14
Невыносимая легкость бытия (…в Рио)

И вот на меня, мучимую ревностью, разоренную, загорелую дочерна, обрушился Карнавал, набросился, как оставшийся без пары маландру на рассвете. Уже почти наступил февраль 2004 года, и я только что перешла на положение нелегально проживающей в Бразилии иностранки. Я больше не могла обращаться в полицию ни по каким вопросам и ни за какой помощью, я жила на 10 долларов в день и не знала, как быть дальше.

Мне совершенно не улыбалось пропустить Карнавал, об этом я и слышать не хотела. После безумия, владевшего кариоками в коварные летние месяцы, трудно было даже предположить, на что они могут оказаться способны в разгар крупнейшего языческого празднества. Я билась, пытаясь выучить запутанный и непостижимый португальский язык. Я отступилась от своих ценностей. Влезла в страшные долги. Но была исполнена решимости во что бы то ни стало получить свою долю блесток и барабанов.

Внешне все выглядело ужасно, казалось, что жизнь катится под откос. Однако истина, как ни странно, была в том, что я чувствовала себя счастливой. Ведь, несмотря на сильнейшие эмоциональные потрясения, а может, и благодаря им, сейчас я делала ровно то, что хотела. Конечно, время от времени я просыпалась среди ночи в холодном поту от ужаса — но это не шло ни в какое сравнение с леденящим ужасом, который я испытывала при мысли о том, чтобы снова стать винтиком лондонского корпоративного механизма. Наверное, в жизни должен присутствовать некий уровень беспокойства, какое бы существование ни вести, и я скорее предпочитала, чтобы меня мучил вопрос «Что я буду есть завтра?», а не «Разве же это жизнь?». С перспективой высокооплачиваемой и престижной работы я давно распростилась, от карточки «VISA Аustralia» вынуждена была отказаться.

Я смирилась и с тем, что кариоки, мягко говоря, «не такие, как мы», и вновь отдалась потаканию собственным желаниям — а это, собственно, и составляет истинную сущность жизни путешественников, как бы тщательно они это ни скрывали. Правда состоит в том, что вещи пустые и банальные частенько перевешивают то, что кажется очень важным. Ни с чем не сравнимая радость от того, что утром можно не вскакивать по будильнику, ощущение легкости от сознания, что не нужно гнаться за неясными и малопонятными целями — такими как продвижение по службе или эмоциональная уравновешенность, — возможность свободно и без оглядки выражать любые свои чувства — удовольствие от всего этого было таким острым! Подобного восторга в «реальном мире» у меня не вызывали ни профессиональные достижения, ни самый расчудесный шоппинг. В Рио цель была одна — просто делать, что хочешь.

— Это очень просто. Жизнь ведь так проста, — философствовал Густаво в одно прекрасное утро, тщетно пытаясь убрать нашу бельевую веревку из буйно разросшегося сада.

Светлые тропические ливни и жаркие влажные деньки превратили сад на крутом склоне в густое сплетение листвы и ветвей, стремительно карабкающихся по стенам Каса Амарела. Никто, кроме Бога и Торре, не знал доподлинно, что скрывается под волнами лиан, ползучих растений и паразитов на заднем дворе. Однажды в сентябре, немного порасчистив заросли за виллой, я обнаружила старинный велик с огромным передним колесом и ванну на львиных лапах. К февралю сад полностью захватил власть. Деревья манго и авокадо были опутаны лианами, запах гниющих фруктов бил в нос, а похожие на клешни омара красные цветы геликонии были поистине доисторических размеров. Кое-какие лианы окрепли настолько, что даже отрастили себе стволы!

Необходимо было укротить сад, обрезать его настолько, чтобы стали заметны тропинка и веревка для сушки белья. Густаво призвал на помощь соседского сына — этот крепкий молчаливый мальчик вполне органично смотрелся бы на постаменте в римском или греческом зале раздела античного искусства Лувра. Они с Густаво оба были обнажены по пояс, все в поту, с косами наперевес. Густаво в красной бандане напоминал могучего арабского ассасина. Однако люди явно проигрывали битву. Сад на другой же день возвращал свои позиции или забирался даже дальше, мстя за нападение.

— А чего же ты хочешь. Вот об этом я тебе и говорю постоянно. Только так и можно добиться своего и стать счастливым, — вздохнул Густаво, когда лоза, которую он десять минут пытался срубить, упрямо плюхнулась прямо перед ним. Махнув рукой, Густаво с размаху уселся на ступеньку.

Именно так, кажется, все и поступали. Люди ходили, куда хотели, с кем хотели и когда хотели, не заботясь, что о них подумают. Они даже заранее предупреждали о своей ненадежности — договариваясь о встречах, добавляли: «по кариока-времени». Это означало, что человек может опоздать часа на два или вообще не появиться, — я наконец усекла это после долгих ожиданий на уличных перекрестках. Стыдно подводить бедных стареньких бабушек, тщетно дожидающихся встречи, но стоит ли им, бабушкам, на что-то рассчитывать в стране, где во время матчей чемпионата мира по футболу закрываются больницы? Гедонизм — образ жизни, который породил самодостаточность. Конечно, не очень радостно с острым приступом аппендицита оформлять самого себя в больницу — но, по крайней мере, никто не заставляет вас проделывать это для кого-то еще.

Рио-де-Жанейро — город самовлюбленных анархистов. Ни Церковь, ни государство, ни даже совесть, кажется, не оказывают никакого влияния даже на самых приличных горожан. Свыше восьмидесяти процентов жилья, включая шикарные особняки и небоскребы, построено нелегально. Полиция меняет законы по своему усмотрению, самосуд — популярная форма общественного контроля. Теневая экономика составляет более сорока процентов. Прославленные музыканты не скрывают, что сами приобретают пиратские диски с музыкой. Все без исключения садятся за руль в пьяном виде. И винить в этом некого. Такова цена индивидуальной свободы — и правительства, которому до всего этого явно нет дела.

Эксцентричная интеллектуалка Анна, владелица соседнего особняка в стиле ар-нуво, регулярно устраивала вечеринки, на которых ее жильцы — анархисты, художники, члены альтернативных политических партий и отбившиеся от рук дети, — принимали у себя карнавальных барабанщиков, электропанк-группы и странные труппы современного балета или устраивали очень громкие поэтические чтения. Улицу запруживали автомобили и такси, на тротуарах толпились те, кто не получил приглашения, и из моего окна в комнате китайской принцессы было слышно, как в саду напротив отбившиеся от всех гости, не понижая голоса, обсуждают бразильский национализм и прочие животрепещущие темы. Так было каждые выходные и продолжалось до самого восхода.

— Неужели никто на улице никогда на нее не пожалуется? — спросила я у Густаво, когда однажды утром он сказал, что шум всю ночь не давал ему спать.

Густаво странно взглянул на меня и помотал головой:

— Нет, разумеется.

После многозначительной паузы он добавил:

— Кроме того, кому жаловаться-то? Права личности для Рио-де-Жанейро — тоже вопрос сложный и запутанный. Определенно, здесь никому не дано права на то, чтобы пребывать в тишине. Нельзя сказать, чтобы кто-то бился за реализацию права людей на образование. Здесь с усмешкой относятся ко всякой дребедени типа права на интеллектуальные ресурсы, да и о праве на собственность — этом «отжившем свое старье» — имеют, скажем, весьма поверхностное представление.

Когда я в первый раз приехала в Рио, то тешила себя мечтой о приобретении недвижимости. Хотелось купить дом в южной полуостровной части Ипанемы, в Леблоне, где фавела Виджигал прилепилась к склону величественной горы Дойш Ирманс («Два брата»). Квартиры с потрясающим видом на пляж Ипанемы продавались примерно за 15 тысяч американских долларов, так что трудно было не соблазниться перспективой.

Иногда мы с Кьярой наведывались в этот район после утреннего лежания на пляже, устраивали гонки на мототакси по широким автострадам и заглядывали вниз, туда, где гора погружалась в сверкающий Атлантический океан. Кьяра всегда была нацелена на поиск новых чернокожих красавцев, с которыми еще не успела свести знакомство и которые, по ее уверениям, встречались только в фавелах.

— Межрасовое скрещивание — вот что делает их такими шикарными, — поясняла она в своей прямолинейной манере. — Теория Дарвина в действии, естественный отбор. Вот почему англичане такие уроды. Они ведь живут на острове.

Если отбросить эстетические восторги, приобретение недвижимости казалось хорошим вложением капитала, особенно с учетом того, что в двух шагах отсюда, в Леблоне, точно такая же квартира, и даже без вида, оценивалась в 200 тысяч долларов.

— Решено, — объявила я однажды Фабио и Карине, когда мы покачивались в гамаках в садике ее гостиницы. — Это просто вложение денег. Я ее покупаю, потом сдаю — и через десять лет у меня в кармане сто тысяч баксов. — Я была в восторге от того, что нашла наконец легкий способ решения своих вечных финансовых проблем. — Сегодня же звоню своим в Австралию.

Фабио и Карина смотрели на меня с подозрением.

— Господи, дорогая, — наконец заговорила Карина. — Ты что же, так и не поняла?

Они с Фабио переглянулись и одновременно захохотали.

— Если ты так этого хочешь, — хрюкнул Фабио, — иди покупай, только потом прихвати еще АК-47 — и тогда уж можешь там жить.

Вот какова, по большому счету, свобода в Рио-де-Жанейро. Она ничего не стоит, если при вас нет оружия. Может, конечно, имеется пара цивилизованных островков где-то в районе Ипанемы и Леблона, но большая часть Бразилии до сих пор живет, как на Диком Западе.

Беззаконие и беспредел шумят и грохочут по всему городу. Не проходит дня, чтобы на страницах газет не появилось очередных жалоб от респектабельных граждан по поводу нелегального жилья, которое возводится прямо рядом с их домами. Здесь незарегистрированные мини-автобусы и фургоны запрудили полосы для проезда автобусов; продавцы пиратских дисков нагло преграждают вход в музыкальные магазины, а судьи не могут устоять перед искушением творить собственные законы.

Наркоторговцы устраивают свои boca-da-fuma, точки сбыта товара, прямо в приличных семейных кварталах Копакабаны, чтобы их клиентам не нужно было бить ноги, поднимаясь на холмы морру, а в центральном Рио социальное движении «Люди без крыши над головой», собрав свыше 600 бездомных семей, организовало их незаконное вселение в пустующие дома. Целые байру в этом городе никогда не платят за электричество и воду, не знают, что такое налоги. Ежегодно в Рио-де-Жанейро совершается в среднем 6500 убийств, 32 тысячи угонов автомобилей, 22 тысячи изнасилований, 5 тысяч групповых ограблений.

— Что будет, если мы нарвемся на неприятности? — с тревогой спросила я свою приятельницу Анну, когда на въезде в лес Панейрас мы миновали громадный желтый полицейский знак, который гласил: «СТОП! ПРОЕЗДА НЕТ». Анна, бывшая сильно навеселе, желала во что бы то ни стало полюбоваться лесом до захода солнца.

Впереди, у стоявших на обочине джипов, околачивалась группа из десятка или около того вооруженных полицейских.

— Что там такое? — спросила Анна.

— Полиция, у меня могут быть проблемы. — Я выглянула в окно и поежилась при мысли о своем нелегальном положении.

— Никаких проблем. — И Анна, улыбнувшись, потерла большой палец о указательный. — Jeitinho.

O, жейтинью. Не подмажешь — не поедешь. Вот почему Бразилия коррумпирована, вот почему мы и любим и ненавидим ее. Жейтинью — это двадцатка, которую суешь полицейскому, чтобы не брал штраф за вождение; улыбка, которой одариваешь таможенника, чтобы поскорее ставил визу; работа, на которую ты берешь племянника соседки за то, что она субботними вечерами сидит с твоими детьми. Это миллион, который ты платишь сенатору, который проталкивает твой законопроект. Подобное происходит во всех странах мира, но у Бразилии есть своя, неповторимая специфика. Государственная система здесь абсолютно не эффективна, и жейтинью — та смазка, без которой ее колесики вообще не крутятся. Дав на лапу, здесь можно нанять полицейских в качестве личных телохранителей, откупиться от ареста (это, как я знаю из надежных источников, стоит 900 реалов) и пропихнуть свои бумаги по инстанциям. Что тут возразишь — когда деньги есть, коррупция работает лучше, чем бюрократия.

Карина играла по правилам, но это одинокий бастион в мире, где даже владельцы дешевых молодежных гостиниц клевещут на других, чтобы обойти их и быть упомянутыми в путеводителях, и постоянно вставляют друг другу палки в колеса. Все средства хороши, кроме одного: честной работы и улучшения качества своих услуг — такое считается просто глупостью.

Все это мне поведал торговец пиратской продукцией на Руа Уругвайна, у которого я искала последний диск Сеу Хорхе. Крупный высокий дядька по имени Дуду, он рассказал, что зарабатывает продажей пиратских копий не меньше тысячи реалов в месяц (для сравнения: средний уровень зарплаты в Рио 350 реалов) и в общем-то занимается этим в одиночку. Если захочет свернуть дело, никто, кроме него, от этого не пострадает.

— Почему же тогда все так не поступают? Что нужно, чтобы добиться успеха в пиратском бизнесе? — заинтересовалась я, но нас прервал звук свистка.

Обернувшись, я увидела пробивающихся к нам сквозь толпу гражданских полицейских в форме цвета хаки. Они проворно оцепляли и захватывали стойки с выставленными компакт-дисками и орали на неудачливых продавцов, не успевших улизнуть. Когда я снова повернулась к Дуду, он уже исчез — я только издали разглядела его мускулистую фигуру на булыжной мостовой, возле церкви Богоматери Росарио и Святого Бенедикта. Он стоял у входа, занавешенного красными бархатными портьерами, прислонясь к фризу в стиле барокко. Поймав на себе мой взгляд, он прокричал ответ на мой вопрос:

— Нужно уметь быстро бегать, девочка, вот и всё! — Он весело рассмеялся, откинув голову, так что крупные белоснежные зубы блеснули на солнце, а потом растворился в воздухе.

Система, возможно, срабатывает для сильных, брутальных или богатых, но если у вас всё наоборот, то ваш сын хорошую должность не получит, ее перехватит более слабый, но блатной кандидат, продажный политик никогда не попадет под суд, а случаи полицейского произвола не попадают в новости — и тем более в суды.

Как-то, участвуя в одной из самых драматичных революционных акций Кьяры, я познакомилась с инициативной группой матерей, чьи дети были убиты полицейскими. Большинство всё еще дожидались суда, но мало кто питал надежду на то, что правосудие свершится. Изначально встреча планировалась как открытая дискуссия между жителями фавел и полицией на тему о применении caverião, или «черепа», — черного, танкоподобного автомобиля, на которых силы ВОРЕ пытались в последнее время прорываться в фавелы. Марселу Фрейжу бразильский политик, а тогда активист-правозащитник из НГО «Жюстиса Глобал», хотел поднять на форуме разговор о том, что «черепа» — не что иное, как наступательное боевое средство, которое может применяться во время военных действий, но которому не место там, где живет гражданское население.

Секретарь Комитета безопасности Рио-де-Жанейро — глава политического крыла, ответственного за военную полицию города, — вообще не явился. Зато он прислал вместо себя двадцать пять, или даже больше, вооруженных молодчиков. На некоторых красовались черные береты ВОРЕ с эмблемой в виде черепа и скрещенных костей. Один из них «как бы невзначай» уронил у нас перед носом патронташ. Пули рассыпались по полу аудитории Государственного университета Рио-де-Жанейро, как бы напоминая матерям, если вдруг забыли, по какой изначальной причине они здесь собрались.

Марселу, изо всех сил старавшийся не позволить дебатам отклониться от темы «черепов» и удержать эмоции разволновавшихся по вполне понятным причинам матерей, предложил в знак протеста удалиться со встречи, мирно, но твердо выразив таким образом возмущение неявкой секретаря Комитета безопасности.

В последний момент, когда группа матерей с самодельными плакатиками (газетные вырезки и фотографии их детей) вереницей проходила мимо полицейских, одна женщина не выдержала и бросилась на них. Другие матери пытались ее удержать, а она рвалась из их рук с искаженным яростью лицом:

— Моего сына ограбили. Он пришел к вам, чтобы сообщить об этом, он искал помощи, а вы убили его! — Она изо всех сил пыталась не расплакаться, но бесполезно. Слезы лились по щекам, зрачки были расширены от ужаса.

Женщины столпились вокруг нее.

— Я ищу… я ищу правосудия… — Она в отчаянии осматривалась, словно не в силах поверить, что все это правда происходит. — Как же вы можете… как они могли прийти и сидеть здесь?..

Марселу с тяжелым вздохом покачал головой со смешанным выражением сочувствия и безысходности. Полицейские, неловко топчась, посматривали на главнокомандующего военной полиции, а тот, в свою очередь, взирал на женщину с покровительственной ласковой улыбкой.

— Вот что… месяцев через шесть состоится bate-papo («вопросы и ответы» — интернет-конференция)… Почему бы вам не обратиться туда, не задать свои вопросы…

Оказалось, в bate-papo она уже один раз участвовала. Три года назад. Ее сын был студентом. Его ограбили, и он отправился в участок сообщить о преступлении, не подозревая, что сами полицейские, к которым он обратился, состоят в сговоре с грабителями. Когда мы с ней познакомились, она все еще дожидалась суда.

Все задавались вопросом: где же все это время были активисты студенческого общества госуниверситетов? — должно быть, напивались в барах Леблона да жаловались на высокую плату за обучение. И то сказать, борцам за права студентов было чем заняться: как раз приближался сезон, когда они, разодевшись в карнавальные костюмы, клянчат на улицах деньги на проведение ежегодной недели студенческих празднеств. В это время они отбивают хлеб у беспризорных нищих детей, но не будьте же вы занудами, кого волнуют такие мелочи, черт побери!

В связи с этим напрашивается вопрос — обращенный скорее к специалистам по экономике развития, чем к рядовым бразильцам. Возможна ли вообще Бразилия без коррупции? Ведь Бразилия — демократическая страна, не так ли? Разумеется, она нуждается в определенных преобразованиях и модернизации — для начала хорошо бы подумать о повышении размера минимальной заработной платы и кое-каких земельных реформах, — но в общем и целом законодательная база-то ведь разработана. По меньшей мере половина проблемы состоит в том, что никто в стране не обращает на законы ни малейшего внимания, и неважно, в чем причина — в некомпетентности политиков, в бессилии властей или в том, что все бразильцы анархисты «по своей природной сути». Как бы то ни было, коррупция заполняет вакуум. Мздоимство, подкуп и вымогательство, кумовство и протекционизм, хищения, ценовые сговоры, искусственное вздувание цен… Читаешь местную газету, и кажется, будто попал в комикс про Дика Трейси.

Существует точка зрения, пропагандируемая некоторыми комментаторами, как, например, Роберта да Матта, согласно которой модель западной буржуазной демократии не годится для Бразилии и никогда не будет здесь работать. В первую очередь потому, что она требует искренней веры в принципы равенства и права личности. По словам экс-президента Фернанду Энрике Кардозу: «Рассуждать о концентрации доходов просто не имеет смысла. Дело обстоит так в течение пятисот лет».

Феодальный подход к распределению земель в Бразилии восходит к 1500-м годам, когда король Португалии Жуан III разделил страну на двенадцать равных частей и роздал своим придворным фаворитам. Несправедливая и неравноправная система землевладения только усложнилась с возникновением массового рабства — неотъемлемой части португальского влияния в Латинской Америке. Ни для кого не секрет, что к 1850 году в городе Рио-де-Жанейро жило около 80 тысяч невольников — примерно 40 процентов населения. Это почти втрое больше, чем количество рабов в североамериканских городах сравнимого размера, например в Новом Орлеане. (При том, что в работорговле принято обвинять Соединенные Штаты, приток африканских невольников в Бразилию был самым большим. За все время сюда было вывезено более четырех миллионов африканцев, а в Северную Америку — около 700 тысяч.) Приблизительно две трети всех пахотных земель Бразилии сейчас сосредоточены в руках трех процентов населения, но громадные земельные массивы представляют собой необработанную целину, а по обочинам дорог выстраиваются армии безработных сельскохозяйственных рабочих. Капиталистическая демократия в применении к этой иерархической, почти феодальной системе выглядела бы так же нелепо, как страстное танго в исполнении жирного американского туриста. Или как выглядит сари на расплывшейся белокожей англичанке. Или… хм, как самба, когда ее танцую я.

На самом деле попытки внедрения демократии в Бразилии за последние двадцать лет позволили-таки кое-чего достичь в направлении переадресации социальных неравенств. Власти обеспечили беднейшим семьям самый минимальный уровень достатка (и отправили детей бедняков учиться в школе); провели по дешевке поверхностную, на уровне косметического ремонта, модернизацию отдельных фавел в Рио; упорно закрывают глаза на массовое вторжение в города безземельных крестьян (которое, в свою очередь, привело к возникновению в стране 300 тысяч семей, не имеющих крова над головой); проводя политику равных возможностей, ввели в университетах соответствующие квоты — все это, безусловно, гигантские шаги в правильном направлении, с ощутимым эффектом. Индекс социального неравенства (соотношение доходов десяти процентов беднейших и десяти процентов самых богатых) опустился с 65 в 1998 году до 57 в 2006-м — правда, после этого еще большее число бразильцев оказалось за чертой бедности. И невзирая на создаваемый средствами массовой информации образ страны, уровень преступности в ней тоже снизился — по штату Рио-де-Жанейро он упал почти на 30 процентов — неважно, что число мелких преступлений и правонарушений типа угона автомобилей за тот же период выросло на 60 процентов, а число уличных ограблений почти удвоилось.

Однако все это лишь верхушка необъятного айсберга. Коррупционные скандалы вспыхивают и затихают без последствий, государственный аппарат по-прежнему раздут и продолжает жиреть, уровень насилия по-прежнему повергает граждан в ужас. В 2006 году Сан-Паулу захлестнуло насилие, в городе был введен комендантский час, почти двести человек было убито в результате конфликта, вспыхнувшего между местной криминальной группировкой и полицией из-за условий тюремного содержания. Рио почти не отстает от Сан-Паулу, банды наркоторговцев совершили более пятнадцати нападений на полицейские участки по всему городу — в наказание за то, что государство оплатило создание в городе отрядов милиции. Был подожжен городской автобус, погибли восемь невинных человек. Коррупционные скандалы, которые в Австралии утопили бы любую политическую партию лет на десять, если не навсегда, здесь возникают ежеквартально — 2006 год стал годом «мафии кровососов», громкого «почтового скандала» и чудовищных «ежемесячных платежей» (выплаты депутатам мелких партий правительственной коалиции, так называемая «плата за лояльность»). В 2007 году четыре сотни военных полицейских оказались под следствием за незаконный сбыт наркотиков и торговлю оружием, а увенчанный наградами командир спецподразделения ВОРЕ был арестован за вымогательство.

Меж тем чистки рядов под видом «пятилетних планов» то шли на спад, то захлестывали, словно волны в Копакабане, относя в море вчерашний мусор и прибивая к берегу новый, сегодняшний хлам, и все надеялись, что назначение нового мошенника успокоит народные массы еще на годик. Гаротинью, ожиревший коррумпированный экс-губернатор Рио-де-Жанейро, вырвался вперед, предприняв анекдотическую голодовку в знак протеста против обличительных выступлений газеты «О Глобу», — и заслужил в Интернете и печати ехидные комментарии вроде «Поголодай, жирдяй, может, похудеешь». Очевидно, сам он не видел в своих действиях ничего смешного. А может, как раз видел. Может, он просто издевался над своим электоратом — нищими и голодными жителями Рио, которые за него голосовали. По дороге наверх с ним чуть не столкнулся экс-президент Фернанду Коллор, недавно вновь избранный в сенат после того, как четырнадцать лет назад его попросили с президентского поста, обвинив в таких малопочтенных вещах, как взяточничество и коррупция.

— Как, почему эти жулики возвращаются? — кричала я на Фабио.

— У нас молодая демократия, — пожал он плечами. — Мы получили право голоса только в 1985 году.

Все это было похоже на гнилые манго, нападавшие за последний месяц. Даже в Лапе выборы местной Королевы самбы были окрашены протекционизмом и коррупцией. Фабио, член отборочной комиссии в конкурсе на лучшую музыкальную композицию — Lapa! Nova Capella! Asa Branca!.. О, как великолепна наша Лапа! — вынужден был согласиться, что и Королева номер один, и Королева номер два, с их пухленькими белыми ножками и какой-то утиной, вперевалочку, самбой не вполне соответствуют идеалу. В отличие от парламента, где несправедливость чаще всего облекается в пристойные внешне формы, в Лапе забаллотированные участницы не пожелали сдаваться без боя. Пять великолепных черных богинь, с незапамятных времен трамбовавшие самбой здешний цементный пол, отомстили, ворвавшись в круг почета победительниц с боевой пляской. Когда они смели охрану одним синхронизированным движением мощных бедер, толпа заревела, а жирненькие белые королевы вынуждены были спасаться бегством вместе со своими коронами. Увидел бы их кто-нибудь из парламента — могли бы преподать урок, как действовать в подобной ситуации. Королевы, тоже мне… В такие моменты мне особенно легко понять, почему люди иногда просто взрываются и линчуют кого-нибудь.

Странная штука, эта анархия. С одной стороны я блаженствовала, потакая своим творческим импульсам — писала стихи и короткие рассказики, занималась музыкой, — а как было приятно, как повышало самооценку, когда, появляясь повсюду с опозданием, я обнаруживала, что меня терпеливо ждут. С другой — как-то неуютно было задумываться о последствиях неограниченной личной свободы в этом, мягко говоря, несовершенном мире. Лучшие дома в городе занимали преступники, гангстеры и коррупционеры. Хороших, порядочных ребят убивали без суда и следствия. Нелегальное строительство жилых домов разрушало прекрасные леса Тижуки. Самосуд время от времени обрушивался на невинных. Судьи не всегда угадывали, виновен подсудимый или нет, а Фабио из-за того, что был жутко ненадежен, упускал массу возможностей дать концерт. Я, конечно, наслаждалась вновь обретенной свободой, но при этом сделала открытие, что свобода других людей может безумно раздражать.

Дни бежали, я начала ценить законы — по крайней мере, некоторые из законов, управлявших австралийским обществом. Англосаксонская приверженность к строгому соблюдению правил, например привычка приходить вовремя, уважение права собственности других людей, их права жить в безопасной среде. Даже организованное стояние в очереди я теперь ценила по-новому. Все больше мне хотелось порядка, стабильности и организованности. Хотелось хоть чуть более уважительного отношения к законам. Чтобы дорожная инспекция строго указывала: «Это полоса для автобусов, а вам по ней ехать нельзя». Чтобы полиция прикрыла шумную электро-панк вечеринку по соседству. Чтобы полиция перестала избивать людей на улицах. Мне хотелось системы и хоть какого-то равноправия, черт его возьми!

В один прекрасный день на почте я, неожиданно для самой себя, преградила путь человеку — пятнадцатому по счету, — пытавшемуся пролезть без очереди, объясняя, что он друг заведующего. Ладно бы только это, но я еще и заорала на него как резаная: «А ну-ка встань в очередь и стой, как все, сукин ты сын»! Это повергло меня в шок. Неужели из моего рта вырвались слова, призывающие к мелкобуржуазному конформизму? Не я ли всю жизнь ратовала против конформизма и боролась с ним? Разве это не я так любила хаос и свободу? И безумие? Разве притягательность Бразилии не в этом самом всеобщем бардаке?

— Беспредел и беззаконие — симптом коррупции, а вовсе не признак стремления к свободе личности, — рассуждал Фабио, бродя по галерее Банка Бразилии, куда мы пришли, чтобы выпить на халяву шампанского. — Свобода личности существует в этой стране только для людей с деньгами или связями.

— И для маландру, — добавила я, протягивая ему очередной полный бокал.

— Ну разумеется.

— Ты отдал бы свою свободу в обмен на общество, где не будет беспризорных детей, коррупции и неравенства? — спросила я у Фабио. — Предпочел бы ты жить, например, в Норвегии?

— Не думаю, что должен торговать своей свободой ради того, чтобы у нас было честное и гуманистическое общество, — был ответ.

— Но если бы такое было возможно?

— Нет.

Я не могла критиковать или осуждать его, не имела права.

Возможно, наши с Кьярой страны, Австралия и Италия, добились более значительных успехов в достижении таких ускользающих целей, как свобода и порядок, но факт остается фактом: мы с ней были здесь, в Бразилии. Наверное, мы стремились даже не к полному согласию — хотя бы к некоему, как выразилась Кьяра, «компромиссу, при котором ты не обижен, но и не торжествуешь». А может, нами двигало простое желание заполучить все самое лучшее из каждого из двух миров. Просто, когда мы находились в Австралии и Италии, законы имели реальное значение, они на нас распространялись. Это наши страны, с правилами и уложениями, сложными и запутанными, в которых мы разбирались по обязанности. Возможно, истина состоит в том, что и Бразилия на самом-то деле является высокоорганизованным обществом, и даже в большей степени, чем наши собственные «страны-няньки», и на самом деле свободой в Бразилии пользуются не только богатые, что и подтвердил своими словами Фабио. Может быть, хаос и неразбериха в Рио-де-Жанейро есть не что иное, как ослабление поводка на время кормежки?

А если все обстоит именно так, тогда, значит, мы и все прочие туристы, наспех осматривающие Южную Америку, вряд ли имеем право смотреть свысока на бразильскую элиту. Они-то, по крайней мере, понимают, какой груз ответственности на них лежит, и неважно, что выполняют они свой долг несколько неадекватно. Мы-то свободны. Туристы. Путешественники. Сторонние наблюдатели. Нам легко судить, не рискуя самим стать предметом осуждения. Нам не больно. Вот почему нам всем здесь так нравится — просто потому, что здешние законы к нам неприменимы.