты, но мудрые. Они показывают непреодолимую пропасть, которая пролегает между разными народами. И которую не в силах преодолеть никакая глобализация.

Артур закончил речь и внимательно посмотрел на присутствующих. Присутствующие выражали восхищение.

– Как умно вы говорите. Как оригинально, – сказала Аня, еле сдерживаясь, чтобы не добавить: «Не то что некоторые».

– Замечательно, – сказал я. – Прекрасно. Но с чего ты взял, что я похож на гомосексуалиста?

– Вспомни отвальную нашего общего знакомого, – посоветовал Артур.

Я вспомнил. И рассказал.

Был у меня приятель. Он был пассивным геем. Не в том смысле, о котором вы подумали. В этом смысле я никогда не знал, каким он был. Я имею в виду, что он в качестве гея вел себя скромно. К нам не приставал. Гей-пропагандой не занимался. И некоторые из нас вообще говорили, что он, дескать, нормальный, только выпендривается.

А потом мой друг стал международным секретарем молодежного союза «Яблоко». И развил на этом посту кипучую деятельность. Которая сводилась к халявным поездкам за границу. В Скандинавию. В самые что ни на есть свободные-рассвободные страны.

За год тлетворное влияние Запада изменило человека до неузнаваемости. Он стал носить обтягивающие штаны, хотя фигурой напоминал московского мэра. Он стал вилять бедрами при ходьбе. Красить ногти. И разговаривать так, как разговаривают плохие актеры, играющие геев в плохих сериалах.

«Как ты можешь, – говорил он мне, – при твоем тонком художественном вкусе, водиться с женщинами».

Я прекратил водиться. С ним. Но в «Яблоке» мы сталкивались. Его хотели выгнать, но потом, вспомнив о либеральных принципах, плюнули. При одном «против».

«Либерализм либерализмом, а пидоров надо гнать», – заявил авторитетный молодой яблочник, будущий депутат Заксобрания.

К нему не прислушались, поскольку сам он, по слухам, в этом отношении был не без греха.

«Все эстеты – гомосексуалисты; это вытекает из самой сущности эстетизма», – говорил Швейку повар-оккультист. Видимо, с либерализмом та же фигня.

Я в те времена числился председателем молодежного союза «Яблоко». (Был в моей биографии и такой позорный эпизод.) И тоже отправился в халявную поездку в Финляндию. К тамошним либералам. Меня встречали как гея. Я понимал, кто посеял эти семена, но все равно смущался. Я не знал, как принято отбривать ухажеров. Тем более я не знал, как принято отбривать ухажеров в странах развитой демократии. Я кроил что-то вроде улыбки и говорил:

– Fuck off!

Кроме этого я ничего не говорил. Мой английский не позволял. Но финские либералы этого не знали и принимали меня за грубого и невоспитанного человека.

Вернувшись, я хотел высказать претензии своему все менее другу и все более гею. Но с ним уже нельзя было даже поругаться. Как-то раз Артур прикрикнул на него, причем безо всякого сексуального подтекста:

– Слышь, ты, пидор!

– Да, я пидор, – последовал ответ. – И горжусь этим.

В результате мой экс-друг вышел замуж. За 58-летнего шведа. Он навсегда покидал гомофобистую родину. На отвальную он пригласил меня и почему-то Артура. Мы нехотя согласились.

Встретились. Наш дружок пришел с каким-то своим хахалем. Накануне свадьбы. Факт предсупружеской измены меня возмутил. Но я подумал, что мое возмущение отдает эстетством, которое, как известно, ведет не туда, куда надо. В общем, я успокоился.

Но распсиховался Артур. Он наотрез отказался идти справлять отвальную в гей-клуб «69»:

– А вдруг меня там увидят знакомые.

– Откуда у тебя знакомые в «69»?

Артур распсиховался еще больше. Пришлось вызвать его жену. С женой он согласился идти в «69». Но наотрез отказался я:

– Этот – с пидором, ты – с женой, а я, значит, на выданье.

Меня успокоили, пообещав найти мне жену по дороге.

Когда подошла уже имеющаяся жена, наш дружок с хахалем прыгнули в тачку и умчались. Сообщив нам, на какой перекресток нужно ехать.

Мы приехали. Ни дружка, ни хахаля. Где находится гей-клуб «69», мы не знали. Хуже того – стеснялись спросить. Спорили, ругались и порешили, что с таким вопросом к прохожим естественнее всего обращаться жене. От нее шарахались. Через час позвонил наш дружок и сообщил, что им с хахалем хорошо и без нас.

Вечер мы – я и Артур с женой – провели в каком-то гадюшнике. Пили какую-то дрянь и рассуждали о превратностях жизни. И об отсутствии денег, потому как в этот вечер мы рассчитывали пить за счет дружка-гея.

Вот так геи похитили у меня друга. Через много лет еще одного моего друга, который в этой истории не присутствует, похитила девушка. Она ушла от меня к нему. Будучи гомофобом, я стал еще и гетерофобом. То есть абсолютно толерантным человеком. Мне наплевать на сексуальную ориентацию, мне все одинаково противны.

– Я сразу поняла, что ты плохой человек, – сказала Аня.

Можно было поинтересоваться, зачем она битый час сидела на коленях человека, про которого сразу поняла, что он плохой. Но к чему интересоваться? Кому и что этим докажешь? Если ум женщины переместился в сердце, любые разговоры теряют смысл.

Я обратился к Артуру:

– Каким образом эта история доказывает, что я похож на гомосексуалиста?

– Этот гомосек был твоим другом.

– Видимо, твоим тоже, если пригласил тебя на отвальную.

– Твоим больше.

– Другом, как и геем, нельзя быть больше или меньше. Либо ты друг, либо не друг. Либо гей, либо не гей.

– Хватит, – неожиданно раскрыла рот Жанна. – Все понимают, что ты не гей.

– По-моему, не все, – сказал я и посмотрел на Аню.

Аня беспрерывно смотрела на Артура.

– А чем вы занимаетесь? – спросила она.

– Состою на государственной службе, – отрекомендовался Артур. – Являюсь штатным помощником депутата Законодательного собрания.

– И много вам платят? – поинтересовался Жора.

– Сорок тысяч, – гордо сказал Артур.

Цифра не произвела впечатления. Аня даже слегка от него отодвинулась и стала смотреть не только на артуровскую физиономию, но и по сторонам. Хорошо, что меня не спрашивали, сколько я зарабатываю.

– Это, конечно, только вершина айсберга, – нашелся Артур. – Официальный, так сказать, доход.

– А неофициальный?

– На порядок больше.

Артур подумал-подумал и передумал:

– Нет, на два порядка.

Надо признать, он врал вдохновенно. А мне нужно было молчать. Держать себя в руках. Что бы ни происходило, нужно держать себя в руках. Пусть даже мир рушится у тебя на глазах – крепись. Иначе будет хуже.

Помню, был в моей жизни день, когда все принимали меня за какого-то бомжа. Безо всякого повода. И одет вроде был прилично, и причесан. Не помогало.

Захожу в кафе. Разглядываю меню у стойки. Дама за стойкой смотрит на меня презрительно и цедит сквозь зубы:

– Бизнес-ланчи закончились.

– Мне не нужен бизнес-ланч, – отвечаю я. Естественно, обиженно. С чего она взяла, что я зашел в их кафе, прельстившись на бизнес-ланч. Я, может, хочу заказать самое дорогое и изысканное.

Заказываю салат, второе и минеральную воду.

Через 15 минут мне приносят второе.

– А где, – спрашиваю, – салат?

– Салат вы не заказывали.

Начинается долгое разбирательство.

Приходит дама из-за стойки.

– Вы разве заказывали салат? А я думала, вы пошутили.

– Обычно, – говорю, – я шучу лучше.

Дама из-за стойки сует мне чек.

– Почему, – говорю, – за минералку с меня взяли шестьдесят рублей, когда в холодильнике она стоит под ценником «тридцать»?

– Это «Кока-кола» – тридцать, а минералка – шестьдесят.

– У вас в холодильнике нет «Кока-колы». Только минералка и ценник «30 рублей».

Дама из-за стойки посмотрела на меня презрительно:

– Лучше бы брал бизнес-ланч.

А больше она ничего не сказала. Даже не объяснила, как я мог взять бизнес-ланч, если они закончились. Ничего этого она не объяснила и возвратилась за стойку.

Я залпом допил минералку за 60 рублей, рыгнул и покинул гостеприимное кафе.

Прихожу в бизнес-центр, где находится редакция газеты «Деловой Петербург». Подхожу к рецепшну. Они должны вбить в компьютер мои паспортные данные и пропустить.

– Вы знаете, на какой этаж? – спрашивает девушка.

– Знаю.

– На какой?

– На пятый, – говорю я. Естественно, раздраженно.

– Правильно, – говорит девушка.

Я обалдеваю. Что еще за экзамен?

– А если бы я ответил неправильно?

– Извините, я просто была не уверена, что вы знаете, на какой вам нужно этаж.

Показываю на табличку:

– У вас написано: «Деловой Петербург». Пятый этаж.

Теперь уже девушка говорит раздраженно:

– Извините, я просто была не уверена…

– …что я умею читать. Я понял.

– Хамить не обязательно, – говорит девушка.

– Это вы хамите, – отвечаю я.

– Нет вы.

– Нет вы, – крикнул я из уходящего лифта.

Вечером захожу в «Макдональдс».

Передо мной три человека. У каждого интересуются:

– Не желаете ли пирожок?

Я делаю заказ. Жду. Расплачиваюсь. Жду.

В моей душе закипает ярость.

Идиотски-вызывающим тоном спрашиваю:

– Почему вы меня не спрашиваете, не желаю ли я пирожок?

– Извините, – говорит продавщица.

Я не унимаюсь:

– Я что, не похож на человека, который может позволить себе пирожок?

Продавщица пристыженно молчит, потом спрашивает:

– Не желаете ли пирожок?

– Нет, – отвечаю я тем же идиотски-вызывающим тоном.

Когда я отходил с подносом, то явственно расслышал, как в спину мне кто-то сказал:

– Мудак!

Самое обидное, что не поспоришь. Именно так я себя и вел. А надо было молчать и взирать на мир юмористически.

На Артура тоже нужно было взирать юмористически. Дескать, вы этому пустозвону верите, но я-то знаю, что он врет. Поэтому я стою на несколько ступенек выше на лестнице интеллектуального развития. И смотрю на вас свысока, как на недостаточно продвинутых в эволюционном плане приматов.

Но Артур покусился на девушку, которую я уже считал своей.

И что? Тем более надо было молчать. Девушки любят молчаливых.

А я не смолчал.

– И за что же, – спросил я, – тебе платят на два порядка больше, чем зарплата? То есть четыре миллиона в месяц.

Артур не смутился:

– Занимаюсь политическим консалтингом.

Я чуть со стулом не упал. Депутат, при котором Артур состоит помощником, действительно частенько берет у него консультации. Спрашивает:

«Где сегодня забухаем?»

Я бы не назвал это политическим консалтингом.

– Вы, наверное, нарасхват? – не столько спросила, сколько констатировала Аня.

– Разумеется.

Меня ломало и колотило. Эмоции захлестнули и несли в пучину позора.

– Кого же ты консультировал?

Артур напряг память.

– Я помог избраться мэру Ярославля.

– Которого посадили?

– А его посадили? – расстроился Артур. – Не знал. Еще я провел человечка в мэры Екатеринбурга.

– Его скоро посадят.

– Возможно, – спокойно сказал Артур. – Пока они меня слушают, все у них идет хорошо. А как меня нет, сразу пускаются во все тяжкие.

Аня понимающе покивала и обратилась ко мне:

– Ты же тоже занимался выборами.

– Да, – нехотя ответил я. – Не люблю об этом вспоминать.

– Почему?

– Не люблю выборы.

– Он белоручка, – заявил Артур. – Его смущает черный пиар. Грязные технологии. Так не занимайся чернухой. Я, например, всегда выигрывал честно.

– Выборы не бывают честными, – сказал я. – Грешное это дело – выбирать лучших среди людей. Отделять, так сказать, козлищ от агнцев. Не человеческого ума дело.

Я вот впервые работал на выборах в 1995 году. На партию «Яблоко». Я и в дальнейшем работал почти исключительно на партию «Яблоко».

Сначала мы собирали подписи. Помню, заходим в рабочее общежитие. В те времена эти общежития еще не были заселены гражданами других – более южных и более азиатских – государств. Короче говоря, заходим в общежитие. У всех подписи собираются, а у меня – нет. Обидно, да и душно, признаться, в плане денег.

Стучусь я в очередную комнату.

– У нас прописка временная, – отвечают мне в десятый раз.

– Ничего, – говорю, – с временной тоже можно.

– Не хотим, – говорят мне в десятый раз.

– Где же ваша гражданская позиция? – сокрушаюсь я. В те годы я был еще молодым и наивным, так что простительно.

– У нас нет гражданской позиции.

Тут уж я не выдержал. Весь мой демократический потенциал так и выпер наружу.

– Нет, – говорю, – гражданской позиции, не будет и прописки. Никакой – ни временной, ни постоянной.

Нельзя сказать, чтобы я использовал административный ресурс. Поскольку никакого ресурса у меня не было. Чисто на понт взял. Однако же – сработало. Подписи я получил. И в следующей комнате получил. И мои соратники взяли мой метод на вооружение. И у них тоже хорошо пошло.

Не могу сказать, что мне стыдно. Но что-то подленькое в этом я все же замечаю.

Выборы в 1995 году были чистыми. Черного пиара совсем не помню. От этого было скучно. Я вообще думаю, что черный пиар главным образом возникает из-за того, что людям в избирательных штабах скучно. И наше начальство придумало развлечение. В ночь перед выборами нас отправили наклеивать плакаты с яблоками на школы.

Весь смак заключался в двойном правонарушении. Во-первых, агитация в ночь перед выборами запрещена. Во-вторых, в школах расположены избирательные участки, поэтому наклеивать на них плакаты нельзя в принципе. А мы наклеивали. И скрывались от ментов. И вдвоем с моим приятелем потешались над третьим нашим приятелем, который принял поручение слишком уж близко к сердцу. Он, наверное, в детстве в войнушку не наигрался. Поэтому, увидев подъезжавшую машину, кричал «Ложись!», бросался в мокрый грязный снег и ползал по нему на брюхе.

Никакой логикой не объяснить, зачем нужно было, нарушая закон, наклеивать эти плакаты. Плакаты были довольно идиотские. Огромное натуралистическое яблоко напоминало жопу. На ней красовался слоган:

 

Если выбрать нелегко,

Голосуй за «Яблоко».

 

Ни задница, ни дурацкий стишок никак не подбивали человека проголосовать за это самое «Яблоко» с ударением на последнем слоге.

Ход мысли нашего начальства мог быть только один: если идут выборы, глупо бороться честно. Будешь честным – обязательно кто-нибудь облапошит.

Наутро после расклеивания плакатов я отправился наблюдать. Я был очень принципиальным и въедливым наблюдателем. Разумеется, ни о каких серьезных нарушениях или фальсификациях в то время даже речи быть не могло. Но я добросовестно фиксировал каждую мелочь. Кто-то за слепую старушку поставил галочку. Кто-то сказал что-то похожее на агитацию. Во время подсчета голосов нас, наблюдателей, поставили не туда, куда мы хотели, а на метр дальше. По всем этим нарушениям я составил акт, который после выборов мы должны были подписать вместе с другими наблюдателями.

Подсчет голосов принес нашему кандидату победу. Причем впечатляющую.

– Давай акт подписывать, – сказали мне наблюдатели.

Я был не только принципиальным, но и сообразительным наблюдателем.

– Не буду, – говорю, – подписывать. Не было, – говорю, – никаких серьезных нарушений. Очень, на мой взгляд, честные и свободные выборы.

Так никто никакого акта и не подписал. А я с тех пор уверен, что все выборы честные и свободные, когда выигрываешь. И совсем наоборот, когда проигрываешь. Потому что так уж человек устроен. Ничего не поделаешь. Не человечьего, повторяю, ума дело – выборами заниматься. А если кому-то кажется, что это недемократично, то я себя демократом и не считаю. Я монархист. Года примерно с 95-го.

Назад: Глава десятая. Явление героя
Дальше: Глава двенадцатая. На волю