3
Омар, когда его поймают, Ведет себя как эгоист. Он возмущением пылает, Он мало что соображает И часто на клешню нечист.
«Врач и поэт», Дж. Г. Стивенсон (1718–1785)
Мистер Лэнфорд Эллис жил в Эллис-Хаусе, построенном в тысяча восемьсот восемьдесят третьем году. Этот дом был самым красивым зданием на острове Форт-Найлз, да и на Корн-Хейвене таких красивых домов не было. Он был выстроен из черного гранита (того, который шел на изготовление могильных плит), в стиле престижного банка или вокзала, вот только пропорции были, конечно, скромнее. Были в этом доме и колонны, и арки, и глубокие оконные проемы, и прихожая со сверкающим полом, размером с римские бани. Все звуки в этой прихожей разносились гулким эхом. Эллис-Хаус стоял на самой высокой точке острова, но на значительном отдалении от гавани. Он стоял в самом конце Эллис-Роуд. Вернее говоря, Эллис-Хаус как бы останавливал Эллис-Роуд на бегу, словно этот дом был здоровяком-полисменом со свистком и властно вытянутой рукой.
Что касается Эллис-Роуд, то эта дорога была проложена в тысяча восемьсот восьмидесятом году. Эта старая дорога некогда соединяла между собой три гранитные каменоломни, принадлежавшие компании «Эллис-гранит» на острове Форт-Найлз. В свое время на Эллис-Роуд имело место оживленное движение, но к тому времени, когда Вебстер Поммерой, Сенатор Адамс и Рут Томас шли по этой дороге к Эллис-Хаусу (то есть июньским утром тысяча девятьсот семьдесят шестого года), Эллис-Роуд успела прийти в запустение.
Вдоль тупикового участка Эллис-Роуд тянулась железнодорожная колея Эллис-Рейл, имевшая длину около двух миль. Ее проложили в тысяча восемьсот восемьдесят втором году для перевозки тонн гранитных блоков к паровым шлюпам, стоявшим на якоре в гавани. Эти тяжелые пароходы уходили в Нью-Йорк, Филадельфию и Вашингтон и курсировали по этим маршрутам год за годом. Медленным строем они плыли к городам, где всегда была необходима брусчатка с острова Корн-Хейвен и более высококачественный гранит с острова Форт-Найлз. Десятки лет эти шлюпы увозили с островов их гранитную начинку, а несколько недель спустя возвращались, нагруженные углем, необходимым для того, чтобы топить машины, которые работали в каменоломнях, зарываясь все глубже и глубже в нутро обоих островов.
По обе стороны от старинной Эллис-Рейл лежала оранжево-ржавая россыпь орудий труда и частей машин, когда-то применявшихся в каменоломнях компании «Эллис-гранит» – слесарные молотки, зубила, клинья и прочие инструменты, предназначение которых теперь распознать не мог никто, даже Сенатор Саймон. Неподалеку в лесу ржавел большущий токарный станок некогда великой компании «Эллис-гранит», и станку этому (размером – больше локомотива) не суждено было снова заработать. Он стоял ржавый и унылый во мху, оплетенный стеблями ползучих растений. Впечатление было такое, будто его тут поставили в наказание. Сто сорок тонн остановившихся точнейших механизмов соединила между собой мертвой хваткой ржавчина. По траве вокруг станка расползались, словно удавы, ржавые тросы.
Они шли – Вебстер Поммерой, Сенатор Адамс и Рут Томас шли по Эллис-Роуд, рядом с Эллис-Рейл к Эллис-Хаусу и несли слоновый бивень. Они не улыбались, не смеялись. Все они посещали Эллис-Хаус крайне редко.
– Не знаю, зачем мы туда тащимся, – проворчала Рут. – Его и дома-то не будет. Наверняка он до сих пор в Нью-Гемпшире. Не приедет до будущей субботы.
– В этом году он приехал на остров рано, – заметил Сенатор.
– О чем вы говорите?
– В этом году мистер Эллис приехал восемнадцатого апреля.
– Шутите.
– Не шучу.
– Он был здесь? Он все время здесь был? С тех пор, как я вернулась после школы?
– Именно так.
– Мне никто не говорил.
– А ты кого-нибудь спрашивала? Не стоит так удивляться. Теперь в Эллис-Хаусе все не так, как в прежние времена.
– Ну, пожалуй, можно было догадаться.
– Да, Рути. Можно было догадаться.
Сенатор отмахнулся от комаров, круживших около его головы, веером из сорванных листьев папоротника.
– Твоя мама этим летом на остров приедет, Рут? – спросил он.
– Нет.
– Ты в этом году с мамой виделась?
– Да нет.
– О, вот как? Ты в этом году не ездила в Конкорд?
– Да нет.
– А твоей маме нравится жить в Конкорде?
– Думаю, да. Она ведь там уже долго живет.
– Наверняка у нее хороший дом. Хороший?
– Я вам миллион раз говорила, что дом хороший.
– А ты знаешь, что я твою маму уже десять лет не видел?
– А об этом вы мне миллион раз говорили.
– Значит, ты говоришь, что этим летом она на остров не приедет?
– Она никогда не приезжает, – резко проговорил Вебстер Поммерой. – И чего все про нее говорят?
Разговор прервался. Довольно долго все трое молчали, а потом Рут спросила:
– Неужели мистер Эллис в самом деле приехал сюда восемнадцатого апреля?
– В самом деле, – ответил Сенатор.
Новость была необычная, просто удивительная. Семейство Эллисов изначально прибыло на остров в третью субботу июня, и с июня тысяча восемьсот восемьдесят третьего года у них это стало традицией. Остальную часть года они проводили в Конкорде, штат Нью-Гемпшир. Патриарх семьи Эллисов, доктор Жюль Эллис, открыл свое дело в тысяча восемьсот восемьдесят третьем году. На лето он вывозил свое разрастающееся семейство на остров, подальше от городских хвороб, а также для того, чтобы лично наблюдать за деятельностью своей гранитной компании. Никто из местных жителей не знал, доктором каких наук являлся Эллис. Уж точно, он вел себя не как врач, скорее как руководитель производства. Но это было в другую эпоху, как любил подчеркивать Сенатор Саймон, когда один человек мог заниматься разными вещами. В ту эпоху, когда один человек мог носить, так сказать, много шляп.
Ни одному из уроженцев Форт-Найлза не нравилась семейка Эллисов, но тем не менее для островитян то, что доктор Эллис решил построить Эллис-Хаус именно на Форт-Найлзе, а не на Корн-Хейвене, где также действовала компания «Эллис-гранит», служило предметом гордости. Не сказать, чтобы данный предмет гордости обладал какой-то ценностью. Не стоило островитянам льстить себе в этом смысле. Доктор Эллис предпочел поставить свой дом здесь не потому, что остров Форт-Найлз ему нравился больше. Он выбрал его потому, что, воздвигнув свой особняк на самой высокой точке Форт-Найлза, он получил возможность видеть как на ладони и весь Форт-Найлз, и Корн-Хейвен, лежащий по другую сторону пролива Уорти. Он жил на одном острове, мог смотреть на другой, а также мог наслаждаться рассветами.
Во времена царствования доктора Эллиса летом на Форт-Найлз прибывала настоящая толпа. Было время, когда каждое лето сюда вывозили всех пятерых детей, к которым добавлялись многочисленные родственники. Разодетые в пух и прах гости и деловые партнеры приезжали и уезжали. В этот период в доме Эллисов трудился штат прислуги из шестнадцати человек. Слуги везли все необходимое для ведения хозяйства на поезде, а потом на лодках. В третью субботу июня слуги сходили на причал и выгружали из лодок сундук за сундуком, в которых лежали летние фарфоровые сервизы, льняные скатерти, хрусталь и шторы. На старинных фотографиях эти горы сундуков сами по себе походят на некие неуклюжие постройки. Это грандиозное событие – прибытие семейства Эллисов – придавало особое значение третьей субботе июня.
Помимо всего прочего, слуги Эллисов привозили на лодках лошадей. Около Эллис-Хауса находилась прекрасная конюшня, а также там был разбит ухоженный розовый сад, там имелись бальный зал, ледник, гостевые домики, теннисный корт и пруд с золотыми рыбками. Семейство Эллисов и их друзья летом в Форт-Найлзе предавались разнообразным видам досуга. В конце лета, во вторую субботу сентября, доктор Эллис, его супруга, пятеро детей, верховые лошади, гости, серебро, фарфор, льняные скатерти, хрусталь и шторы уезжали. Семейство и прислуга большой толпой всходили на паром, их пожитки перекочевывали в груды сундуков, и далее все они отплывали в Конкорд, штат Нью-Гемпшир, на зиму.
Но это было давным-давно. Таких массовых заездов не случалось уже много лет.
В тысяча девятьсот семьдесят шестом году, в девятнадцатое лето Рут Томас, единственным Эллисом, приехавшим на остров Форт-Найлз, был старший сын доктора Жюля Эллиса, Лэнфорд Эллис. Он был древним стариком. Ему было девяносто четыре года.
Все остальные дети доктора Жюля Эллиса, кроме одной дочери, уже умерли. Внукам и правнукам доктора Эллиса, пожалуй, очень понравился бы большой дом на острове Форт-Найлз, но эти внуки и правнуки не нравились Лэнфорду Эллису, и он их сюда не приглашал. Имел право. Дом целиком и полностью принадлежал ему, он один его унаследовал. Из своей родни он питал теплые чувства только к своей единственной ныне живущей сестре, Вере Эллис, но она перестала приезжать на остров десять лет назад, решив, что такие путешествия ей уже не по силам. Она считала, что слаба здоровьем. Вера Эллис провела на Форт-Найлзе не одно счастливое лето, но теперь предпочитала весь год спокойно жить-поживать в Конкорде в обществе компаньонки, которая о ней заботилась.
Так что вот уже десять лет Лэнфорд Эллис проводил лето на острове Форт-Найлз в одиночестве. Он не держал лошадей и не приглашал гостей. Не играл в крокет и не отправлялся на экскурсии на лодке. Из прислуги при нем состоял один-единственный мужчина, которого звали Кэл Кули, он был одновременно и домоправителем, и помощником. Кэл Кули даже еду готовил для своего престарелого хозяина, жил в Эллис-Хаусе круглый год и за всем присматривал.
Сенатор Саймон Адамс, Вебстер Поммерой и Рут Томас продолжали путь к Эллис-Хаусу. Они шли в рядок. Вебстер положил слоновый бивень себе на плечо, как мушкет времен революционной войны. Слева от них лежали заросшие травой рельсы Эллис-Рейл. В чаще леса справа от них стояли мрачные развалины «арахисовых домов» – крошечных лачуг, сто лет назад построенных компанией «Эллис-гранит» для итальянских эмигрантов, трудившихся на производстве. В свое время в этих домишках ютились три сотни итальянцев. В целом, на острове их не жаловали, но по праздникам им дозволялось пройтись на Эллис-Роуд. На острове когда-то существовала маленькая католическая церковь, куда ходили итальянцы. И все. К тысяча девятьсот семьдесят шестому году католической церкви уже не было (давным-давно сгорела дотла).
Во времена деятельности компании «Эллис-гранит» Форт-Найлз был городок как городок. В нем кипела жизнь. Он напоминал яйцо Фаберже – предмет, покрытый мельчайшей инкрустацией. Столько всего на такой крошечной поверхности! На острове было две бакалейных лавки. Были музей монет, каток, мастерская таксидермиста, редакция газеты, ипподром для скачек на пони, гостиница с баром, где играл пианист. На главной улице друг напротив друга стояли театр «Эллис-Эврика» и танцевальный зал «Эллис-Олимпия». К тысяча девятьсот семьдесят шестому году все это сгорело или разрушилось. «Куда все это подевалось? – гадала Рут. – И как это все здесь помещалось?» Большая часть острова заросла лесом. От империи Эллисов остались только две постройки: универсальный магазин компании «Эллис-гранит» и Эллис-Хаус. Деревянное трехэтажное здание магазина, стоявшее на берегу гавани, пустовало и разрушалось само по себе. Конечно, остались еще каменоломни – дыры в земле с ровными краями, глубиной в тысячу футов. Теперь весной их заполняла талая вода.
Отец Рут называл домишки в чаще леса «гвинейскими хижинами». Наверное, эти слова он когда-то слышал от своего отца или деда, потому что эти домики пустовали уже тогда, когда отец Рут был маленький. Уже тогда, когда маленьким был Сенатор Саймон Адамс, из «арахисовых домов» начали выезжать люди. Гранитное производство начало сворачиваться к тысяча девятьсот десятому году, а к тысяча девятьсот тридцатому окончательно заглохло. Потребность в граните закончилась раньше, чем закончился сам гранит. Существуй рынок гранита – и компания «Эллис-гранит» вечно продолжала бы добычу этого камня. Компания добывала бы его до тех пор, пока полностью не выпотрошила бы острова Форт-Найлз и Корн-Хейвен, до тех пор, пока острова не превратились бы в крошечные гранитные скорлупки посреди океана. По крайней мере, так считали островитяне. Они говорили, что семейство Эллисов забрало бы себе все, если бы только всем не перестало быть нужно то, из чего были сложены эти острова.
Трое спутников шли к Эллис-Хаусу. Они остановились только в тот момент, когда Вебстер увидел на дороге дохлую змею. Он остановился и потыкал змею кончиком слонового бивня.
– Змея, – сказал Вебстер.
– Безвредная, – сказал Сенатор Саймон. Чуть погодя Вебстер снова остановился и протянул бивень Сенатору.
– Возьмите, – сказал он. – Не хочу туда подниматься. Не хочу встречаться ни с каким мистером Эллисом.
Но Сенатор Саймон отказался. Он сказал, что бивень нашел Вебстер, и честь обнаружения такой ценной находки полагалась ему. Он сказал, что бояться мистера Эллиса не стоит. Мистер Эллис хороший, добрый человек. В прошлом, конечно, в семействе Эллисов встречались люди, которых можно было бояться, но мистер Лэнфорд Эллис – человек добрый и воспитанный, и, между прочим, к Рути относится как к собственной внучке. Так сказал Сенатор.
– Правда же, Рути? Ведь он всегда тебе так улыбается! Разве он не был всегда добр к твоей семье?
Рут не ответила. Они пошли дальше.
Все молчали, пока не подошли к Эллис-Хаусу. Ни одно из окон не было открыто, даже шторы не были раздвинуты. Живые изгороди были до сих пор накрыты парусиной, предохраняющей кусты от жестоких зимних ветров. Дом выглядел покинутым. Сенатор поднялся по широким гранитным ступеням к темным двустворчатым парадным дверям и нажал кнопку звонка. А еще постучал. А потом покричал. Ответа не последовало. На подъездной дорожке стоял зеленый пикап. Все трое знали, что это машина Кэла Кули.
– Что ж, похоже, старина Кэл Кули здесь, – сказал Сенатор.
Он пошел вокруг дома. Рут и Вебстер последовали за ним.
Они прошли через сад, где теперь не было никакого сада – только неухоженные заросли низких кустарников. Они прошли мимо теннисного корта, заросшего высокой мокрой травой. Прошли мимо фонтана, который тоже зарос травой и высох. Прошли мимо конюшни. Большие, скользящие на роликах ворота были открыты. В эти ворота бок о бок могли бы въехать две кареты. Конюшня была красивая, но она так давно опустела, что в ней не сохранилось даже следа запаха лошадей.
– Кэл Кули! – окликнул Сенатор Саймон. – Мистер Кули!
Кэл Кули сидел в конюшне на табуретке, стоящей на каменном полу. В конюшне было прохладно, пусто и ничем не пахло. Кэл Кули сидел на табуретке перед каким-то большим предметом и протирал его тряпкой.
– Господи боже! – воскликнул Сенатор. – Это надо же!
Перед мистером Кули на полу стояла деталь маяка – верхняя деталь, точнее говоря, огромная линза, охваченная медными обручами. Ширина ее составляла футов семь. Кэл Кули встал с табуретки. Его рост был примерно семь футов. У него были густые, зачесанные назад иссиня-черные волосы и огромные черные глаза. Широкие плечи, мясистый нос, здоровенный подбородок и глубокая вертикальная морщина прямо посередине лба, словно ее прочертили карандашом под линейку. Судя по внешности Кэла Кули, в его жилах текла индейская кровь. Кэл Кули работал у Эллисов уже двадцать лет, но как будто ни на день не состарился. Незнакомый человек не угадал бы, сколько ему, сорок или шестьдесят.
– О, да это же мой приятель, Сенатор, – зычным баритоном проговорил Кэл Кули.
Кэл Кули был родом из штата Миссури. Свою родину сам он называл «Миссоура». Говорил он с ярко выраженным южным акцентом. Рут Томас, хотя она никогда не бывала на юге Штатов, казалось, что с этим акцентом Кэл Кули перебарщивает. У нее вообще было такое впечатление, что Кэли Кули ведет себя наигранно, притворно. Многое в нем она просто терпеть не могла, а особенно его нарочитый акцент и привычку самого себя именовать «Старина Кэл Кули». Ну, к примеру: «Старина Кэл Кули ждет не дождется, когда же весна придет». Или: «Старина Кэл Кули, пожалуй что, тяпнет еще стаканчик».
Рут терпеть не могла это притворство.
– Ох, поглядите-ка! Мисс Рут Томас! – врастяжку выговорил Кэл Кули. – Не девушка, а оазис. А с ней-то кто? Сущий дикарь.
Вебстер Поммерой, перепачканный в грязи, молча смотрел на Кэла Кули, держа в руках слоновый бивень. Он начал нервно переминаться с ноги на ногу, словно готовился к бегу наперегонки.
– Я знаю, что это такое, – сказал Сенатор Саймон Адамс, подойдя к громадной, великолепной линзе, которую только что протирал тряпкой Кэл Кули. – Я точно знаю, что это такое!
– Догадываешься, приятель?
– Это линза Френеля с маяка, что стоял на Гоутс-Роке, верно? – спросил Сенатор.
– Она самая. Так и есть. Ты там бывал? Ты небось бывал на Гоутс-Роке, да?
– Нет, не бывал, – смутившись и покраснев, ответил Сенатор. – Я бы не смог побывать в таком месте, как Гоутс-Рок. Ты же знаешь, я не плаваю на лодках.
«Естественно, Кэлу Кули это прекрасно известно», – подумала Рут.
– Да ну? – невинно проговорил Кэл.
– Воды боюсь, понимаешь?
– Вот беда-то, – пробормотал Кэл Кули.
Рут гадала: неужели ни разу не случалось так, чтобы Кэла Кули хорошенько отколошматили? Она бы на такое зрелище с радостью поглазела.
– Господи боже! – восхищенно проговорил Сенатор. – Господи боже! Как же тебе удалось раздобыть это стекло с маяка на Гоутс-Роке? Это был восхитительный маяк. Один из самых старых в стране.
– Что ж, приятель. Мы это стеклышко купили. Оно мистеру Эллису всегда нравилось. Вот мы и купили его.
– Как же вы его сюда доставили?
– На лодке, а потом на грузовике.
– Но как вам удалось доставить его сюда так, что об этом никто не знает?
– А что, никто не знает?
– Оно просто роскошное.
– Я его реставрирую для мистера Эллиса. Полирую каждый дюйм стекла и каждый винтик. Уже, пожалуй что, часов девяносто, как начал полировать. Небось не один месяц на реставрацию уйдет. А ведь как оно тогда засияет! А?
– Вот не знал, что детали маяка распродаются. Даже не представлял, что такое можно купить.
– Береговая охрана заменила этот красивый старый маяк современным устройством. Новому маяку даже смотритель не требуется. Правда, здорово? Там сплошная автоматика. Совсем недорого управлять таким маяком. На новом маяке все электрическое. Но никакой тебе красоты. Уродство, можно сказать.
– Это настоящий артефакт, – сказал Сенатор. – Ты прав. Что ж, это стекло вполне годится для музея.
– Это точно, приятель.
Сенатор Саймон Адамс стал разглядывать линзу Френеля.
Она действительно была необычайно красива – только медь и стекло. Стеклянные фаски были толстыми, как доски, и они находили одна на другую скошенными рядами. Небольшой участок линзы, который Кэл Кули успел вынуть, очистить и вставить на место, сверкал, словно оправленный золотом хрусталь. Когда Сенатор Саймон Адамс стал обходить линзу по кругу, чтобы осмотреть ее со всех сторон, его отражение в стекле стало искаженным и волнистым, словно бы видимым сквозь толщу льда.
– Я прежде никогда не видел маяка, – признался он надтреснутым от волнения голосом. – Своими глазами не видел. Не было такой возможности.
– Это не маяк, – надменно поправил его Кэл Кули. – Это только линза с маяка, сэр.
Рут сделала большие глаза.
– Никогда не видел такой линзы. Господи, это такая радость для меня, такой подарок. Конечно, я видел такие на картинках. Я и этот самый маяк видел на картинке.
– В общем, у нас с мистером Эллисом такой маленький проект, – сообщил Кэл Кули. – Мистер Эллис обратился к властям с вопросом, нельзя ли эту штуковину купить. Они назначили цену. Он согласился. Ну и как я сказал, мы над этим стеклышком уже девяносто часов трудимся.
– Девяносто часов, – повторил Сенатор, глядя на линзу Френеля, как зачарованный.
– Линза собрана в тысяча девятьсот двадцать девятом году. Французы ее сделали, – сказал Кэл. – Пять тысяч фунтов весит, приятель.
Линза Френеля стояла на собственном, подлинном медном поворотном круге. Кэл Кули слегка повернул его. Вся линза целиком начала вращаться с поразительной легкостью – громадная, бесшумная, невероятно точно сбалансированная.
– Два пальчика, – горделиво произнес Кэл Кули, показав два собственных пальца. – Два пальчика – только это и нужно, чтобы сдвинуть с места эту махину весом в пять тысяч фунтов. Кто бы поверил? Видали хоть раз такую потрясающую конструкцию?
– Нет, – ответил Сенатор Саймон Адамс. – Нет, я такого не видел.
Кэл Кули снова повернул линзу Френеля. В конюшне было сумрачно, но тот малый свет, который сюда проникал, попал на поверхность огромной вращающейся линзы, отскочил от нее и разбежался искорками по стенам.
– Глядите, как она пожирает свет, – сказал Кэл.
Слово «свет» у него прозвучало почти как «жжет».
– Когда-то на острове Мэн жила женщина, – сказал Сенатор, – которая сгорела заживо, когда лучи солнца прошли сквозь линзу и попали на нее.
– В солнечные дни линзы раньше накрывали рогожей, – кивнул Кэл Кули. – Иначе они бы все подожгли, вот какие они были мощные.
– Мне всегда нравились маяки.
– И мне тоже, сэр. И мистеру Эллису.
– Во времена правления Птолемея Второго в Александрии был построен маяк, который считался одним из чудес света в Древнем мире. Он был разрушен землетрясением в четырнадцатом веке.
– Ну, так про это написано, – заметил Кэл Кули. – Но вопрос спорный.
– А самый первый маяк, – продолжал Сенатор мечтательно, – был построен в Египте ливийцами.
– Я знаю про ливийские маяки, – небрежно выговорил Кэл Кули.
Старинная линза Френеля с маяка на Гоутс-Роке медленно вращалась посередине просторной пустой конюшни, и Сенатор не отрывал от нее глаз. Линза поворачивалась все медленнее и наконец с тихим шелестом остановилась. Сенатор молчал как загипнотизированный.
– Ну, а у вас что? – нарушил тишину Кэл Кули.
Он посмотрел на Вебстера Поммероя, держащего слоновый бивень. Вебстер, покрытый запекшейся грязью и имевший самый что ни на есть жалкий вид, судорожно сжимал в руках свою скромную находку. Он ничего не ответил Кэлу, нервно переступая с ноги на ногу. Сенатор тоже ничего не ответил. Он все еще был зачарован линзой Френеля. И тогда Рут Томас сказала:
– Вебстер сегодня нашел слоновый бивень, Кэл. Это бивень того слона, которого везли на корабле «Клэрис Монро». Этот корабль потерпел крушение сто тридцать восемь лет назад. Вебстер и Саймон разыскивали этот бивень почти целый год. Правда, он замечательный?
Бивень действительно был замечательный. При любых других обстоятельствах все сразу бы сочли этот бивень великолепной находкой. Но только не здесь, в тени Эллис-Хауса, не рядом с потрясающе сохранившейся и такой красивой линзой Френеля, сотворенной французами в тысяча девятьсот двадцать девятом году. Бивень вдруг стал выглядеть ужасно глупо. К тому же Кэл Кули, с высоты своего роста, со своей надменностью, мог унизить что угодно. Он девяносто часов полировал линзу и говорил об этом так, словно совершил нечто героическое, титаническое, и в сравнении с этим то, что растерянный худенький мальчик целый год копался в иле в поисках бивня, выглядело совершенно обыденно (несмотря на то, что Кэл Кули об этом и словом не обмолвился).
Слоновый бивень вдруг превратился в грустную маленькую кость.
– О, как интересно, – наконец произнес Кэл Кули. – Какой интересный проект.
– Я подумал, что мистер Эллис захочет взглянуть на этот бивень, – сказал Сенатор. Он наконец оторвал взгляд от линзы и посмотрел на Кэла Кули с жалкой мольбой. – Я подумал, что мистер Эллис улыбнется, увидев его.
– Может, и улыбнется, – уклончиво ответил Кэл Кули.
– Если мистер Эллис сегодня принимает… – начал Сенатор, но тут же умолк. Он был без шляпы, но если бы он носил шляпу, сейчас он бы нервно комкал в руках ее поля. Но шляпы у него не было, поэтому он просто стал нервно шевелить пальцами.
– Да, приятель?
– Если мистер Эллис принимает, мне бы хотелось поговорить с ним об этом. О бивне. Понимаешь, Кэл, я думаю, что этот бивень – как раз такой предмет, который в конце концов убедил бы мистера Эллиса в том, как на нашем острове необходим музей естествознания. Мне бы хотелось попросить мистера Эллиса, чтобы он позволил использовать для музея старое здание магазина компании «Эллис-Гранит». Для острова. Для целей просвещения, понимаешь?
– Музей?
– Музей естествознания. Мы с Вебстером уже несколько лет собираем экспонаты. У нас скопилась вполне приличная коллекция.
Кэл Кули об этом прекрасно знал. И мистер Эллис об этом знал. Все об этом знали. Рут не на шутку разозлилась. У нее засосало под ложечкой. Она почувствовала, что хмурится и заставила себя разгладить лоб. Она не желала выказывать никаких эмоций перед Кэлом Кули. Она придала своему лицу равнодушное выражение, гадая, кто бы смог подстрелить Кэла Кули. Или убить.
– У нас много экспонатов, – продолжал Сенатор. – Недавно я приобрел заспиртованного омара-альбиноса.
– Музей естествознания, – повторил Кэл Кули задумчиво, словно впервые услышал это словосочетание. – Как забавно.
– Нам нужно место для музея. Экспонаты у нас уже есть. А здание довольно просторное. Мы могли бы разместить в нем уже имеющиеся находки и продолжать поиски. К примеру, там можно было выставить и линзу Френеля.
– Не имеешь же ты в виду, что хочешь забрать маяк мистера Эллиса?
– О нет. Нет! Нет, нет, нет! От мистера Эллиса нам ничего не нужно, кроме разрешения на использование старого здания магазина. Мы возьмем его в аренду, само собой. Мы каждый месяц сможем платить какие-то деньги. Думаю, эта идея может ему понравиться – ведь здание пустует уже много лет. А от мистера Эллиса нам никаких денег не нужно. Мы не хотим посягать на его собственность.
– Очень надеюсь, что ты не денег просить пришел.
– Знаете что? – вмешалась Рут Томас. – Я подожду снаружи. Надоело мне здесь торчать.
– Рут, – с неожиданной заботой произнес Кэл Кули. – Ты что-то разволновалась, милая.
Рут не одарила его взглядом.
– Вебстер, хочешь пойти со мной?
Но Вебстер Поммерой предпочел топтаться на месте рядом с Сенатором, судорожно сжимая в руках слоновый бивень – так, словно в этом бивне жила надежда. Рут Томас вышла из конюшни одна, прошагала по заброшенному пастбищу к скалистым утесам, откуда открывался вид на остров Корн-Хейвен. У нее не было сил смотреть на то, как Сенатор распинается перед управляющим Лэнфорда Эллиса. Она такое уже видела раньше, и это было невыносимо. Она подошла к краю утеса и стала рассеянно срывать с камней лишайники. По другую сторону пролива был хорошо виден остров Корн-Хейвен, окутанный жарким маревом.
Сегодня Сенатор Саймон Адамс в пятый раз явился к мистеру Лэнфорду Эллису с официальным визитом. То есть, может быть, он и еще приходил, но для Рут Томас этот визит был пятым. Мистер Эллис ни разу не удостоил их вниманием. Да, возможно, Сенатор уже много раз здесь бывал, часами напрасно ждал перед Эллис-Хаусом, а Кэл Кули ему всякий раз наигранно виновато объяснял, что мистер Эллис себя неважно чувствует и гостей не принимает. Каждый раз с Сенатором приходил Вебстер. Каждый раз он держал в руках какую-нибудь находку, которая, как надеялся Сенатор, поможет убедить мистера Эллиса в необходимости создания музея естествознания. Он должен был стать общественным учреждением (и об этом Сенатор всякий раз говорил искренне и сердечно), где жители острова (всего за десять центов!) смогут увидеть экспонаты, демонстрирующие историю их родного острова. Сенатор Саймон заготовил для мистера Эллиса страстную речь, но пока еще не было шанса произнести ее. Эту свою речь он несколько раз цитировал Рут. Она вежливо слушала, хотя всякий раз у нее немножко щемило сердце.
– Поменьше умоляйте, – всегда советовала она Сенатору. – Побольше убедительности.
Конечно, некоторые из находок Сенатора Саймона были неинтересными. Он собирал все что попало и куратором был кое-каким – не тем, кто сортирует находки и выбрасывает не представляющие ценности. Сенатор считал, что все старинные предметы ценны. На острове люди редко что-либо выбрасывали, поэтому, естественно, почти каждый подвал на Форт-Найлзе уже представлял собой в некотором роде музей – музей старых, ненужных рыболовных снастей, вещей, принадлежавших умершим предкам, или музей игрушек давно выросших детей. Но никто ничего из этих вещей не сортировал, не заносил в каталог, не объяснял, что это за вещь, поэтому желание Сенатора создать музей, безусловно, было благородным.
– Самые простые вещи, – постоянно объяснял он Рут, – становятся редкостями. Во время Гражданской войны самой распространенной вещью в мире был синий шерстяной мундир солдата армии северян. Разве солдаты хранили эти мундиры после войны как сувениры? Нет. О, конечно, где-то сохранились красивые генеральские мундиры и красивые кавалерийские штаны, но никому в голову не приходило сберечь простой синий солдатский мундир. Мужчины возвращались домой с войны и надевали эти мундиры для работы в поле, а когда мундиры рвались, жены пускали их на тряпки или вырезали из них квадратики для пледов. Словом, в наши дни совсем простой солдатский мундир времен Гражданской войны – самая большая редкость в мире.
Он объяснял все это Рут, укладывая в корзину пустую коробку от кукурузных хлопьев или неоткупоренную банку консервированного тунца. К корзине был привязан ярлык с надписью «ДЛЯ БУДУЩИХ ПОКОЛЕНИЙ».
– Нам не дано сегодня знать, что станет ценностью завтра, Рут, – говорил Сенатор.
– Хлопья? – недоверчиво спрашивала Рут. – Хлопья, Сенатор? Хлопья?
В общем, не было ничего удивительного в том, что очень скоро в доме Сенатора стало не хватать места для его разрастающейся коллекции. Не было ничего удивительного и в том, что Сенатор воспылал идеей разместить музей в здании магазина компании «Эллис-гранит», которое пустовало уже сорок лет. Здание разрушалось, оно было совершенно бесполезно. И тем не менее мистер Эллис ни разу не дал Сенатору ответа, не кивнул, он молчал и игнорировал все попытки поговорить с ним. Лэнфорд Эллис как будто ждал, что Сенатор охладеет к этой идее, как будто ждал, что переживет Сенатора, и тогда уж все разрешится само собой – решать ничего не придется.
По проливу кругами ходили омаровые лодки. Сидя на краю утеса, Рут рассмотрела лодку мистера Ангуса Адамса, лодку мистера Дьюка Кобба и лодку своего отца. А за этими лодками она увидела четвертую. Возможно, она принадлежала кому-то из рыбаков с острова Корн-Хейвен. Канал был заполнен таким количеством поплавков (которыми отмечали омаровые ловушки), что казалось, будто в воду высыпали конфетти. В этом проливе рыбаки ставили ловушки чуть ли не одну на другой. Добывать здесь омаров было рискованно. Границу между Форт-Найлзом и Корн-Хейвеном никто никогда не устанавливал, и нигде за нее так не спорили, как в проливе Уорти. Рыбаки с обоих островов сами определяли территорию лова и ревностно ее оберегали. Порой они срезали чужие ловушки, порой устраивали коллективные атаки на чужие территории.
«Им только волю дай, – ворчал Ангус Адамс, – так они свои ловушки у нас на крыльце поставят». На острове Корн-Хейвен, ясное дело, то же самое говорили о ловцах омаров с Форт-Найлза. И те, и другие были правы.
В тот день Рут Томас показалось, что лодка с Корн-Хейвена стоит чуть ближе к Форт-Найлзу, но точно сказать было трудно, даже глядя на пролив с высоты. Рут попыталась подсчитать число цепочек поплавков. Она сорвала травинку и, зажав ее пальцами, сделала из нее свисток. Она затеяла игру: представила, что видит это зрелище впервые в жизни. Она зажмурилась на несколько секунд и медленно разжала веки. Море! Небо! Это было так красиво. Она жила в таком красивом месте! Рут попробовала взглянуть на омаровые лодки так, словно не знала, сколько они стоят, кому принадлежат, как пахнут. Как бы все это выглядело для того, кто впервые попал на остров? Как бы выглядел пролив Уорти для человека, скажем, из Небраски? Лодки показались бы ему игрушечными – миленькими и славненькими, как те, с которыми детишки играют, сидя в ванне. А в этих игрушечных лодочках сидят игрушечные рыбаки в ярких комбинезонах и приветливо машут друг дружке руками.
«Вот интересно, – подумала Рут, – если бы у меня была собственная омаровая лодка, если бы я была капитаном, может быть, мне было интереснее ловить омаров? Может быть, мне просто не нравится работать с отцом?» Но она не могла представить, кого бы взяла в помощники. Она мысленно представила себе всех молодых парней с острова, чтобы лишний раз убедиться: все они законченные балбесы. Балбесы и пьянчуги. Неумехи, лентяи, грубияны, косноязычные, потешные. Ни с кем из них она не могла общаться – терпения не хватало. Исключение составлял только Вебстер Поммерой, которого Рут жалела, за которого переживала, как мать. Но Вебстер был болен, и никакой помощник на лодке из него не получился бы. Да и сама Рут, по большому счету, ловцом омаров себя не считала. Не стоило себя обманывать. Она ничего не понимала в навигации, не знала, как ухаживать за лодкой. Однажды, увидев дым, выходящий из отверстия в моторе, она закричала: «Пожар!», в то время как этот дым на самом деле был паром, струящимся из дырочки в шланге.
«Рут, – сказал ей тогда отец. – Ты, спору нет, сообразительная, но не очень умная».
Но ведь она была умная. У Рут всегда было такое чувство, что она умнее всех, кто ее окружает. С чего она это взяла? Кто и когда ей такое сказал? Бог свидетель, Рут никому ни за что не призналась бы открыто в этом чувстве. Это прозвучало бы отвратительно, ужасно и нагло – то, что она считает себя такой умной.
«Ты себя умней всех считаешь». Рут часто слышала такое обвинение от соседей на Форт-Найлзе. Это ей говорили некоторые из Поммероев, и Ангус Адамс так говорил, и сестры миссис Поммерой, и одна старая сучка с Лэнгли-Роуд, у которой Рут как-то летом стригла лужайку по два доллара за раз. «Ой, да ладно», – обычно отвечала Рут.
Более убедительно она возражать не могла, потому что и в самом деле считала себя умнее всех. Это чувство гнездилось у нее не в голове, а в сердце. Она ощущала это в своем дыхании.
По крайней мере, она была достаточно умна для того, чтобы понять, как раздобыть собственную лодку, если бы она пожелала ее заиметь. Она была не глупее тех мужчин с Форт-Найлза и Корн-Хейвена, которые зарабатывали на жизнь ловлей омаров. Почему бы и нет? Ангус Адамс знал одну женщину с острова Монеган, которая занималась ловлей омаров одна, без помощника, и добилась неплохих успехов. Брат этой женщины умер и оставил ей лодку. Она была незамужняя и имела троих детей. Звали ее Флагги. Флагги Корнуолл. Она стала опытной добытчицей омаров. Как рассказывал Ангус, свои поплавки она красила в ярко-розовый цвет и украшала пятнышками в виде желтых сердечек. При этом Флагги Корнуолл женщина была суровая. Она обрезала поплавки на чужих ловушках, если считала, что они ей мешают. Ангус Адамс ею искренне восхищался. Он часто говорил о ней.
Рут смогла бы сделать это. Она смогла бы ловить омаров одна, без помощника. Правда, красить поплавки в розовый цвет и размалевывать желтыми сердечками она бы не стала. «Господи, Флагги, или ты себя совсем не уважаешь?» Рут покрасила бы свои поплавки в приятный классический бирюзовый цвет. А еще она гадала, что это за имечко такое – «Флагги». Наверное, прозвище. Флоренс? Агата? У Рут никогда никакого прозвища не было. Она решила: если станет ловцом омаров (или ловчихой?), то что-нибудь непременно придумает, лишь бы не вставать в такую рань по утрам. Нет, ну правда, зачем умному рыбаку просыпаться в четыре утра? Наверняка как-то можно было без этого обойтись.
– Любуешься нашим видом?
Прямо позади Рут остановился Кэл Кули. Она испугалась, но виду не подала. Медленно обернулась и в упор уставилась на него.
– Допустим.
Кэл Кули не стал садиться. Стоял и смотрел на нее сверху вниз. Его колени почти касались ее плеч.
– Я отправил твоих друзей домой, – сообщил он.
– Мистер Эллис повидался с Сенатором? – спросила Рут, заранее зная ответ.
– Мистеру Эллису сегодня не по себе. Он не смог принять Сенатора.
– С чего это ему не по себе? Он никогда не принимает Сенатора.
– Пожалуй, что так.
– Вы себя совсем вести не умеете. Не представляете, как грубо вы себя ведете.
– Я не знаю, какого мнения мистер Эллис об этих людях, Рут. Я подумал, что сейчас еще слишком рано, чтобы мистер Эллис мог разговаривать с каким-то психом.
– Четыре часа пополудни, оболтус.
Рут очень понравилось, как это прозвучало. Очень спокойно. Кэл Кули еще какое-то время постоял около нее. Он стоял, словно дворецкий, но в его позе было что-то более интимное. Он вел себя вежливо, но при этом стоял слишком близко. Рут это не понравилось. Ей не нравилось говорить с ним, не видя его.
– Почему бы вам не присесть? – наконец проговорила она.
– Ты хочешь, чтобы я сел рядом с тобой, да? – уточнил Кэл.
– Это уж как вам хочется, Кэл.
– Благодарю, – сказал Кэл и сел. – Весьма гостеприимно с твоей стороны. Благодарю за приглашение.
– Здесь ваша собственность. Я не могу вести себя гостеприимно на вашей земле.
– Это не моя собственность, юная леди. Это собственность мистера Эллиса.
– Вот как? Все время об этом забываю, Кэл. Забываю, что это не ваша собственность. А вы об этом тоже порой забываете, да?
Кэл не ответил. Он спросил:
– Как зовут этого мальчишку? Этого мальчишку с бивнем?
– Его зовут Вебстер Поммерой. Кэл Кули это прекрасно знал. Он устремил взгляд на море и рассеянно процитировал:
– «Хитрый юнга Поммерой вставил в задницу стекло. Подошел к мальчишке шкипер и лишился кой-чего».
– Очень смешно, – буркнула Рут.
– Похоже, он славный мальчуган.
– Ему двадцать три года, Кэл.
– Он, похоже, влюблен в тебя. Правда?
– Господи, Кэл. Полная ересь.
– Послушать тебе только, Рут! Ты теперь стала такая образованная. Такие умные слова произносишь. Это так радостно, Рут. Мы все так рады, что дорогостоящее образование приносит свои плоды.
– Чувствую, вы мне зубы заговариваете, Кэл. Разозлить меня пытаетесь. Вот только не пойму, чего вы добиваетесь.
– Это неправда, Рут. Вовсе я не пытаюсь тебя разозлить. Я твой самый ярый сторонник.
Рут язвительно рассмеялась:
– Знаете что, Кэл? Этот слоновый бивень – в самом деле очень важная находка.
– Да. Ты так сказала.
– Вы пропустили мимо ушей историю, очень интересную историю, связанную с необычным кораблекрушением. История просто невероятная, а вы на нее никакого внимания не обратили. И можно было бы на вас обидеться, если бы все не было так чертовски типично.
– Это неправда. Я на все обращаю внимание.
– О да. На кое-что вы обращаете очень даже много внимания.
– Старина Кэл Кули не может не обращать внимания.
– Тогда вам следовало обратить больше внимания на этот бивень.
– Меня заинтересовал этот бивень, Рут. Я его оставил у себя и хочу показать его мистеру Эллису попозже. Думаю, он очень заинтересуется.
– Что это значит – «оставил у себя»?
– Просто оставил.
– Вы его забрали?
– Говорю же, я его оставил у себя.
– Вы его забрали. Вы их отправили домой без бивня. Господи! Кто же так делает?
– Не желаете выкурить со мной сигаретку, юная леди?
– Все вы тут гады.
– Если ты хочешь покурить, я никому не скажу.
– Я не курю, Кэл, мать вашу!
– А я думаю, что ты делаешь много плохих вещей, только никому не рассказываешь.
– Вы забрали у Вебстера бивень и прогнали его? Свинство натуральное. Как же это на вас похоже!
– Ты сегодня такая хорошенькая, Рут. Я тебе это сразу хотел сказать, но не было возможности.
Рут вскочила.
– Ладно, – буркнула она. – Я ухожу домой. Она сделала несколько шагов, но Кэл Кули сказал:
– На самом деле, тебе бы стоило остаться. Рут остановилась. Она не обернулась, она замерла на месте.
По тону Кэла она догадалась, что он сейчас скажет.
– Если ты сегодня не слишком занята, – сказал Кэл Кули, – мистер Эллис хотел бы с тобой повидаться.
Они вместе отправились к Эллис-Хаусу. Молча миновали выпасы и заброшенные сады, поднялись по ступенькам на веранду, вошли в широкие французские двери. Прошли через просторную темную гостиную, потом – по коридору, потом поднялись по скромной задней лестнице – лестнице для прислуги, оттуда – снова по коридору и наконец остановились перед дверью.
Кэл Кули словно бы собрался постучать, но не сделал этого. Он прошел еще немного вперед по коридору и вошел в другую дверь. Он поманил Рут за собой. Она послушалась. Кэл Кули положил тяжелые руки на плечи Рут и прошептал:
– Знаю, ты меня ненавидишь. – И улыбнулся.
Рут промолчала.
– Я знаю, что ты меня ненавидишь, но я могу сказать тебе, в чем дело, если хочешь.
Рут не ответила.
– Так ты хочешь узнать, в чем дело?
– Мне все равно, что вы скажете, а что не скажете, – сказала Рут. – Для меня это не имеет никакого значения.
– Нет, тебе не все равно. Самое главное, – приглушенным голосом проговорил Кэл, – это то, что мистер Эллис просто хочет тебя увидеть. Он уже несколько недель про тебя спрашивает, а я ему соврал. Я сказал, что ты еще не приехала из школы. Потом сказал, что ты помогаешь отцу на лодке.
Кэл Кули ждал от Рут ответа, но она молчала.
– Я подумал, что ты меня за это поблагодаришь, – сказал Кэл. – Я не люблю врать мистеру Эллису.
– Ну так не врите, – сказала Рут.
– Он даст тебе конверт, – сообщил Кэл. – В конверте – триста долларов.
Он снова стал ждать ответа, но Рут упорно молчала. Кэл добавил:
– Мистер Эллис скажет тебе, что это подарок. И отчасти это так и есть. Ты сможешь потратить эти деньги, на что пожелаешь. Но ты же понимаешь, для чего это, верно? Мистер Эллис хочет попросить тебя об одолжении.
Рут молчала.
– Да-да, именно так, – продолжал Кэл Кули. – Он хочет, чтобы ты навестила свою маму в Конкорде. И отвезти тебя туда должен я.
Они стояли в дверном проеме. Руки Кэла, лежащие на широких плечах Рут, казались ей ужасно тяжелыми. Они простояли так довольно долго.
– Сделайте это, юная леди, – наконец проговорил Кэл.
– Вот дерьмо, – процедила сквозь зубы Рут. Кэл опустил руки.
– Просто возьми деньги, – посоветовал ей Кэл. – Лучше с ним не спорить.
– Я с ним сроду не спорила.
– Возьми деньги и веди себя прилично. Потом обговорим детали.
Кэл Кули вышел в коридор и направился к другой двери. Он постучал и шепнул Рут:
– Ты же хотела этого? Узнать, в чем дело, верно? Чтобы никаких сюрпризов. Ты же хочешь знать, что происходит, да?
Он открыл дверь нараспашку. Рут переступила порог. Дверь с красивым шорохом закрылась за ней, словно зашелестела дорогая ткань.
Рут оказалась в спальне мистера Эллиса.
Кровать была застелена и выглядела так, словно на ней никто никогда не спал. Казалось, что белье изготовлено одновременно с самой кроватью и то ли прибито, то ли приклеено к дереву. Кровать словно бы сошла с витрины дорогого магазина. Вдоль стен стояли книжные шкафы, наполненные рядами книг в темных переплетах. Почти все они были одинакового цвета, будто мистер Эллис когда-то купил один томик, а потом размножил его. В камине горел огонь. На каминной доске стояли тяжелые охотничьи муляжи подсадных уток. На стенах, покрытых старыми обоями, висели картины в рамах с изображениями парусных кораблей.
Мистер Эллис сидел у камина в большом вольтеровском кресле. Он был очень, очень старый и худой. Он был по пояс укрыт пледом, совершенно лысый, казалось, кожа у него на голове тоненькая, как папиросная бумага, и холодная. Он протянул старческие руки к Рут Томас. Его тускло-голубые глаза наполнились слезами.
– Рада вас видеть, мистер Эллис, – сказала Рут.
Старик улыбнулся. Улыбка словно прилипла к его губам.