9
ТРОПА ХОШИМИНА

Мы с Тамом обошли все университеты, расклеивая объявления «Требуется гид», которые тут же срывали угрюмые администраторы. Мы разговаривали с полными энтузиазма молодыми людьми, которые испарялись, словно утренний туман, заслышав, что от них потребуется поднапрячь мышцы ног. Устало откинувшись на спинку стула после того, как очередной претендент с пушком на щеках повернулся ко мне и сказал: «Вы лучше садитесь на машину, врум-врум! Ха!», я взобралась на его раздолбанный школьный велосипед и без лишних слов проехалась кружок.

– Им не хочется уезжать далеко от дома, – благосклонно оправдывал их Там.

Но правда оказалась куда более нелицеприятной. Если студент хорошо говорил по-английски, значит, получил хорошее образование, а следовательно, был из богатой семьи, а богатенькие детки не спят в гамаках и не таскаются с рюкзаками.

– Там, я хочу поехать одна.

Он стал возражать. За те несколько недель, что мы были знакомы, Там стал мне больше чем другом. Он принял меня в свою семью и теперь играл роль бдительного старшего брата, который оберегал меня и искренне интересовался моими надеждами и мечтами. Он хотел передать меня под надежную опеку человеку, достойному доверия, как и он сам. Меня тронула его забота. Пообещав найти себе в попутчики другого иностранца, я втайне решила уехать на север, как только мою визу продлят еще на месяц.

В нашей маленькой компании в пансионе появилось новое лицо. Вернувшись домой, я увидела его на ободранном пластиковом диване, окруженном людьми. Его трехдневная щетина была вся в глубоко въевшейся грязи, а рубашка в пятнах и порвана в нескольких местах. Грязный рюкзак приютился у его ног, как верный пес. Полдюжины туристов-путешественников окружили незнакомца, в благоговейной тишине слушая его рассказ. Я тихонько присела с ними.

Он приехал из Китая, пересек границу, которую пересечь было совершенно невозможно – к северу от Ханоя, – и совершил путешествие по Тонкинским Альпам, где жил с местными племенами. Он утверждал, что бегло говорит по-вьетнамски и на языке хмонгов, хотя те несколько слов, которые он вымолвил в промежутке между своими байками, были невнятны и не имели смысла.

Он ехал автостопом, как правило, на военных машинах и грузовиках, следуя вдоль границы к югу. Его путь лежал через самые труднопроходимые горы в Юго-Восточной Азии. Ночью водители приглашали его разделить ночлег в дешевых клоповниках и щедро угощали домашним виски и жареной собачатиной.

– А как же полицейские и разрешения? – спросила я.

Он громко и презрительно расхохотался.

– Полицейские ступить боятся в те места, – ответил он. – Они боятся горных племен, считают их дикарями.

Мое сердце чуть не выпрыгнуло из груди.

На юге ему понравилось меньше. Сейчас он направлялся в Камбоджу по суше и планировал в конце концов попасть в Лаос и там провести полгода в семье хмонгов в какой-нибудь глухой деревне. Ему не хотелось платить пять долларов таксисту за поездку к камбоджийской границе, поэтому он искал кого-нибудь, кто согласился бы подвезти его на мотоцикле бесплатно.

Я подошла к нему, когда все разошлись. Он выслушал, как я расхваливаю свое предполагаемое путешествие по тропе Хошимина.

– Звучит интересно, – ответил он ни к чему не обязывающим тоном. – Я вернусь через три недели, если у тебя есть время ждать.

Он уже нашел себе попутчика – молодого услужливого китайца, который везде носил с собой пухлый блокнот с сотнями вьетнамских визиток, каждый незанятый дюйм которых был испещрен кружевными восточными иероглифами. Китаец сидел по-турецки на полу с тремя туристами, направляющимися в Ханой, и с серьезными видом (не выговаривая букву «р») объяснял, как обращаться с кондукторами автобусов, следующих из Нячанга в Дананг, которые так и норовят обмануть иностранца и запросить особую «туристическую» цену.

– Надо дождаться влемени за тяс до отплявления автобуса. Потом найти местный вьетнамский теловек и поплясить купить билет. За две минуты до отплявления плигайте в автобус. Когда кондуктол сплёсит билет, сказите: плятить тулиститескую цену не буду! Стойте насмелть: билет стоит двенадцать тысять донг, не восемнадцать тысять!

Разница в шестьдесят центов!

– Но, – добавил он, печально покачав головой, – если сядете на эсплесс, они вас высвыльнут. Садитесь только в местный автобус.

Разница во времени – четыре с половиной часа.

Я все думала, выдержу ли еще три недели в Сайгоне, когда ко мне потянулся пухлый молодой человек, сидевший на диване, и подергал мою сумку с видеокамерой.

– Снимаете? – спросил он.

Я кивнула и слегка устыдилась себя. Между стычками с моими проводниками и утомительными велосипедными переездами наснимала я, прямо скажем, немного.

– Посмотрим?

Я достала камеру и протянула ему. Он повертел ее в руках, критически осматривая со всех сторон:

– Вы думаете этим снимать фильм?

– Думаю, – наивно ответила я, – а что?

– Да эта камера – кусок дерьма. Только для домашнего видео и годится. Дайте-ка посмотрю, что у вас за пленка. «Сони». Так я и думал. – Он выронил картридж, как будто тот обжег ему пальцы. – Получите одни запоротые кадры. Лучше бы взяли «Фуджи». Как у меня.

Он дотошно осмотрел мое оборудование, раскритиковав все мои фильтры, сморщив нос при виде моих аккумуляторов и кабелей.

– Я заряжаю камеру от мотоциклетного мотора, – наконец заявил он.

«Хорошая идея», – подумала я.

Он оказался продюсером из Канады, который снимал здесь фильм про древнюю дорогу мандаринов. Он планировал купить мотоцикл в Таиланде и проделать маршрут через Камбоджу, по шоссе, идущему вдоль вьетнамского побережья, до самого Китая. Но судьба распорядилась иначе: из-за недавнего происшествия с туристами, погибшими в Камбодже, наземная граница была закрыта, и иммиграционные власти отказали ему во въезде. Он был вынужден с убытком продать свой мотоцикл в Таиланде и прилететь в Сайгон на самолете. Теперь у него не хватало денег, и он искал попутчика, согласного отправиться на север вместе с ним на одном мотоцикле.

Настоящий оператор! Я присмотрелась к нему получше. Мы могли бы снимать друг друга. А я нахваталась бы от него полезных советов и улучшила бы свои убогие операторские навыки. Я сквозь пальцы посмотрела на его комплекцию – он напоминал перекормленного сирийского золотистого хомячка – и пригласила с собой на север. На велосипеде.

Моя щедрость его не поразила.

– Это хороший велосипед? – подозрительно спросил он. – А то знаете, бывает такое вьетнамско-русское дерьмо…

Я представила свою древнюю китайскую раздолбайку.

– Велосипед не вьетнамский, – ответила я. – И он почти такой же хороший, как моя камера.

– Кстати, о камерах, – заметил он, – у вас нет поглотителя влаги? Мой рюкзак попал под дождь. Камера еле дышит. Просушить бы ее.

– Моя камера водонепроницаемая, – заметила я. – И в рабочем состоянии.

– Ага, конечно, – бросил он и почесал брюхо.

Я отдыхала в своей комнате размером с чулан: в одном углу унитаз, торчащий из пола, и календари во всю стену с изображением обнаженных вьетнамок с несоразмерными буферами. И тут услышала стук в дверь. «Только бы не Хомяк», – взмолилась я. Мое импульсивное предложение потащить его с собой в горы, где он пыхтел бы и обливался потом, очень скоро перестало казаться таким уж удачным.

За дверью стоял незнакомец, высокий мужчина с выгоревшими волосами, густыми коричневыми усами и голубыми глазами, которые на его загорелом лице выглядели не на своем месте. Его рука лежала на дверной ручке.

– Слышал, у вас есть два мотоцикла на продажу, – произнес он.

Видимо, «велосипед» превратился в «мотоцикл», «один» в «два», а «ищу попутчика» в «продаю» – слухи среди путешественников разлетались с молниеносной скоростью.

Я выложила ему все как есть. И будь что будет, позвала его в попутчики.

Но видимо, было что-то такое в велосипедах, что отвращало таких вот «индиана джонсов» сильнее, чем зоб или гонорея. Он выбил сигарету из смятой пачки «Мальборо», переваривая то, что я ему только что сказала.

– Я тут присмотрел себе «хонду» с 450-сантиметровым мотором. Классический мотоцикл, старушка, оставшаяся чуть ли не с военных времен. Настоящая красавица.

Он замолк и оглядел меня сквозь завитки сигаретного дыма.

– Двое на ней запросто поместятся.

Он планировал купить мотоцикл в Сайгоне, пару месяцев поездить на нем по пути в Ханой, потом продать за более высокую цену и улететь в Лаос. Он был родом с Аляски и уже восемь лет приезжал в Азию каждую зиму, спасаясь от арктических холодов. Летом работал плотником, строителем, добровольцем во время разлива нефти с «Экссон Валдиз» – короче, разнорабочим. Больше всего ему нравилась рыбалка, особенно на чавычу, которая достигала таких размеров, что и руками не показать.

– Мои друзья всегда сверяются с таблицей приливов, прежде чем мне позвонить, – с гордостью проговорил он.

Ему был сорок один год, а улыбка – как у мальчишки; когда он улыбался, волоски над верхней губой раздвигались и натягивалась кожа, постепенно сдававшая под натиском беспощадного тропического солнца и крепких сигарет, которые он выкуривал одну за другой. Он хотел, чтобы мы купили его красавицу «хонду» в складчину.

Я предложила ему купить велосипед и бросить курить.

Он зажег еще одну сигарету.

Я поразмыслила над его предложением. Было бы неплохо произвести вылазку в горы, прежде чем посвятить им сердце и душу на следующие шесть месяцев. Ведь, по правде говоря, я знала о тропе Хошимина совсем мало, не считая рассказов из вторых рук о полицейских без чувства юмора и непролазных дорогах. Можно несколько недель поездить по тропе на мотоцикле, потом сесть на местный автобус до Сайгона и начать все сначала, только на этот раз по-настоящему.

Мы договорились поделить затраты на горючее и поломки на демилитаризованной территории (ныне несуществующей). Я предложила вносить пять долларов в день в качестве арендной платы за мотоцикл и, достав топографическую карту, показала ему шоссе № 14: тонкую линию, змейкой петляющую через неприступное центральное нагорье, в сравнении с куда более гостеприимным рельефом побережья. Меньше года назад эта территория была закрыта для американцев. Рассказы редких путешественников, побывавших там, не пылали энтузиазмом. Он согласился попробовать.

А когда он ушел, я поняла, что даже не знаю, как его зовут.

Там был в восторге. Он суетился вокруг меня, как отец невесты; ему доставляло радость улаживать оставшиеся дела, прежде чем он наконец сможет препоручить меня другому порядочному человеку.

Сперва мы наведались в злосчастную штаб-квартиру Союза коммунистической молодежи. К директору Там уже успел сходить после моего возвращения, и я догадывалась почему: чтобы извиниться за мое поведение, хоть он и знал, что проводники не выполнили своих обязанностей. В ответ директор предложил раздобыть мне желанную трехмесячную визу, что избавило бы меня от необходимости ехать в Бангкок за новым комплектом документов.

Судя по тому, как часто Там заговаривал о чаевых для моих проводников, я поняла, что его смущает мой отказ выплатить им добровольное вознаграждение за услуги. В мире, где приходится выживать на улице, эти деньги не воспринимались им как потраченные впустую, ведь они помогли бы наладить отношения, которые в будущем пригодились бы независимо от того, как эти люди вели себя прежде. Но, вспомнив, как Тяу угощал восьмерых приятелей шикарным ужином за мой счет, а Фунг отсыпался после ночной попойки, пока солнце не начинало клониться к закату, я только укрепилась в своей непоколебимости. Они не получат больше, чем заслужили, и я готова была ответить за это.

Так и вышло. Директор вежливо сообщил нам, что в ближайшем будущем американцам продлять визы не будут. Значит, через пару месяцев, когда кончится мой срок, мне предстоит совершить недешевый наземный переезд в Бангкок через Пномпень и подать заявку на новую визу. Оказалось, азиатское самолюбие стоит куда дороже, чем я думала.

Следующей нашей остановкой был дом Гулика, человека-пули, который продал мне велосипед, бессовестно завысив цену. Коль скоро мне предстояло преодолеть суровые горы меньше чем за две недели, есть смысл иметь под собой кое-что поустойчивее односкоростного школьного велосипеда весом в сорок фунтов. Я осторожно проинструктировала Тама, велев сказать Гулику, что он меня обманул, – и мы оба знали это, поэтому я хотела бы вернуть велосипед по той же цене.

Там двадцать минут с хмурым видом переводил мою недвусмысленную фразу. Гулик внимательно выслушал его, смерил меня оценивающим взглядом и почесал подбородок.

– Что ты ему сказал? – спросила я.

– Что тебе надо немедленно уехать из страны из-за проблем с визой. Попросил его сжалиться над тобой и помочь продать велосипед, – ответил Там, не моргнув глазом.

Гулик потянул его за рукав.

– Пятнадцать долларов, – сказал он по-вьетнамски. Четыре недели тому назад велосипед стоил пятьдесят пять.

Я пожала плечами, стиснула зубы и стала смотреть, как Там возвращает велосипед, рассыпаясь в благодарностях. Система явно работала. Теперь все зависело от меня: или стать ее частью, или пойти ко дну.

У гостиницы красовалась блестящая хромово-черная «хонда». Мой таинственный незнакомец гордо стоял рядом. Хозяйка сказала мне, что его зовут Джей. Он продемонстрировал свое новое приобретение с энтузиазмом торговца автомобилями, открутив крышечку на бензиновом баке и позволив заглянуть внутрь, похлопав по мягким виниловым сиденьям и под завязку оседлав его на манер мотогонщика, картинно наклонившись вперед.

– Прокатиться не хочешь? – спросил он.

У меня на уме как раз было одно местечко. В десяти милях к северу высилась тлеющая куча мусора – свалка, куда попадали отходы двухмиллионного населения Сайгона. Вот уже несколько недель я уговаривала Тама отвезти меня туда, чтобы поговорить со старьевщиками и поглазеть на их товар.

Он отнесся к моей идее с большой неохотой – слышал, что иностранцам туда ездить запрещено, и когда один датчанин попытался заснять свалку на камеру, его арестовали.

– Поехали! – приказала я Джею, забравшись на сиденье позади него. – Я покажу дорогу.

Свалка размером с футбольное поле кишела тараканами, крысами и собирателями мусора. Они роились вокруг бульдозеров, возивших мусор туда-сюда, готовые схватить любую мало-мальски ценную вещь, которая нет-нет да промелькнет среди гниющих грейпфрутовых корок и прозрачных полиэтиленовых мешочков. По крайней мере половина из них были дети, некоторые едва ли старше шести, они ловко перебирали отходы гнутыми металлическими крючками и шустрыми пальцами.

Небольшой участок возле дороги был весь завален горами собранных сокровищ: куча черных галош вышиной в восемь футов, шестифутовая кипа женских блузок, почерневшая от налетевших мух груда серых костей.

Однако обильными собранные богатства казались лишь на первый взгляд. Настоящих находок было на удивление мало. Мусор, попадавший на конечный пункт – свалку, – был уже тысячу раз просеян сайгонскими старьевщиками. От их ястребиных глаз не ускользало ничего ценного. Даже старый чан, весь во вмятинах, протертый кое-где до дыр, мог привлечь внимание городских бездомных, которые сплошным потоком, на велосипедах или просто вооруженные двойными корзинами с ржавыми банками, целыми днями бродили от одной потенциальной находки к другой, отбрасывая в сторону дохлых крыс и гнилую капусту, в поисках чего-нибудь, что можно было бы съесть или продать. В пять утра на улицы выходили уборщицы: хрупкие молодые женщины в перчатках до локтей и белых хирургических масках. В руках у них были самодельные метлы со стершимися прутьями. И снова городские старьевщики сновали мимо, как безмолвные призраки, ненадолго задерживаясь у сваленного в кучу мусора, и шли дальше. В конце концов груды мусора лопатами грузили в грузовик, который медленно ехал на свалку, оставляя за собой дорожку из рассыпанных объедков и клубы едкого черного газа. На свалке процесс начинался заново.

Было что-то странное в этих собирателях, которые рыскали по гниющему полю, соревнуясь с тараканами и блохастыми собаками за право обладания отбросами. В отличие от фермеров, высаживающих рис, они двигались не в гипнотически-медленном ритме, а проворно, по-птичьи; их глаза были само внимание, а пальцы готовы выхватить ценную добычу из мусорной кучи. Дети часто смеялись и давали друг другу взглянуть на свои приобретения, словно малыши на пляже, собирающие выброшенные морем цветные стеклышки.

В этом была своя закономерность. Фермер, оглядывающий поля, точно знал, на какой урожай можно надеяться даже при самых благоприятных обстоятельствах. Но в этом море нечистот возможности были бесконечны, а надеяться оставалось лишь на случайность. Стоило лишь граблями провести, и в куче грязи могли обнаружиться золотое кольцо, браслет, исправный карбюратор. Кто угодно, будь он молод или стар, мужчина или женщина, мог вдруг разбогатеть, если только повезет.

Вдоль шоссе среди отбросов сидели на корточках старьевщики; из их рисовых мешков высыпались пригоршни мусора, который предстояло рассортировать. Маленький мальчик в конусообразной шляпе с большими полями рылся в мешанине из проводов, бутылочных пробок, шайб, сломанных ручек, ножей, старых костей, вилок и медных обломков; его пальцы мелькали как ящерки. Для всего мог найтись покупатель; отдельная емкость предназначалась для зубных щеток; их щетина согнулась почти до горизонтального положения, ручки покрылись трещинами и зазубринами. Мальчик держал в руках каждый новый предмет ровно столько, чтобы определить его цену, и кидал его в соответствующую кучку. Он проверял, пишут ли ручки, на тыльной стороне ладони и примеривал покосившиеся очки, прежде чем бросить их в кучу, где уже лежала дюжина таких же.

Ко мне подошел старик, угостил кока-колой (местного производства) и пригласил присесть на старый стул, у которого не хватало одной ножки – вместо нее была подставка из кирпичей. Он оглядел поле.

– В Америке такое нечасто увидишь? – спросил он на безупречном английском.

Я так и плюхнулась на стул. Он засмеялся, увидев мое изумление.

– Я много лет прожил в Миннесоте, работал механиком, – объяснил он и махнул в сторону запада ослабевшей рукой, потревожив стаю мух.

– Мусор у вас получше, зато зимы холодные.

Он сделал вид, что ежится от холода, и усмехнулся. Занятное исключение из общей тенденции: он вернулся к семье в Сайгон вместо того, чтобы вывезти их в Америку. А теперь вот выискивал на свалке запчасти, чтобы собрать машину. Он показал мне ржавый остов, который, сильно накренившись, стоял у лачуги из толя.

– Когда она будет готова, стану таксистом, – объявил он и взглянул на меня с внезапным блеском в глазах. – У вас не найдется ключа девять на шестнадцать?

Я покачала головой. Он тихо кивнул, вернулся на свой стул и стал ждать, когда к нему приблизится очередная рыскающая фигура с деталью будущего автомобиля его мечты. Это было самое экологически чистое автомобильное производство в мире.

Хотя Джей держался от старьевщиков в стороне, его готовность отправиться со мной на свалку сильно меня впечатлила. Теперь, когда мы утрясли все детали нашего маршрута по шоссе № 14, настало время обсудить более деликатную тему – мой документальный фильм. «Пусть кто-нибудь поедет с тобой: ты тоже должна быть в кадре, иначе фильма не получится…» Мне нужно было, чтобы Джей снимал меня хоть иногда – в те особо важные моменты, когда я должна была показать, что тоже являюсь частью происходящего.

– Никаких проблем, – сказал Джей. Кажется, мое предложение пришлось ему по душе. – Всегда хотел снять кино. Покажи-ка свою камеру.

Он понажимал на кнопочки и нацелил объектив на стол. Лампочка пару раз вспыхнула и погасла.

– С этой малюткой я справлюсь. Много раз такими снимал.

Я поторопилась заметить, что вряд ли что-то дельное выйдет из этих кадров, и в качестве компенсации предложила ему вести подробный ежедневный отчет о нашем путешествии. Но он меня уже не слушал. Лампочка зажглась снова, кусочек голубого неба был запечатлен для следующих поколений, и широкая улыбка осветила лицо Джея: он вовсю забавлялся новой игрушкой.

Мы упаковали вещи, с сожалением оставив на хранение то, что посчитали лишним, – выяснилось, что и у нашего мотоцикла, везущего на себе двух американцев и скарб, есть предел, выше которого его грузить уже нельзя. Осталось лишь купить багажник для «хонды», и можно было уезжать.

В городе, где движение в час пик представляло собой тесный поток двухколесного транспорта, найти мотоциклетный магазин было не сложнее, чем передвижную лавку торговца супом. Хозяин первой мастерской обошел мотоцикл дважды, погудел в гудок и сокрушенно покачал головой – частным лицам запрещено иметь мотоцикл с объемом мотора больше 150 кубических сантиметров. Для 450-сантиметровой махины Джея понадобится багажник, сделанный на заказ, – в несколько раз больше, чем для русских 125-х или немецких 100-х, которых на улицах было пруд пруди. Он направил нас к своему брату в китайский квартал.

Во второй мастерской багажника тоже не оказалось, как и в третьей, четвертой и пятнадцатой. Мне уже ни к чему было напрягать свой ослабевший мозг и переводить для Джея, я просто смотрела на движения руки механика, которая словно жила своей жизнью, и отвечала за него. Ладонь обращена вниз и механик делает отрицательный жест из стороны в сторону? Значит, перспективы наши хуже некуда, даже если просят подождать или говорят, что ключи от сарая у другого механика. Но потенциальная информация не ограничивалась одним лишь отказом. Порхали ли мозолистые пальцы механика, словно крылья бабочки, или двигались медленно, как неуклюжий буйвол? Держал ли он руку у плеча или, боже упаси, у одного уха? Если рука была на высоте груди и слегка подергивалась, точно бьющееся сердце, это означало, что багажников не найти во всем районе, а может, и во всем городе. Если мастер держал обе руки на расстоянии от тела и дергал ими так, словно у него спазмы, он явно предлагал вам отправиться на поиски в Таиланд, а то и в Соединенные Штаты.

К середине дня даже Джей был готов изуродовать свой классический мотоцикл простым сварным багажником и даже раздобыл где-то пару гнутых стальных прутьев. Однако хозяин первой мастерской печально отклонил его предложение и покачал головой. Прутья не той формы. Сваривать их негде. Он взял один прут и попытался согнуть прочный металл. Хоть у него ничего и не вышло, он заявил, что прутья недостаточно крепкие. А кроме того, его люди сейчас заняты, и работа займет по меньшей мере три дня.

Мы снова принялись обходить мастерские. К этому времени даже мой неунывающий ковбой Мальборо, прямо скажем, приуныл. Наконец, признав свое поражение, мы вернулись в первую мастерскую. Пять дней, сказал хозяин. Мы бросились спорить.

К отъезду мы были готовы через неделю.